Текст книги "Русалочка (СИ)"
Автор книги: Айдар Павлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)
– Стихи? Нет, я не поклонник поэзии.
– Что, совсем не цепляют?
– Совсем.
– А Роальд Мандельштам?
– Роальд? Я слышал, был Осип Мандельштам.
– Не знаю, про Осипа не слыхала, а этот Роальд такие классные стихи писал. Прикиньте, парень всю жизнь болел, ходил на костылях, знал, что рано умрет. Короче, умер в двадцать восемь лет, в больнице. Перед смертью ему мерещилась девчонка с золотыми волосами:
Не придет, но, может быть, приснится
Так светла и так же далека.
А над ней взрываются зарницы,
Проплывают дымом облака.
Озорной и опьяневший ветер
Из садов темнеющих занес
Лепестки невиданных соцветий
В шелковое золото волос...
– Неужели, не цепляет? – Кристина посмотрела на врача.
– Вы хорошо читаете, – похвалил он.
– Стараюсь. – Она продолжила, остановив взгляд на люстре:
– Но как только ночь придет в больницу.
Я в бреду ее не узнаю -
Девочку, которую мне снится,
Золотую звездочку мою.
А она приходит осторожно
И садится рядом на кровать.
И так хочется ей сон тревожный
От упрямых глаз моих прогнать.
Собирает бережной рукою
Лепестки неконченых поэм.
И полна бессильною тоскою,
И укор в глазах глубок и нем.
Плачет надо мной, совсем погибшим,
Сброшенным в бездарнейшую грусть...
А себе я снюсь бездомным нищим
И чему-то страшному смеюсь.
И всю ночь летят куда-то птицы,
И не знаю, как она близка.
Безнадежно опустив ресницы,
Я зову ее издалека…
После такого, наверно, легко умирать, правда?
– Хорошее стихотворение, – согласился Лев Алексеевич.
– Зацепило ведь?
– Пора работать. Передохнули?
– Да подождите вы! Куда вы вечно торопитесь? Пора, пора! На кого не посмотри – всем пора! Куда вам пора? Одна я никуда не тороплюсь.
– Я не тороплюсь, но придет ваша мама...
– Не бойтесь, она улетела. Никто не придет. Да не бойтесь же меня! Глядите так, будто я вас раздеть собираюсь!
– В мыслях не имел.
– Все нормально?
– Вполне.
– Тогда теперь ваша очередь. Почитайте мне.
– Стихи? Но я не знаю ни одного стихотворения.
– А знать не надо. Видите на полке книгу?
– ... Эта? Бодлер?
– Ага. – Приготовившись слушать, Кристина закрыла глаза. – Обожаю! 0ткрывайте на закладке и читайте.
– Предупреждаю, из меня плохой чтец.
– А там и стишок не очень.
Поправив очки. Лев Алексеевич нашел нужную страницу.
– «Падаль»? – Доктор замешкался. – Это?
– Это, это. Читайте.
– Вы помните ли то, что видели мы летом?
Мой ангел, помните ли вы
Ту лошадь дохлую под ярким белым светом,
Среди рыжеющей травы?
Полуистлевшая, она, раскинув ноги,
Подобно девке площадной... Гм, гм...
Лев Алексеевич искусственно раскашлялся.
– Может быть, довольно? – спросил он, резко сдернув с носа очки.
– Спеша на пиршество, жужжащей стаей мухи над мерзкой грудою вились, – подхватила Кристина:
– И черви ползали и копошились в брюхе
Как черная густая слизь...
Все это двигалось, вздымалось и блестело,
Как будто вдруг оживлено,
Росло и множилось чудовищное тело,
Дыханья смрадного полно.
Кристина умолкла с умиротворенным выражением лица.
– ...Вас это цепляет? – спросил Лев Алексеевич.
– А что, прикольно.
– Первое стихотворение мне понравилось больше.
– У Роальда – о смерти, а здесь – просто о жизни,
– Вам не кажется, что у вас несколько превратный взгляд на жизнь, Кристина?
– Нет.
– В конце-то концов! – повысил тон доктор, поставив руки в боки. – Сколько можно заниматься самоедством?! Полагаете, у здоровых людей все хорошо?! Только вам плохо?! На того же Бодлера, между прочим, поболее вашего свалилось! А на этого Мандельштама?! Полагаете, отворачивают нос только от вас да мусорного ведра?
– Да, – упрямо кивнула Кристина. – От меня и... да.
– Послушайте, дорогая моя, жизнь устроена совсем не так, как вы ее придумали. Здесь никто не катается в масле и сахаре, никто. Все чего-то ждут, чего-то хотят, добиваются, а в результате просто умирают, и на этом заканчиваются все ожидания.
– А ждут чего?
– Да кто как. Один выпивки ждет, другой обеда, третий, вон, наступления вечера, чтобы урны считать. Разница в том, что одни терзают себя, как вы, а другие терпят или вовсе не замечают. В основном, результат, поверьте мне, один и тот же. Кто-то и часу не просидит, а кто-то годами будет высиживать свое счастье. Ждать!
– Ждать, – повторила Кристина. – Ждать счастья... Как глупо! Какой в этом смысл?
– Смысл в том, чтобы любить жизнь больше своих ожиданий и больше смысла. Я верю в жизнь. И знаете почему? У меня еще ни один пациент без веры в жизнь на ноги не поднялся.
– Вы думаете, я поверю в жизнь после всего, что со мной случилось?
– У вас нет другого выхода. И все, что с вами случилось, придумал не кто-то там. Я знаю, что с вами случилось. С вами постоянно будет случаться одно и то же, пока вы делаете из мухи слона.
Кристина тяжело вздохнула, затем послушно перевернулась на живот, утонула лицом в подушке и пробубнила:
– Ну, давайте попробуем.
Лев Алексеевич взялся за дело:
– Можно начинать?
– Начинайте.
– Скажите, если станет больно.
– Не станет. Больнее не бывает.
– И запомните, пожалуйста, раз и навсегда: кого Бог любит, тому и делает больно.
– Вы уже говорили.
– Я и еще раз скажу, и еще.
– Вот видите?
– Что?
– Любовь и истязание, все-таки, одно и то же.
После ухода Льва Алексеевича Кристина попыталась заниматься самостоятельно, но ее не на долго хватило.
– Не смотри влево, – шепотом просила она правую ногу, устремив на нее все внимание. – Делаем, что я хочу, о’кей? Сейчас будем немножко сгибаться. Ну, немножко... Ладно, как будто согнулись... Теперь обратно... Налево не смотрим, я же сказала, давай, давай! Нет? А надо, надо. Влево не смотрим. Разгибаемся, поворачиваемся, сгибаемся... – Если она обеими руками проделывала с безответной правой ногой то, что ей говорила, вроде, получалось: – Туда, теперь сюда... Теперь обратно. Не психуем, не дрожим, не жалуемся...
Без помощи рук ноги шевелиться отказывались, так что сильного энтузиазма самостоятельные занятия не вызвали, Кристине ничего не оставалось, как вернулась к Бодлеру:
– Авеля дети, дремлите, питайтесь,
Бог на вас смотрит с улыбкой во взоре...
А к приходу Гарика даже задремала.
Сеструха! – Из прихожей донеслась возня.
– А?! – Кристина очнулась.
– Не спишь?
– Нет.
Гарик ввалился в комнату:
– Батона нет?
– Папа задержался на работе.
– Что, опять? – Брат недовольно поморщился.
– Похоже.
– Да и хер-то с ним. Ну, как, была в театре?
Кристина кивнула.
– Во даешь! Не застремалась?
– Половина на половину.
– Это как?
– Это больше я туда не пойду.
– Ясно. Толстого видела?
– Не зови его толстым, ладно? Я тебя умоляю.
– Ну, Вовчика. Видела?
– Да.
– Как он там?
– Паршиво.
Гарик захохотал:
– Сеструха, блин! Разлюбила толстого, что ли?!
– Не твое дело. Если ты еще раз назовешь его толстым… – Она приподняла костыль: – Угандошу, понял?
– Прости, забыл. Да не ссы, я знаешь как его люблю! Я же с вами повязан.
– Чего-чего?
– Ты что, ни фига не помнишь?
– Что именно?
– Ну, бляха-муха! – Гарик с очаровательной улыбкой почесался в носу. – Год назад я вас это, того, чих-пых, первым застукал. Потом уже батон что-то просек, потом мазер. Мазер у нас все в самом конце узнает. Врубилась?
Кристина отрицательно покачала головой.
– Что я тебе тут объясняю?! – Гарик поднял с журнального столика сексуальный справочник. – На, держи.
– Зачем? – сестра вопросительно смотрела на брата.
– Ну, пробитая! – вздохнул Гарик. – Читала?
Она кивнула.
– Когда вы с Вовчиком этим занимались... Врубаешься?
– Мы с Вовчиком этим... занимались? – Кристина потрясенно хлопнула глазами.
Не ответив, Гарик хохотнул:
– Ну ты даешь, сеструха, вспомнила столько всякой фигни, а это забыла.
– Ты не врешь?
– Слышь, не напрягай, – попросил он. – Побазарь о сексе с Ольгой. Не я же тебе буду рассказывать.
Оставив насмерть заинтригованную сестричку, Гарик, посмеиваясь, улизнул из ее комнаты. Забыв об ортопедах, Кристина схватила костыли и отправилась вдогонку. Было жутко неприятно тащить по полу босые ноги, собирая там, где нет ковра, занозы и ссадины, но сейчас вдруг стало не до комфорта. Настигнув брата в гостиной, Кристина пыхтя опустилась на стул и уставилась на мальчишку в ожидании объяснений. Гарик лежал на диване, ел банан и смотрел по видику какой-то страшный боевик.
– Съешь лучше банан, – предложил он, даже не взглянув на сестру.
– Не хочу.
– "Крепкий орешек". – Гарик кивнул на экран. – Видела?
– Нет.
– Клёвый фильмец, зацени. Брюсок, блин! Га-га-га! Отпадный чувак, да?
Кристина с ужасом проследила, как Брюсок посадил волосатого парня на кол. Причем, бедняга практически не сопротивлялся: сложил лапки и помер. – Брюсок? – переспросила Кристина.
– Брюс Уиллис.
– Это у него один съемочный день стоит столько, сколько Вова не заработает в своем театре за триста лет? – вспомнила Кристина.
Гарик снисходительно усмехнулся:
– Сравнила жопу с пальцем! 0, о! Секи, клёвый махач! – Мальчик восторженно показал на экран огрызком банана. – Обоссышься!
... Поиграв рельефной мускулатурой, Брюсок добродушно улыбнулся, расправил плечи и нехотя свернул шеи одновременно двум парням. Не понимая, в чем дело: кто прав, кто виноват, – Кристина ойкнула от страха.
– Ха-ха-ха! – Реакция сестры – позабавила Гарика: – Ты что?
– Да что-то мне...
– Не катит?
– Ни хрена. – Кристина отвернулась, чтобы не видеть горы трупов в реках крови.
Понемногу обстановка на экране разрядилась. Гарик отвлекся и взял еще пару бананов: один отдал сестре, а с другим вернулся на диван.
– Ты чего-нибудь ждешь? – спросила вдруг Кристина.
– Я?! – Брат удивленно обернулся. – Как понять? Лежу, ничего не жду. А что?
– Нет, а потом? Ну, вообще.
– Когда вырасту, что ли?
– А ты вырастешь?
Гарик с подозрением покосился на Кристину:
– Ты что, опять, блин? Только начала выезжать во всё...
– Ну, вырастешь. А дальше куда?
– Никуда. Буду как папа. Может, лучше. Буду спать с тетками.
– Как папа?
– Ага! – с хохотом подтвердил Гарик.
– А я, наверно, уже выросла.
– Да, пожалуй, тебе хватит.
– Тогда чего мне ждать?
Гарик невесело посмотрел в потолок. Могло показаться, что он задумался.
– Сеструха, бляха-муха! – наконец, взорвался он. – Я-то почем знаю? Жди того, кто захочет с тобой переспать. Все бабы этого ждут. Найдется такой, кто захочет на тебе жениться – ну, если без понтов, – за половину мамкиной капусты, считай, дождалась.
– Какой капусты?
– Деньги, блин. Деньги называются капустой. Потому что они зеленые.
– А почему половину?
Гарику явно надоел этот разговор. Он раздраженно поднялся, чтобы вновь ускользнуть от назойливой сестры.
– Не обломится же тебе все! – пробубнил он, выходя из гостиной. – Ты опять какая-то тормознутая стала.
* * *
– Славик, ты меня истязаешь! Я сейчас выпаду в осадок! Я... Я... Ты собираешься меня слушать? Не станем же мы сейчас выяснять эти фишки. Я не могу-у долго болтать, Сла-авик! В любой момент может войти мой шеф. Я тебе тысячу раз объясняла: мой шеф – женщина. Я не лесбиянка. И она не лесбиянка. Ты меня сейчас уморишь! Что узнаешь? Когда ты успел стать таким ревнивый? Повторяю: моя женщина-шеф терпеть не может, если личные проблемы решают по рабочему телефону. Да, та, которая не лесбиянка. Что ты волнуешься, у нас на работе и мужиков-то нормальных нет. Я тебе тысячу раз говорила... Славик, успокойся! Hу, какого рожна ты подгребешь? Зачем?! При чем тут мой шеф? Тебе сказали, что я сплю с мужем шефа? Кто тебе такое сказал?! А ты и уши развесил! Ха-ха-ха-ха! Ты бы видел мужа шефа – натуральный гомик. Ой, я уже в осадке, ты меня доконал! О чем ты с ней поговоришь? Повторяю: ее нет, она в Москоу. С тобой вообще бесполезно, я вешаю трубку. Славик, делай, что хочешь!
Такими словами секретарь «Атланта» Марина Афиногенова «лечила» ревнивого мужа в десятом часу вечера. Она думала, что находится в офисе одна, поэтому выбирать выражения ей даже в голову не пришло. Волей судьбы сюда же зашел муж директора Александр Николаевич. Жена велела ему забрать кое-какие бумаги, «натуральный гомик» все слышал, так что Марине пришлось писать заявление по собственному желанию на скорую руку.
Свободный вечер, без жены и любовницы, папа скоротал с друзьями в уютном ресторане на Садовой и, признаться, остался очень доволен последними событиями, так как они снимали с него обязанность постоянно врать и придумывать «истории».
К двум часам ночи, насвистывая арию герцога из "Риголетто": "Сердце красавицы склонно к изменам", – отец семейства вернулся домой на Гагаринскую. Бесшумно открывая двери, он вооружился на кухне банкой пива и по очереди заглянул к детям. Сын мирно спал в кровати, здесь все было нормально.
Кристина заснула в кресле под горевшим светильником. Ее надо было перенести в постель.
Босые ноги дочурки неуклюже вытянулись на полу, рот был полуоткрыт, волосы растрепаны, на коленях лежала книга... На папу вдруг повеяло, ароматом девства, моря и... не раскрывшегося бутона.
«Елы-палы! Как от тебя бьет, сокровище мое! – Отец глотнул пивка. – Ведь, сексуальная девка, и так обломаться... бедная ты, моя, бедная. Эти чудовища... – Его взгляд упал на американские костыли, которые сам же купил за семьдесят баксов: – Ни в какие ворота». – И решил, что будет лучше, если у Кристины появится коляска. По крайней мере, эстетично.
– А что мы читаем? – Он поднял с колена дочери книгу и сходу проглотил целую страницу, пока она не застряла у него поперек горла:
Авеля дети, дремлите, питайтесь,
Бог на вас смотрит с улыбкой во взоре.
Каина дети, в грязи пресмыкайтесь
И умирайте в несчастье, в позоре!
Авеля дети, от вас всесожженья
К небу возносятся прямо и смело.
Каина дети, а ваши мученья
Будут ли длиться всегда без предела?
Авеля дети, все сделано, чтобы
В ваших полях были тучные злаки.
Каина дети, а ваши утробы
Стонут от голода словно собаки.
Авеля дети, любите, плодитесь,
Пусть вас заменят детей ваших дети.
Каина дети, любить берегитесь! -
Бедных и так уж довольно на свете...
Захлопнув книжку, Александр Николаевич запил пивом горький привкус стихотворения.
«Нашла занятие, – подумал он: – Бодлер. Цветы зла… Двинуться можно! Лучше бы разглядывала журнальчики с картинками, как все бабы».
Подняв дочку на руки, он осторожно перенес ее в постель, наклонился, чтобы расстегнуть пуговицы на рубашке, как вдруг веки Кристины приоткрылись, стеклянные глаза, не замечая отца, посмотрели насквозь, и оттуда, из бездонной глубины, появились два голубых лотоса.
– Я вас где-то видела, – шепнула Кристина.
В виски Александра. Николаевича ударило холодом. Он, как встал, полусогнутый, над кроватью, так и остался:
– Я папа. Спи, спи.
– Все млекопитающиеся занимаются сексом… – Кристина разговаривала во сне. – Принц, у меня от вас есть подношенья, я их давно хотела вам вернуть, возьмите их... Спина выгибается, таз выбрасывается вперед, мышцы вульвы сжимаются и разжимаются, посылая волны... волны ощущений по всему телу.
Отец отпустил пуговицу на рубашке дочери и заморожено опустился рядом на кровать. Ее губы сомкнулись, глаза тоже, Кристина замолчала.
– Сокровище мое! – Отец погладил волосы дочери и поцеловал в лоб. – Красавица. Спи, спи.
* * *
В гамлетовской рубахе, средневековых штанах, со взлохмаченной шевелюрой Вова отправился на сцену.
– Э, ты что собрался отмочить?! – Перепуганный режиссер пустился вдогонку. – Вольдемар-р-р! Остановись, пока не поздно! Тебе нечего сказать людям!
Слева появилась Наташка:
– Вов, дай, я тебе фонарь подмажу! – Она едва поспевала, в руках гримерши была малярная кисть и банка масляной краски. – Не смеши людей!
– Вовка, ты великолепен! – А это Саша, справа, в парике Офелии набекрень. – Возьмешь меня с собой? Я много не съем.
На горизонте вырос Игорь. Вообще-то он должен играть Лаэрта, но почему-то не переоделся. Игорь встал последним редутом:
– Вовка, послушай меня…
Вовка протаранил коллегу, и тот моментально... растаял в эфире.
Дорога была свободна на сто процентов: ни справа, ни слева, ни сзади помех не было, – и он вдруг ясно увидел, что нет никакой дороги к сцене.
Он уже стоял на сцене. Он всегда стоял на сцене. Он никогда не покидал сцены. Здесь всегда разливался гул аплодисментов, подобный морским волнам то разбивающимся о скалы, то с ровным шипением выкатывающим на песок, – спокойно, чисто – и уплывающим обратно.
Сценой был песчаный берег, залом – темно-синее море, потолочным куполом – ночное небо, и звезды, звезды, звезды... Море сливалось с небом. Земля уходила в море. Небо покрывало землю. Звезды горели в небе, на море, на песке. Кто-то смеялся, кто-то пел, кто-то плакал, кто-то молчал, но все это было одно и настоящее.
«Абсолютно нечего сказать людям, – понял он. – Когда нечего сказать, остается настоящее»
Кристина была бесплотна, как дух, и могло даже показаться, будто ее нет, а есть лишь то, из чего соткана плоть и кровь: море, звезды, земля небо, – но затем вспыхнули огни рампы, прожектора… Хаос отступил пред светом. Вместо песчаного берега на место вернулась сцена, вместо темного моря – полный зрительный зал, и потолок вместо неба, и прожектора, прожектора, прожектора... Лучи прожекторов насквозь просвечивали клочок сцены, где Гамлет обнимал распятую на костылях русалку, у которой вместо ног болтался липкий, мокрый зеленый плавник.
Огромный зрительный зал затаился в ожидании развязки. Люди не решались поверить, что их празднику пришел конец. Нарисованный декорации рухнули. Все, во что они верили и чем жили до этого мгновения, растаяло как, сон. Милосердие, не имеющее пределов, одним плевком рассталось с фальшивой бутафорией жизни. Великое сострадание обнажило само себя, и не было теперь ни атома вне этого беспредельного милосердия.
Когда-то у пятилетней девчонки отобрали костыли, чтобы калека не испортила детям праздник, но сейчас не было ни праздника, ни людей, ни распятия, это был “всего лишь” сон. Сон, превосходящий реальностью всё, что мы привыкли считать видимой «реальность».
Где-то безутешно заорал младенец. Тот час же сцена свернулась в точку, русалка растаяла, сгинул переполненный зрительный зал…
Все сгинуло. А младенец не унимался. Его душераздирающий вопль заставил Вову проснуться.
– Тише, Сережа, дяденьку разбудишь, – шепотом просил голос Ларисы за стеной.
Володя глянул на часы: половина восьмого. Он поднялся с кровати, влез в джинсы и вошел в комнату хозяев, приютивших его на ночлег. То были Игорь, игравший Лаэрта, Лариса, его жена, и Сережа, грудное дитя. Мать укачивала ребенка на руках:
– Володька, мы тебя разбудили?
– Все равно, пора вставать, – ответил он.
– А сколько уже? – Игорь сонно заворочался под одеялом.
– Семь – тридцать.
Вова прошел в тесный коридор, где висело зеркало и, уткнувшись в отражение, потрогал фингал. Фонарь существенно рассосался, однако не полностью.
– Чай будешь? – спросила Лариса.
– Буду, – сказал он. – Есть у тебя пудра или что-нибудь такое?
– Есть, есть.
В коридор вывалился Игорь в ночной пижаме:
– Видел тебя во сне: ты прыгал со скалы на резине, которую привязывают к ногам... Знаешь, развлекалово такое?
– На, покачай, – Лариса вручила младенца Володе. – Я завтрак согрею.
Очутившись в неродных лапах, ребенок неожиданно успокоился. Лариса улетела на кухню, а Вова с карапузом бестолково топтался перед зеркалом.
– Игорь! – сказал Вова. – Я сегодня пас.
– В смысле?
– На работу не поеду.
– А что так?
– Есть магнит попритягательней.
Дитя вновь заплакало.
– Да заглохни ты! – попросил карапуза отец. – А что мне постановщику сказать, а Вольдемар?
– Скажи, отравился, подойду попозже.
– Типа, я тебя накормил, и ты отравился? Ха-ха-ха!
– А что еще придумать?
* * *
Захватив тюбик зубной пасты, Гарик на цыпочках подкрался к сеструхе. Это был классический пионерский трюк: выдавить на лицо спящего человека узор пожирнев и поглядеть, чем закончится приключение.
С хулиганским профессионализмом разукрасив табло девчонки половиной содержимого тюбика, Гарик нырнул вниз за кровать, и, едва сдерживая глухой хохот, проследил, как сонная сеструха, поморщившись, поднесла руки к лицу и размазала пасту по всей физиономии! Стеба было столько, что Гарик невольно визгнул.
Кристина проснулась и не может ничего понять: на ладонях – белая мятная жижа, на лице – черт знает что, а вокруг – ни души. Но вот, братец, не в силах больше сдерживать эмоции, с гоготом вывалился из-за укрытия и, хватаясь за живот, покатился по полу:
– Ха-ха-ха-ха-ха! Сеструха, блин!! Ха-ха-ха!
– Эй! – Кристина в недоумении посмотрела на Гарика.
– Га-га-га-га!
– Ха!... Зубная, да?... – До сестры стало доходить, что произошло: – Зубная паста?
– Да!! Га-га-га! – Гарик протер от слез глаза. – Ой, сеструха!
– А я подумала... Xa-xa-xa!
Ржач начался, сил нет. Кристина даже перехохотала братца, так ее это прикололо. Однако в апогее веселия раздался дверной звонок, и Гарик с сеструхой онемели как проштрафившиеся пионеры.
Первым зашевелился Гарик. Резво сгоняв за полотенцем, он помог измазанной девчонке привести витрину в товарный вид. Убрав с лица сеструхи остатки зубной пасты, брат побежал открывать.
На пороге, привалившись к стене, стоял Володя.
– Здорово! – поприветствовал Гарик.
– Привет. Кристина дома?
– А где ей еще быть? В кровати.
– Спит?
– Ржет сидит. – Закрыв за Вовой дверь, пацан крикнул: – Boвчик пришел, одевайся, блин!
– Я и не раздевалась. Ха-ха-ха! – послышалось из комнаты.
Вова вошел. Она сидела, закрыв лицо руками, и дрожала от смеха.
– Хорош ржать-то! – Гарик следовал за гостем по пятам. – Секи, кто пришел!
– Отвали, а? – попросил Вова.
Гарик нехотя удалился. Володя подплыл к девушке. Кристина перестала смеяться, хотя еще закрывала ладонями красные щеки. Он положил руку на ее запястье. Она замерла.
– Доброе утро, – сказал он.
– Привет, – кивнула Кристина.
Он отпустил ее, она открыла лицо.
– Спасибо, что пришел.
– Не за что.
– Почему не в театре?
Он пожал плечами.
– А я уже тебя не ждала... Мы тут с Гариком прикалывались. У меня нормальный фэйс?
– Ты симпатичная.
– Нет, я имею в виду, ничего такого?
– Ничего. – Вова внимательно оглядел ее лицо. – А что?
– Всё в порядке.
Он распахнул оконные ставни. В комнату ворвался прохладный утренний ветерок. Володя машинально вынул сигарету.
– Перекур? – спросила Кристина.
– Можно?
– На здоровье.
Он щелкнул зажигалкой.
– А мне можно? – спросила она.
Он вопросительно кивнул на сигарету.
– Ага, – подтвердила она.
– А тебе это надо?
– Должна же я хоть чему-то от тебя научиться.
– Здоровья это не прибавит.
– А здоровья мне не надо.
Вова с сомнением протянул девчонке пачку с сигаретами, но она отрицательно махнула рукой и показала на, то, что у него дымило:
– Только с тобой. Дай попробую. Я видела, как это делают, у меня получится.
– На, держи.
Кристина с пафосом затянулась, но тут же, скроив жуткое лицо, громко откашлялась.
– О – о! Какой атас! – поняла она. – Зачем ты это делаешь?
– Я же предупредил: ничего хорошего.
– Но зачем?
Откуда ни возьмись свалился Гарик:
– Вовчик, дай закурить!
– Я тебе сейчас по голове дам, – ответил Вова.
– Рассказать мазеру, как ты ее учишь курить? – с улыбкой пригрозил братец.
– Погоди, ты же не стукач...
– А я тебя когда-нибудь стучал? Ладно, не ссы, дай цыгарку.
– На, бог с тобой. – Володя обреченно вытащил пачку.
– Я беру три.
– Елки! Раньше ты был скромнее.
– Раньше ты не учил ее курить. Га-га-га! – Хитро посмеиваясь, Гарик скрылся вместе с добычей.
Пользуясь тем, что про нее все забыли, Кристина старательно надымила вокруг себя целое облако, глаза девушки начали вылезать из орбит. Володе стало не по себе. Процесс явно вышел из-под контроля. Несмотря на отвращение, Кристина изо все сил подражала парню и даже не кашляла.
– Хватит, хватит! – Володя решительно отобрал бычок. – Молодец, у тебя получилось!
– У меня получилось? Я молодец?! Ха-ха-ха-ха!
– Да, да, обалдеть. Но для первого раза достаточно. Это вредно.
– 0’кей.
Выкинув окурок в окно, Вова перевел дух. Впрочем, ненадолго. У Кристины была какая-то мания задавать убийственные вопросы, когда человек поворачивает к ней спину:
– Тебе было очень впадлу, что я, ну, приперлась в театр?
– Я был не в ударе.
– Я заметила. Я должна перед тобой извиниться. Не знала, какой фигней все обернется. Я прокляла себя за это.
– За что? – попробовал удивиться Вова.
– За то самое! Приспичило! На шоу поползла калека посмотреть, дома не сиделось.
– Кристина, что опять стряслось?
– Ладно, хватит выделываться! Я же не дура. Если меня нужно учить ходить, это не значит, что мне нужно врать. Самое классное, что во всем опять виновата я. Стоило тебе вчера посмотреть в мою сторону... Ты б видел свою физиономию! Офелия так старалась, а ты все заляпал. Не знаю, как я не сдохла после этого. Мне было так стыдно. И перед тобой и перед твоими друзьями... Как тебя вообще угораздило сюда прийти после такого облома? Отправил бы на фиг эту шизанутую каракатицу, и дело с концом. Зачем ты опять приперся?
Володю приморозило к подоконнику. С одной стороны, он сознавал, что следует немедленно возразить, солгать, переубедить, короче, предпринять нечто взрослое и вразумительное, но с другой, напрочь забыл, как это делается и так и не нашел подходящего ответа на вопрос: почему до сих пор не послал шизанутую каракатицу на фиг и зачем опять приперся? На счастье появился Гарик:
– Сеструха, я порулил. Знаешь, что мазеру говорить?
– Разберусь, – ответила Кристина. – Когда тебя ждать?
– Не напрягай, – попросил брат. – Откуда я знаю?
– И то правда. Не напрягаю, рули.
Гарик ушел. Громко хлопнула входная дверь.
– Гарик ждет, когда он будет как папа спать с тетками. – Кристина посмотрела вслед мальчишке. – Я жду, когда кто-нибудь захочет со мной переспать. А ты что ждешь?
– А я ничего, – сказал Вова.
– Так я и поверила. Ты уже спишь с тетками?
Володя охнул и, подойдя к Кристине, хотел до нее дотронуться, чтобы снять напряжение, но та одернулась как от электрического разряда.
– Ладно. – Он отступил, опустив руки. – Да, я двадцать семь лет сплю с тетками. Я пью лучшие испанские вина, ем деликатесы, я доволен жизнью, мне безумно хорошо, я счастлив.
Напряжение спало. Кристина подняла глаза:
– Ты врешь.
– С какой стати? Я принц, мне это полагается, это нормально.
Кристина обезоруживающе моргнула:
– И со мной спал?
– И с тобой, и со всеми – я как кролик, мне пофиг.
– Не ври.
– Мне дадут, наконец, спокойно покурить или нет? – Он вспомнил о сигаретах.
– ... Ну и как я была как тетка?
– Мне опять врать?
– Как хочешь.
– Если честно, мне не с кем сравнивать. Ты единственная тетка в моей жизни.
– Почему единственная?
– Да потому что, Кристи! Потому что в мире происходит много событий, которые не укладываются в постели. Потому что самые важные вещи просто идут вразрез со "всеми тетками". Если б я, к примеру, ждал, когда смогу спать со всеми тетками, то давно б уже дождался, и не играл бы Гамлета. Я б сидел сейчас в офисе с белыми стенами, меня б окружали одноклеточные, днем я бы с ними жевал шоколад, пересчитывал деньги, а ночью спал с теткой, и тебе бы я сейчас ничего такого не говорил. Мы бы с тобой просто не встретились. У меня были другие проблемы: дом, семья, автомобиль, хозяйство, дача. И я б уже давно не мечтал о своей звезде, понимаешь? – Володя поднял с полки буклет о Третиньяне, демонстративно полистал страницы: – 0 том, что я буду вот так вот красоваться на каждом листе, а внизу поместят мои поучительные афоризмы. Ну, например... – Он прочитал первую попавшуюся фразу: – Евпатьев сказал, что "его Гамлет укрывается в безумии, чтобы спастись от окружающей его глупости и посредственности".
Развернув книгу, Вова предъявил Кристине большой портрет Гамлета-Третиньяна.
– Я, наверно, глупая, ну, и посредственная... – Кристина пожала плечами. – Но я так и не поняла, какая звезда? Какие одноклеточные?
Принц не слышал:
– Раньше мне казалось верхом блаженства – это делать то, за что люди будут благодарны, – кинув книгу на стол, продолжал он. – У меня была мечта: однажды увидеть, как поднимается зал, увидеть, как люди понимают: сидеть в этот момент нельзя, – сыграть так, чтобы все это поняли. Но у меня таких спектаклей нет, и все меньше верится, что они будут. Теперь для меня звезда – всего лишь кошелек на дороге, есть такая хохма: дети привязывают к леске кошелек и кидают на дорогу. Идет болван вроде меня – да? – мечтает и вдруг видит звезду! Нагибается, чтобы ее поднять, а она уходит и уходит. А он все нагибается и нагибается. Самое прикольное в этой игре то, что если даже тебе удается схватить мечту, кошелек на сто процентов оказывается дырявым и пустым...
– Блин, почему всё так серьезно? – перебила Кристина. – Я только хотела узнать,... как я была как тетка?
Вова положил ладонь на ее волосы. Кристина не одернулась, но моментально задрожала от ногтей до затылка и зажмурилась. Он погладил ее:
– Ты прекрасная тетка. Не только была. Ты есть и будешь самой прекрасной теткой.
– А ты смог бы за половину маминых денег жениться на мне? – Прикусив губу, Кристина перестала дрожать, ее глаза постепенно открывались.
Володина рука на мгновенье застыла над ее головой. Он увидел два ледяных лотоса и медленно сполз с кровати. Затем, не помня себя, он попятился к двери. Быстрее и быстрее. Открыв замок, он с ускорением полетел вниз по лестнице. Затем – по Гагаринской. Он убегал, неизвестно от кого, в неизвестном направлении и неизвестно к кому. В какой-то момент он подумал, что неизвестность – это сама жизнь, и побежал дальше.
* * *
– Что происходит? – не поняла Ирина Михайловна. – Чьи цветы?
– Твои, – с необычайным обаянием ответил Александр Николаевич и растопыренными пальцами поправил очки.
– А что случилось?
– Ничего, – улыбался муж. – Садись, Ириша, я поведу.
– Точно ничего? – строго переспросила жена и осторожно подняла с правого кресла автомобиля букет гвоздик. Вместо ответа Александр Николаевич чмокнул жену в губы и сел за руль.
– Ну, спасибо, – неуверенно поблагодарила Ирина Михайловна. – Пока меня не было, у тебя завелись новые манеры?
– Тю-тю-тю! Тю-тю-тю! – художественным свистом подтвердил супруг.
И серебристый СААБ тронул из аэропорта Пулково к городу.
– А что в багажнике? – оглянулась Ирина Михайловна. – Тоже мне?
– Нет, это Кристине. Кресло сегодня купил, штаты. Тысяча сто баксов.
– Кристина настояла?
– С ней даже разговора не было. Взял и купил.
– Но врачи ей не советуют садиться в коляску.
– Знаю.
– Сашка, чем меньше у нее будет возможности двигаться...
– Ириша! – перебил муж. – Я это слышал. Красивая девка, ей шестнадцать лет. Пусть двигается, когда ее никто не видит. Зачем на людях позориться? Представь, каково ей. Если б замухрышкой была... Мы заставляем ее в лучшие годы корячиться на костылях. Я не могу смотреть, как она дергается с костылями. К тому же, лучше ей, судя по всему, не будет.
