Текст книги "Русалочка (СИ)"
Автор книги: Айдар Павлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)
– Все как положено.
– Наверно, он твой ровесник?
– Сомневаюсь... – Кристина посмотрела на выходные данные книги «Все что вы хотите знать о сексе, но стесняетесь спросить»: – Не знаю, сколько ему лет – какая разница? Думаю много.
– Больше, чем мне?
– Естественно.
– Это утешает.
– Он американец.
– Ого!
– Ему нравится третий тип полового удовлетворения – секс для отдыха в лучшем смысле слова.
– Секс в лучшем смысле слова?
– Люди – и вообще все млекопитающие – наделены членом либо влагалищем и мощной потребностью использовать эти органы. Так почему же нам не делать этого, тем более, способом, приносящим максимум удовольствия?
– Максимум удовольствия?
– В этом нет ничего плохого. Ты что, осуждаешь секс для удовольствия, для простого физического и эмоционального ощущения всего приятного, что происходит при половом акте?
– Нет, не осуждаю.
– Тогда какие проблемы?
Кристина полистала любимую книгу, многие моменты оставались ей непонятны:
– Кстати…Ты состоишь в бассейне ассоциации молодых христиан?
– А что?
– Знаешь, какой величины нормальный член? Похоже, для секса важно, чтобы был член. Что это вообще такое?
– Член это член, Кристи. Нормально, когда его величина – полметра. Это действительно важно.
– Полметра при эрекции?
– Нет. При эрекции – полтора-два метра.
– Эрекция увеличивает член?
– В разы.
– А мне можно сделать эрекцию?
– Откуда я знаю? Я не видел тебя целый год. Спроси у своего учителя
– Не могу продвинуться дальше оргазма. Читаю-читаю… дохожу до оргазма, – меня сразу вырубает. До эрекции я пока не продвинулась. Что круче оргазм или эрекция?
– Слушай, ты вообще, как себя чувствуешь?
– Благодарю, вполне, вполне. Все трансмиссии напряжены.
– А с головой всё нормально?
– Нет, не всё. Вова, я уже не та, что раньше. Я не такая как все, ты должен это знать.
– Что с тобой случилось?
– Я не могу об этом по телефону. Оля тут про тебя всякого наболтала. Что ты принц, там, выделываешься, строишь из себя крутого.
– Это Ольга сказала?
– Что у тебя самолюбие… Ну, она думает, что такая калека, как я, тебе не нужна.
– Что-что?
Кристина нажала на рычаг телефона и кинула трубку рядом с аппаратом, чтобы звонки не повторялись. На сегодня было достаточно. Она вернулась к книге, – лучше уж «позаниматься сексом»:
«Женщина не замечает ничего окружающего, – продолжала книга, – ее внимание сфокусировано на пяти процентах собственного организма. Внезапно щелкает главный выключатель, и ЭТО наступает! Неописуемые ощущения устремляются от вульвы, влагалища, клитора по всей нервной системе. Спина выгибается, таз выбрасывается вперед, мышцы, окружающие вульву, сжимаются и разжимаются, посылая волны ... волны ощущений по всему телу. Тазовые вены быстро опорожняются, на коже проступают капельки пота, и чувство облегчения растекается по всему телу...»
* * *
– … Сейчас я удалюсь, а вам желаю,
Офелия, чтоб ваша красота
была единственной болезнью принца,
А ваша добродетель навела
Его на путь, к его и вашей чести. – Королева удалилась с подмостков.
– О, дал бы Бог! – согласилась Офелия.
Подошел Полоний:
– Офелия, сюда!
Прогуливайся. Государь, извольте
Всемилостиво скрыться. Дочь, возьми
Для вида книгу. Под предлогом чтенья
Сиди в уединенье. – Все мы так:
Святым лицом и видом постным
Обсахарим, при случае, и черта.
Читай, дитя!
– О, это слишком верно! – признался в пол король:
– Он этим как бичом меня огрел.
Ведь щеки шлюхи, если снять румяна,
Не так ужасны, как мои дела
Под слоем слов красивых. О, как тяжко!
Полоний интеллигентно поторопил закомплексовавшего короля:
– Он близко, отойдемте, государь!
Появился Гамлет. Обхватив пятернями голову Офелии, Вова произнес:
– Быть или не быть, вот в чем вопрос.
Достойно ль смиряться под ударами судьбы...?
– Недостойно! – режиссер прервал репетицию. – Витя, твой Полоний – подлец, понимаешь? Подлец, стукач и старый сплетник, я с этим ничего не могу сделать. Я должен видеть не добренького Витю Устинова, а реального махрового подлеца.
Актер дебютировал в роли Полония, и пока был ни рыба, ни мясо.
– Ну-ка, отдельно, Витя и Саша, повторили мне! – потребовал Толя.
– О, дал бы Бог! – начала Офелия.
– Офелия, сюда!
Прогуливайся. Государь, извольте
Всемилостиво скрыться... Дочь, возьми
Для вида книгу. Под предлогом чтенья
Сиди в уединенье. – Все мы так:
Святым лицом и видом постным,
Обсахарим, при случае, и черта...
– Ни черта мы не обсахарим, – Теперь режиссера не устраивала Саша. – Нам хотя бы Вольдемара обсахарить, Александра. Хочешь обсахарить Вольдемара?
– Хочу, – нехотя подтвердила Саша. Ей было неловко, даже не знала, куда деть руки.
– Не вижу, – наехал постановщик. – Год назад видел, что хочешь, а теперь не вижу.
От дурацкой ситуации Саша была вынуждена защищаться натянутой ухмылкой.
– А ты, Вольдемар, что лапаешь девушку?
– Это не я – это подсознание.
– Э, мозги не компостируй, ты никогда Офелию не хотел и хотеть не можешь. Ты фригиден, понимаешь? Офелия тебя хочет – ты ее нет. Она тебя обсахаривает – ты ее обратно. Ты голубой. Что не ясно?
– Хорошо, хорошо, голубой, – обреченно улыбнулся Гамлет.
Режиссер с изяществом утонченной дамы откинул назад длинные волосы:
– Прими мои соболезнования, но голубые тоже люди. Поехали сначала! С реплики королевы "Ей это Гамлет пишет".
– Ей это Гамлет пишет? – спросила королева.
– Миг терпенья,
Я no-порядку, госпожа моя...
"Не верь дневному свету,
Не верь звезде ночей,
Не верь, что правда где-то,
Но верь любви моей.
О, дорогая Офелия, не в ладах я со стихосложением... – Полоний уткнул окаменевшее лицо в листок бумаги. – Воздыхать в рифму – не моя слабость. Но что я крепко люблю тебя, о моя хорошая, верь мне. Прощай. Твой на веки, драгоценнейшая, пока цела эта машина, Гамлет".
– Вот что мне дочь дала из послушанья, – подвел черту Полоний:
– А также рассказала на словах,
Когда по времени, и где по месту
Любезничал он с ней.
– Ладно, перерыв! – скомандовал режиссер.
В перерыве к Вове пришла Ольга. Укрываясь широким зеленым зонтиком от проливного дождя, они перебежали по улице из средневековья под крышу бистро. Из шести столиков этого небольшого кабачка четыре пустовали. Пахло жареной курой, молотым кофе и охотничьими сосисками. Где-то в подсобном помещении пел Бутусов.
Вова набросился на плов, Ольга неторопливо тянула соломинкой сок из длинного стакана.
– Хорошо выглядишь, – похвалил он.
– Я знаю.
– Что ты хотела мне сказать?
– Ты говорил с Кристиной?
– А причем здесь ты?
– Я должна тебе кое-что рассказать.
– Давай, я слушаю.
– Сначала поешь, – сказала Ольга.
– Почему бы не совместить два удовольствия? – не понял Вова.
– У тебя пропадет аппетит.
– Не понял?
– Приятного мало.
– Рассказывай.
– Помнишь тот день, когда к тебе приехала мать Кристюхи?
– О, е! Это дура за пару минут вставила мне столько пистонов, сколько я не получаю по жизни за год. Она говорила со мной, словно речь идет не о дочери, а о чемодане с деньгами, словно я собираюсь спереть у нее чемодан с деньгами. Сказала, что я попадаю под уголовную статью и могу сесть на четыре года. Потом ей показалось мало, она вообще пообещала натравить на меня бандитов и ушла в подвал. Если б я ее не окликнул, она бы свернула себе шею, и это было бы справедливо.
– В тот же день Кристина напилась, пришла ко мне и спрыгнула с балкона.
– … Что-что? – не понял Вова.
Половину плова на тарелке артиста можно было выносить.
– Кристина выбросилась с балкона, – повторила Ольга. – Три дня она лежала в коме. Семь переломов, травма головного мозга. Целый год она была в больнице. Выписали только на днях.
– О, боже…
Вова закурил, и тут же забыл о сигарете. Его челюсть опускалась все ниже, рот до неприличного открылся, глаза заволокла пелена.
– И что теперь? – спросил он после паузы.
– Некоторым кажется, что она того. – Ольга покрутила пальцем у виска. – Лично я так не считаю. Конечно, она не такая, как все. Ну, смотрел, наверно, эти мелодрамы: у героини отрубает память, а потом ей двадцать серий рассказывают, что было в первой серии. Раньше Крис вообще ничего не помнила, а теперь ей что-нибудь говоришь – сразу все просекает. Самое хреновое, что у нее отказали ноги.
– Что, вообще?
– Ходит с костылями, как паучок. – Пальцы Ольги изобразили на столе, как примерно это выглядит. – Если у тебя крепкие нервы, можешь зайти посмотреть. Осенью она едва шевелила руками, несколько месяцев назад начала ходить. Так что есть улучшения, с ней работают. Зайди к ней, зайди. Она будет счастлива. Сделай ребенку подарок.
Гагаринская улица, когда-то выпихнувшая артиста каблуками, неожиданно распахнула двери, пригласила войти. Разорванная в клочья реальность протягивала навстречу руки. После взрыва она еле дышит, не помнит прошлого, не видит будущего, не ходит, едва ползет, она умоляет любить ее такой, какая она есть. Она хочет жить.
Вова купил ребенку подарок – диск Шопена и после репетиции сразу отправился на Гагаринскую.
Она была, дома одна. Костыли, длинное серое платье, полностью закрывавшее ноги, испуганные глаза, собранные на затылке волосы. Новые кожаные ботинки выскакивали из-под ее платья при каждом конвульсивном шаге. Эти высокие лакированные ортопеды невольно притягивали взгляд, скрипели и распространяли по квартире запах кожи, словно в доме три пары солдатских сапог.
Секунд десять Вова стоял как осел перед открытой дверью, не решаясь переступить порог.
– Оля сказала, ты что-то там позабыла, болеешь… Как в мелодраме.
– Я не все понимаю. – Кристина наморщила лоб. – Мелодрама?
– Мелодрама, это когда у главной героини пропадает память, – объяснил Вова. – И ей начинают рассказывать, как обстоят дела в ее личной жизни. Получаются длинные сериалы. Сейчас это модно.
– Да, я главная мелодрама, – грустно согласилась Кристина.
Пропуская гостя в квартиру, девчонка совершила хитрый маневр боковым ходом и причалила к стене, подперев ее вздернутым задом. Это было так внове, что парню потребовалось еще десять секунд на акклиматизацию.
– Все нормально? – окликнула Кристина.
– Пожалуй, да.
– Тогда закрой дверь. Мама сказала, надо хорошо закрывать дверь.
– На защелку? – Он повернулся к замку.
– Не смотри сюда, ладно? – попросила Кристина. – Я скажу, когда можно.
Ей было все равно, как закрыта дверь, лишь бы он отвернулся. Вова услышал, как затрещала кожа на ботинках, в пол ударила резинка костыля, другая... Кристина меняла место стоянки. На мгновенье она притормозила:
– Доползу – тогда поворачивайся. Тебе вредно сюда смотреть, я же вижу.
Через минуту Кристина сидела в кресле, и принц получил приглашение войти. Он подарил девушке коробку с компакт-диском:
– Это Шопен, твоя любовь.
– Шопен? – Кристина взяла пластинку, снисходительно оглядела тощего композитора, изображенного на обложке в черном плаще: – Любовь? Второй тип полового акта?
– Редкая запись. Гиллельс играет прелюдии Шопена. Я пока не слышал, чтобы прелюдии играли лучше, чем на этом концерте.
– Правда? Прикольный Шопен! – Кристина вынула диск из коробки и восторгом раскрутила на пальце.
Преломив лучи света во всю палитру радуги, пластинка заблестела, выдавая по радиусу завораживающие цветовые аккорды.
– Красиво! Огромное спасибо. Я о таком даже не мечтала.
– Это еще не все, это музыка, – Вова понял, что в вопросах аудиотехники память Кристины на нуле. – Ее слушают, а не разглядывают.
– Прости. – Краснея, Кристина вернула игрушку. – У меня не всегда получается, как надо. Не знала, что нельзя смотреть.
– Смотреть можно, сколько влезет, но сначала... – Он включил музыкальный центр. – Мы послушаем.
В комнате раздались аплодисменты. Затем первая прелюдия. Растирая ладонью лоб, Володя устало опустился в соседнее кресло. Он чувствовал, что Кристина не сводит с него взгляда. Потому что он не смотрит на нее.
– Мне нравится, – сказала она. – Шопен!
– Кажется, у тебя все изменилось. Даже цвет глаз. Никогда не видел, чтобы глаза были цвета моря. Помнишь, как мы ходили на пляж, в Солнечное?
– Да, да! Супер. Пляж, Солнечное. Небо как теплый костер...
– Иногда ты говорила с русалкой. Она приплывала из моря, и вы как будто общались.
Услышав о русалке, Кристина окаменела. Колдунья ей строго запретила рассказывать о своем подводном прошлом. О, если б девушка была сделана из цинка или гранитного камня, она бы, конечно, с радостью хранила молчание. Но русалке досталось тело пятнадцатилетней девчонки. Много ли мы знаем девчонок, способных хранить великие тайны с надежностью каменной плиты? Кристине больше всего на свете хотелось рассказать принцу о том, что она настоящая принцесса, любимая русалочка морского царя, и так далее, словом, очень-очень достойная девушка. Но увы, обстоятельства складывались так, что она была вынуждена прикидываться дурочкой с церебральным параличом.
– Ты веришь в русалок? – осторожно спросила Кристина, страшно волнуясь.
– Не очень. Это же легенда, – ответил Вова.
– Как они выглядят?
– Сверху – как наши девчонки, снизу – как рыбы.
– Что значит, легенда?
– Легенду все знают, но никто не видит. В природе легенд нет. В природе только жизнь. Мы с тобой жизнь: я обыкновенный артист, ты – обыкновенная школьница. Улитки, цветочки, ягодки, – все это жизнь. Все нас видят, но никто не знает. Русалка и Гамлет, Дон Кихот, – вот это настоящие легенды, никто их не видел, но все знают.
– Думаешь, я обыкновенная? Думаешь, я всего лишь то, что ты видишь?
Володя был шокирован глубиной вопроса.
– А Афродита, – продолжала Кристина, – богиня любви…
– Легенда. Все богини вышли из легенд.
– Получается, – вздохнула Кристина: – либо тебя нет, либо ты дерьмо на палочке. Как обидно.
Вова тихо засмеялся.
– Давай, окно откроем, – предложил он
– Давай.
Ставни распахнулись.
– Поцелуй меня, – услышал Вова за спиной, пока открывал окно.
Это было неожиданно. Он подплыл к креслу с Кристиной, оставил застенчивую отметину на ее щеке, поближе к уху, и уже собирался сбежать обратно к окну, как вдруг ее веки, раскрылись и... Вову как молнией шарахнуло. Откуда-то из глубины морей, ледяной, кромешной бездны, всплыли два синих лотоса. Они смеялись. Смеялись от неземного холода. Господи, это длилось несколько мгновений…
– Жизнь протекает лишь в момент поцелуя. – Пробормотала Кристина, закрыв глаза. Лотосы исчезли. – Все остальное – мемуары. Чем больше чувств подключено одновременно, тем интенсивнее наслаждение…
Вова, так и не уразумел, что ему открылось в глазах обыкновенного ребенка. Явно не то, что всем видно. Он выглянул на улицу.
– С такими засосами губу не раскатаешь. – Проворчала Кристина. – Смотри, там есть хоть один человек на костылях? Зачем врать, что я обыкновенная? Обыкновенные ходят на двух ногах, у вас все сгибается, вы даже об этом не думаете. Обыкновенные целуются в губы – обыкновенным все можно, – стоят и целуются, – я видела. Обыкновенные любят по-настоящему... Я сильно не такая как все?
– Кристи…
– Ты не смог даже нормально меня поцеловать. Неужели, я такая уродина?
– Ты не уродина, Кристи. Я не видел тебя целый год. Твоя мама прогнала меня как бандита. Ты хочешь, чтобы я сходу завалил тебя на кровать?
– Мама жалеет о том, что тебе сгоряча наговорила. Она просит прощения. Ты что, ее не простишь?
– Ну, почему?… – Вова не ожидал. – Я не злопамятный.
– Забыто?
– Забыто, – кивнул он.
– Значит, я могу рассчитывать на офигенный поцелуй?
– Только не сегодня, – взмолился Вова. – Я хочу курить.
Он поджег сигарету и выпустил в окно облако дыма.
– Ты должна понять, Кристи, что ты – это ты, а другие – это другие, – продолжал он во время перекура. – Ты не должна сравнивать себя с обыкновенными людьми.
– Потому что я калека?
– Калека или спортсменка, неважно. Если б я сравнивал себя с Ален Делоном, я б уже давно ушел из театра. Любой человек должен быть самим собой.
– С Ален Де... что?
– Есть на земле актеры, по сравнению с которыми я не то чтобы калека – я невидимый клоп. Один съемочный день кинозвезды стоит столько, сколько мне не заработать в своем паршивом театре за триста лет. Сравни я себя с Делоном, Бруском или де Ниро, мне останется только слить воду. Если б я не жил свою собственную жизнь, а глазел по сторонам, меня бы просто не было на свете.
– Ты бы стал как легенда.
– Это вряд ли.
– Ты же Гамлет.
– Кристи, я не настолько Гамлет, чтобы стать легендой.
– Я тоже, – вздохнула Кристина. – Не настолько русалка, чтобы... Что ты знаешь о русалке?
– Знаю, что она по уши втрескаться в одного дебила.
– Почему в дебила? – засмеялась Кристина.
– А ей было наплевать. Ей нужен был принц, на простых парней она даже не смотрела. А принц оказался дебилом. Что поделаешь? Не искать же другого принца. Время идет, ей пора было замуж. Колдунья поменяла ее хвост на ноги, но взамен забрала голос, у русалки был красивый голос. Ходить на ногах она как следует не умела – каждый шаг был для нее пыткой, словно наступаешь на острые лезвия. Когда она вышла на берег, ее походке все завидовали. Никто не знал, откуда она свалилась, без роду, без племени, никто не знал, почему она молчит, почему не ходит, а как будто парит над землей, как будто танцует, никто не знал, как ей больно. А она ходила за этим принцем и ходила. Не жаловалась, не плакала. Только любила и терпела.
– А принц? – прошептала Кристина.
– Она его однажды спасла. У принца были какие-то проблемы на море, его корабль утонул, она его вытащила на берег, откачала, все такое… Но он ее не запомнил. Потом он постоянно ищет свой мираж, ту девушку, которая его спасла, а русалка везде его сопровождает, ну, она как подружка или собачка: ходит за ним, как привязанная, молчит и терпит... В конце концов, они вместе находят принцессу, в которой принц узнает свою спасительницу. Принц и принцесса женятся, русалка не может этого пережить и бросается в море.
– Утонула?
– У Андерсена она превратилась в дух добра, взлетела куда-то под небо, в общем, ей стало лучше. Кроме Андерсена в эту тему никто как следует не углублялся.
– Они занимались сексом?
– Интересный вопрос…
Интересный вопрос повис в воздухе, поскольку в квартире раздался дверной звонок.
– Мама?! – Вова дрогнул.
Кристина пожала плечами и потянулась к костылям.
– Сиди, я открою. – Вова неуверенно направился в прихожую.
Он открыл замок. В дверь ворвался Гарик – двенадцатилетний пацан в грязной футболке и удивительно чистых шортах. Он сразу протянул Вове чумазую руку и азартно расхохотался:
– Здорово! Га-га-га! Ты уже тут?
– Здорово. Ты откуда?
– С дачи. Лёля привез. Мать велела. Где сеструха?
– В своей комнате.
– Что так дымящей шмонит?
– Сильно?
– Нормально. Мазер учует.
– Я накурил, – сознался Вова.
– Можно на тебя валить?
– Вали.
– Дай тогда сигарету.
– Тебе не рано?
– Ну, дай, Вовчик!
– Ирина Михайловна с меня шкуру снимет.
– Не ссы, она и так с тебя всё снимет.
– Ну ладно, – сдался Вова, вынув пачку сигарет. – Бери, только не говори матери.
– Я что, стукач, по-твоему? – Закинув трофейную сигарету за ворот грязной футболки, Гарик двинул к сестре: – Здорово, Кристюха!
– Привет, – тихо ответила та.
– О, бляха-муха! – Брат обошел испуганную девчонку по кругу, присел возле нелепых ортопедов и по-хозяйски постучал по правому башмаку костяшками пальцев. – А это что такое? Горнолыжный слалом? Скоростной спуск? Га-га! – Хохотнув, Гарик резко перешел на сочувствие: – Ну, сеструха! Ну, блин! – Его неугомонный взгляд остановился на костылях: – Твои?
– Мои, – кивнула Кристина.
– Я заценю? – братец овладел клюшками. – Я сейчас.
С энтузиазмом оседлав сестренкины подпорки, Гарик, как заведенный, стал носиться по квартире, подпрыгивая то на одной ноге, то на другой, выкрикивая, черт знает что, и наводя суматоху выше потолка. Сильно обалдевшая Кристина забыла про Вову. Вова забыл, зачем здесь находится. В конце концов, он решил, было, откланяться, оставив брата и сестру на попечении друг друга, но тут влетел Гарик. Его стремительности можно было позавидовать, братец прыгал с удовольствием годовалого пса.
– Эй! – заговорил Вова. – Что-то ты много шума развел. Не проголодался с дороги? Сходи, поешь.
– Сейчас, – согласился Гарик. – А вы не хотите?
– Я нет.
– И я нет, – присоединилась Кристина. – Уже достало: все ешь и ешь.
– Как хотите, – Присев на корточки, Гарик весело заглянул Кристине в глаза: – Помнишь меня, Кристюха?
Та неуверенно кивнула.
– Га-га-га! А то как тогда, в больнице, га-га-га! Я прихожу такой, мазер мне: сеструха ни хера не помнит, не парь ее, типа, га-га-га-га… – Любопытство, с которым пацан смотрел на девчонку, равнялось любопытству посетителя Кунсткамеры.
– Она так и сказала, – переспросил Вова, – ни хера?
– А ты самый умный? – огрызнулся Гарик. Поковыряв пальцем в носу, он вернулся к костылям: – Те чо, нормально на них?
– Да так, ничо. – Кристина пожала плечами.
– Зимой она вообще пластом лежала, – сообщил он Володе.
– Если все нормально, зачем меня приперли горшок за тобой таскать?
– Какой горшок? – не поняла Кристина.
Вова неожиданно отвесил Гарику подзатыльник:
– Эй, иди ужинать, а?!!
– Иду, – смирился пацан.
– Какай горшок? – Кристина совсем потерялась.
– Это он пошутил, – пояснил Вова.
– Зачем ты его ударил?
– Я не шучу. – Понимая, что схлопотал заслуженно, Гарик не обиделся и, наконец, отправился перекусить. – Думаете, все каникулы буду здесь торчать? Нашли дурака!
Не прошло и пяти секунд, как на кухне загремели, кажется, все тарелки и кастрюли одновременно: брат готовил ужин.
– Веселый, – сказала Кристина.
– Ненормально веселый. Этого мальчика можно немножко так… – Вова красноречиво отмахнулся. – Не то башка станет треугольником. И то, что он болтает, Кристи, запоминать, ну, совсем не обязательно.
Володя взял с кресла куртку.
– Ты куда? – Кристина побледнела.
– Пора двигать.
– Я тебя когда-нибудь увижу?
– Созвонимся.
– Правда, созвонимся?
– А как же, Кристи? За мной офигенный поцелуй.
– Да, да, да.
– Шопена оставить?
– Оставь. Суппер! Шопен, музыка. Я тащусь.
– Ну, пока?
– Пока.
Услыхав, что дверь за, Володей закрылась, Гарик вернулся к бледной сестре. Брат жевал, у него в руке был корявый бутерброд. Оставалось загадкой, как можно перевернуть верх дном всю посуду, чтобы на выходе получить один-единственный бутерброд?
– Вовчик ушел? – спросил Гарик.
– Ушел, – кивнула Кристина.
– Плакать будешь?
– Я не умею.
– Да ну, врать-то! Я что, не видел, как ты ревешь?
– Это раньше. А теперь я ни хера не умею.
Брат насторожился. Сеструха с каждой секундой холодела и холодела. Не температурой тела, а как-то вообще, от макушки, до горнолыжных ортопедов.
– Кристюха, бляха-муха! – встрепенулся Гарик. – Ты только не умирай! Вовчик уходит – Вовчик приходит, слышь!
– А?
– Не умирай, тебе говорят!
– Я живая.
– А чего такая стала?
– Какая?
– Задолбаная.
– Задолбало. – Кристина посмотрела на брата. – Не больно он тебе двинул?
– Толстый-то? Урод! Я ему когда-нибудь навешаю!– Гарик отвлекся от сестры, и прислушался. – А что за кислятину мы крутим?
– Шопен, музыка.
– Как на похоронах, блин. Толстый притащил?
– Почему толстый?
– Откуда я знаю, почему он толстый? Жрет много. Давай, реальную тему заслушаем? Умереть же можно! – Крайне недовольный Шопеном, Гарик отыскал, нужный диск: – Во!
Громкость увеличилась втрое. По мозгам впарил сверхит «Ты моя женщина, я твой мужчина» BAD BOYS BLUE. Подергавшись в центре комнаты, братец запрыгнул на подлокотник кресла к шокированной сестре:
– Клёво?!
Она испуганно кивнула.
– Я же говорю! Прам-па-па! Прам-па-па!
Клёвая тема быстренько выбила Кристину из замороженного состояния, ее глаза заблестели, руки стали отбивать ритм, все такое... Дослушав шлягер до конца, Гарик убавил громкость:
– Протащило?
– Классно, – согласилась Кристина. – Атас просто.
Гарик по-братски стукнут по ее плечу пультом от музыкального центра:
– Больше не умирай.
– Ладно. Слушай, а ты прямо с дачи?
– Ага.
– Там классно?
– Зашибись. Фазенда, блин, море, залив, ягоды. Лежишь, расслабон.
– Море?
– Море.
– Русалок видел?
Гарик хохотнул, рассыпав несколько бутербродных крошек:
– Каких русалок? Где ты их увидишь, если их не бывает? Прикольно с тобой!
– А в легенде?
Гарик огорошено уставился на сестру:
– Кристюха, не заморачивай!
– О'кей. А ты хорошо плаваешь?
– Нормально.
– Я бы тоже хотела. Как русалка. Научишь меня?
– Ты научись сначала ходить без этих фиговин. – Гарик пнул носком костыль. – А потом все остальное.
– По-моему, плавать легче, чем ходить. По крайней мере, таким, как я.
– Хочешь откусить? – брат предложил Кристине остаток бутерброда.
– Давай.
– Можешь доедать.
– Ну, так научишь?
– О, блин, сеструха! Плавать, что ли?!
– Ага.
– Иди, вон, в ванную, учись! Набрать воды?
– В ванной не прикольно, – заклинило Кристину. – Хочу на дачу. В море.
– Один хрен, тебя мазер не отпустит. Чего страдать-то?
– Почему не отпустит?
– К тебе завтра врач придет?
– Придет.
– Ну, и где ты завтра должна сидеть? Здесь или в море?
– Здесь.
– Расслабься и сиди. Придет врач, будешь лечиться.
Кристина, вроде, расслабилась, с полминуты тихо доедала бутерброд. А потом вдруг опять:
– Гарик, я хочу на дачу. К морю.
– Бляха-муха! Да там туалет без горшка, что тебе там делать? Не знаю, сколько можно, запарила уже!
* * *
Серое платье, собранные на затылке волосы, недоуменные глаза, голубые цветы, всплывшие из бездны, скрип вонючих ортопедов, глухой стук костылей по обе стороны реальности, мелкая дрожь, призрак сострадания, – всё это последовало за Вовой по пятам, едва он сбежал из дома на Гагаринской.
"Ей же всего шестнадцать! – думал он. – В шестнадцать лет – инвалид! За что? Что она в свои шестнадцать успела натворить? И при чем здесь я? Что нам делать вместе? Куда плыть? Заняться сексом на обозрении папы, мамы и братца? Может, прямо в театре? Продавать входные билеты: "Эротические игры с русалкой. Вход по специальным приглашениям...” О, Господи…"
Вове запала в сердце одна сцена из безоблачного детства, когда его, кажется, ничего, кроме божьих коровок, жуков и других эльфообразных козявок, не интересовало. В ту пору ему было лет пять-шесть, он ходил в детский сад, был пай-мальчиком. Днем детсадовскою группу выводили в ближайший парк культуры и отдыха, и Вова с детишками играли в пятнашки и в прятки. Как-то раз детвора разыграла партию в прятки. Неподалеку, на нескольких деревянных скамейках, стайками сидели местные старухи, – типичная провинциальная идиллия... Разгар игры. Гогот, шум, гам. По общей команде Вова забежал за дубок и спрятался. Пока он там стоял, из группировки болтающих на жердочках пенсионерок неожиданно выделилась девчонка, лет пяти-шести, ровесница детсадовцев. Вова стоит за деревом и не может понять, что там происходит: девчонка долго и трудно поднимается со скамейки, вставляет под мышки костыли и с абсолютно счастливым выражением лица ковыляет к шумной детворе. Вероятно, пытаясь ее образумить, старушки что-то кричат вдогонку, зовут обратно, но та, не обращая внимания, идет себе дальше... И наконец, доходит. Детвора продолжает азартно и увлекательно играть – до калеки на костылях никому нет дела. Девка нелепо стоит в центре событий, ей страх как охота хотя бы в чем-то поучаствовать, а кукиш: мимо нее пролетают, как мимо деревьев, кустов и фонарных столбов. Она продолжает стоять, улыбаться и ждать. Ждать своего часа. Хоть смехом смейся, хоть слезами плачь... Спасая идиотскую ситуацию, одна из бабок оторвалась от компании, догнала девчушку и, слегка побранив, указала на место. Старухе было стыдно: не по мерке прыткое дитя едва не сорвало игру детского коллектива. Бедное дитя поковыляло обратно. Как только она добралась до скамейки, бабка отняла у нее костыли и поставила их за урну, чтобы ребенок не смог дотянуться. Детсадовцы еще долго носились по парку, и все это время Вова наблюдал, как девчонка пытается достать свои костыли: и так попробует, и этак, но у нее ни фига не получалось. Сердце Вовы захлебнулось в крови, его ноги чуть шевелились, но в остальном он полностью выполнил негласные правила реальности: не подходить, не заговаривать, не замечть ровесницу-калеку, захотевшую вдруг с тобой поиграть. Ее не существует, подобно тому как не существует русалок, ангелов и воздушных замков. Бабка преспокойно щелкала с подружками языком, коллективные прятки феерически продолжались, а девчонка все тянулась и тянулась к этой урне, за которой стояла пара несчастных палок, – и ни туда без них, ни сюда...
Ничего бы не было в той истории необычного, достойного запоминания (наверняка, для детей, исключая, разве что, до дури сердобольного Вову Евпатьева, вовсе не было никакой истории), если б пай-мальчик, увлекавшийся сугубо малыми козявками с крылышками, не напоролся на узкую, как лезвие бритвы, грань реальности (на весьма похожей грани балансировала танцующая русалочка Андерсена): те, кому больше всего нужна любовь, дружба, да хотя бы внимание, капля интереса в море боли, получают в лицо чем-то совершенно обратным: просят хлеба – в них – камнем, ждут доброго слова, а от них целомудренно воротят даже случайные взгляды. Ибо... "Что скажут? Как мы будем играть? Чтобы все на нас пялились и тыкали пальцем? Как нам вместе? Продавать входные билеты?"
Перепуганные глаза, виноватая улыбка, ортопеды, распятие из костылей... – привет вам, привет, атрибуты сострадания! Сегодня вы вырядились в иную декорацию, но от этого ни на грамм не легче. Сегодня вы требуете аргументов, а аргументов по-прежнему нет.
«Всё имеет пределы, – сказал один святой. – Только милосердие Господне не имеет пределов».
«Милосердие!! Реклама, благотворительность, гуманитарные консервы... Хоть кто-нибудь здесь знает запах милосердия?!
"Вот вам миллион, купите инвалидам их чертовы коляски, и до свиданья".
Миллион как вершина милосердия. А чего еще? Посадил урода в коляску, дал в зубы консервы, и все довольны, материально обеспечены, социально адаптированы, сыты. И так на каждом углу: благотворительность-благотворительность, духовность-духовность, милосердие-милосердие! – задрочили. А попроси первого попавшегося столпа телевизионной благотворительности вывести инвалидку в театр, на люди – "Я?! Вы серьезно?! Ха-ха-ха! Нет, вы смеетесь! Вот вам еще миллион, золотой мой, добрый, и проваливайте с богом. Тоже мне, в театр! Хе-хе! Я ж не Ставрогин, чтобы прикалываться, я взрослый человек".
«Все имеет пределы… Только милосердие не имеет пределов». Пока, оно не разорвало тебя на части.
* * *
На следующий день Кристина познакомилась с массажистом. Она опять оказалась дома одна: Гарик сбежал сразу, как родители уехали на работу. Очарованно оглядев доктора с ног до головы, девушка мило улыбнулась:
– Лев Алексеевич?
– К, вашим услугам, – кивнул доктор.
– Я Кристина.
