Текст книги "Русалочка (СИ)"
Автор книги: Айдар Павлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)
Пролог
Санкт-Петербург. 1993 год.
В открытом море вода совсем синяя, точно лепестки самых красивых васильков, и прозрачная, словно чистое стекло, – но зато как глубоко там! Ни один якорь не достанет до дна, на дно моря пришлось бы поставить много-много колоколен, – только тогда бы они могли высунуться из воды. На самом дне живут русалки...
Морской царь давным-давно овдовел, хозяйством у него заправляла старуха мать, женщина умная и очень гордая своим родом: она носила на хвосте целую дюжину устриц, тогда как вельможи имели право носить всего-навсего шесть. Вообще, бабуля являлась особой, достойной всяческих похвал, и очень любила своих внучек. Все принцессы росли прехорошенькими русалочками, однако лучше всех была самая младшая, нежная и прозрачная как лепесток розы, с глубокими и синими как море глазами. Но у нее, как и у других русалок, не было ножек, – только рыбий хвост.
Странное дитя была эта младшая: такая тихая, задумчивая... Больше всего она любила слушать рассказы о людях, живущих наверху, на земле. Старухе бабушке пришлось поведать ей все, что она знала о кораблях, городах, о людях и животных. Особенно занимало и удивляло русалочку то, что цветы на земле пахнут, – не то что тут, в море! – что леса там зеленые, а рыбы живут в ветвях и звонко поют...
– Когда вам исполнится пятнадцать лет, – говорила бабушка, – вам тоже разрешат всплывать на поверхность моря, сидеть при свете месяца на скалах и смотреть на плывущие мимо огромные корабли, на леса и города!
Никого так не тянуло на поверхность моря, как самую младшую, тихую и задумчивую русалочку, ведь ей приходилось ждать дольше всех.
– Ах, когда же мне будет пятнадцать лет? – говорила она. – Я знаю, что очень полюблю и тот мир, и людей, которые там живут!
... И вот, принцессе исполнилось пятнадцать.
Ганс Кристиан Андерсен.
... Ее принарядили и позволили плавать где угодно: по всему свету! А поскольку младшая принцесса плавала быстрее дельфинов и самых быстроходных катеров, она – и месяца не прошло – умудрилась осмотреть весь мир: полюбоваться со скал восходами солнца над Японией и закатами в Дании, ночными огнями Нью-Йорка и туманами Ливерпуля, да много чем еще.
Русалочка изучила все пляжи, внимательно исследовала повадки самых разных людей: в плавках и купальниках, маленьких и больших, добрых и злых, красивых и страшненьких. Когда она видела кого-то приунывшим и одиноким, то моментально касалась губами его сердца: человеческое сердце начинало биться в два раза чаще, печали как не бывало, правда, иногда случался инфаркт. Услышав хохот детворы, она смеялась с ними в лад, посылая по волнам гребешки белой пены. Голос ее звучал, как музыка, но такая возвышенная, что человеческое ухо не могло расслышать ее, так же как человеческие глаза не видели ее саму. Самым же соблазнительным было наблюдать за тем, как парни в плавках, целуют и поглаживают девчонок в лифчиках.
«Ах, если б у меня были стройные ножки, загорелое тело и ласковый принц, – мечтала морская гостья. – Я бы стала самой счастливой русалочкой на свете».
Мелькание огней, лиц, иноземных слов, скоростных автомобилей довольно скоро задолбало принцессу. Да, ей открылся поистине сказочный мир, но этот мир был столь же фантастический и удивительный, сколь волшебно было ее воображение, – ведь открывается нам поистине то, что мы ожидаем увидеть. Морская дева поняла, что разноцветные картинки – вовсе не то, что ее манило в мире людей. Ее притягивало к земле что-то действительно глубокое, сокровенное и незримое. Что-то, чего она не могла ни объяснить, ни понять. Этого не показывали на пляжах, не публиковали в журналах, не снимали в сериалах.
Она все реже возвращалась на ледяное морское дно.
«Что за радость, когда тебя любят лишь мрачные завсегдатаи бездны? – Вздыхала русалочка. – Что за счастье там, где нет ни солнца, ни луны, куда не рискуют опускаться рыбы, дельфины, не говоря уже о людях, – все это плескается наверху, в теплой воде». Там, на морском дне – поверите ли? – ни одной живой души. Да, да! Может, порой и встретится бесплотная сестра-русалочка, но побудет возле тебя всего-ничего, поглядит страшно понимающими глазами и тут же уплывет, чтобы не расплакаться: и она хотела бы наверх, к солнцу; и вам друг другу нечего сказать, потому что мечты всех русалок одинаковы.
Между мечтой и чудом – путь, длинною в смерть. Еще в детстве бабушка предупреждала сестричек:
– Не помышляйте о земном, красавицы, пусть сердце ваше навеки принадлежит море-океану – и обретете счастье. Только чудо может переместить русалку к людям. А чудо – это воздушный замок, – говорила она. – Где вы видели замки на открытом воздухе? Мираж, да и только!
Бабушка была невероятно ученой, например, она могла блестяще доказать, что водные замки русалок более реальны, чем каменные замки людей или воздушные замки ангелов. В то же время она в мельчайших подробностях описывала юным русалочкам жуткую морскую колдунью, способную творить чудеса. Бабушка знала, что колдунья сидит в самом центре Тихого Океана, на месте столь глубоком, центральном и тихом, что никому не дано ведать пути к ней, даже морскому царю, отцу русалочек, суровому и единовластному начальнику морских сфер. В сей мрачной точке планеты любое живое существо рискует быть раздавлено беспощадным давлением мирового океана и, как правило, обращается здесь в абсолютный нуль. Исключением является лишь вот эта ведьма, мол, ей море по колено. Зараза до того умна, что ее голова со временем усеялась отвратительными интеллектуальными шишками, а глаза преисполнились столь неподводной печалью, что заглянуть в них – все равно, что подписать себе смертный приговор.
– Самое чудовищное, – строго наказывала бабушка, делая умное лицо и высоко потрясая указательным перстом, – это угодить во власть ее чар. – Она выразительно умолкала, строго поджимала губы и добавляла: – Без большого-большого греха к колдунье не попадают. А посему, девки, не мечтайте, помышляйте о подводном – и станете счастливы. Единицам из миллионов обитателей морей и океанов удавалось выжить после встречи с колдуньей. Единицам! Но и те не приобрели у чертовки ни черта, кроме смертельной тоски, неподводной печали и беспредельного отчаяния. Вот как это было страшно.
Еще бабушка рассказывала о беспутных русалочках, которые променяли ледяную бездну на мир людей и по сути превратились в млекопитающих. В подводном царстве эти русалочки по статусу равнялись нашим международным путаночкам. Ведь хвостатым девам с роду начертано блюсти невинность, а какая на земле невинность?
– Господи! – восклицала бабушка, содрогаясь от ужаса и старости. – Чем только они не расплачивались с волшебницей: голосами, хвостами, душами, лишь бы хитрая карга превратила их в людей! О какой морали здесь вообще можно говорить? О, скверные девчонки! Благо, изменниц было не много, да и земля их толком не держала – они жили и умирали столь же мучительно, сколь тяжек был их грех.
После такой идеологической обработки, прозрачных детей морского царя было уже силой не вытащить со дна любезного океана. Но в семье не без урода. Несмотря на тысячу предупреждений, младшая русалочка вбила себе в голову во что бы то ни стало отыскать логово Тихого океана и познакомиться с колдуньей. Увы, ее мечта к пятнадцати годам разрослась и с каждым днем все меньше напоминала мечту: метаморфоза, которая помогла бы занять место под солнцем среди людей становилась для русалочки реальностью, пусть, пока не осуществленной и чудесной, но реальностью, затмившей маразм бабушки, а идея замены морского хвоста на двуногую половину человеческого тела захватила все ее помыслы.
Ведь, если не в пятнадцать, то когда?
Каким образом русалочке удалось найти колдунью, современным сказочникам не известно. Нам остается лишь гадать на кофейной гуще или сочинять небылицы. Непросто заплыть туда, куда добирались единицы из миллионов, еще сложнее об этом рассказать. Доплывает тот, у кого нет иного пути. Для прочих реальное волшебство покрыто кромешным лабиринтом страстей, в коем легендарные Сцилла и Харибда – не последние, но и далеко не первые по величине нагоняемого страха чудовища.
Либо ты идешь до конца и вдребезги разбиваешь страх смерти, либо тебя не существует. Кто отважится на подвиг? Окинув взглядом миллионы душ, понюхавших запах чуда, но не дерзнувших дойти до конца, мы будем в панике. Какие там миллионы! Миллиарды от сотворения мира – их куда больше, чем тех, кто мудро посмеивался над чудом, присвоив таинству клеймо воздушного замка. Увы, миллиарды несчастных теней навеки затеряны в лабиринтах подводного царства: без света, тепла и надежды. Не посмев дойти до истока жизни и небытия, они отрезали от себя возможность скинуть старую кожу, чтобы возродиться в новой. Поистине, лучше вообще не принюхиваться, не ведать о тайнах сих, чем ведать наполовину.
А, между тем, чудо просто как жизнь. Не бывает реального чуда, но всегда стоит чудесная реальность: возникновение жизни из недр смерти, плоти из зерна, духа из пустоты, – все это абсолютно просто и волшебно одновременно. Тем волшебнее, что мы, сталкиваясь с чудом нос к носу, не замечаем его присутствия на каждом шагу. Чтобы заметить, надо дойти до самого конца, познать единство жизни и смерти, – вот в чем фокус, – отдать последнее, самое главное зерно ради...
А ради чего?
Тут и обрывается путь к волшебству.
«Ради себя?»
Помилуйте, для «себя» мы придумаем что-нибудь более практичное. Ради себя пока никто не расставался с последним зерном: жить-то как-то надо.
«Ради людей?»
Ха-ха-ха-ха! А почему не «ради куриц, пауков и инопланетян»?
«За родину?»
За Новую Зеландию или Южную Африку?
Действительно чудесно – ответа нет.
Но без последнего зерна не бывает чуда: расстанешься с ним, похоронишь в земле, умрешь вместе с зерном – пойдет дождь, и из одного семени появится всход с сотней плодов. А что потом выйдет из этой сотни! А из следующих! Если это не чудеса, то давайте придумаем что-нибудь более волшебное, пусть и менее реальное. Все упирается в последнее зерно: отдать себя самого ради...
Давайте признаемся: ради чего русалочка решилась на опасную метаморфозу, она и сама толком не знала, как и мы с вами. Нашла колдунью и все: хочу быть человеком, хочу дышать, видеть солнце и любить. Хочу! Да будет так.
– Э! – сразу возникает справедливый вопрос: – Да было ли что ей терять, кроме окутанной мраком ледяной бездны и терзаемого одиночеством забвения?
А как же?! Красота русалочки породила множество легенд. Она была и младше других русалок, и нежнее, и прозрачнее, и так далее, и по всем статьям. В противном случае и говорить было бы не о чем. Там, под водой, ее, случалось, принимали за мираж, бесплотное видение, сам идеал; ее божественный голос с такой легкостью проникал в сердце живого создания, что мог напрочь обезоружить любую океанскую злюку и привести в добрейшее расположение духа кровожадную акулу. Да, ей было что терять. И конечно, ее любили. Ее носили б на руках, если б красоту можно было трогать руками, и обожествили, если б живое существо можно было обожествить. Поскольку и то, и другое запрещается смертным, ее любили заочно – на благоразумной дистанции. Кому охота связываться с идеалами? Даже беглый взгляд на совершенство, и тот оставляет в душе осадок крамолы, вот почему младшая принцесса была вынуждена обитать в более глубоких и темных местах, чем ее сестры, вот откуда одиночество и тихая задумчивость, от которых рукой подать до мечты, а от мечты – до чуда: с холодного дна – к солнцу, из миража – в тело, от отстраненного к себе благоговения – к обыкновенной любви, такой простой и чудесной одновременно, что малейший намек на ее реальное воплощение острыми клещами сжимал сердце задумчивой русалочки. И было это тем больнее, чем ниже она опускалась в ледяную бездну в поисках преисподнего логова реального волшебства.
Колдунья едва не проглотила язык, когда увидела, кто к ней заявился. Она приняла русалочку за мираж или самого ангела, посланного Создателем из иного мира: ее взор моментально устремился к поверхности океана, а губы начали бубнить последнюю молитву. Тем временем русалочка пристроилась неподалеку, с любопытством разглядывая легендарную царицу магии: она это или не она? Столько сил ушло на поиски, а колдунья выглядела вовсе не так, как рассказывала бабушка (кстати, родную бабку на ее фоне можно было назвать девочкой, волшебнице стукнуло лет этак девятьсот, если не больше): во-первых, она не производила с первого взгляда неприятного впечатления, во-вторых, на ее лбу не росли омерзительные интеллектуальные шишки, изо рта не вываливались жабы, а глаза были преисполнены скорее апатией переходного возраста всех стариков, чем «неподводной печалью». Словом, великий страх, испытанный русалочкой, на пути к самой глубокой впадине планеты сменился разочарованием: волшебница напоминала бесполезную сомнамбулу. Спрашивалось, какая из нее волшебница?
– Госпожа! – окликнула русалочка, когда старуха закончила молитву.
– Дитя мое... – Царица дна повернулась к гостье вполоборота и обреченно выпустила два пузырька. – Как ты меня нашла? Как ты здесь оказалась?
Лицо русалочки нахмурилось:
– Я вовсе не дитя, – ответила она. И я вообще-то принцесса, не просто так, погулять пришла.
– Принцесса?! – наигранно воскликнула колдунья. – Та самая, в ком души не чает великий царь морской, храни его Творец от напасти?
Русалочка впервые улыбнулась. Да, ей нравилось быть любимой папиной дочкой, к чему ложная скромность? Польщено опустив глаза, она пропела:
– Да, да, да.
– «Гос-по-жа», – передразнила старуха. – По-русски что ли?
– Ага, – кивнула принцесса.
– Э, куда тебя занесло! – проворчала волшебница. – Не сыскала местечка потеплее, покультурнее? Непутевый народец, эти русские. Что скажет твой отец, что скажет бабка, если прознают, с кем ты связалась?! Любимая дочка! Папенькина радость! Он ведь свихнется, когда ты ему сообщишь, что решила стать человеком, да еще в России!
– Я этого не говорила, – удивилась русалочка.
– Ты много чего не говорила. Ты еще рта не открыла, а я уже слышу. Все твои мечты на моей ладони. – Старуха подняла древнюю руку и попыталась разогнуть скрюченные пальцы, чтобы показать ладонь. Увы, ей это не удалось, пальцы были слишком старыми. Колдунья громко выругалась. – Представь, что тут начнется, когда обнаружат твое исчезновение: репрессии, облавы, охота на ведьм, дурная твоя голова! Твой батюшка в этом силен.
– Возьмите у меня, что угодно, только сделайте мне ножки, бессмертную душу и научите дышать. Я отдам все, что бы вы ни попросили! – взмолилась русалочка, припомнив, как это звучит в книжке Ганса Кристиана Андерсена.
– А на кой мне твое "все", глупышка? Посмотри на меня, я стара как часовня Атлантиды. Что мне надо? Ничего! Если я о чем-то и мечтаю, то лишь об одном...
– Все, что угодно, госпожа!
– Спокойно и незаметно помереть, вот о чем я мечтаю, – это ты мне собираешься дать? Я пожила достаточно: девятьсот лет меня хранила бездна. Кто-то почитает меня за исчадие ада, кто-то за фею, но никто – слышишь? – ни одна живая душа не желает знать, что я всего-навсего старая баба, которой необходим покой. Девятьсот лет! Я устала от дел, малышка. Последние триста лет волшебство пребывало в упадке, я давно не практиковала, я разучилась, я...
– Госпожа!
– Чего тебе?
– Не волнуйтесь. Все получится.
Колдунья поднесла к лицу руку и предприняла очередную попытку разогнуть скрюченные пальцы. Как ни странно, ей это удалось. Древнее лицо впервые озарила улыбка. И эта улыбка показалась русалочке прекрасной.
– Не знаю, получится ли у меня даже перемешать в жбане волшебное зелье...
– Получится! – убежденно поддержала русалочка. – Все будет о’кей!
– Болтает – не запнется, как русскому научилась! Кой бес тебя занес в Россию? Нет, чтобы полюбить республику цивилизованную, порядочную – там тебе и люди сытые, ухоженные, там и жить приятно. А ты вон с кем повязалась, эй, какая дурочка!
– Там классно, – уперлась принцесса.
– Классно? А ну-ка расскажи, как там классно? – старинное лицо волшебницы продолжало излучать неземную улыбку.
– Если вы все знаете наперед, зачем спрашиваете?
– Ну, я не все знаю наперед. Самое главное знаю, а по-мелочам… На кой мне перегружать старую голову?
– В Петербурге живет датский принц Гамлет… – начала русалочка.
– О! – изумилась колдунья (так взрослые подыгрывают байке трехлетнего ребенка). – Вот этого я не знала. В Петербурге живет настоящий принц?
– Да, – подтвердила русалочка. – Его зовут Вова. Вова встречается с Кристиной. Но у Кристины мама – акула. Если я их не спасу, мама съест датского принца, а Кристина покончит с собой.
– О!!! – Колдунья театрально всплеснула руками. – Откуда тебе все это известно?
– Так написано! – отчаянно воскликнула русалочка. От нее, конечно, не укрылось это снисходительное «сю-сю» в тоне старухи. – Вы что, не верите Вильяму Шекспиру и Гансу Кристиану Андерсену?
Колдунья озадаченно почесала репу.
– Если им не верить, кому вообще верить? – спросила принцесса.
– Действительно… – Колдунья была сражена.
– Чтобы спасти их любовь, я стану Кристиной, госпожа.
– ... Слушай, я, пожалуй, отказываюсь иметь с тобой дело. – Подумав, решила колдунья. – Да, да! Ступай-ка поумней, научись отличать жизнь от сказок, а годиков через пятнадцать заходи, посмотрим.
– Пятнадцать годиков! О чем вы говорите? Тут каждый день на счету. Каждое мгновение может случиться непоправимое. Не хотите помочь – не надо. Значит, я сама, со своим хвостом – смеху-то будет! – выползу на берег и через пять минут задохнусь, – пригрозила русалочка. – Зато я буду знать, что сделала всё возможное. А вот вы про себя этого сказать не сможете, вы палец о палец не ударили, чтобы спасти любовь русалки и принца. Тоже мне волшебница…
– Ты меня шантажируешь что ли?
– А как мне еще вас убедить?
Колдунья беспомощно скрипнула последними зубами и глубоко задумалась. Так глубоко, как глубоко было спрятано ее логово. Странная перепала ей профессия, приходилось вечно повторять одно и то же: клиенты, доходившие в своих грезах до исступления, на разумные доводы не реагировали, – может, поэтому ее ворчание с годами выродилось в чистую формальность.
– Один вопрос я себе задаю, – в конце концов, произнесла колдунья: – почему влюбилась самая младшая и хилая, самая бледная и тощая, самая нежная и прозрачная? Почему ко мне не заплывают те, кого не жалко: толстокожие и тупые, злые и вонючие? Почему в ад кидаются русалки и ангелы? А грех-то опять на мне! Все на мне!
– Какой же на вас грех, госпожа, если я сама решила?
– Папенькина дочка! В море ей скучно! Холодно ей! Одиноко! Зажралась ты, вот что я скажу, перелюбили тебя.
– Ладно ворчать, госпожа. Все равно, ничего не изменится.
– А какая красавица! Какая красавица!
– Была б уродиной, мы бы не встретились.
– С тобой невозможно, дитя...
– Я не дитя, сколько вам повторять. Мне пятнадцать лет. Лучше, зелье варите и не отвлекайтесь.
– Зимой вода у них покроется коркой льда. Ты не сможешь вернуться, – мрачно предупредила колдунья.
– Я и не собираюсь возвращаться.
– Это сейчас не собираешься. Большинство русалок на земле превращались в калек и каялись в том, что посмели изменить судьбу без ведома того, имени которого я тебе не могу назвать, – сакральным тоном изрекла колдунья. – Теперь-то они рады бы вернуться, да никак.
– А вы уверены, что я меняю судьбу без ведома Того, имени которого вы не можете назвать? Папа говорит, что никто не в силах даже пальцем пошевелить без ведома Того, имени которого он тоже не мог назвать.
– Ишь, мудреная подросла! Если такая умная, подумай, что чудеса сверху не падают и снизу не растут – всюду необходима жертва. Ничто не бывает даром. Я не могу гарантировать, что у нас все склеится гладко, что ты не станешь глухой, немой, слепой или безногой.
– Разве кто-нибудь может это гарантировать?
– Нет, – согласилась старуха, – никто ...Когда ...Когда мы начнем превращать твой хвост в ноги девочки, – дрожащим голосом произнесла колдунья, – будет больно, словно тебя разрезают острым-острым ножом.
– Значит, так тому и быть, – не моргнув глазом, ответила принцесса.
– Ты не сталкивалась с настоящей болью, дитя, поэтому так говоришь.
– Я не дитя. И для меня нет ничего больнее, чем жить без любви.
– Но далеко не факт, что на земле, тебя полюбят.
– Это не главное. Я сама, сама буду любить, что еще надо для счастья?
– Для счастья, может, и ничего. Но чтобы тебе остаться на земле, тебя должен полюбить парень. Или ты превратишься в морскую пену, такова наша религия.
– Мне все равно, во что превращаться. Люди верят, что из морской пены выходит богиня любви, – как вам такая религия? Значит, я превращусь в богиню любви.
– То, что люди обычно называют любовью и во что верят, – всего-навсего груда бессмысленного страдания.
– Любая жизнь – груда бессмысленного страдания. А жизнь без любви – вообще ад.
– Тебе пятнадцать лет, откуда ты такого понахваталась?
– Ну, я сидела там, глубоко в море, было много свободного времени, никто не отвлекал. Чтобы понять жизнь не обязательно жить девятьсот лет – надо ее просто понять.
«Если не верить Шекспиру и Андерсену, кому вообще верить?» – вопрос, поставивший в замешательство 900-летнюю волшебницу, русалочка услышала от Кристины.
Странное дитя была эта Кристина, любимая дочка обеспеченных родителей, нежная и прозрачная, как розовый лепесток, такая тихая, задумчивая, влюбленная в сказку дитя... Когда ей было десять лет, она заболела Андерсеном. Болезнь оказалась неизлечимой и с каждым годом прогрессировала. Ганс Кристиан Андерсен. Одно имя приводило ее в неземной трепет, имя, элементом которого была она сама (ведь, если в слове Кристиан поменять местами две последние буквы...) и в котором все так сказочно, не по-настоящему хрупко: Ганс Кристиан Андерсен, – что уже в сплетении трех волшебных слов парят белокрылые лебеди, и маленькая девчонка одним-единственным поцелуем возвращает человеку тепло, уводит из объятий Снежной королевы, спасает, любит, как любят только у него, Ганса Кристиана Андерсена, кидаясь в испепеляющий огонь с самозабвением детства, без малейшего «взрослого» расчета. В этом пламени истинной любви Ганс Кристиан Андерсен основал свой дом, освятил храм и передал обитель своим детям. Сколько огня надо выносить и сдержать в груди до самой победы, чтобы одним поцелуем вернуть жизнь тому, кого любишь! О, Андерсен! Ганс Кристиан Андерсен! Он написал первую сказку, когда его кто-то обидел (он был тогда совсем малыш, как и его Герда, поцеловавшая Кая на глазах остолбеневшей королевы). От обиды и слез он придумал добрую сказку! Подобного чуда не смогли бы сделать ни Толстой, ни Шекспир, такое мог один Андерсен.
Русалка и гадкий утенок, – эти двое переживут мир со всеми его обитателями. Благодаря Андерсену каждое мгновенье морская дева готова подняться из глубины морей, чтобы спасти подлинную любовь, а в небесной синеве, не касаясь этой юдоли скорби, парит белокрылый красавец, давая понять, что и такое возможно. Два самых прекрасных воплощения человека, русалка и падший ангел, оказывается, не имеют с человеком ничего общего: он приходит с неба, она – из подводной глубины, и оба остаются не узнанными: лебедь в стае уток, русалочка среди людей. И чем большая высота и глубина их порождает, тем больнее им на земле, и тем ярче разгорается пламя любви в их великой душе. О, Андерсен, Ганс Кристиан Андерсен...
Не считая любви к русалке и гадкому утенку, Кристина Рудалева вела жизнь обыкновенной школьницы в пятикомнатной квартире на Гагаринской улице, летом выезжала на дачу в Комарово, а зимой послушно делала уроки. По меркам потребителя 1994 года ее, конечно, нельзя было назвать «обыкновенной школьницей». Мама Кристины заправляла целой дюжиной преуспевающих магазинов, тогда как главные ее конкуренты контролировали всего-навсего по пять-шесть торговых точек, а бизнес девяносто пяти процентов населения не превышал объема потребительской корзины. Хозяйству Рудалевых, действительно можно было позавидовать.
Сеть магазинов Ирины Михайловны Рудлевой "Атлант" была разбросана по спальным районам города с головным офисом на Васильевском острове. "Атлант" продавал скандинавские продукты питания с 1988 года и в девяностых годах только расширялся.
Если у мамы Кристины были деньги, то у папы – смазливая физиономия и образцовая фигура, которую он тщательно шлифовал в фитнес-клубе, солярии и других приятных местах, благо, делать ему было больше нечего. С естественностью, свойственной всему живому, Саша Рудалев передал детям светлые нордические волосы, голубые глаза, и все остальное, так что Кристина и ее мелкий братишка Гарик росли настоящими красавцами, да еще и в окружении «новых русских» развлечений: иномарок, построек, широких экранов.
Все бы так и продолжалось благополучно и скучно, если б Кристина в десять лет серьезно не заболела. Как мы уже сказали, болезнь была связана с датским сказочником Гансом Кристианом Андерсеном. Недуг не сопровождался физическими или психическими нарушениями, никто не считал Кристину «больной», не говорил, что ей «надо лечиться». Лишь когда у девочки-подростка появился настоящий «мужик» – датский принц Гамлет, в доме на Гагарининской словно взорвалась бомба.
В начале июня Ирине Михайловне так и сообщили, что Кристину видели на пляже в Солнечном с каким-то «взрослым мужиком», что у них, вроде как, «серьезные отношения». Ирина Михайловна прислушалась к телефонному разговору дочери, и… действительно, Кристина была по уши влюблена.
Мать оперативно все выяснила.
– Кристинка, как прошел день? – спросила она тем же вечером.
– Ну, так,… ничего.
– Где сегодня была?
– На пляже.
– В Солнечном?
– Угу. Откуда ты знаешь?
– Мир полнится слухами. С кем ты ездила на пляж? Мне сказали, ты была с мужчиной.
Кристина молча уставилась на свои красивые ногти, покрытые бесцветным лаком.
– Ну, была. – Врать она не умела. Оставалось лишь сказать правду: – Мама, у меня есть парень, – сообщила она после паузы, подняв глаза на мать.
– Это… это… прекрасно. – Ирина Михайловна не находила слов. – И…, короче, кто он?
– Датский принц. – Кокетливо ответила дочь.
– Не поняла?
– Гамлет, – рявкнула Кристина, надувшись. – Что ты еще хочешь?
– Деточка, я твоя мать. Ты несовершеннолетняя. Вот, когда тебе будет восемнадцать, будешь делать, что угодно. А пока я действительно хочу знать, с кем ты встречаешься.
– Я уже ответила.
– С Гамлетом?
– Да, да, да.
– Не говори ерунду. Сколько ему лет?
– Двадцать с чем-то.
– Я должна с ним познакомиться, – решительно заявила Ирина Михайловна.
– Это невозможно.
– Что-что?
– Вы очень разные. Он творческий человек. Боюсь, такие люди, как ты, ему не интересны.
– Я должна хотя бы попробовать... его заинтересовать, – ухмыльнулась Ирина Михайловна. – Чем черт не шутит.
– Мам, тебе делать больше нечего?
– Пригласи его завтра на ужин. – Ирина Михайловна вынесла окончательный приговор.
– Ладно.
На следующий день Гагаринская улица принимала датского принца. Это был действительно датский принц Гамлет, никакого подвоха: полноватый симпатичный актер театра «Эхо» Владимир Евпатьев. Иногда он играл Гамлета, иногда другие роли, ничего противоестественного в этом не было. В компании Кристины и ее родителей он съел салат, буженину и выпил немного белого вина. Парень как парень.
Ужин прошел тихо, формально и быстро закончился.
– Я же предупреждала, ему с вами будет не интересно, – шепнула Кристина на ухо матери.
– Это правда, – согласилась Ирина Михайловна. – Володя, можно вас на минутку? – Она поднялась из-за стола, приглашая принца в свою комнату.
– Мама, что ты хочешь? Я с вами! – Кристина подскочила со стула.
– Ты еще маленькая, – сказала Ирина Михайловна, уводя принца.
Комната Ирины Михайловны напоминала кабинет. Володя переступил через порог, тяжелая дубовая дверь за ним захлопнулась.
– Молодой человек, сколько вам лет? – без раскачки спросила мать, скрестив на груди руки.
– Двадцать семь, – ответил Вова, зажмурив глаза.
– Кристина мне сказала, двадцать с чем-то. Вы понимаете, какая большая разница? Ведь ей пятнадцать лет. Она вам говорила?
– Вообще-то, мы на этом не зацикливались... Но я заметил, ей не тридцать.
– Если б вам, например, было сорок, а ей двадцать, я бы поняла...
Вова с позором промолчал.
– А так... Я думаю, это не серьезно, – прикусив губу, продолжала Ирина Михайловна, как бы бракуя просроченный товар. – Что вы молчите? Я вас не обидела?
– Как сказать, – Вова с трудом улыбнулся. – Скорее нет, чем да.
– Кристина говорит, вы так интересно рассказываете...
– Ну, да, – подтвердил Вова, – я умею рассказывать.
– Она переживает, что с бизнесменами вроде меня вам не интересно. Я вас не утомила?
– Да нет, что вы.
– Я бы не хотела, чтобы… у Кристины остался неприятный осадок. По-моему, вы для нее как первая любовь. Вы меня понимаете?
– Да, да.
– Пожалуйста, не делайте глупостей. Если для вас это не серьезно…
– Послушайте, почему для меня это должно быть не серьезно? – попытался возразить Вова, повысив голос.
Но мамаша его не слышала, словно перед ней была муха, которую надо раздавить.
– Да потому что вам двадцать семь, а ей пятнадцать, потому что она ребенок, а вы взрослый человек, – на той же громкости ответила мать.
– Ирина Михайловна, все будет хорошо, не волнуйтесь.
Вова попытался заглянуть Ирине Михайловне в глаза, надеясь увидеть там что-нибудь человеческое, однако матери такая идея не понравилась.
– Пожалуйста, оставьте ее в покое, – попросила она, отвернувшись. – Я только для этого вас позвала. Пожалуйста…
Пару недель романтические поездки в Солнечное продолжались втайне от Ирины Михайловны. Чтобы не попадаться на глаза ее знакомым, Вова с Кристиной стали наведывались в Солнечное по вечерам, добирались до берега обходными тропинками, а не по ровному асфальту, как все нормальные люди. Причем, Кристина снимала сандалии и шла босиком, балансируя руками и строя смешные гримасы на каждой шишке и колючке. Преодоление земного притяжения тонкой кожей доставляло ей столько же видимых, мучительных неудобств, сколько невидимой и мало кому понятной сладости. Нет, она не косила под русалочку, ходившей по земле как по битому стеклу, осознанно, все происходило бессознательно. Подсознание, душа, – здесь кроется неодолимое притяжение. Ведь, можно копировать любимого человека, существо, даже не подозревая об этом, даже его не зная – одним чувством посвященности, одной любовью. В принципе, мы все проделываем то же самое относительно тех, кого любим или ненавидим, равно как другие проделывают с нами – «душа» в этом смысле – мозаика мыслей и чувств, звенья которой кому-то принадлежали ранее, и кому-то будут принадлежать впредь.
