Текст книги "Школа добродетели"

Автор книги: Айрис Мердок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 36 страниц)

Мидж и в самом деле преследовали сны, ночные кошмары. Она видела белое обвиняющее лицо Стюарта – такое, как тогда, когда он смотрел на нее, сидевшую на стуле у двери в той ужасной комнате, осмеянную и униженную. Иногда в этих снах проносившийся мимо белый всадник оборачивался, и Мидж узнавала в нем Стюарта.

Но в ее снах был еще и Джесс. Он являлся в виде морского чудовища, покрытого колючками и шерстью, как морской лев, как морж, как кит. Джесс, снова молодой, приближался к ней и говорил: «Я тебя люблю, выходи за меня». И Мидж думала во сне: «А почему нет? Я молода и свободна, я не замужем». Вопрос Эдварда глубоко задел ее, всколыхнул ее чувства. Она и сейчас, идя по улице, чувствовала горячие, влажные поцелуи Джесса на своих губах. «Он здесь, – думала она, – и я еще увижу его».

– Извините, не знаете ли вы, случайно, где сейчас находится Джесс Бэлтрам? Мне сказали, что он в Лондоне, и я подумал, что он мог зайти в Королевский колледж.

– Джесс Бэлтрам в городе?

– Я не уверен. Мне так кажется.

– Здесь его не было. Так вы видели Джесса Бэлтрама, да?

– Джесс, этот старый мошенник! Неужели он снова объявился?

– Нет, я просто подумал, что кто-то из вас его встречал.

– Но если вы его увидите, скажите, пусть заходит! Он найдет здесь немало старых друзей.

– И врагов!

– Вы художник?

– Нет, просто…

– Я решил, что вы один из его учеников.

– Он слишком молод, чтобы быть учеником Джесса. Я учился в последнем классе Джесса, а этот молодой человек – сущее дитя!

– Хотите выпить?

– Нет, спасибо. А вы не подскажете, у кого еще мне спросить?

– Вы что, книгу о нем пишете?

– Нет.

– Давно пора написать о нем нормальную книгу.

– Но вам нравятся его картины? Тут у нас есть пара его работ.

– Вернее, была! Они теперь где-то в хранилище!

– Любой, у кого есть пара его работ, сидит на золотом мешке.

– Попробуйте узнать в его галерее.

– Да, загляните туда. Это на Корк-стрит.

– Нет, там лицензия уже закончилась и парень переехал в Илинг. Его зовут Барнсуэлл. Поищите в телефонной книге.

– Джесс к этому сукину сыну теперь и на милю не подойдет.

– Но знать-то он может.

– Ну и ну. Я думал, Джесс никогда не вернется в Лондон.

– А вы через его загородный дом не пытались выяснить?

– Их нет в телефонной книге…

– Постойте-ка. Вы на него ужасно похожи. Вы не его ли сын?

– Сын.

– Я и не знал, что у Джесса есть сын.

– Подумать только!

– Нет, вы теперь так не уйдете. Вы должны с нами выпить!

– Неужели вы не художник? Вы обязательно должны быть художником!

– Нет, я не умею рисовать…

– А вы пробовали?

– Нет, но…

– Я вас научу.

– Спасибо, но мне пора…

– Извините, вы мистер Барнсуэлл?

– Что вам угодно?

– Кажется, вы раньше продавали картины Джесса Бэлтрама.

– Это кто вам сказал?

– Так мне сказали в Королевском колледже искусств.

– Как вы меня нашли?

– По телефонной книге.

– Вы дилер?

– Нет.

– Что же вам тогда надо?

– Я ищу Джесса.

– У меня его нет. Надеюсь, он мертв. Зачем он вам нужен?

– Я его друг.

– Он вам должен?

– Нет.

– Может, вы один из крутых парней, которые выбивают долги?

– Нет.

– Жаль. А то бы я напустил вас на него, если бы знал, где его найти. Он мне должен кучу денег.

– Может, вы знаете…

– Я так полагаю, он все еще гниет за городом в этом уродливом страшилище, что он построил на болоте. Поезжайте туда.

– Я думаю, он в Лондоне.

– Я ему отправил немало писем. Он ни на одно не ответил.

– Сколько он вам должен?

– Я заплатил ему за несколько картин, которые он так и не написал.

– Я уверен, он…

– Я его взял, когда никто и имени его не слышал. Я сделал ему репутацию.

– Я уверен, он не хотел ничего…

– Он уничтожил мой бизнес. Раньше я работал на Корк-стрит. А теперь? Посмотрите на эту дыру.

– Мне очень жаль…

– У меня все еще есть несколько его работ. Вы не хотите купить?

– Нет, на самом деле…

– Они не очень дорогие. Как только он умрет, цена подскочит. Вы могли бы сделать неплохое вложение средств.

– Нет, я…

– Да послушайте, это прекрасное вложение. Мне чертовски нужны деньги.

– Нет, спасибо… я думал, может…

– Ну, если не хотите разбогатеть… как вам угодно.

– Я подумал, а вдруг вам случайно известен его старый адрес в Челси?

– На Флад-стрит? Еще бы не известен! Я там дневал и ночевал.

– Не могли бы вы мне его дать?

– Да. При условии, что вы мне сообщите, если найдете его.

– Хорошо.

– А вам что от него надо? Впрочем, все равно не скажете. Вот вам адрес.

– Спасибо…

– Если увидите его, можете столкнуть в Темзу. Его картины сильно подскочат в цене, когда старый мерзавец сдохнет. С нетерпением жду этого дня.

– Простите, не могли бы вы…

– Заходите.

– Я только хотел…

– Да заходите. Положите сюда ваш плащ. Проходите в гостиную. Гостиная здесь. Раньше она была наверху.

– Спасибо. Извините, что беспокою вас…

– Надеюсь, вы не возражаете против сухого шерри? Сладкое я не выношу.

– Нет, хорошо, спасибо. Это ведь дом сто пятьдесят восемь по Флад-стрит?

– Да, конечно. Садитесь на диван.

– Спасибо…

– Как вы узнали мой адрес?

– Мне его дал мистер Барнсуэлл из Илинга.

– Я не знаю никого в Илинге. И если на то пошло, никакого Барнсуэлла я тоже не знаю.

– Вы, наверное, приняли меня за кого-то другого.

– Как я могу вас принять за кого-то другого? Меня вполне устраивает, что вы – это вы. Зачем вам быть кем-то другим?

– Мне это совершенно не нужно, но…

– Вы учитесь?

– Да, в Лондоне…

– И на чем специализируетесь?

– Французский…

– Вы наверняка в восторге от Пруста.

– Да…

– Я тоже собираюсь поступить в колледж в Лондоне. Собираюсь изучать психологию. Вам сколько лет?

– Двадцать.

– Слушайте, и мне двадцать. Какое совпадение! Вас как зовут?

– Эдвард.

– А меня Виктория. Вам нравится мое имя?

– Да… послушайте…

– Если у вас короткая фамилия, то имя должно быть длинным. Моя фамилия Ганн. А ваша?

– Слушайте, я должен вам сказать…

– Вы знаете, что этот дом принадлежит мне?

– Вы, наверное, богаты.

– Мой папа богат. Этот дом – его подарок. Это как-то связано с налогами. Выпейте еще.

– Слушайте, Виктория, я пытаюсь узнать, где можно найти человека по имени Джесс Бэлтрам.

– Никогда о ней не слышала.

– Это не она, а он. Он раньше жил здесь.

– Сочувствую. Он пропал в тумане прошлого.

– Может, кто-то другой знает?

– Папа совсем недавно купил этот дом. Здесь ужасные обои – мы бы, конечно, такие не наклеили. А прежние хозяева уехали. На этой территории царствую я. Вы мой первый гость!

– А где ваш папа?

– В Филадельфии. Зарабатывает еще больше денег. Я буду жить здесь совсем одна, не считая Сталки.

– Вот как. А кто такой Сталки?

– Мой серенький котик. Он еще на карантине. Я по нему ужасно скучаю.

– Не могли бы вы дать мне…

– Он весь серенький, только белое пятно спереди. Он такой умный. Он думает, что он человек.

– Не могли бы вы дать мне адрес прежних хозяев дома?

– Они оставили банковский адрес. Их фамилия – что-то вроде Смит. Адрес у меня где-то наверху.

– Если бы вы…

– Вам так нужен этот Бэлтрам?

– Он мой отец.

– И как он пропал?

– Это длинная история.

– Извините. Вы, наверное, решили, что я чокнутая.

– Вы очень милая. Но вам не следовало меня впускать. Я мог оказаться насильником.

– Ну, насильник насильнику рознь. Поцелуйте меня, Эдвард.

Эдвард с ума сходил от раскаяния и горя. Он ходил по этим адресам, питаемый надеждой. Он все еще воображал, как будет замечательно, когда он найдет Джесса. Он молился: «Дай мне, пожалуйста, найти Джесса, только дай мне найти его, и все будет хорошо». Он представлял, как расскажет Джессу о своих приключениях, как тот будет смеяться. В этих видениях Джесс являлся сильным, здоровым, помолодевшим, излучавшим энергию и красоту. Он и в самом деле пережил метаморфозу, принял новую форму и вернул свои прежние силы. Иногда Эдвард чувствовал, что так оно и должно быть, что Джесс не только жив, но и находится где-то поблизости. Он словно дразнил сына своим отсутствием; может быть, даже наблюдал за ним. На улице Эдвард все время видел его двойников, иногда преследовал их. Один раз он выскочил из автобуса и бросился назад, увидев из окна Джесса среди прохожих. Эта надежда давала ему занятие и программу на каждый день. Он с утра отправлялся на поиски, а возвращался поздно. Эдвард избегал Гарри. Ему представлялось, что Гарри винил его за то, что произошло в Сигарде, хотя, конечно, ни слова об этом между ними не было сказано.

Вернувшись домой, он нашел целую груду писем, в основном от миссис Уилсден. Он просмотрел каждое, убедился, что они были по-прежнему исполнены ненависти, и выбросил, не читая. Было еще два письма от Сары Плоумейн. Она жаловалась на разную чепуху. Их он тоже читать не стал. Стюарт оставил ему записку со своим адресом, а Томас прислал письмо с просьбой зайти. Эдвард чувствовал, что не готов встречаться ни с одним из этих менторов. Он хотел сначала найти Джесса и освободиться от этого ужаса. Если он и в самом деле, не во сне и не в бреду, видел Джесса в реке, то он повинен в убийстве. Во второй раз. Он бросил Джесса, убежав к женщине, как бросил Марка. Сходство этих предательств не могло быть случайным, и страдания от двух преступлений смешивались в мозгу Эдварда, усиливая друг друга. Он пытался заглушить боль: говорил себе, что если он и правда видел Джесса под водой, то наверняка тот уже утонул, умер, и его нельзя было спасти. У Джесса был такой умиротворенный, такой отрешенный вид, словно он обрел покой; совсем не похоже на тонущего, который задыхается и борется за жизнь. Но если он не был мертв, а лишь погрузился в один из своих трансов? Что, если он только что свалился в воду, а когда Эдвард отвернулся, его унес поток и он утонул? Удивительное спокойствие, написанное на лице Джесса, укрепляло Эдварда в первоначальном мнении, что образ был иллюзией, и он цеплялся за эту мысль. Ведь он уже решил, что ему все пригрезилось, и разве это не доказано? Увы, ничто, кроме самого Джесса, не могло служить доказательством, а без доказательств Эдвард был обречен на вечные мучения. Возможно, это наказание за то, что он сделал с Марком? Прежде он хотел наказания, но только не такого. Он искал искупительной кары, а не усугубления вины. Иногда его утешала лишь мысль о том, что у него всегда остается возможность самоубийства.

А еще Эдвард разрывался между желанием рассказать кому-нибудь о случившемся и пониманием: признайся он хоть одному человеку, и мир изменится. Ему могут предъявить обвинение. Ему недостаточно собственных обвинений или сторонние обвинители будут менее мстительны? Тайна и одиночество сводили его с ума, но мысль о том, что кто-то еще будет знать об этом, была невыносима, словно вместе с унижением его настигнет не только вечная боль, но и окончательная потеря чести. Боже милостивый, ведь он так молод, но уже обречен на долгие страдания! Он не хотел, чтобы всю оставшуюся жизнь его жалели. Он не хотел дать кому-то власть над собой, раскрыв тайну своего второго преступления. Никому нельзя доверять. Сообщить в полицию он не мог, потому что его бы осудили за безнравственное и преступное сокрытие смерти человека. Он не мог говорить об этом ни со Стюартом, ни с Гарри, ни с Мидж, ни с Урсулой, ни с Уилли. Эдвард подумал, не побеседовать ли ему с Томасом. Но Томаса его история наверняка так заинтересует и очарует, что он углубится в нее и сплетет что-то еще, что-то большее, что-то (сколько бы Томас ни хранил молчание) публичное. Эдвард не мог допустить, чтобы этот ужас принадлежал кому-то другому. Если Джесс так никогда и не объявится, у него оставалась только одна возможность не погибнуть: жить с этим и надеяться, что все как-то рассосется само собой. Если же он откроется кому-то, он вновь оживит то, что случилось.

Конечно, он думал – постоянно думал – и о Брауни. Ей он тоже ничего не хотел говорить, хотя это, по меньшей мере, могло бы объяснить причину его хамского бегства. Если бы Эдвард признался, связь между ними укрепилась бы. Но ему не следует перебарщивать с откровениями. Возможно, Брауни простила его за то, что он сделал с Марком; он, наверное, так никогда и не узнает об этом. Но как его можно было простить? В любом случае, Брауни обнимала его. А если бы он рассказал о происшествии с Джессом, она отвернулась бы от него, как от проклятого и отверженного. Но при всей путанице мыслей в его несчастной голове он тосковал по Брауни, представлял себе, как она сидит на стуле, а он кладет голову ей на колени, как она нежно гладит его волосы. Временами он страстно желал ее, обнимал ее в своих неспокойных снах, пил ее поцелуи. Но эти желания были для него мукой, как образы недостижимого рая. Эдвард не знал, где искать Брауни, а его главная задача заключалась в том, чтобы найти Джесса. Он не мог пойти в дом миссис Уилсден. Он думал, не написать ли Брауни на домашний адрес, но не стал делать этого – вдруг письмо перехватит ее мать. И что он скажет об их последней встрече? А если он напишет, то будет мучиться в ожидании ответа или того хуже – получит холодный и вежливый ответ. Нет, лучше подождать и придержать надежду на поводке. Чувства Брауни и ее доброе отношение, возможно, были вызваны мимолетным порывом, и теперь она хотела бы поскорее забыть о них, а также избавиться от воспоминаний о том, что она помогла человеку, убившему ее брата. Тем не менее оставалась надежда под маской веры, и Эдвард не сомневался, что Брауни не бросит его и что скоро они каким-то образом соединятся. Как только он найдет Джесса, он примется за поиски Брауни.

Беспокойство творит странные вещи со временем. Каждый день начинался с ощущения, что сегодня что-то прояснится, и конец тревог всегда казался близким. И все же иногда Эдвард спрашивал себя: а если его особая судьба в том, чтобы до конца дней искать отца? Илона обещала ему «дать знать», но сдержит ли она обещание? Может быть, она сердится на него, может быть, она чувствует, что он предал ее, отказал в любви, в которой признался раньше. Эта мысль пронзала Эдварда новой болью, сопровождаемой чувством вины и печали. И вообще, спрашивал он себя, как она может написать, где достанет марку, как отправит письмо? А если он сам напишет, то получит ли Илона письмо, или ониперехватят его? Эдвард уже раскаивался, что не сообщил матушке Мэй и Беттине о своем отъезде, не поблагодарил их за доброту. Он должен был вести себя любезно и вежливо, а не бежать, как вор, будто он считает их врагами. Побег мог навести их на мысль, что Эдвард в отчаянии, и вызвать подозрения. Но в чем они могли бы его подозревать? Еще более жуткие и темные мысли стали рождаться в голове Эдварда после того, как он перебирал в памяти события того страшного дня. Когда он выходил в дверь, матушка Мэй пыталась остановить его, она крикнула: «Эдвард!» Знала ли она, что Джесс ушел из дома? Может быть, они надеялись, что наконец-то… что он ушел умирать? Может быть, они боялись, что Эдвард найдет Джесса раньше, чем тот успеет… И где была Беттина? Не она ли в тот самый момент топила Джесса, удерживая под водой его голову, как топят большую собаку? Когда Эдвард вернулся, матушка Мэй ответила на его вопрос о Джессе: «Он в порядке. Он спит». Может быть, она имела в виду, что он мертв? После всего случившегося они, возможно, желали ему смерти, потому что его существование стало для них кошмаром. Мысли эти были так мучительны, что Эдвард попытался избавиться от них. Он их ненавидел и страшился еще и потому, что они рождали искушение поверить в них, чтобы скинуть с себя груз вины. Если дела обстояли именно так, Джесс был обречен. Эдвард испытывал огромную жалость к отцу, а жалость была едва ли не хуже всего остального. Именно из-за этих кошмарных мыслей Эдвард решил еще раз посетить миссис Куэйд, словно это были явления одного порядка. Но он потерял карточку с ее адресом, а в телефонной книге ее фамилии не обнаружилось. И хотя он часто бродил по улицам рядом с Фицрой-сквер, он никак не мог вспомнить ее дом.

– Слушай, – сказал Гарри, – давай не будем ходить вокруг да около. Я не против того, чтобы ты рассказала все Томасу. Я очень хочу, чтобы ты рассказала ему, если это приведет к разводу и твоему немедленному переезду ко мне.

Ты должна соединить все в одно, высказать в одном предложении. Я тебе постоянно это предлагаю, а ты вечно увиливаешь. Я знаю, ты боишься ему говорить. Если хочешь, скажу я. Конечно мы не можем полагаться на благоразумие обоих мальчишек! Это лишний раз подчеркивает изначальную нелепость ситуации. Когда мы влюбились друг в друга, я хотел сразу же разобраться с Томасом. Ты сказала, что не уверена. Но теперь ты уверена и все равно никак не хочешь принять решения… Ты сводишь меня с ума!

– Прости…

– А все, что произошло в том жутком доме, куда тебя так тянуло… это твоя вина…

– Если бы ты не разозлился и не заехал в канаву…

– Хорошо, я тоже виноват, как мы уже говорили. Я знаю, что эта встреча, да еще в присутствии Стюарта – будь там один Эдвард, дело было бы не так плохо, – стала жутким потрясением. А теперь ты прониклась чувством вины! Очень глупо винить себя, когда твой якобы грех раскрылся. Позволю себе высказать мнение, что ничего необычного тут нет.

– Я все время чувствовала себя виноватой.

– Да, но теперь ты делаешь из этого нечто из ряда вон, и я не могу понять почему! Мидж, твой брак закончился. Он никогда не был тем, что тебе нужно.

Гарри и Мидж сидели за столом друг против друга в маленькой квартирке, в «любовном гнездышке», которое прежде так приятно занимало время и мысли Гарри, которое предназначалось в подарок Мидж и должно было стать для нее приятным сюрпризом. Они сидели вдвоем в маленькой гостиной. Они еще не побывали в спальне. Мидж лишь вчера вернулась в Лондон. Гарри с утра не было дома – он разговаривал о переиздании своего романа с проявившим некоторый интерес издателем. Его расстроило и выбило из колеи исчезновение Мидж; он считал, что она вполне могла и не ехать в Куиттерн. Но для ее короткого отсутствия имелись иные основания – не напрасно же Гарри так долго изучал Мидж. Он понимал, как ужасно она должна себя чувствовать после фарса, разыгравшегося в Сигарде. Он, конечно, тоже чувствовал себя ужасно, но для него случившееся уже ушло в прошлое, за исключением той части, что касалась его стратегии на ближайшее время. Это потрясение должно было заставить Мидж спрятаться, успокоить раненую совесть, восстановить утраченное лицо, переосмыслить происшествие в какой-то не столь катастрофической перспективе. А Гарри было нужно другое – еще больше хаоса, больше насилия, последний прорыв по трупам. В такой ситуации он бы сумел справиться с Мидж: немножко растревожить ее, а потом принудить к действию. Поэтому он решил, что не будет беды, если она приедет в Лондон и обнаружит, что он вовсе не сидит дома в ожидании ее звонка. Воздержание не шло на пользу Гарри, его душа жаждала общества Мидж, и даже теперь, когда они спорили, он чувствовал, как сильно и ритмично бьется сердце, до краев наполняясь блаженством от присутствия возлюбленной, от того, что они вдвоем в нужном месте. Мидж сегодня выглядела усталой, обеспокоенной, постаревшей. Гарри знал, что ее печальная трогательная красота преобразится, стоит ему сделать определенные движения, которые он намеренно придерживал на потом. Как всегда, Мидж выглядела элегантной дамой: на ней был очень простой и очень дорогой темно-серый плащ, юбка в едва заметную черную клетку, синяя шелковая блуза, открытая на шее, и узенький темно-зеленый шелковый шарф. Сколько времени потратила она, подбирая этот наряд сегодня утром? Наверное, целую вечность. Чулки она надела черные, с ажурным геометрическим рисунком, черные туфельки на высоком каблуке сияли так, будто никогда не касались земли. Мидж подбирала юбку, закидывала ногу на ногу и оглядывала комнату. Гарри надеялся, что она начнет строить планы на эту квартиру и быстро примет ее как их собственную, как их первый дом, временный, но подходящий для этого важного промежуточного момента их жизни.

– Какие сюда повесить шторы, – спросил он, – простые или с цветочками и всякой всячиной?

– Простые, – ответила Мидж. – Если у нас будут картины. Мне нравится этот коричневый коврик и обои. Мы могли бы купить какую-нибудь миленькую дорожку.

– Ах, Мидж, я так рад, что ты говоришь это. Значит, ты веришь в это место! Дорогая, только поверь, и мы будем у себя дома, в безопасной гавани. На самом деле этот ужасный случай принес пользу, он дал нам некий толчок. Значит, мы должны двигаться вперед. Это вызов, и он означает жизнь, он означает силу, он призывает: avanti [60]60
  Вперед (ит.).


[Закрыть]. Мы должны наступать, высоко подняв знамя! Ах, Мидж, ну что с тобой? У тебя такой подавленный, угрюмый вид.

Мидж пригладила массу своих многоцветных волос (парикмахер высоко взбил их), откинула пряди со лба и встряхнула головой. Уголки ее рта опустились.

– Понимаешь, ведь случилось много ужасного, – сказала она.

– В Куиттерне? Томас догадался? Я рад!

– Нет, Томас ни о чем не догадывается… и это так странно… это важно…

– Боже милостивый, уж не хочешь ли ты сказать, что это трогательно?!

– Он очень умный, он хорошо разбирается в людях, а сейчас ничего не видит. Просто не видит. Он верит мне. Он слеп.

– Что же тогда случилось ужасного? Ну конечно, Сигард и все остальное, однако это не имеет никакого значения. События вынуждают нас сделать то, что мы давно собирались.

– Понимаешь, мне кажется, я должна была съездить в Сигард.

– Ну конечно, тебя загипнотизировала аура Джесса! Не будь такой наивной дурочкой, моя дорогая. Не смешивай прошлое и будущее. Извини, продолжай, я тебя перебил. Ты хотела что-то сказать?

– Я думаю, это было связано с Джессом…

– Ты никак не можешь забыть того мгновения, когда он спросил: «Кто эта девочка?» И ты спрашивала себя… не мог ли он предпочесть тебя Хлое.

– Да, – сказала Мидж, откидывая назад голову. – Откуда ты знаешь? Ну да… но я не об этом…

– Ты победила Хлою! Я знаю, это было одной из целей твоей жизни. Хлоя мертва – и Джесс целует тебя. К тому же ты и меня держишь на крючке. Больше тебе у бедной девочки нечего забрать.

– Это было что-то совершенно необычное…

– Хотя он стар, выжил из ума и принял тебя за Хлою!

– Тебе это трудно представить… но одно только прикосновение этого человека… я уж не говорю…

– Он схватил тебя, обнял, он практически съел тебя! Может, мне пора забрать тебя у него?

– Я больше не хочу его видеть. Одного раза хватило.

– Рад это слышать. Что-то вывело тебя из равновесия. Значит, это Джесс. Ну конечно, я все прекрасно понимаю. Тебе нужно время, чтобы прийти в себя. Но, моя дорогая девочка, давай не будем больше терять время. Мы стали взрослее, мы стали сильнее, мир принадлежит нам. В сравнении с нами все это – ничто.

– Джесс был чудом…

– Да, хорошо, но…

– Он был прекрасным миражом, не связанным с реальной жизнью…

– Хорошо.

– Вот только он каким-то образом… не могу подобрать слов… он как-то… вымел все прошлое…

– Ты имеешь в виду твою одержимость Хлоей?

– Не только это. Ощущение было такое, будто он прикоснулся ко мне, а потом оттолкнул… словно ударяешь что-то, и оно улетает по касательной…

– Он выстрелил тобой, как из лука! Прекрасно, теперь мы оба парим в небесах!

– Меня беспокоит не Джесс. Меня беспокоит Стюарт.

– Да. То, что он в курсе, очень досадно. Он может решить, что должен пойти и рассказать про нас, поскольку считает, что так правильно. И это достаточно веская причина, чтобы нам самим пойти к Томасу, пока Стюарт не сделал это первым. Мидж, дорогая, сосредоточься. Ты только подумай, как мы будем себя чувствовать, если Стюарт нас опередит! Как злосчастные маленькие преступники, как подлые мелкие лжецы, мошенники, которых поймали за руку. Мы утратим инициативу. Хотя бы это всегда принадлежало нам – мы сами определяли правила игры. Ты права, Стюарт – наша проблема. Но ты не хочешь ее решить!

– Стюарт ничего не скажет Томасу.

– Откуда ты знаешь?

– Он сам мне сказал.

– Он сам тебе сказал?

– Да, я ходила к нему сегодня утром, и он мне это сказал.

– Ты встретила его в моем доме, когда пришла ко мне, и?..

– Нет, я пошла туда, где он живет. Я хотела поговорить с ним…

Гарри вскочил, опрокинув стул, Мидж подалась назад, прижав спинку своего стула к стене. В маленькой квартирке почти не было мебели, стены и окна оставались голыми. Только простой темно-коричневый ковер, одобренный Мидж, как-то украшал интерьер. В комнате царил запах свежей краски.

– Ты пошла встретиться со Стюартом, поговорить с ним… и не сказала мне? О чем говорить? Ты умоляла его не выдавать нас?!

– Нет, не умоляла… я хотела знать… но не только это…

– Что еще, бога ради?

– Я хотела увидеть его…

– Ты хочешь сказать – уничтожить его взглядом?

– Да. А еще поговорить. Он мне снился. Вернее, мне снился белый всадник, смотревший на меня. Томас сказал, что это смерть. И когда я взглянула на этого всадника, то сразу поняла, что он – Стюарт.

– Хорошо, он страшный призрак, пусть. Но ты, Мидж, ты сошла с ума. Ты понимаешь, что ты делаешь со мной, когда так спокойно сообщаешь, что отправилась к Стюарту и говорила с ним? После всего того, чему он стал свидетелем, после того как он молча сидел в машине, когда нам так хотелось остаться вдвоем…

– Поэтому я и хотела увидеть его.

– Чтобы сообщить ему, как ты расстроена! Зачем ты позоришься перед ним? Мидж, я ушам своим не верю! Надеюсь, ты посоветовала ему не соваться в чужие дела?!

– Да, но речь шла о другом.

– Ты просила его не говорить Томасу, ты унижалась перед ним…

– Нет, я ни о чем его не просила. Он сам сказал, что не скажет Томасу. Он сказал, что, по его мнению, это должна сделать я.

– Признайся и попроси у Томаса прощения за минутную слабость!

– Он ничего не говорил про нас. То есть он никак не комментировал то, что случилось. Он говорил о лжи и о Мередите. Я тебе говорила, что Мередит видел нас. По крайней мере, он видел меня, а тебя – слышал. Я попросила его помалкивать. Стюарт сказал, что это развращение малолетних.

– Мередит узнал… Да, это ужасная ситуация.

Мидж сидела на стуле, напряженно выпрямив спину и сложив руки – так сидят в ожидании приема в больнице или суде. Она говорила быстро, монотонно, тихим голосом, словно желала как можно скорее все рассказать. Она смотрела вниз, на ноги Гарри, и время от времени ее пробирала дрожь.

Гарри понимал, что вовлекать в историю Мередита опасно и отвратительно, но сейчас это его не страшило. Это было частью проблемы, решение которой должно быть и будет в его власти. Несколько мгновений он стоял недвижимо, потом пнул свой упавший стул, убирая его с дороги, и принялся ходить взад-вперед по ограниченному пространству комнаты.

– Ну хорошо, – проговорил он. – Я понимаю, это ужасно, и мне жаль. Жаль тебя и себя. Мы вполне могли бы обойтись без этого. Но поскольку все уже случилось – и с Мередитом, и прочее, – давай соединим все это вместе, как аргументы в пользу того, чтобы сделать важнейший для нас шаг сейчас, сегодня. Ты останешься здесь, а я пойду к Томасу. Где он сейчас – в клинике?

– Не знаю.

– Нет, знаешь. Стюарт прав, хватит лгать. Я пойду к Томасу и скажу ему, что ты хочешь развестись.

– Нет-нет… сейчас я не могу, не так… Гарри, не надо… Пожалуйста, не ходи! – У Мидж почти автоматически полились слезы. Она немного наклонилась вперед, оперлась локтем о колено, положив подбородок на ладонь, и впала в некую тихую, размеренную, почти беззвучную истерику. – Ох… ох… ох…

Гарри остановился и посмотрел на нее. Его широкое гладкое лицо было спокойно. Он взъерошил свои светлые волосы, чуть прикусил губу, задумался, а потом тихо сказал:

– Мидж, мы должны сделать это сейчас. Сейчас самое время. Ты хотела дождаться нужного момента. Вот он и пришел. Разве не так? Разве не так?

Мидж прекратила скулить и вздохнула – глубоко, удрученно и даже раздраженно. Она порылась в сумочке, вытащила оттуда платок. Копна ее волос упала вперед, обнажив белую шею.

– Гарри, – пробормотала она, – пойдем в спальню.

Мидж использовала этот эвфемизм, если хотела заняться любовью, и никогда не выражалась прямо.

– Ты пытаешься отвлечь меня, – сказал Гарри, но внезапно почувствовал, что очень устал и что его переполняет желание.

Зачем они тратят силы на споры? Боже милостивый, ну почему они сами делают себя несчастными?

– Гарри, не мучай меня.

– Ну ладно. Но мы скоро исправим это, и все будет хорошо. Дорогая, любимая, любовь моя, единственная, не плачь! Я никому не дам тебя в обиду до конца света, ты это знаешь. Я тебя люблю.

– Господи… я так устала…

– И я тоже. Идем. Хватит ругаться. Подними голову. Будь умницей. И бога ради, не подходи больше к Стюарту. Ну, я вижу, ты и сама не собираешься это делать.

Он открыл дверь спальни. Почти всю комнату занимала просторная двуспальная кровать под хлопковым покрывалом с массой мелких цветов.

Мидж подняла глаза, протерла их и сказала сонным голосом:

– Понимаешь, я, наверное, должна встретиться с ним еще раз.

Гарри повернулся.

– О чем ты, черт побери? Зачем? В этом нет никакого смысла. Ты прекрасно знаешь, что мне эта идея отвратительна.

– Но я должна с ним встретиться еще раз. Для меня его мысли невыносимы. Я хочу, чтобы он перестал мучить меня.

– Мидж, не убивай меня такой чепухой. Вспомни, кто он есть.

Мидж зевнула, лицо у нее сморщилось, как у котенка.

Гарри шагнул к ней и легонько подтолкнул вперед.

– Ты устала и немножко спятила. Все было слишком ужасно. Сейчас тебе станет лучше. Я позабочусь о тебе. Иди сюда, иди к Гарри, войди в глубокую воду.

Нотридж-хаус

Ист-Фонсетт

Саффолк

Уважаемый мистер Бэлтрам!

Благодарю Вас за письмо, которое переслал мне банк. Очень жаль, что нас не было на Флад-стрит и мы не могли принять Вас там! Когда наши дети выросли, мы переехали за город. Как Вам, возможно, известно, мы купили дом на Флад-стрит у Вашего отца, с которым в то время был шапочно знаком мой покойный отец, занимавшийся промышленным дизайном. До этого мы жили в Хэмпстеде, но дети всегда хотели жить поближе к реке; я думаю, дети всегда хотят жить поближе к Темзе. Не знаю почему. Я помню, что видела Джесса (если мне позволительно так его называть – мы всегда вспоминаем его немного фамильярно) несколько раз, и он показался мне фигурой очень впечатляющей. После переезда мы два-три раза приглашали его с женой в гости, но они так и не появились. (Может быть, они боялись, что мы разорили дом. Он и вправду стал другим внутри.) Мы купили два его рисунка – довольно странных, но неплохих. Мне очень жаль, что Вы потеряли связь с отцом, это и в самом деле весьма печально. Боюсь, я не могу помочь Вам в этом деле – мы, в сущности, мало знали Джесса и не имели связей с его окружением. Я полагаю, что в «очевидных» местах вы его уже искали – в Королевском колледже, у дилеров. Наверное, у него было несколько любимых пабов, но, боюсь, я мало в этом понимаю! Вы спрашиваете о его друзьях. Я помню, что в этом контексте упоминали только одного человека – художника Макса Пойнта. Мой отец говорил, что в прежние времена тот был особым (если вы меня понимаете) другом Джесса. Отец просил меня не болтать об этом, поскольку в те дни люди предпочитали не выпячивать подобные вещи, но теперь, думаю, это не имеет значения. К тому же он, наверно, уже умер, тот бедняга. Он жил на одной из барж на Темзе, в конце Чейн-уок, и эта баржа называлась «Фортавентура» – забавное название для маленькой баржи, которая всю жизнь простояла на приколе. К сожалению, больше ничем не могу Вам помочь. Если вспомню что-то еще, непременно напишу. Надеюсь, Вы уже нашли вашего отца. Как я уже сказала, нам очень жаль, что мы не встретились с Вами. Один милый американец, заработавший кучу денег на зубной пасте или ка-ком-то другом гигиеническом средстве, купил наш дом. Но Вы, скорее всего, уже знаете об этом. Было бы приятно познакомиться с Вами. Вы, наверное, тоже художник. Жаль, что я не художник, – у тису всех такая счастливая жизнь. Может быть, мы когда-нибудь увидимся. Дайте мне знать, если я могу быть Вам полезна. Муж и дочери присоединяются к моим наилучшим пожеланиям.