Текст книги "Школа добродетели"

Автор книги: Айрис Мердок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 36 страниц)

– Из какой газеты?

– Мэй Бэлтрам опубликовала статью о Джессе, о самых последних событиях в его жизни. Она описала тот вечер в Сигарде: как мы с Гарри появились там инкогнито, как они узнали, кто мы такие…

– Господи, Мидж, это напечатали в газете?

– А потом все таблоиды это подхватили. Она явно описала свою жизнь в нескольких томах. Все любовные приключения Джесса, все о Хлое, целые страницы пропитанной ядом писанины. И это будет опубликовано. Может быть, вот сейчас она пишет какую-нибудь ложь о тебе.

– Я не верю. Но она описала то, что случилось, и Томас прочел? Худшего способа узнать об этом не придумаешь…

– Да. Мне очень жаль, что все так получилось. Я собиралась ему сказать.

– А что еще говорил Стюарт? Разве он не почувствовал искушения? Как это странно!

– Искушения? Нет, конечно. Он мне сказал, что это иллюзия.

– Но вы его хотите, вы его желаете? Это называется любовью.

– Да… но так это невозможно… это должно быть иначе…

– Я этого не понимаю. Я думаю, он посоветовал вам остаться с мужем?

– Нет. Он этого не говорил. Он только сказал, что я должна прекратить лгать…

– И оставить его в покое! Что-то не похоже, чтобы он очень заботился о вашем благе.

– Нет-нет, в нем… в нем столько добра… это как откровение…

– Извините, Мидж, я в это не могу поверить… давайте сначала. Вы были сильно влюблены в Гарри?

– Да, очень, и долго. Я хотела выйти за него, только не могла понять, как это сделать.

– Но неужели это могло вот так внезапно закончиться? Может быть, вы просто решили, что предпочитаете Томаса? То, что вы будто бы влюблены в Стюарта, кажется мне полной нелепицей. Какое-то безумие, фальшь, этого не может быть, тут скрывается что-то другое. А что сказал Томас?

– Он думает, что я по-прежнему люблю Гарри. Что это эпизод моей связи с Гарри. Нечто вроде посттравматического синдрома.

– А с Гарри вы встречались?

– Да, но не так, как прежде.

– Как это ужасно для всех! Господи, какая путаница. Знаете, я думаю, Стюарт – это ложный след.

– Что ты хочешь сказать?

– Он вообще ни при чем. Просто внешний импульс, как удар о стену – вы налетели на него и ударились. Все происходит у вас в голове. Вы думаете, будто влюблены в Стюарта, но на самом деле это последствия того, что у вас открылись глаза. Вы удивлены собственной способностью видеть вещи в ином свете…

– Нет, у меня другие ощущения, – возразила Мидж. – Я хочу быть с ним, а он, наверное, никогда не захочет видеть меня. Я думаю об этом, и мне не хочется жить… и это не позволяет мне думать о них…

– О ком?

– О них.

Мидж обнаружила, что ей трудно выразить это иначе.

– Вы говорите о Томасе и Гарри, о чем и я говорю. Это бегство от выбора. Вы думаете, будто влюблены в Стюарта, и это дает вам новую энергию. Вы получаете отсрочку, чтобы не решать другую проблему, к которой все равно придется вернуться… Постойте, постойте! Вы сказали, что все, чего вы хотели, обесценилось. Возможно, в этом и было откровение. Вам придется оценить все заново, вам придется увидеть все… Может быть, Стюарт сделал для вас что-то важное.

Эдвард чувствовал нарастающее возбуждение.

– Я не могу, – ответила Мидж. – Не могу оценивать, не могу видеть. Я хочу, чтобы он утешил меня… это ужасно… я ужасна…

Она заплакала так тихо, что прошло несколько секунд, прежде чем Эдвард заметил слезы у нее на щеках.

– Дорогая Мидж, не плачьте! Позвольте мне утешить вас, позвольте взять вас за руку.

Эдвард подвинул свой стул к ней, так что их колени соприкоснулись. Он взял руку Мидж, и ее голова тяжело упала ему на плечо. Эдвард наклонил голову, и его прямые длинные волосы перемешались с ее волосами, белокурыми и ароматными, в которых он теперь разглядел множество разноцветных прядей. Он обнял Мидж за плечи и принялся убаюкивать, но она вскоре отодвинулась. Он ощутил (чего не было прежде, когда он так восхищался ею, войдя сегодня в гостиную) все ее тело: его массу, его тепло, его мягкость, прикрывающую его одежду.

– Дай мне платок, Эдвард.

– Держите. А теперь попробуем разобраться. Не волнуйтесь по поводу Стюарта. В некотором роде вы принесли ему пользу. Вы его потрясли. Ему придется постараться и найти наилучший образ действий. Конечно, он встретится с вами снова и пожелает стать вашим другом. Между вами есть связь.

– Ты так думаешь?

– Да. Так что это вам обоим пойдет во благо. Но ваша любовь – иллюзия. Это должно было произойти, как мгновенная вспышка. Стюарт – это нечто постороннее, а все ваши чувства – они внутри вас, Стюарт – ничто, он бессилен, он ненастоящий. Я хочу сказать, что он всего лишь случайность, вы его выдумали. Так, как вы это себе представляете, вы ничем не связаны. А Гарри и Томас – они реальны. И Мередит реален.

– Я могу через суд добиться опеки над Мередитом. Господи, какой кошмар… И Томас, он слишком холоден.

– Это на него похоже. Он так привык скрывать свои чувства, что ему, видимо, пришлось самоустраниться. Бедный старый Томас, как ему досталось! Вы же знаете, что он вас любит, какую бы холодность он ни выказывал. Вы должны знать это. Кстати, а где он?

– В Куиттерне. Он уехал и оставил меня… решать, чего я хочу.

– И чего вы хотите?

– Не знаю… Ты думаешь, Стюарт не будет меня ненавидеть? Я хочу изменить свою жизнь.

– Вы ее уже изменили. Вы разорвали тайную любовную связь. Если Стюарт дал вам почувствовать, что это ужасно, возможно, так оно и есть. Вы можете и дальше менять свою жизнь, вы можете сделать много добра. Что вам мешает, что всем нам мешает творить добро? – Эдвард помолчал несколько мгновений, его потрясли собственные слова. – Конечно, Стюарт не будет ненавидеть вас, у него добрые намерения. Не волнуйтесь за Стюарта. Ему как раз и нужно, чтобы о нем не беспокоились, словно его здесь нет, и если он что-то сделал вам, то по одной лишь причине: это все равно должно было случиться. Если ваша связь с Гарри в самом деле опостылела вам и если вы понимаете, что Стюарт может быть только другом, вдохновляющим вас, – это немало. С другой стороны, если вы по-прежнему влюблены в Гарри…

Мидж, которая внимательно смотрела на Эдварда и все еще держала его за руку, вдруг встала и закрыла руками лицо. Она услышала, как повернулся ключ в замке парадной двери. Только у двух человек был этот ключ – у Гарри и у Томаса.

– Иди и останови его, – велела она Эдварду. – А потом скажи мне, кто из них пришел.

Эдвард стрелой промчался по гостиной и исчез за дверью. В холле он увидел Томаса.

Тот смотрел на Эдварда со странным выражением – внимательно и испытующе, но в то же время лукаво, словно сегодня у Эдварда был день рождения и Томас принес ему подарок-сюрприз. Похоже, он не удивился, увидев гостя.

– Привет, Эдвард.

– Томас, она там. Она просила меня узнать, кто из вас двоих пришел, и…

– Я сам о себе доложу. Как поживаешь?

– Лучше, – ответил Эдвард.

В самом ли деле он чувствовал себя лучше?

– Хороший мальчик. Приходи ко мне сюда завтра.

– Завтра я еду в Сигард, – сказал Эдвард. Эта мысль только что пришла ему в голову. – Ну, мне пора.

– Приходи, когда вернешься, чем раньше, тем лучше. Ты переехал в свою прежнюю комнату?

– Да. Вы были правы… но теперь хватит.

– Возвращайся к Гарри, возможно, ты ему нужен. Я рад, что ты проведал Мидж. А теперь проваливай.

Когда он проходил мимо Томаса, тот правой рукой пожал его левую руку. Эдвард открыл выходную дверь, и Томас, обернувшись на него, замер на пороге гостиной. Он вышел на улицу и закрыл за собой дверь.

Сигард в ярких лучах предвечернего солнца выглядел по-другому и был похож на высоченную приходскую церковь с мощной башней и неправильной формы нефом. Ласковый свет разглаживал неровности на бетоне башни, благодаря чему грязная поверхность казалась просто старой и приобретала дымчатую золотисто-коричневую окраску – настоящая патина на покрытой лишайником каменной стене. Желтый рапс поблек, но зацвел ячмень и поднялась сине-зеленая пшеница. «В этом месте я видел перемену сезонов и поворот года», – подумал Эдвард. Вдоль дороги обильно цвели дикие розы, пышные красные или маленькие, почти белые, как клочки бумаги. Бутень уже отцвел – Илона называла его «кружевной купырь».

Эдвард остановился перед входом в аллею, оглянулся и прислушался. Он слышал песню жаворонка и кукушку вдалеке, но эти звуки почти не нарушали, а даже подчеркивали глубокую теплую тишину, повисшую над этой землей и домом. Река текла бесшумно. Он медленно пошел вперед, ступая по плиткам, и наконец добрался до последнего ясеня. Тут он снова остановился. Главная дверь была закрыта. Эдвард посмотрел на окно Селдена, на окно своей комнаты, потом на башню. Мысль о том, что за ним могут тайком наблюдать, встревожила его. Он чувствовал себя виноватым, незваным гостем, которого можно пристрелить на законных основаниях. Он не приготовил никакого объяснения своего приезда даже для себя самого. Он дважды убегал отсюда, не сказав ни слова. Как женщины отнесутся к нему? А может, их уже и нет в Сигарде? После встречи с Томасом Эдвард понял, что для него крайне важно вернуться сюда. Не выяснять, что случилось, а просто помириться, показать, что он вменяемый и настоящий, а после удалиться – но на этот раз с достоинством и деликатностью. Они должны сделать это для него, проявить к нему доброту, встретить без злобы, принять как скорбящего сына, подвести черту под прошедшим временем, завершить драму, освободить его. После этого вопрос о дальнейшей связи Эдварда с Сигардом и его обитателями станет обычным бытовым вопросом, подлежащим рациональному рассмотрению.

Освободить – но для чего? Чтобы он мог вернуться в начало, к вине и отчаянию после смерти Марка, к своей прежней цели? Начать жизнь, в которой его будет преследовать не имеющий ответа вопрос о Джессе? Он, конечно, приехал в Сигард не для того, чтобы расставить все точки над «i», да этого и быть не могло. Увидеть Мидж и узнать, что она решила? Разговор с ней оставил в итоге приятное впечатление, возможно, потому что он возродил нормальное животное любопытство к миру вокруг Эдварда, так долго не подававшему признаков жизни. Присмотреть за Гарри, поговорить со Стюартом? Поехать в Париж за Илоной? Мысли об Илоне вызывали отчаяние – а вдруг в Париже с ней произойдет что-то ужасное? Не станет ли это еще одним источником саднящей вины, обреченной сопровождать его по жизни? Эдвард решил не думать об этом слишком много. Найти Брауни – вот что сейчас самое важное, настоящее. Он должен быть с Брауни, окунуться в ее общество, как в целительный источник. Какими слабыми, какими малодушными представлялись ему теперь собственные попытки найти ее! Он слонялся вокруг дома ее матери, не решаясь зайти к Саре. Эдвард чувствовал усталость, страдал от нравственной апатии. Ему не хватало энергии и мужества, но они могут вернуться, если он примирится с Сигардом. Теперь он постучит в дверь ее матери, поговорит с Сарой, найдет ее друзей в Кембридже, поедет за ней в Америку, если потребуется. Ничто не помешает ему найти Брауни и жениться на ней.

Эдвард толкнул дверь Атриума; она оказалась не заперта, и он вошел внутрь. Он предполагал, что испытает потрясение, но и предвидеть не мог электрической волны эмоций, нахлынувших на него, сбивая с ног, когда он вошел в громадную комнату. Он задрожал и поскорее сел на стул. Тут было два стула, стоявших друг подле друга у двери в необычном месте, и он не сразу понял, что именно здесь сидели, как у позорного столба, Гарри и Мидж в день их злополучного появления в Сигарде. Никто не притронулся к этим стульям. Эдвард встал и, неслышно ступая по плиткам пола, приблизился к столу. Там стопкой стояли несколько тарелок и чашка с какой-то жидкостью. Он подошел к дверям Затрапезной и заглянул внутрь. Комната была пустой, сонной, убогой, неприбранной, и пахло здесь, как всегда, плесневеющими книгами и ветхими грязными подушками. Дверь башни была не заперта, и Эдвард прошел на просторный первый этаж, в «выставочный зал». Эта комната теперь выглядела иначе. Картины Джесса стояли у стен задником наружу. Эдвард поспешно вернулся в холл – у него возникло чувство, будто он ищет Джесса. Теперь он двигался более свободно, но все еще не мог заставить себя нарушить тишину криком: «Эй, кто-нибудь!» или «Где вы?» Направляясь к Переходу, он заметил, что гобелен с девочкой, преследующей летучую рыбку, сняли, свернули и положили у стены. Может быть, его уже купил какой-нибудь американец. Растения в горшках тоже оказались сдвинуты и теперь стояли тесной группой в углу; ветки переплетались и соединялись, некоторые обломились. Они запылились, пожухли и нуждались в поливке. Эдвард вспомнил, что цветы поливала Илона. Одно из растений, похоже, уже погибло – тот самый цветок, в который он вылил приворотное зелье Илоны и который ухватил его цепкой лапой, когда он собирался покинуть дом во время первого побега. Эдвард остановился, чтобы пожалеть его, а затем поспешил в Переход. В кухне царил беспорядок, в раковине осталась грязная посуда. Большая печь не топилась, но морозилка, «такая большая, что туда поместилось бы человеческое тело», тихо урчала. В прачечной лежала горка чистых полотенец. Эдвард чуть не подобрал их, чтобы отнести в шкаф для проветривания. Если в доме все же кто-то есть, не стоит показывать им, что гость, словно призрак, бродил по дому. Открыв дверь в Селден, Эдвард услышал прерывистый звук и принял его поначалу за щебет ласточки. Потом понял: это стучит пишущая машинка матушки Мэй.

Он быстро миновал западный коридор и вышел на лужайку через дверь со стороны фасада. Звук пишущей машинки напомнил ему рассказ Мидж, и Эдвард понял, что не готов встретиться с матушкой Мэй. Он не поверил Мидж, но мысль о том, что кто-то пишет о его матери или о нем самом, выводила его равновесия. Эдвард вспомнил, как Мидж говорила о Джессе и Хлое: «Теперь они оба мертвы», и на мгновение призрак мертвой матери, с беззвучным криком простиравшей к нему руки, возник рядом с тропинкой, по которой он шел. Эдвард ускорил шаг. Он хотел увидеть Бет-тину. Но может быть, Беттина тоже убежала отсюда. Он прошел мимо падубов и фруктового сада. Здесь тоже многое изменилось. Тополя были спилены, их ветки аккуратно срублены, и голые длинные стволы лежали в траве. Лесовики уже расчистили место. У реки вдоль берега трава так разрослась, что Эдвард не заметил решетчатый мост, и ему пришлось возвращаться. Он легко перебрался на другой берег над спокойным потоком; уровень воды сильно понизился. В лесу было темновато, а кусты на склоне холма, сквозь которые Эдвард так легко проходил раньше, теперь цеплялись за одежду и ударяли по лицу клейкими ветками. Он нашел маленькую тропку, потерявшуюся в зарослях, и почувствовал под ногами корни деревьев и мелкие деревянные «иконки». Эдвард продирался сквозь чащу, глядя на солнечный свет, и наконец добрался до дромоса.

Когда он посмотрел в сторону желтого Лингамского камня, лучи солнца ударили ему в лицо, ослепив его. Кто-то сидел на каннелированной колонне, образующей пьедестал. Это была Беттина.

– Привет, – сказал Эдвард. – Я подумал, а вдруг найду тебя здесь.

– Привет, Эдвард, – ответила Беттина. – Я думала, а вдруг ты придешь.

Беттина тоже подстриглась, хотя не так коротко, как Илона. Ее непричесанные и неровные волосы доходили почти до плеч. Наверное, она обкорнала их сама – быстро и с остервенением. Эдвард представил себе Беттину вечером перед зеркалом, со злыми глазами, вооруженную длинными ножницами. Неожиданно для себя самого он спросил:

– Что ты сделала с волосами? С теми, которые отрезала.

– Сожгла.

На ней было одно из ее «хороших» платьев в цветочек, не домотканых, а из легкого хлопка; она сидела, подтянув юбку до колен и обнажив длинные загорелые голые ноги в сандалиях. Когда Беттина наклонялась вперед, ее длинное ожерелье чуть раскачивалось. Заметив взгляд Эдварда, она приспустила юбку.

После паузы он сказал:

– Те растения – их нужно полить. В холле.

– Да. Нужно.

Подстриженная Беттина выглядела моложе, умнее, привлекательнее, она походила на небрежного модного юношу. Эдвард впервые воспринимал ее вне привычного трио, как отдельную личность с независимой судьбой, и это тронуло его сердце. Он заметил, что Беттина похожа на Джесса, и видел или угадывал собственное зеркальное отображение в ее лице, когда она щурила светло-серые глаза или откидывала назад волосы. Она не улыбалась, а рассматривала Эдварда с недобрым любопытством.

– Ты носишь перстень Джесса, – сказала она.

– Да. Он мой. Джесс дал мне его.

«Это, конечно, неправда», – подумал Эдвард. Но другого ответа не было. Он не собирался отдавать перстень.

– Я вижу, тополей больше нет, – произнес он, хотя собирался сказать: «их спилили».

– Да, мы попросили их спилить.

– Но денег вам теперь, наверное, хватает?

Беттина молча взглянула на него, и вопрос остался без ответа.

Эдвард сел на траву и почувствовал, что земля теплая.

– Почему трава здесь такая невысокая?

– Лесовики приводят сюда овец.

– Зачем Мэй пригласила меня в Сигард?

– Она считала, что это ее долг, после того как получила письмо Томаса Маккаскервиля.

– Письмо Томаса Маккаскервиля?

– Да. А ты разве не знал? Он рассказал ей, что с тобой случилось, сообщил, что у тебя депрессия и тебе необходимы перемены. Он предложил нам пригласить тебя, вот мы и пригласили.

– Ты хочешь сказать, это была не ваша идея?

– Нет. А ты решил, мы вдруг поняли, что не можем без тебя обойтись?

– Да, – сказал Эдвард. – Я так решил. Но твои слова многое меняют.

Выходит, это все устроил Томас. Может быть, он понял, что Эдвард сбежит, и хотел точно знать куда. А Эдварду тогда, да и теперь, было необходимо найти место, где ему будут рады.

– Не понимаю, что они меняют, – сказала Беттина. – Мы ведь могли отказаться. Но мы тебя пригласили. Мы были рады твоему приезду.

– Были?

– Эдвард, почему ты считаешь меня врагом?

– Я так не считаю. Хотя нет, считаю.

Он боялся ее. Но что она могла сделать ему теперь, когда Джесс умер?

Беттина не стала больше ни о чем спрашивать, как не стала оспаривать, что она его враг. Она вздохнула и отвернулась.

Что ж, по крайней мере, Джессу он был нужен. Этого у него не отнять.

– Джесс хотел меня видеть, очень хотел. Он мне сам сказал.

– Он мог сказать что угодно. Ты, видимо, не понял, насколько Джесс был не в себе. Он даже не знал, кто ты такой. Все время спрашивал: «Кто этот мальчик?» Мы ему говорили, но он опять забывал.

– Нет, – ответил Эдвард. – Он прекрасно знал, кто я такой. Он говорил, что писал мне. Я не получил от него ни одного письма. Думаю, кто-то их уничтожил.

– Джесс просто бредил. Не мог он ничего писать. Он рисовал, но не писал. Единственное, что произвело на него впечатление, – это твое появление с какой-то девицей. Его это расстроило. Он позавидовал.

– Откуда тебе это известно?

– Он сам нам рассказал, откуда же еще. Он нам все говорил. Кстати, а что там была за девица?

– Сестра Марка Уилсдена.

Беттину это не заинтересовало.

– А зачем ты сейчас приехал?

– Увидеть тебя. И узнать о Джессе.

– Что узнать?

– О его смерти. Я не понимаю. Что это было, самоубийство?

– А как ты думаешь?

Беттина забралась на постамент и встала, держась одной рукой за колонну.

– Или убийство?

– Ты хочешь сказать, мы его убили? Эдвард, а почему не ты?!

Эдвард, который тоже начал подниматься с земли, замер на одном колене. Легкий ветерок надувал юбку Беттины, перебирал ее волосы. Солнце садилось за деревья, и воздух становился холоднее. Может быть, спрашивал себя Эдвард, Беттина видела, как он нашел утонувшего Джесса и прошел мимо? Если только так все и было.

– Почему я?

– Ты изменил ситуацию, как опасный пришелец. Долгое время здесь ничего не менялось, и казалось, ничто не может поколебать существующее положение вещей. Но когда появился ты, произошло много нового. Может быть, ты не виноват… не более, чем в том случае, когда твой друг выпал из окна. Некоторые люди приносят несчастья.

– Это чепуха, – ответил Эдвард. – Вы хотели его смерти. А я нет.

– Все не так просто. Да, нам было невыносимо видеть, как он дряхлеет на глазах…

– Я вспомнил – Мэй говорила, что она написала мне, так как считала, что я смогу что-то изменить!

– Ты ее теперь называешь просто Мэй, да? Он испортил нам жизнь своим маразмом, и это продолжалось долго. Мы с ужасом смотрели, как он стареет, мы его жалели.

– Может быть, из жалости вы его и убили.

Беттина посмотрела сверху вниз на стоявшего рядом с ней Эдварда.

– В одном ты можешь быть абсолютно уверен. Что бы ни случилось, Джесс хотел, чтобы именно так оно и вышло.

– Ты, похоже, подыскиваешь оправдание.

Но Эдварду и самому хотелось думать так, как сказала Беттина.

– Ты растревожил его, – продолжала Беттина. – Ты сказал, что возьмешь его в Лондон. Он должен был умереть здесь.

– Ты уверена, что вы не помогли ему в этом?

– Как – оставив дверь открытой? Он не мог умереть обычной смертью. Что-то пришло за ним.

– Не понимаю.

– Может быть, и без твоего участия не обошлось. Или твоего брата. Он был знамением, знаком.

– Джесс назвал его мертвецом, трупом.

– Это было столкновение сил.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что Стюарт что-то сделал с Джессом?

– Нет-нет, все происходило в мозгу Джесса – предчувствие, чуждая магия. Твой брат был чем-то внешним, бессознательным проявлением. Симптом, а не причина. Случайное совпадение: кажется, будто что-то изгоняет богов, живущих внутри человека, в то время как эти боги уходят сами.

– А полтергейсты все еще здесь?

– Они исчезли. Это были полтергейсты Джесса. Они никак не связаны со мной или Илоной.

– Ты думаешь, что Джесс получил… знак… что ему пора уйти? Это было самоубийством?

– Ты все упрощаешь!

– Может быть, Мэй для того и пригласила Стюарта? Я недостаточно изменил ход вещей, и она позвала его.

– Слишком много всего случилось, – сказала Беттина. – Я думаю, одно вытекало из другого.

Он стоял теперь рядом с ней, смотрел на ее загорелое лицо и шею и испытывал желание ухватиться за ее юбку. Раньше он побаивался Беттины, а теперь страх перешел в нервное возбуждение. Эдвард понимал, что должен использовать этот едва ли не последний шанс, чтобы заставить ее говорить. Несмотря на всю свою неловкость, один горький вопрос, ключевой вопрос он должен был задать и получить ответ. Ответ, которого сам Эдвард найти не мог. Но вместо этого он спросил:

– Вы его сожгли? Так же, как твои волосы?

– Нет, мы его похоронили.

– Где?

– Здесь.

Беттина спрыгнула с постамента и прошествовала мимо Эдварда к двум большим тисам, образовавшим темную арку в конце поляны. Эдвард последовал за ней. Там, где кончалась трава, на земле лежало что-то длинное и темное; точнее не лежало, а было врыто в землю, так что трава закрывала края этой большой плиты из черного сланца. На ней были вырезаны буквы: ДЖЕСС. Эдвард и Беттина, стоявшие по разные стороны от плиты, посмотрели друг на друга.

– Из этого же сланца сделан пол в Атриуме.

– Он, наверное, тяжелый…

– Его принесли лесовики. Один из них каменщик, он и вырезал надпись. Как видишь, буквы получились не очень ровные. Лесовики и Джесса принесли.

– Значит, он лежит здесь?

– Да.

– В гробу?

– Да. Гроб тоже сделали лесовики. Простой гроб. Они многое умеют.

Беттина и Эдвард посмотрели друг на друга, потом на камень.

– Не могу поверить, что он мертв, – сказал Эдвард. – Я только что искал его в доме.

Камень по краям был уже чуть присыпан землей. Со временем, если никто не будет ухаживать за могилой, он весь уйдет в почву, порастет травой, потеряется.

– А как Мэй, – спросил Эдвард, – она считает Джесса мертвым? А ты? Или вы думаете, что он лежит в земле, как куколка, а потом оживет и вернется?

– Он не вернется. По крайней мере, на протяжении нашей жизни.

Эдвард глянул на Беттину, а она по-прежнему смотрела вниз; ее печальное лицо было исполнено умиротворенной, спокойной красоты. Обдумывая ее слова, которые казались заимствованными из заупокойной службы, он спрашивал себя: «Уж не сошла ли она с ума? Или это я сошел с ума?» Не найдя нужных слов, Эдвард произнес:

– Может быть, люди кладут на могилу такие камни, чтобы мертвец не встал?

– Если бы Джесс вернулся из могилы, он наверняка стал бы хулиганить.

– Но ему придется подождать?

– Чтобы снова наполнить себя жизнью. Я тоскую по нему ужасно, мучительно. – Это были самые обычные слова, но они звучали странно.

– А Мэй? Как она?

– Ее страдания неизмеримы. Она погрузилась в отчаяние, она от горя совсем забыла о себе.

Эдвард вспомнил звук пишущей машинки. Интересно, что Беттина думает о «мемуарах»? Возможно, она ничего о них не знает.

– Мне не хватает его, – сказал он. – Мне его всегда будет не хватать. Я всегда буду думать о нем и любить его. Конечно, он знал, кто я такой, думал обо мне, хотел, чтобы я приехал. Он меня любил.

«Значит, они похоронили монстра, – подумал Эдвард. – С какими же ритуалами его проводили в вечный покой?»

Они оба замолчали. Эдвард никак не мог сосредоточиться. Ключевой вопрос, который помог бы решить эту задачу, ускользнул, не был задан даже в завуалированном виде. Эдвард поймал себя на том, что смотрит на свои часы.

– Ну что ж, мне пора. Я должен успеть на лондонский поезд. Мне надо позаботиться об отце.

– Тогда до свидания.

Эдвард сомневался, говорить ли что-то об Илоне, и решил ничего не говорить.

– Спасибо тебе за беседу, – сказал он. – Надеюсь, мы еще встретимся. Конечно, встретимся. Может быть, я вернусь. – Но у него не было ни желания, ни намерения возвращаться. Он никак не мог найти подходящих прощальных слов. – Как вы тут, справитесь?

Беттина улыбнулась.

– Ты сказал Илоне, что мы – девы-волшебницы. Девы-волшебницы сумеют позаботиться о себе.

Эдвард поднял руку, словно отдал салют в знак почтения. Как только он пошел прочь, Беттина влезла на плиту и повернулась к нему спиной, вглядываясь в ясеневые сумерки. Этот жест казался намеренно святотатственным. Эдвард подумал, что она сейчас запляшет на камне. Если так, он не должен видеть ее танец. Он ускорил шаги и даже перешел на бег, насколько позволяла густая трава.

У него в голове родилась и вызревала одна мысль. Конечно, он должен верить, что Джесс знал и любил его. Но может быть, есть какое-то доказательство этого? Эдвард в несколько прыжков преодолел раскачивающийся мостик и побежал по тополиной роще, перепрыгивая через ровные стволы поваленных деревьев. Обогнул дом сзади и вошел в конюшенный двор, чтобы сразу же попасть в Затрапезную. Он оглянулся в сторону болота и увидел бальзаминовое поле в цвету; там пробивались лютики, белый клевер, кое-где размытыми пятнами вспыхивал красноватый щавель. Он быстро пересек Затрапезную, потом переступил порог башни. Здесь он замедлил шаг и, тяжело дыша, стал подниматься по винтовой лестнице. В студии и «детской» ничто не изменилось, разве что «игрушки», прежде лежавшие как попало, теперь были грудой свалены у стены, а в студии одна из тантрических картин, изображавших начало или конец света, была установлена на мольберт. Эдвард не остановился, чтобы осмотреться внимательнее, а поспешил вверх по лестнице в тихую квартиру Джесса с устланным коврами полом; она выглядела совершенно иной, чем прежде. Исполненный решимости превозмочь свою робость, он добрался до спальни. В скважине на сей раз не было ключа. Эдвард взялся за дверь, готовый к тому, что сейчас увидит Джесса, сидящего на кровати и уставившегося на гостя своими студенистыми круглыми глазами. От этой мысли у него закружилась голова. Но спальня, конечно, была пуста: все чисто, прибрано, кровать застлана лоскутным покрывалом. Прежде ее закрывали смятые одеяла, простыни и крупное тело хозяина, а теперь она показалась Эдварду маленькой и узкой. Комната напоминала гостиничный номер, уютный, но обезличенный. Постоялец уехал, от беспорядка не осталось и следа, все готово к прибытию нового.

Эдвард сразу же направился к окну. Да, в окне виднелось море – темная блестящая синева с разбросанными здесь и там изумрудами. Море было заполнено немыслимым количеством яхт с огромными треугольными парусами самых разных цветов – красные, синие, желтые, зеленые, черные. Все они неторопливо лавировали в разных направлениях, то обгоняя друг друга, то пересекаясь, и в ярком вечернем свете их движения были изящными, как медленный танец. Эдвард решил, что где-то поблизости расположен яхт-клуб и сейчас начнутся гонки. А может, гонки уже закончились. Он вдруг подумал, что люди на яхтах пребывают в совершенно ином мире – смеются, шутят, целуются, мужчины и красивые девушки открывают бутылки шампанского. Эдвард обернулся в комнату, которая теперь представлялась маленькой, тихой, пустой и печальной. Он подумал, что это лоскутное покрывало, наверное, сделали женщины, молча работая рука об руку зимними вечерами. Белый радиатор, на который указывал Джесс, – старомодный металлический прибор, вероятно давно сломанный, без подсоединенных к нему труб – был скобами прикреплен к стене, а пыль с него стерта. За радиатором оставалось узкое свободное пространство, куда Эдвард просунул сверху пальцы. Ничего. Возможно, там никогда ничего и не было, кроме как в воображении Джесса. Он встал на колени, завел руку за холодный металл снизу, пошарил там из стороны в сторону.

Наконец его пальцы коснулись чего-то, оно подвинулось, но ухватить было невозможно. Эдварду удалось подтолкнуть находку, а потом ухватить двумя пальцами и вытащить наверх. Это был небольшой сложенный лист дешевой линованной писчей бумаги. Он развернул его. «Я, Джесс Эйлвин Бэлтрам, настоящим завещаю все, что в момент моей смерти будет принадлежать мне, моему дорогому любимому сыну Эдварду Бэлтраму». Судя по дате завещания, написанного трясущейся рукой, наклонным почерком, завещание было составлено двумя годами ранее. Свидетелей, оставивших свои корявые подписи, было двое – Том Дики и Боб О’Брайан. Без сомнений, лесовики; наверное, Джесс тайно призвал их к себе в тот день, когда женщины уехали на рынок. А может, встретил в лесу во время одной из своих одиноких прогулок.

Эдвард сел на кровать и принялся разглядывать документ. В нем словно взорвалась бомба, накрывшая его облаком удивления, радости и ужаса или же мученической аурой, отягощенной роком. Как замечательно, как жутко, как необыкновенно важно, как больно; что, черт возьми, делать с этим? Он прочитал завещание несколько раз, сосредоточиваясь на каждом слове, снова сложил его, сунул в карман и замер, глядя в окно, за которым синева небес приобретала мягкий голубой оттенок. «Что ж, – подумал Эдвард, – это доказывает, что Джесс думал обо мне до моего приезда… и любил меня. Я уверен, что он действительно написал мне, только они перехватили письмо. Но завещание… Он и в самом деле хотел так распорядиться или же это случайный порыв, мимолетный протест от ненависти к тюремщицам?»