Текст книги "Русалочка (СИ)"
Автор книги: Айдар Павлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)
Присмотрев в Кристине человеческую душу, русалочка уже становилась ее полноправной частью, равно как Кристина, наглотавшись сказок, где-то в глубине превращалась в легендарную морскую деву, – кто из них более поусердствовал, один Господь ведает, но, вот, процесс пошел, и рано или поздно ему надлежало выплеснуться из глубин подсознания в реальность с той же закономерностью, с какой созревшая девушка восемнадцати лет выходит замуж, а русалочка в пятнадцать всплывает с глубины океана.
Ирина Михайловна, конечно, не надеялась, что Вова мгновенно оставит Кристину в покое. Она чувствовала, что предстоит довольно неприятная битва но, главное, не была уверена в ее окончательном итоге. Матери казалось, что девочка не способна отличить сказочного принца от реального прохиндея, который его играет, и стоит у ребенка отнять любимую игрушку по имени «датский принц Гамлет», ситуация вообще потеряет контроль и привлекательность: ребенок превратится в олицетворение протеста: такого тихого, незаметного и даже светлого протеста, с которым бороться гораздо проблематичнее, чем с протестом громким, вызывающим, нахальным. Ирина Михайловна уже имела опыт войны с Кристиной, результат был не в ее пользу, поэтому она боялась вот так сразу поставить Гамлета вне закона и качать свои права.
То, что Вова однажды будет поставлен на Гагаринской улице вне закона, для матери Кристины было вопросом времени. Если посмотреть на Вову с точки зрения перспективы в денежном эквиваленте, то он олицетворял собой абсолютный ноль. Это была не то чтобы невыгодная партия для новой русской дочери, это был натуральный дебилизм: какой-то вшивенький паяц ошивается возле лакомного куска несовершеннолетнего возраста.
Александр Николаевич не был столь категорично настроен против Вовы. Так казалось Кристине. По природе у папы было гораздо больше общего с Вовой, чем с мамой. Оба были бездельниками, эстетами, болтунами. Оба ошивались возле лакомного куска, не испытывая угрызений совести. Кристина решила, что отец должен хотя бы нелегально поддержать ее роман с Гамлетом.
– Папа, ты хотел бы, чтобы я жила с Володей? – спросила она.
С трудом подавив изумление, Александр Николаевич ответил:
– Радость моя... Я... Я должен подумать. – Александр Николаевич неестественно улыбнулся и посмотрел в лицо очумевшей девочке широко открытыми глазами (он всегда носил очки с затемненными стеклами, поэтому мог преспокойно, глядя в лицо кому угодно, говорить что угодно, – его собственные глаза были надежно защищены коричневой дымкой на окулярах). – Дай мне время, я обязательно... подумаю.
Кристине в голову не пришло, что думать всё равно придется матери.
Спустя пару часов по дороге на работу родители всерьез обсуждали перспективу совместной жизни несовершеннолетнего ребенка с бездельником Вовой. Повернув к жене каменное лицо, Александр Николаевич сообщил:
– Знаешь, что мне заявила Кристина?
– Чего еще? – насторожилась Ирина Михайловна (когда она видела на лице мужа эту каменную маску за дымкой очков, ее нервы натягивались: сейчас прольется чья-то грязь...)
– Хочу ли я, чтобы этот шкодарь с ней спал?
– Еще чего! – обалдела мать.
Папа натянуто засмеялся:
– Вот и я говорю... Похоже, у них все на мази.
– Ты с ума сошел?!
– Ира, я такие вещи в два счета просекаю. С этим надо кончать. Тридцатилетнее мудило спит с нашим ребенком, а мы делаем вид, что...
– Саша! – Ирине Михайловне хватило. Материнское сердце обливалось кровью.
– Я позвоню Лёле, пусть тряхнет его как следует.
– Не надо. Я сама с ним поговорю. И сделаю это прямо сейчас. – Решила Ирина Михайловна. – Ты представляешь, где его театр?
– Догадываюсь.
Александр Николаевич круто развернул машину, сменив курс с Васильевского острова на Петроградку, важно прикурил и громко щелкнул крышкой зажигалки, его губы, плавно переходившие в острую бородку Мефистофеля, сложились в зловещую гримасу, не предвещавшую шкодарю ничего хорошего. «Вольво» мчалось в направлении театра «Эхо».
Отец Кристины имел талант неформального лидера. Он становился “черным кардиналом” любой компании, особенно если компания замышляла что-то экстраординарное и бесполезное. Александр Николаевич по памяти цитировал О’Генри, знал сотни анекдотов и ходячих скабрезностей, имел достаточно обаяния, чтобы произвести впечатление, денег, чтобы стильно одеваться, и вкуса, чтобы украшать шею яркими декоративными платками, заправляя их под воротник толстой рубашки. Среди многочисленных функций, которые он выполнял при жене, была функция ее водителя (Ирина Михайловна могла самостоятельно летать по шоссе на ракетообразных ста девяносто, не пропуская вперед ни одного бандита, однако предпочитала, чтобы за рулем находился мужчина).
Театр «Эхо» нашелся быстро – на Каменноостровском проспекте, рядом с телевидением. Родители Кристины угодили на репетицию. Небольшой зал был практически пуст. Соорентировавшись, Ирина Михайловна оставила мужа в машине, королевской поступью вошла в театр, словно в свой магазин, и направилась к сцене. Вова находился в окружении Офелии, Лаэрта и главного режиссера. На нем был костюм Гамлета, так что гадать, кто есть кто, гостье не пришлось.
– А я, – произносил Гамлет, -
Тупой и вялодушный дурень, мямлю,
Как ротозей, свою заклавший клятву,
И ничего сказать не в силах, даже
За короля, чья жизнь и достоянье
Так гнусно сгублены.
Подойдя к сцене, Ирина Михайловна уставилась на датского принца неподвижным взглядом.
– Или я трус? – продолжал Гамлет. -
Кто скажет мне: подлец? Пробьет башку?
Клок вырвет бороды, швырнет в лицо?
Потянет за нос? Ложь забьет мне в глотку?
Вова направил ответный взгляд на бесцеремонную даму:
– Быть может вы?! –
Ей богу, я снесу, ведь у меня
И печень голубиная – нет желчи,
Чтоб огорчаться злом…
Дождавшись окончания монолога, загадочная дама заоплодировала.
– Прошу прощения, – вмешался режиссер. – С кем имеем честь…
– О, это совсем не честь, – ответила Ирина Михайловна, небрежно отмахнувшись от режиссера. – Вова, приготовься к очень неприятному разговору.
– Прямо здесь?! – ошалел Вова.
– Если хочешь, пойдем выйдем.
– Хочу. Хочу выйти. – Вова спрыгнул со сцены. – Простите нас, мы на пять минут.
– Хорошо, перекур, – согласился режиссер.
Они дошли до гримерной комнаты и остановились в коридоре.
– Я говорила тебе, сколько лет Кристине? – Крылья носа Ирины Михайловны приподнялись, как у хищницы.
– Говорили, – ответил Вова.
– А сколько лет тебе?
– Много.
– Вы спите вместе?
Вова глупо пожал плечами.
– Ты не знаешь, спите вы вместе или нет? – наехала мать.
– Знаю, – кивнул Вова.
– Ты считаешь, это в порядке вещей?
– Я ничего не считаю.
– А я считаю. – Пальцы Ирины Михайловны разомкнулись, указательный ноготь забарабанил по груди датского принца: – Теперь я хочу, чтоб и ты подсчитал: ты уже попадаешь под сто тридцать четвертую статью уголовного кодекса.
Володя поднял пришибленный взгляд. Нет, он не подозревал, что «попадает».
– Ты попал, – продолжала Ирина Михайловна. – Ты вступил в половую связь с лицом, не достигшим шестнадцатилетнего возраста. Знаешь, чем это пахнет?
– Нет.
– До четырех лет. – Мамаша показала ему веер из четырех пальцев. – Я это говорю тебе как юрист, а не как мать.
Надо отдать должное, она объяснялась хладнокровно и отстранено, и если б не крылья носа, грозно взлетавшие в начале каждого заявления, мы бы с трудом догадались, на чьей она стороне.
– Что четырех лет? – Володя впал в режим торможения.
– Я посадить тебя могу, придурок! Или ты влетишь у меня на десять тысяч баксов. У тебя есть десять тонн?!
– Нет, десяти тонн у меня нет, сажайте.
Вопрос вдруг показался Вове решенным и закрытым. Выдержав паузу инквизитора, Ирина Михайловна ухмыльнулась:
– А теперь я скажу тебе, как мать. Я не буду тебя сажать, не буду трясти. Меня ты больше вообще не увидишь, Гамлет. Знаешь, что тебе светит? Если только пойдут слухи, что ты опять дуришь девочке голову, я поговорю с ребятами из службы безопасности. Поверь мне, Вовик, я пока никого не обманывала, эти ребята умеют так убеждать, что тебя после них ни один театр не возьмет.
Выпустив пар, Ирина Михайловна торжественно замолчала. Вова смутно сознавал детали неприятного разговора. Общий смысл понял: это всё, конец, исчезни, – но вот, что требуется от него в данную минуту – темный лес.
– Это все? – спросил он после паузы.
– Значит так, я о тебе больше ничего не слышу. Я тебя не знаю. Я тебя не вижу. С Кристиной – то же самое. Ты о ней забыл.
– Ладно, – кивнул Вова. – Не волнуйтесь. Все будет хорошо.
Ирина Михайловна круто развернулась и вышла в открытую дверь, оставив Гамлета оцепеневшим подобно статуе.
– Ирина Михайловна! – крикнул Вова, очнувшись.
– Я все сказала, – отрезала мать из темноты.
– Куда вы пошли? – Вова бросился следом. – Там подвал, осторожно! Идите обратно, я вас провожу.
– Меня провожать не надо. – Ирина Михайловна вернулась из подвала. – Скажи куда идти, я как-нибудь справлюсь.
– Туда. – Вова показал на нужную дверь.
Мать Кристины, наконец, вышла, куда надо.
Вова прижался к стене и застонал.
– Круто – услышал он сбоку.
К нему подошла Офелия, в ее руке дымила сигарета:
– Кто это был, Вольдемар?
– Саша, не надо, – попросил Вова.
– Вам плохо, принц?
– Мне офигенно, никогда мне не было так хорошо, – проскулил Гамлет, возведя взор к потолку.
– Будешь курить?
– Я бросил.
– Когда это?
– Вчера.
– На, покури, не мучь себя. Никогда нельзя резко бросать.
Офелия покровительственно улыбнулась, отдала Гамлету дымившую сигарету, сняла парик и с облегчением взбила огненно-рыжие волосы:
– Голова трещит от этого гандона. А что вдруг бросил?
Вова глубоко затянулся и пожал плечами:
– Одышка. Не хочу сдохнуть, поднимаясь по лестнице.
– А как хочешь?
– Красиво, – ответил Вова, пожирая облака табачного дыма. – Ярко, быстро, в лучах рампы. Курение – медленная смерть. А я хочу быстро.
– А я не тороплюсь. Ну что, полегче стало? «Сколько ни старайся, а грешного духа из нас не выкурить», да? Что она от тебя хотела?
– Ты что, не слышала?
– Только в самом конце. Кого ты должен забыть?
– Я познакомился с русалкой, а это ее мать.
– Ого! Не слабо. Дай затянусь, – попросила Саша.
– Это твоя последняя сигарета?
– Нет. Просто хочу покурить с тобой одну сигарету. Мы что, не можем выкурить одну сигарету?
Офелия курила мощными затяжками, как курят водители-дальнобойщики. Ее прически менялись каждый месяц, но всегда оставались короткими и яркими, как у куклы. Губы Саши поджимались в постоянной усмешке, адресованной всему миру, без которой, ее хищное личико могло бы показаться злым и агрессивным. Наконец, эту Офелию-модерн украшал очень соразмерный, аппетитный нос, благолепие которого несколько сглаживало отпечатанную на лице трагедию эмансипированной девственницы рубежа столетий. Ее Офелия дала б прикурить Микки Рурку, что там закомплексованный Гамлет! От невинного ангела эпохи возрождения сохранился лишь авторский текст, в остальном это были антиподы: Саша и Офелия. Там, где у Шекспира культивируется «податливый женский воск», актриса облекалась в непробиваемые доспехи. Но поскольку деградация образа соответствовала бандитской эпохе 90-х, слышавшей о настоящем театре лишь по воспоминаниям стариков (а кого они особо интересуют?), зрители полагали, что все так и должно происходить, текст с ней не спорил, режиссер не возражал, Гамлет был согласен.
Саша попала в театр Ситникова сразу после института, проработала один сезон, и осенью-зимой бывали отдельные моменты, когда Вова спрашивал себя: не скоротать ли с Сашкой вечерок? Временами девушка с необычайно яркими волосами вызывала у него какой-то невнятный интерес. Но эти постоянные наезды с ее стороны, пусть даже облеченные в форму идиотских шуток… Саша, к примеру, могла ни с того, ни с сего отмочить: любит ли ее Вольдемар? женится ли он на ней? хочет ли он ее, в конце-то концов? красивая ли она? Подобные наезды раз за разом подавляли едва теплившийся половой интерес Вольдемара к своей подруге по сцене.
– Почему не можем? – Вова вернул Саше сигарету. – Мы легко можем выкурить одну сигарету… Потом еще одну… Потом можем выпить бутылочку пива, потом еще одну, и еще… Как получится. Что сегодня делаешь?
– Я не буду с тобой напиваться, не уговаривай.
– Что именно тебе не нравится: со мной или напиваться?
Саша со смехом съездила по спине Вовы париком Офелии:
– Ты хам, понял?
– А вы порядочная девушка?
– Милорд!
– И так хороши собой?
– Что разумеет ваша милость?!
– То, что если вы порядочная и хороши собой, вашей порядочности нечего делать с вашей красотой.
– Разве для красоты не лучшая спутница порядочность?
– Скорее красота стащит порядочность в омут, нежели порядочность удержит красоту в границах приличия. Прежде я считал это парадоксом, а теперь вижу, что таковы правила… Я любил вас когда-то. Вы это еще помните?
– Действительно, принц, мне верилось.
– А не стоило верить. Сколько не прививай нам добродетели, грешного духа из нас не выкурить. Я не любил вас.
– Тем больнее я обманулась.
– Шла бы в монастырь. К чему плодить неудачников? Посмотри на меня: вроде бы, неплохой человек, а если копнуть, столько всякой дряни всплывет, что уж лучше бы мать не рожала меня. В моем распоряжении больше грехов, чем мозгов, чтобы их обмозговать. Какого дьявола люди вроде меня толкутся меж небом и землей?
– Вова, Александра! – появился режиссер. – Почему я вас должен ловить по коридорам? Вы не могли бы продолжить дискуссию на сцене?
Вечером Офелия привела пьяного Гамлета к себе домой в аккуратную, уютную комнату в коммуналке. Свет не включали, белой ночью все прекрасно видно; Вова без проблем мог разглядеть все особенности тела Офелии, когда подруга по сцене стала раздеваться. Бедный принц! В его сердце обвивала русалочка, а глаза разглядывали коллегу по работе.
– Где моя сумка? – спросила Саша полушепотом.
Нелепо пряча сумочку Саши за спиной, Володя покачивался в центре комнаты, пытаясь шутить:
– Я ее выбросил.
– Давай, давай, – поторопила подруга. – Ты в дупло пьяный!
Чтобы овладеть сумочкой, Саша обхватила парня руками, и оба с шумом повалились на пол. Подниматься не торопились. Нацеловались до одурения.
– Ты находишь мой поцелуй восхитительным? – спросил Вова.
– Это что-то! – Саша встала на ноги. – Схожу в ванную.
– Ты красива, порядочна... – мямлил Вова, развалившись на паркете. – Если ты еще сходишь в ванную, станешь вообще чистенькой, гладенькой. Станешь, как ангел. Тут бывали ангелы?
– Естественно. – Саша разделась до нижнего белья. – Я красивая?
– Да, да, да.
– А грудь? – она сняла лифчик.
– Грудь ангела!
– Издеваешься? Где ты видел у ангела грудь?
– На картине. Вот такую большую сочную грудь, больше чем у тебя.
– Встань с пола, не расслабляйся.
– А! – Он махнул рукой.
– Как хочешь. – Захватив полотенце, Саша скрылась за дверью.
Гамлет перевел себя в сидячее положение, огляделся. Таинственный полумрак неведомой комнаты.
"Что я здесь делаю?"
– Офелия! – позвал он, перекатившись на корточки. – Офелия!!
– Давай, потише! – ответил голос из полумрака.
– О! – Вова сидел на полу в центре комнаты и глупо таращился на стену.
– Святители небесные, спасите! – выдержав паузу, воззвал он:
– Благой ли дух ты или ангел зла,
Дыханье рая, ада ль дуновенье,
К вреду иль пользе помыслы твои?
Я озадачен так твоим явленьем,
Что требую ответа! -
Он на корточках подобрался к стене, из-за которой доносился гневный голос:
– Отзовись
На эти имена: отец мой, Гамлет,
Король, властитель датский, отвечай!
– Три часа ночи, епрст! – Раскатистым громом ответил с того света призрак: – Ты заткнешь рот или нет?!
– Отчего ж гробница,
Где мы в покое видели твой прах,
Разжала с силой челюсти из камня,
Чтоб выбросить тебя? – спросил Вова.
– Когда я встану, тебе плохо будет, дурище! – предупредил голос.
– Ну вот! Чего бояться?
Я жизнь свою в булавку не ценю.
А чем ты для души моей опасен,
Когда она бессмертна как и ты?! – прокричал в ответ Вова.
– Я предупредил! – долетело из преисподней. – Выйди в коридор, я тебе объясню!!
Кто знает, чем бы все обернулось, не появись в сей драматичный момент Саша:
– Ты разбудил соседей? – тревожно прошептала она.
– Ш-ш-ш! – Володя таинственно поднес к губам палец и неловко оторвал зад от половиц:
– Он снова манит. Подойду поближе!
– Ты дурак?! Ты видел моего соседа?!
– Подойду поближе, – упрямо повторил он.
– Никуда ты не пойдешь. Сиди здесь, я сама.
Собеседник Вовы работал вышибалой в пляжном кабаке. Весил призрак сто десять килограмм, имел жену и двухлетнего малыша. Его семья хотела спать, поэтому, вышиби он Володю из дома, моральное право и весовой перевес были бы на его стороне. Благо, до этого не дошло. Саша успокоила соседа.
– Вов, говори шепотом, – попросила она, вернувшись. – Чего разорался? У них ребенок.
– О'кей.
– Мне с ними жить.
Охая и чертыхаясь, Вова заполз на кровать:
– Все кончено, Гораций! – шепотом объявил он. – Простимся, королева, бог с тобой!
Саша накрыла его своим телом. Ее руки ловко приспустили джинсы, которые он, оказывается, до сих пор не снял. Долгие, добросовестные объятия Офелии привели к полной капитуляции принца. Отдадим должное, Вова старался, и тем не менее. Борьба Саши за взаимность результатом не увенчалась.
– Ты не хочешь? – сдалась она.
– Я?! – Вместо того чтобы согласиться, Вова бездарно засуетился: – Я сейчас. Иди сюда! Сейчас...
Продолжили. Однако невозможно продолжать невозможное. Намучившись, друзья по сцене, мужчина и женщина, отвалили по обе стороны кровати ни с чем. Володя резко протрезвел, стал понимать, сознавать, оценивать. Оценки были низкими.
– Давай спать, – предложила Саша.
– А любовь?
– Спи, я же вижу, что не хочешь, – ответила Саша в подушку. В ее голосе прозвучала нота трагедии.
Володе сделалось совестно. Он уселся, подобрав под себя ноги. Из головы проворно выветривался хмель. Уютную комнату продолжал освещать ровный матовый свет. Сашка-Офелия отвернулась, делая вид, что спит.
– И продолжайте делать, что хотите, – прошептал Гамлет:
– Ложитесь ночью с королем в постель
И в благодарность за его лобзанья,
Которыми он будет вас душить,
В приливе откровенности сознайтесь,
Что Гамлет вовсе не сошел с ума,
А притворяется с какой-то целью…
Тем временем жизнь водоплавающих шла своим чередом. На обратной стороне реальности, в затерянной впадине Тихого океана, старуха-колдунья расцарапала себе грудь, и в медный жбан, размером с небольшой колокол, влилась последняя составляющая волшебного коктейля – кровь ведьмы. Почуяв новую дозу, дремавшая жижа вздрогнула, зарычала, забулькала, словно в жбане пытались сварить самого черта. Вооружившись клюкой, старуха мастерски перемешала отвар, приговаривая под нос заклинания, смысл коих один бес разумеет, и страшный плод ее полузабытого кулинарного искусства начал успокаиваться на глазах затаившейся русалочки.
На девчонке не было лица. И страшно, и жутко. Да как воняло! От сатанинской кухни, которую они развели, смердило за десятки километров. Под водой! Одна мысль, что это придется выпить, могла кого угодно лишить рассудка.
По правую руку от колдуньи покоился монолитный камень, святая святых волшебной впадины, немой свидетель подводных чудес. Он помнил всех местных волшебниц от сотворения мира, его цвет и форма на человеческом языке непередаваемы, его роль в рождении чуда столь же загадочна, сколь несомненна. Он не царапал себе грудь, не говорил ни заговоров, ни заклинаний, тем не менее никто не решался подступиться к подводным метаморфозам без участия старого магического камня.
Он помнил колдунью еще в пору, когда она была молоденькой и бешено красивой. Золотые времена! В членах волшебницы жила упругая сила, в глазах пылал демонический огонь, а в душе таилась такая неистовая вера в успех предприятия, что – видят боги – воплощенные ею сложнейшие метаморфозы выглядели этакой детской забавой, игрой, словно фокус перевоплощения (а этот забавный фокус состоит из таких обязательных штуковин, как смерть и воскрешение) есть событие элементарное, что-то вроде обеда, сна и пробуждения.
Поскольку аренда недостижимой точки планеты ничего не стоит, зарабатывала колдунья в наилучшие времена немерено. Мы вряд ли поймем ее меркантильные пристрастия: улов волшебницы составляли не доллары, вода или земля с их движимостью и недвижимостью (ей вполне хватало двух квадратных метров возле заросшего камня), не самцы и побрякушки... Колдунье приносили в жертву бесценную утварь: голоса, сердца и души.
Ушли золотые времена. Теперь члены волшебницы приходили в движение со скрипом, подобно часовне Атлантиды, мышцы не играли силой, огонь в глазах едва теплился, а вера в конечный продукт довольно простого перевоплощения русалки в человека в любую минуту грозила рухнуть в бездну отчаяния. Она даже ничего не попросила у русалочки в обмен за свой труд, – что надо старухе?
Колдунья взглянула на перепуганное дитя: русалочка не могла отвлечься от зловонного жбана, он действовал на нее ужасно.
– Дитя мое, – проскрипела ведьма. – Я ли тебя не предупреждала?
– Предупреждали, госпожа, – согласилась русалочка.
– Я ли тебя не отговаривала? Пока осталось время, я в последний раз предупреждаю и в последний раз отговариваю: не дело ты затеяла, красавица!
И хоть в сознании русалочки происходили не менее чудовищные всплески, чем в сатанинском вареве, о попятном, конечно, речи идти не могло.
– Через несколько минут ты перестанешь быть русалкой. – Колдунья выдержала торжественную паузу. – Ты умрешь на этом камне...
– Я умру, – кивнула русалочка. – На этом камне.
– Твоя история умрет вместе с тобой. У людей свои правила игры, у русалок свои. Если ты идешь к ним, ты умираешь здесь. Если они идут к нам, они умирают там. О том, что ты была русалкой, никто, никогда не будет знать. Ни этот твой принц, ни кто еще. Таков закон, дитя, он так же непоколебим, как трижды три – девять. Если ты попытаешься рассказать им о том, кто ты на самом деле, будут большие проблемы. Приступим! Назад хода нет. Сюда плыви, дитя мое!
Русалочка подплыла к смердящему отвару, стараясь не особо демонстрировать отвращение (разве что, зажала пальцами нос), и приготовилась умереть.
В руке колдуньи заблестела чаша из чистого золота, украшенная множеством драгоценных камней. Подними ее наш брат со дна океана, на земле бы вспыхнула война за право обладания таким великолепием! Здесь же, в логове, драгоценность не производила нездорового ажиотажа: тем, кто к ней прикладывался, было не до драгоценных побрякушек. Поэтому остается лишь сожалеть, что сей предмет антиквариата, способный поставить с ног на голову любой аукцион или радовать глаз достойного миллиардера, служит подсобной поварешкой в сомнительных чудесных делах.
Зачерпнув золотой чашей готовый отвар, старуха погрузила в него язык, как следует продегустировала и нашла состоявшимся: коктейль был поистине волшебен и готов к употреблению.
– Ляпота! – Колдунья протянула сосуд обомлевшей русалочке. – Испей, дитя, испей, сама хотела.
Русалочка вдруг так перетрусила, что едва не померла до срока. Золотая чаша и то, что там бурлило, подействовало на ее как бормашина и кресло дантиста – на ребенка с гнилыми зубами. Сердце застучало в оба виска, будто хотело выскочить сразу в двух местах, а рука никак не шла к золотому сосуду.
– Сим соком смажем путь богам, – объявила колдунья. – Еще ничего не произошло, а ты боишься? Кого я к людям посылаю? А?!
– Не боюсь, госпожа, – исправилась русалочка, приняв, наконец, чашу от волшебницы. – Я смелая. Я самая смелая русалочка, какая только...
– Как же! Ладно, открою тебе одну страшную тайну: в том, что ты держишь, ничего страшного нет. Умирать не больно. Больно рождаться. Только издали смерть воняет и смердит. В самой смерти смерти нет. Вблизи она прекрасна. Вонь потребна для того, чтобы прогнать все лишнее. Больно будет с этим. – На ладони волшебницы засверкал маленький флакончик. – Тут начало любой жизни: от головастика до божества, здесь смех и слезы, любовь и ненависть, ад и рай, – каждый получает свое. – Она торжественно опустила флакончик на камень вечности, он засиял, как звезда: – Одна капля сего нектара стоит столько, сколько не стоит миллионный город, в котором ты собираешься жить, дитя мое. Пей же! Да приготовим путь богам!
– Приготовим, – моргнула русалочка.
Она отпустила нос и – о, чудо! – вблизи непереносимое зловоние, исходившее от бодяги, как рукой снимало. Содержимое великолепной чаши вдруг показалось русалке приятным на цвет, удобоваримым на запах и само стало проситься к ее губам. Да и на вкус, знаете ли...
Едва она пригубила варево, поняла, что ничего вкуснее доселе не пробовала. Живительные токи весело устремились от макушки до плавника, согревая сантиметр за сантиметром прозрачного тела божественным теплом. Точно, ничего похожего она и отдаленно не испытывала за пятнадцать лет!
Мир.
Безмолвие.
Благодать.
– До дна! До дна!! – кричала ей вслед колдунья. – До дна, дитя мое!!
Ее Ресницы удивленно опустились, пустая чаша с драгоценными камнями выскользнула из безжизненных пальцев, на лице застыло безмятежное выражение идиотки, а руки и хвост повисли в подводной пространстве словно в космосе. Это пространство давило душу и тело с такой невероятной силой, что русалочка охнула: как она выдержала этот неподъемный пресс?! Ни одно живое существо, какое было ей известно, не смогло бы здесь провести и доли секунды. Здесь, где пространство, время и стихия огромной наковальней дробят и растворяют в прах все живое.
Отбуксировав легкое тело принцессы на магический камень, старая колдунья флакончиком божественного нектара обозначила несколько чудотворных символов над ее головой и голосом, исполненным священной простоты, произнесла необходимые заклинания. Каждое ее слово со стремительностью молитвы взлетало с кромешного дна океана. Видит Бог, такого вдохновения древняя бабушка давно не испытывала. Вера в победный результат метаморфозы возродилась из забвения (ведь, без нее бесценный флакончик божественного нектара – не более чем обыкновенная склянка рыбьего жира). Не колдуньей определялся результат, она понятия не имела, материализуется данное чудо или нет, ей принадлежала лишь неистовая вера. Та, что сдвигает горы. Она была повитухой, сопровождавшей роды, но повитухой необычной, акушеркой высшего порядка, ведьмой, ибо не видела в своем ремесле ничего необычного, волшебного, крамольного. Метаморфозы являлись для нее работой: каторжной, будничной, великой и ужасной…
Волшебница прикрыла левой ладонью рот русалки, а правой подняла с камня божественный флакончик.
– Сейчас будет больно, – произнесла она. – Сейчас начнется. Чем скорее сладим, тем вернее спасем ту девчушку. Она-то все чувствует. У нее есть тонкая кожа.
Колдунья на мгновенье убрала ладонь с лица принцессы, и три блестящие капли из флакончика, сверкнув во мраке, как звезды, исчезли в приоткрытых губах принцессы.
– Терпеть! Терпеть, дитя мое!! – Колдунья кряхтела, точно средневековая мельница, раскрутившаяся под шквалом штормового ветра. На ее старинном, воспрянувшем теле вновь вздулись упругие жилы, темные вены гнали горячую кровь. Едва заслышав дыхание новой жизни, повитуха сбросила с плеч девятьсот лет. Дух и плоть ее молодели на глазах, трещали от напряжения и ревели, как во вьюгу ревут провода, а физиономия приняла облик штангиста, толкающего рекордные килограммы. Одной рукой старуха сжимала сердце русалки, другой навалилась на ее голову, не позволяя извивавшемуся от нереальной боли хвостатому существу выскользнуть из-под наковальни магического камня. Каждое мгновение метаморфозы прошло по высшему разряду: русалка становилась человеком.
Наконец, страшная, далекая бездна содрогнулась в вырвавшемся вопле, океан отозвался едва различимым стоном и достаточно ощутимой бурей, проглотившей десятки невинных судов и грозных кораблей, – то была бессильная истерика подводного царя, у которого не стало любимой дочери. Логово волшебницы озарилось вдруг небывалым светом: в самой глубокой впадине морей и океанов сверкнуло так, как нигде в тот день по всей земле.
И все. Чудо свершилось. Принцесса обмякла под цепкими клешнями колдуньи, ее сердце остановилось, а душа вырвалась из ледяного плена. Чудо уступило место реальности. Безжизненная оболочка сползла с камня-распятия и опустилась на дно никому неизвестной точки мирового океана. И стало вдруг тихо, как прежде. Холодно, как никогда. И темно, как нигде.
Окинув духовным взором результаты проделанной работы (обыкновенным взором, пожалуй, здесь уже никто б ни черта не разглядел, ибо русалочки, осветившей сей мрачный закуток Вселенной, больше не было, – бездна погрузилась в застой), так вот, осмотрев результаты обыкновенной метаморфозы: на небе, под водой и на земле, – старая волшебница не увидела ничего отрадного. Она отвалила от рокового камня, на ощупь отыскала прозрачную оболочку принцессы, и опустилась рядом. Корявая клешня колдуньи застыла над головой мертвой русалки и была не в силах к ней прикоснуться.
Она сидела час, другой, третий… Она не трогала с места и почти не дышала, превращаясь в этакий согбенный монумент, открытый у изголовья всех неудачников, посмевших верить в чудеса.
От скорбных дум ее башка быстро покрывалась отвратительными интеллектуальными шишками. Скрюченные пальцы нащупали в темноте божественный флакончик, колдунья улеглась подле хвоста принцессы морей и океанов, и… три блестящие капли нектара, точно звездочки, скользнули в ее беззубый рот.
Древнее тело даже не шелохнулось, но дух, ее младенческий дух, девятьсот лет державший силой абсолютной веры неподъемную тяжесть мирового океана, оставив с миром голубую бездну, вознесся столь же высоко, сколь глубоко покоилось его логово, и обрел, наконец, столько тепла и света, сколько холода и мрака вкусил там, где скрыты тайники любви и ненависти, смеха и слез, смерти и возрождения. Колдунья покинула одно из величайших сакральных мест планеты вместе с русалочкой.
Тем же вечером Кристина напилась шампанского, без всякого повода принесла своей подруге Ольге огромный букет белых роз, и выбросилась с балкона седьмого этажа.
Пролежав в коме трое суток, она вернулась к жизни. У нее насчитали семь переломов. Самым серьезным последствием падения оказалась травма головы.
Ее привезли в Сестрорецкую больницу, поскольку Ирина Михайловна узнала, что она «лучшая» и там «лучшие специалисты».
В первые дни Кристина лишь бесцельно крутила глазами, и ничего не могла понять. Кто она? Где она? Зачем она? Проплывавшие перед ее взглядом лица не вызывали ни единого отклика в душе, извлеченной с ледяного дна: смотреть на них – смотрела, но так, не заинтересованно и тупо. Какие-то люди в белых халатах все кружили над ней, кружили... Потом двое, тоже в белом, сказали, что они – ее мать и отец.
