Текст книги "Дилемма Джексона"

Автор книги: Айрис Мердок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Мэриан переписка взволновала, и это ее насторожило. Она уже жалела, что не рассказала Эдварду о Канторе, а теперь было слишком поздно. Она долго размышляла, следует ли отвечать на последнее письмо, и решила, что не стоит. В конце концов, ничего изменить уже нельзя, ее свадьба – вопрос нескольких недель.

Но в один прекрасный день, вернувшись домой, она увидела под дверью конверт с лондонским штемпелем. Кантор был в Лондоне, и его письмо снова было любовным. Он сообщал, что приехал по делу, пробудет в Англии недолго, и, поскольку она, как он понимает, еще не замужем, спрашивал, не согласится ли она с ним пообедать? Он ей позвонит. В этот момент раздался звонок. Мэриан ушла в кухню и закрыла уши руками. Полчаса спустя телефон зазвонил снова. Разумеется, она должна отвечать на звонки – звонить ведь мог кто угодно. Мэриан сняла трубку, услышала голос Кантора и поспешно начала что-то лепетать: нет, она не может увидеться с ним ни сегодня, ни завтра, нет, ни пообедать, ни поужинать, ей очень жаль… И когда знакомый обворожительный голос Кантора стал печальным, сказала:

– Кантор, пожалуйста, перестань, прошу тебя, пожалуйста, я не могу с тобой увидеться, я выхожу замуж за Эдварда.

– Когда? – спросил он.

Был понедельник, свадьба назначена на среду.

– В конце будущей недели, – быстро ответила Мэриан, она пришла в ужас при мысли, что Кантор захочет, чтобы его пригласили, а то и свалится на голову незваным.

После небольшой паузы он сказал:

– Ну, так – значит, так. – И добавил: – Я все равно хотел бы тебя повидать. У меня для тебя подарок – теперь это будет свадебный подарок! Неужели мы не можем встретиться, пообедать, например завтра?

– Пообедать – нет, извини, – поспешно ответила Мэриан.

– Ну тогда до обеда. Я должен отдать тебе подарок!

– Ах, ну ладно, только недолго и… где?

«Увижу его и покончу с этим», – подумала Мэриан.

– Предлагаю на Кенсингтон-стрит, в «Баркерс», почему бы нет? Завтра на нижнем этаже, в отделе мужских сорочек, в одиннадцать.

Мэриан, у которой не было никаких планов относительно завтрашнего обеда, просто она ни в коем случае не хотела встречаться с Кантором в обеденное время, сказала «хорошо» и повесила трубку. Она страшно разволновалась и злилась и на себя, и на Кантора. Она даже не спросила номера его телефона и теперь не могла отменить свидание!

На следующее утро, накануне свадьбы, разговаривая по телефону с Эдвардом и вспомнив о свидании с Кантором, Мэриан вдруг замолчала.

– Алло, Мэриан, ты где? – тревожно спросил Эдвард.

– Где я? Да здесь, конечно, где же еще? – Оставался один день. Да, завтра она приедет со всеми своими «сюрпризами». Да, сейчас она ненадолго отлучится из дома, – О Эдвард, Эдвард…

– Не волнуйся, все будет хорошо, – сказал он.

Она подумала: «Все мои вещи уже готовы, я могу отправляться в Пенн прямо сейчас – только сейчас я жду встречи с другим мужчиной! Но ведь я в любом случае не хотела ехать сегодня? Осталось еще столько недоделанных мелочей!» И она отправилась в «Баркерс», чтобы со всем этим покончить.

Войдя в магазин и направляясь в отдел мужских сорочек, она озиралась по сторонам. Неужели он еще не пришел? О, если бы это было так! Потом Мэриан увидела его – он рассматривал рубашку – и, вмиг ощутив нечто вроде удара в сердце, приложила руку к груди. Неужели она забыла его, как могла она его забыть? На долю секунды она увидела его таким, каким видела тогда, в первый раз, когда ей его еще не представили, до того как они с ним танцевали: тяжелые густые светлые волосы, достаточно длинные, чтобы закладывать за уши, узкий нос с небольшой горбинкой… Кантор напомнил ей тогда сошедшего с какой-нибудь старинной картины военачальника – например, венецианского дожа. Венеция! Мэриан ощутила внезапную слабость. Видение исчезло.

Он обернулся, заметил ее и помахал рукой. Она помахала в ответ. Улыбаясь, они пошли навстречу друг другу. Его большие голубые глаза по-прежнему казались немного диковатыми, словно у зверя. Смеясь, они пожали друг другу руки, он поцеловал ее в щеку, и они вместе направились к выходу. Идя по улице, они непринужденно болтали. Мэриан заметила, что в руках у Кантора большая кожаная сумка. Она расспрашивала его о ферме, о Джудит, родила ли она? Да, родила прелестного ребеночка, мальчика, разумеется. Почему разумеется? И зачем Кантор приехал в Лондон? О, по делу, по поручению брата, у которого здесь множество разных инвестиций, он даже подумывает открыть тут офис. Долго ли он задержится в Лондоне? Не очень, но он снял небольшую квартиру. А что в этой большой сумке? Ну… отчасти там подарок для нее! Почему отчасти? Терпение, скоро она сама все увидит!

За оживленным разговором Мэриан даже не обратила внимания, куда они идут. Между тем, свернув с Хай-стрит, они шли по лабиринту маленьких улочек и переулков где-то в районе Глостер-роуд.

– Где мы?

– Подожди – увидишь.

Только теперь Мэриан ощутила неловкость и чуть было не сказала: «Мне нужно идти», как вдруг они оказались у цели. Конюшни. Что? Лошади.

Содержимое сумки, включая идеально пришедшиеся по ноге ботфорты, было извлечено на свет и галантно презентовано, после чего они сели на лошадей, рысью пересекли дорогу и углубились в парк. От радости Мэриан забыла обо всем. После возвращения из Австралии ей пришлось отказаться от прогулок верхом. И вот она снова в седле, пусть и на лоне всего лишь скромной природы Гайд-парка. Конечно, Кантор был лучшим наездником, чем Мэриан, но и она была хороша. Они скакали на своих великолепных резвых лошадях, Джинни и Сэмьюэле, почти касаясь друг друга коленями. Потом Кантор, пустив Сэмьюэла галопом, что было строго запрещено, ускакал вперед, и Мэриан стоило немалого труда сдержать Джинни. И лошадям, и наездникам эта игра очень нравилась. В какой-то момент, поравнявшись с Мэриан, Кантор промурлыкал строчку стихотворения Роберта Браунинга о последней верховой прогулке влюбленных. Мэриан тоже знала это стихотворение. В конце концов они привели своих разгоряченных лошадей обратно в конюшню, и Мэриан поцеловала обоих.

Когда они с Кантором шли обратно, выяснилось, что уже время обеда. Они пообедали в прелестном ресторанчике на Хай-стрит. Именно там Мэриан заметила, что потеряла часы. После обеда она сказала, что ей пора домой, нужно поймать такси. Поначалу такси нигде не было, а когда Кантору удалось наконец остановить машину, он назвал водителю свой, а не ее адрес. Мэриан стала возражать, но он заверил ее, что хочет лишь что-то ей показать и она тут же уедет.

Потом каким-то образом оказалось, что они уже пьют чай у Кантора дома, сидя на диване и почти прижимаясь друг к другу, и что Кантор обнимает ее. Он снова спросил, когда ее свадьба, и на сей раз Мэриан ответила: «В среду». В эту среду? Почувствовав себя вдруг страшно усталой, Мэриан подтвердила: да, в эту. В самом деле? Значит, она его обманула!

После этого они лежали на диване, и Кантор, целуя ее, говорил, что она его жестоко обманула, невозможно, чтобы она любила Эдварда, она сама не верит тому, что говорит, она прекрасно знает, что по-настоящему любит только его, Кантора. Мэриан расплакалась. Они перебрались на кровать, и Мэриан сняла кое-что из одежды. Она сказала, что он дурачит ее, что он ей подмешал что-то в чай, что ей страшно и он должен ее отпустить, но при этом они обнимались. У Мэриан не было часов. Потом они предались любви, и она заснула, а когда проснулась, Кантор заявил, что уверен: она собирается выйти замуж не за того мужчину, но еще не поздно.

Он хотел, чтобы она написала, что чувствует на самом деле. Она любит его и больше никого на свете, и он хочет, чтобы она написала это на бумаге, а он отнесет ее записку «тем людям», он не переживет, если она окажется в чьих-то чужих руках. Он заставил ее сесть и написать на листке бумаги: «Прости меня, мне очень жаль, но я не могу выйти за тебя замуж». Нацарапав что-то, Мэриан глотнула еще чаю, только теперь это оказался не чай, а что-то другое – виски? – после чего погрузилась в долгий сон.

Проснувшись, Мэриан увидела, что за окном день и она лежит в объятиях Кантора. Мэриан схватилась за запястье, забыв, что часы потеряны еще накануне, и почувствовала легкую тошноту. Она резко села на кровати: где она, с кем? Она начала всхлипывать, потом рыдать, бросилась искать свою одежду. Кантор нашел ее вещи, принес и присел на край кровати. Мэриан стала отталкивать его и неловко натягивать платье, не переставая плакать. Какой сегодня день? Который теперь час, где они находятся?

– Я отнес твою записку, – сказал он.

– Какую записку?

– В которой ты написала правду. Ты написала: «Прости меня, мне очень жаль, но я не могу выйти за тебя замуж». Они ее уже прочли, но меня не видели.

– Я не понимаю. Я тебе не верю. О боже, который час?

– Полдень, и все кончено.

– Какой сегодня день? О-о-о-о!..

– Никакой свадьбы не будет. Тебе не нужен этот мужчина. Я знаю, он тебе не нужен. Не сомневаюсь, он сейчас испытывает облегчение, а вскоре его испытаешь и ты. Отдохни же, отдохни, дитя мое.

Но, одеваясь, Мэриан продолжала рыдать и кричать, потом стала искать пальто и сумку. Кантор, по-прежнему сидя на кровати, наблюдал за ней.

– Мэриан, выходи за меня замуж, – сказал он.

– Нет, нет, нет! Я тебя ненавижу, я ненавижу тебя! О боже, какая я была дура, какая страшная дура, я погубила себя…

– Послушай, на самом деле он тебе совсем не нужен…

– Да, но и ты мне не нужен, ты мне отвратителен, я убью себя. Ну зачем, зачем, зачем?.. Я даже не уверена, что ты говоришь мне правду… Ты меня чем-то опоил, ты ослеплен ненавистью.

– Я говорю тебе правду.

– Прощай.

Схватив пальто и сумку, Мэриан побежала к выходу, по пути пытаясь просунуть руки в рукава. Дернула дверь – тщетно.

– Детка, послушай…

– Мне надо идти, идти…

– Ну и куда же? Давай по крайней мере я отвезу тебя на машине.

Мэриан упала, спускаясь с крыльца, поднялась, забралась в машину и громко хлопнула дверцей. Кантор сел на водительское место, запер обе дверцы и завел мотор, продолжая смотреть на Мэриан. Она была похожа на безумную: искаженное, дергающееся лицо, в глазах – страх и беспредельный ужас. Кантор, пожав плечами, повторил:

– Я все им передал, я был там вчера вечером.

Широко раскрыв рот, Мэриан завыла в голос, потом произнесла:

– Я потеряла часы. – И добавила: – Оставь меня, оставь меня, я тебя ненавижу…

– Поедем со мной, выходи за меня замуж, – сказал он в ответ, – прости, что я причинил тебе боль, но я должен увезти тебя. Пожалуйста, прошу тебя, я люблю тебя. Я возвращаюсь домой, поехали вместе.

Повернувшись к ней, Кантор увидел, что она продолжает плакать, лицо ее было искажено ужасной гримасой, рука шарила по дверце в поисках ручки.

– Ты меня погубил, ты лишил меня рассудка. О! В день моей свадьбы! Дай мне выйти, выпусти меня.

К этому времени Кантор уже сам плакал.

– Ну почему ты продолжаешь лгать? – говорил он сквозь рыдания. – Черт! Ну и ладно, я возвращаюсь в Австралию.

Он свернул в переулок и, перегнувшись через колени Мэриан, открыл дверцу с ее стороны.

Она выскользнула из машины и исчезла, растворившись в толпе прохожих. Кантор схватился за ремень безопасности, хотел выскочить и побежать за ней, но потом, выругавшись, откинулся на спинку и застыл. Спустя несколько минут он развернулся и уехал.

Мэриан сначала бежала, потом шла по странным незнакомым улицам, продолжая плакать. Люди останавливались, кое-кто пытался заговорить с ней, спросить, что случилось, не могут ли они ей помочь. Но она шла быстро, словно знала, куда идет, сворачивая при этом в совершенно случайные, неизвестные ей переулки. И наконец, чтобы успокоиться и унять слезы, зашла в какую-то маленькую гостиницу.

Все эти дни Бенет почти не спал, он не знал, чем себя занять, кого искать и зачем. Он молил Бога, чтобы появилось хоть какое-нибудь, хоть малозначительное известие о Мэриан. Как она могла быть такой жестокой, как могла исчезнуть столь неожиданно! Неужели она боится, что кто-то станет упрекать и винить ее? А может, бедную девочку действительно похитили и держат взаперти?.. Или она мертва?.. Эдвард тоже пропал, не сказав ни слова. А если он нашел ее? Нашел и убил? Или покончил с собой? О господи, какие ужасные, безумные мысли! Смогут ли все они когда-нибудь потом вспоминать об этом с легким сердцем? Возможно ли, что все еще уладится: вернется любовь, состоится свадьба, все выяснится и все снова будут счастливы? В конце концов, можно допустить, что молодые люди просто хотели скромно и незаметно расписаться в магистрате!

У Оуэна был запой, потому что, по его словам, Милдред удалилась в духовные сферы. Когда заходил разговор о Милдред, он начинал ругаться и утверждать, что эта дурочка никогда оттуда не вернется. Анна казалась отчужденной, была немногословной и поговаривала о том, чтобы «уехать обратно» или «убраться отсюда». Когда Бенет звонил ей, она старалась как можно скорее закончить разговор. Бенет решил оставаться в Пенндине, поскольку не исключал, что Эдвард объявится в Хэттинг-Холле. Существовала вероятность, что Мэриан, если ей удастся преодолеть стыд, приедет именно к нему, в Пенндин. Но пока каждый новый день приносил Бенету лишь печаль и муку.

Тем не менее спустя несколько дней Эдвард действительно объявился, и именно в Хэттинге, а оттуда поехал прямо в Пенндин, где, как ему сказали, находился Бенет. В тот вечер, когда Бенет в очередной раз пытался разузнать что-то по телефону, Эдвард вошел в его гостиную. Положив трубку, Бенет бросился ему навстречу и крепко сжал руку. Эдвард осторожно высвободил ее. Было видно, что он сильно переменился. На его лице застыла гримаса раздражения и боли. Он смотрел мимо Бенета через открытую стеклянную дверь в сад, на березовую рощицу со слегка колышущейся на ветру листвой.

Некоторое время он молчал, лицо хранило выражение невыносимого страдания, внезапно оно стало суровым. Обернувшись к Бенету, Эдвард сказал:

– У меня мало времени.

– Присядьте, – предложил Бенет, неожиданно осознав, какой же Эдвард высокий.

Словно не услышав его предложения, Эдвард спросил:

– Разумеется, никаких новостей?

– Нет. А у вас?

– Конечно нет! О боже, как бы мне хотелось, чтобы все это наконец закончилось!

Бенет, расстроенный его холодным, почти свирепым тоном, опустился на диван.

– Эдвард, дорогой, пожалуйста, присядьте, – попросил он, указывая на стул.

Эдвард, поморщившись, довольно громко произнес «ох», но сел.

– Если бы вы знали, если бы вы только знали, как я хочу, чтобы вы снова стали счастливы. Я чувствую, что подвел вас… да, это я виноват… – начал Бенет.

Его сосед, глядя в сторону все с той же гримасой раздражения на лице, ответил:

– Вы здесь совершенно ни при чем.

– Вы знаете, я чувствую, Мэриан ни в чем не виновата. Наверняка записку написал тот, кто похитил ее…

– Да бросьте! Если бы это было так, похититель уже дал бы о себе знать, – продолжая смотреть в сторону, в окно, равнодушно возразил Эдвард. – Нет, все совсем не так. Просто есть кто-то другой… Она ушла с кем-то другим, ей было необходимо освободиться от меня… Все было подготовлено… Я ей, в сущности, никогда и не был нужен, никогда. Так же, как и я на самом деле… Но мне бы хотелось, чтобы она сказала об этом… немного раньше, а сделав это вот так…

– Да, я понимаю, понимаю… Я… мне так жаль… так страшно жаль… Но чего не бывает в жизни. А если она вернется сейчас и окажется, что вы ей нужны, и если она попросит, чтобы вы ее простили, и… Разве это невозможно?

– Нет, разумеется нет. – Эдвард помолчал. – Вы прекрасно знаете, что это невозможно, потому что осталась только ненависть, обнаженная ненависть.

– Что вы имеете в виду? Что…

– Ее ненависть, мою ненависть. Главным образом мою.

– Умоляю вас, встретьтесь с Мэриан, когда мы ее найдем. Мы ведь не знаем, что случилось… Она не виновата… И неправда, что вы ненавидите ее…

– Нет, сейчас я ее ненавижу. Я и себя ненавижу…

– Она может оказаться мертва…

– Я не верю, что она умерла, – перебил Бенета Эдвард, помолчал и добавил: – Мне часто кажется, что это я умер. Да, я умер или скоро умру. Вы не можете понять, какое горе я ношу в себе, какой ужас мне пришлось пережить и какой ужас сотворил я сам…

– Эдвард, пожалуйста, прошу вас, не говорите таких безумных вещей! В вас столько всего самого разного, и у вас еще будет… А если вы найдете ее, вы сможете…

– Ах, вы об этом! Я не могу вам сказать, что я о ней думаю, я не знаю, что с ней случилось или что она сделала, – не будем говорить о ней, с ней покончено.

– И вам все равно…

– Со мной тоже покончено, я хочу сказать, что я – конченый человек. Я продаю Хэттинг.

– Эдвард, нет! Ни в коем случае, вы не должны продавать Хэттинг. Я запрещаю вам!..

Рассеянный взгляд Эдварда скользил по комнате, его лицо опять было искажено болезненной гримасой. Потом он вдруг посмотрел на Бенета и улыбнулся:

– Ах, милый Бенет, все продолжаете играть в моего отца!

Он встал, улыбка исчезла с его лица.

Бенет заметил, что его сосед похудел, волосы у него стали короче и спускались лесенкой, словно их безжалостно обкромсали. Лицо Эдварда сморщилось, глаза сузились, губы дрожали. С минуту Бенету казалось, что хозяин Хэттинг-Холла потерял рассудок и вот-вот заплачет.

– Не уходите, – испугавшись, попросил Бенет и встал. – Эдвард, дорогой, я люблю вас, оставайтесь со мной, не уходите. Выпейте что-нибудь, пообедайте со мной и…

– Я больше не ем и не пью… Я только жду…

– Ждете – чего?

– Просто жду, когда этот ужас закончится…

– Но Мэриан…

– Оставьте Мэриан в покое! Сны… Если бы вы только знали, какую власть имеет надо мной дьявол. Я приношу несчастье и гибель. Все, хватит! – резко бросил он. – Я собираюсь поехать за границу. Хэттинг будет выставлен на продажу. Пожалуйста, говорите всем, что он продается, хорошо?

Глава 6

Джексону не понадобилось много времени, чтобы с помощью фигурного куска пластика, вырезанного из бутылки от минеральной воды, открыть хлипкую входную дверь, а потом и старый замок квартиры Мэриан. Он осторожно, бесшумно проскользнул внутрь и тихо закрыл за собой дверь. Постоял немного, успокаивая дыхание, в маленькой прихожей, потом двинулся в гостиную.

Джексон никогда прежде здесь не бывал. После исчезновения Мэриан Бенет с Розалиндой, у которой были ключи, входили в квартиру, и не раз, но Эдвард к ним не присоединялся. Разумеется, они проводили здесь «обыск». Джексон осмотрелся. Все было тщательно прибрано. Вот он, результат их «обыска». Полиция тоже наведалась сюда и, по слухам, установила за домом наблюдение. Судя по всему – Джексон слышал, как об этом говорил Бенет, – никакой зацепки не нашли. Джексон проник в дом очень быстро и был уверен, что его не заметили. «Разве они имеют понятие о том, как на самом деле нужно искать?» – презрительно подумал он. Безусловно, после обыска следовало оставить в квартире кого-то, кто был бы тут неотлучно.

Он стал медленно обходить комнаты, мысленно отмечая, что вещи Мэриан аккуратно убраны в шкаф – скорее всего, Розалиндой. Из-под кровати выглядывал ровный ряд мысков туфель. А ведь Мэриан наверняка покидала дом в спешке. Ее похитили или… Фарфоровые фигурки зверюшек на каминной полке, диванные подушки, маленький письменный столик – все это было нетрудно сдвинуть, поднять и осмотреть. Джексон представил, как Бенет и Розалинда, увидев здесь страшный беспорядок, расставляют и раскладывают все по местам.

Следуя путем, который казался наиболее логичным, Джексон проверил ящики стола, бросил взгляд под диван, в шкаф, под кровать, отогнул ковер, пролистал книги, перевернул и заглянул внутрь каждой статуэтки, обследовал кухонные полки, вентиляционный короб, всевозможные емкости, предназначенные для хранения одежды, бумаг и всяких мелочей, обнаружил даже аккуратно сложенное в ожидании лучших времен свадебное платье Мэриан. Если в доме и были какие-то следы, способные навести на мысль о том, куда исчезла девушка, неуклюжие предшественники Джексона по неосторожности ликвидировали их.

«Нет ли здесь, однако, чего-нибудь намеренно спрятанного или чего-то столь очевидного, что это не бросается в глаза?» – подумал Джексон. Бенет с Розалиндой, несомненно, унесли записную книжку Мэриан и проверили все адреса. Увы, вероятно, он уже осмотрел все, что было можно, включая, разумеется, потайной ящичек письменного стола.

Он прилег на постель Мэриан. Неужели его не озарит никакая догадка? Джексону нравилась Мэриан, он горевал о ней и старался сейчас мысленно увидеть ее. Царивший в квартире порядок и собственное бессилие повергали его в отчаяние. Джексон был наблюдателен. Печаль Эдварда он заметил задолго до того, как она стала очевидна всем. Разделял он и грусть Бенета. Но то было другое. Как он оказался в стороне? А может, это не случайно? Он, мастер на все руки, не может ничего сделать. Оуэн Силбери не зря назвал Джексона «окольцованной птицей». Очень удачное сравнение. Где теперь прочие его прозвища? Да, он нес эту тяжесть, это бремя, возложенное на него ими. Мечтал о чем-то особенном, о том, чтобы стать гонцом, несущим важное послание императору или великому ученому. Нет, не то. Он мечтал о чем-то святом, праведном. Джексон поймал себя на том, что мысленно перебирает неудачи, причин которых не может понять.

Время шло, но никакого озарения на него не снисходило. Пока. Так, дайте-ка подумать – не стоит ли еще раз обойти квартиру? Смерть заслонила все, что он считал столь драгоценным, столь важным для себя. И это уже не в первый раз. О, как он жалел себя! Угрызения совести, угрызения совести.

Джексон вдруг услышал доносившийся издали звонок. Вскочил: конечно, это кто-то звонит в дверь с улицы! Он, спотыкаясь, спустился с лестницы. Открыл дверь.

Стоявший на пороге мужчина в чем-то вроде ливреи или униформы заговорил сразу:

– О, вот письмо, я уже хотел подсунуть его под дверь, потому что никто не открывал, мы пытались… Это насчет часов той дамы…

– А, знаю, знаю… – быстро ответил Джексон, выхватил конверт и тут же вскрыл его.

– А сама дама здесь?

– Она вышла ненадолго, но скоро вернется.

– Так вы скажите ей, что они не пропали, мы их сохранили целыми и невредимыми, они у нас, но мне велено отдать их только самой даме. Это очень ценные дамские часики. Ну, вы понимаете, возможно, она сама за ними зайдет. Пусть приходит в любое время, мы связались с тем джентльменом, вероятно, вы его знаете…

– Как же, как же, конечно, знаю… – ответил Джексон, стараясь сохранять спокойствие и при этом лихорадочно соображая. – Я пришел вскоре после ее ухода, она оставила мне на этот счет записку. Видите ли, я некоторое время провел за границей, а он только что приехал, и я не могу найти номер его телефона, вообще-то он мой кузен…

– Да-да, вижу, вы немного похожи на него! Какая они красивая пара, если позволите заметить, и такие замечательные наездники! Сэмми и Джинни получили удовольствие. Да, разумеется, я дам вам его телефон, давайте напишу на обратной стороне конверта…

Пробормотав слова благодарности, Джексон закрыл дверь, взлетел со своей добычей наверх, в спальню, и сел. Номер телефона. Что с ним делать? Разумеется, не отдавать им! Думай! Как и когда его использовать? Сейчас? Кто такие Сэмми и Джинни? В возбуждении от желания поскорее прочесть письмо он не разузнал, откуда его принесли. Конечно же, нужно было задержать этого человека и разговорить его! Письмо оказалось коротким:

«Дорогая мадам, Вы забыли у нас свои часы, они в целости и сохранности. Мы пытались связаться с Вами по телефону, но безуспешно. Не могли бы Вы сами позвонить нам и зайти как можно скорее?»

Письмо было написано на бланке платной конюшни, расположенной неподалеку от Гайд-парка. Значит, Мэриан была там с мужчиной, с тем самым мужчиной. Стоит ли немедленно отправиться в эту конюшню и каким-нибудь образом выяснить, кто этот мужчина и где он живет? Но кто же это скажет! Они могут что-то заподозрить. «Так, что я имею? Адрес Мэриан, ее телефон и тот, другой телефон… Медленно соображаешь! – подстегнул себя Джексон. – Как же мне что-нибудь выяснить? Единственное, что у меня есть реально, это адрес Мэриан и ее телефон. Все, что я могу сделать, – это позвонить по тому, другому номеру».

Он посидел немного, держась за сердце – оно постепенно начало биться ровнее. Не должен ли он, как верный пес, отнести все, что удалось добыть, Бенету? Что полезное можно извлечь из этого телефонного номера? Если просто позвонить по нему и послушать голос, что это даст? Что можно сказать тому человеку, чтобы сразу не получить враждебный отпор? Если собеседник бросит трубку, что делать дальше? «Однако все это я предполагаю, исходя из посылки, что мужчина – в некотором отношении опасный или по крайней мере неприятный тип! Он может оказаться кем угодно: кем-нибудь, кого Мэриан просто подцепила по дороге, или кем-то, кого давно знала, всего лишь невинным спутником по верховой прогулке, или… Не разумнее ли рассказать все Бенету, а тот обратится в полицию, чтобы проверили этот номер?» Но жгучее любопытство взяло верх над здравым смыслом – Джексон снял трубку и набрал номер.

Тишина. Потом женский голос. Мэриан? Нет, разумеется, это не она.

– Алло.

Джексон, который так и не придумал, что говорить, выпалил:

– Он там? У меня письмо для него или для нее.

– О, он уехал, – ответила женщина. – Покинул нас весьма неожиданно.

– Вот как? А она?

– Не знаю, они ушли вместе, потом он вернулся один, собрал вещи и уехал.

– Ради бога, простите, но не могли бы вы мне сказать, с кем я говорю?

– О, извините, я миссис Белл, живу внизу, он дал мне ключи и…

– Вы не знаете, где он сейчас?

– Да, он оставил мне адрес и телефон, но… не велел никому их давать. Могу я спросить, кто вы?

– Я его брат.

– Ну конечно, конечно, он говорил о вас, вам я могу сообщить…

В Туане, хоть он и считался «домашним котенком» Тима, а также любимцем Бенета, было, по всеобщему мнению, нечто загадочное, хотя, разумеется, и не зловещее. Его называли еще «студентом-теологом». Когда-то он с лучшими отметками на курсе окончил Эдинбургский университет и некоторое время преподавал в одном из лондонских колледжей, а теперь работал в книжном магазине и, судя по всему, никогда не переставал учиться. Говорили, что он был учеником ученика самого Шолема [28]28
  Шолем Гершом – выдающийся ученый, специалист в области истории каббалы и иудаистского мистицизма, получивший образование и долгие годы работавший в Германии.


[Закрыть]. Правда это или нет, никто не знал.

По отцовской линии Туан был евреем. Будучи ребенком, его отец вместе со своей семьей спасся от участи жертв холокоста. Они бежали и поселились в Эдинбурге. Женитьба его отца на девушке-шотландке пресвитерианского вероисповедания в местной еврейской общине наделала много шума. Особенно рассердился дед, но с рождением внука стал относиться к браку сына терпимее. Туан помнил, как сидел у него на коленях, а также как шел в траурной процессии на его похоронах. Еще более раннее воспоминание: отец называл его Яковом, а мать – Томасом, и Томас зачастую одерживал верх!

Отец Туана говорил со своим единственным ребенком, маленьким сыном, на иврите и идише, отдал его в Свободную иудаистскую школу, водил в синагогу, заставлял ходить в черном, носить кипу и настоял на обряде бар-мицвы. Таким образом, в школе его официально называли Яковом, но иногда также и Томасом, точнее, Томми. Насколько он помнил, его родители никогда серьезно не ссорились, мать ничуть не настаивала на том, чтобы он исповедовал суровую шотландскую религию, которой следовала сама, и они с отцом благополучно жили, страстно любя друг друга.

В Туана Томми переделал впоследствии дядюшка Тим, позаимствовав это прозвище из романа Джозефа Конрада.

Во время учебы в Эдинбургском университете Туан обнаружил интерес к религии. В Лондоне по совету широко мыслящего коллеги стал преподавать историю религий. Он ходил по лондонским храмам и молельным домам, изучая разные религиозные обряды, что навело его на определенные выводы.

Позднее наблюдательные коллеги упрекали его в том, что он воспринимает все это слишком серьезно, а также в том, что занимается этим с чрезмерным увлечением. Другие упрекали его в легкомыслии, что было несправедливо. Просто Туан открывал для себя мистицизм. Это открытие ничуть, как ему казалось, не увело его от того, что он понимал теперь под добротой и добродетелью – качествами, которые он в полной мере находил в своих родителях.

Он писал им домой, иногда очень занятно, о коллегах – университетских преподавателях, о своих изысканиях, картинных галереях, о пиджаке, купленном на распродаже, но не мог толком объяснить, что именно начинал понимать в религии. Часто он в письмах умолял родителей перебраться к нему в Лондон. Поначалу такая возможность не отвергалась, но потом надвинулась тень отцовской болезни. Туан тут же помчался домой и увидел отца бодрым, поправляющимся, не нуждающимся в том, чтобы вокруг него суетились. Он поговорил с врачом, вернулся в Лондон, звонил домой каждый день и каждый день слышал радостный голос отца. Когда Туан в следующий раз приехал в Эдинбург, отец был здоровым, но немного усталым.

Туан поговорил с матерью и с доктором и, решив задержаться на несколько дней дома, позвонил в Лондон коллеге. Отец убеждал его вернуться на работу, но теперь Туан боялся оставлять его. В тот день отец, как всегда, полеживал в постели, Туан решил, что он спит, потом понял, что он без сознания, а еще через некоторое время – что отец умер. Туан организовал похороны. На похоронах плакал, плакала и мать, вообще было много скорбящих.

После ухода отца Туан долго оставался с матерью, они часто сидели рядом и плакали. Мать никого не принимала. Туан предлагал забрать ее с собой в Лондон, но она отказывалась ехать, не хотела покидать дом, где прожила столько лет. Тогда Туан решил бросить Лондон и поселиться вместе с ней. Нет, решительно возразила мать, он должен продолжать свою работу, он будет навещать ее, а она когда-нибудь приедет к нему погостить. Никого другого она видеть не хочет, по крайней мере пока. Она прекрасно может сама о себе позаботиться, заботилась же она, в конце концов, много лет о Туане!

«Врач поможет мне, если что, – заверила она. – Ты же знаешь, он приходит каждый день, но, если хочешь, будет приходить еще и Аннабел». Аннабел когда-то была ее кухаркой. Мать умоляла Туана вернуться к своей обычной работе, и он наконец согласился поехать в Лондон, но всего на полдня – кое-что уладить. Уезжая, он взял с нее обещание, что непременно придет врач, а Аннабел проведет с ней весь день. Пусть мать сейчас же позвонит ей. Он услышал, как мать разговаривает с Аннабел, сам созвонился с доктором и отправился в Лондон, в университет, чтобы подать прошение о немедленной отставке.

Успев на дневной обратный поезд, он приехал с вокзала на такси, увидел на лестнице невразумительно лопочущего доктора и вбежал в спальню матери. Сначала ему показалось, что она спит, но она была мертва. Рядом валялись таблетки. «Я встречусь с ним снова», – написала она в предсмертной записке. Это было единственное, что она захотела сказать остающимся жить.