Текст книги "Юность, 1974-8"
Автор книги: авторов Коллектив
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)
И хотя Валя не считала себя неблагодарной, в сущности, она все-таки оказалась я жестокой и неблагодарной: по молодости лет она не понимала, что от людей нельзя требовать больше того, что они могут дать. Каждый в силах давать лишь то, что он может. А Валя не понимала да и не хотела понимать этого…
5
Первый день в общежитии начался с конфликта. Комендантша – толстенная тетка, волосы завиты в мелкие кудельки, щеки тугие, красные, словно помидоры, – привела Валю в большую, светлую комнату, сказала:
– Вот твоя койка, у окна…
Валя обрадовалась: у окна, каждый знает, самое лучшее место. Спросила:
– Сколько девушек здесь еще живет?
– Умеешь до десяти считать?
– Умею.
– Тогда считай, – сказала комендантша, – вроде три, видишь? Вартуи, Маша, Нюра, ты будешь четвертая.
Валя глянула в окно. За окном возвышался четырехэтажный кирпичный дом. Должно быть, один из цехов фабрики.
– Все поняла? – спросила комендантша.
– Все.
– Тогда давай располагайся, а я пойду, у меня делов невпроворот…
Валя вынула из чемодана накидку – когда-то сама вышивала, по белому фону васильки, – положила на подушку. Оглядела койку, так вроде красивее, и вид совсем домашний.
«Теперь это мой дом», – подумала Валя.
Дом. Короткое слово, а как много в себя вмещает. Ей вспомнилось, она приходила к подругам, у которых был хороший, благополучный дом, заботливые родители… Мама и отец…
Почему так получается, что она все время думает о них? Ведь решила же раз и навсегда – больше никогда не видеться с ними. И вот вспоминает… Что-то они сейчас делают? Говорят ли о ней? Или забыли, вычеркнули из памяти?
Валя задумалась, не расслышала, как открылась дверь.
– Привет, – громко произнес кто-то рядом.
Валя обернулась. Возле нее стояла статная девушка, глядела на Валю черными продолговатыми глазами. Горячий румянец на покрытых пушком щеках, темные волосы немного вьются.
– Привет, – ответила Валя. Подумала про себя: «Какая красивая…»
– Только сейчас появилась? – спросила девушка.
– Только сейчас.
Девушка протянула руку.
– Меня зовут Вартуи. А тебя как?
– Валя. Как тебя зовут, я не поняла?
– Вартуи. Обычное армянское имя. А ты почему на меня так уставилась?
Голос у Вартуи был звучный, слова она произносила чуть нараспев, с каким-то мягким акцентом.
– Ты красивая, – сказала Валя. – Даже очень красивая.
– Кто? Я? – Вартуи задумалась. Не удивилась, не обрадовалась; должно быть, успела привыкнуть к этим, наверно, часто произносимым словам. – Может быть, и красивая, – сказала, – но это пройдет.
– Что пройдет?
– Красота пройдет, молодость пройдет.
– Почему?
– Все проходит. А на эту койку лучше не ложись.
– Как же так? Мне комендантша сказала: вот твоя койка.
– Не ложись. Это Лерина койка, у нас тут одна девушка живет, Лера…
Вартуи присела на койку, стоявшую рядом с Валиной.
– Тут вот какое дело: Лера у нас замуж сходила, – Вартуи засмеялась, блеснули ровные, один к одному, словно на рекламе зубной пасты, зубы. – А потом рассорилась с мужем и обратно к нам собралась, а Василиса, комендантша наша, ее пускать не хочет. Они с ней ругаются все время, Василиса говорит: «Ни за что не пущу обратно».
– А Лера что же?
– А Лера у нас пробивная, пошла в партком, потом к директору и, конечно, своего добилась наперекор Василисе… – Вартуи прислушалась. – Вот она сама, легка на помине…
В дверях появилась крохотная девушка. В руках чемодан и узел, должно быть, с постельными принадлежностями.
Подошла прямо к Вале, коротко бросила:
– А ну вставай!
– Это почему? – спросила Валя.
– Чего ты кипятишься, Лера? – сказала Вартуи. – Она же новенькая, ничего еще не знает.
Крохотная забияка положила узел на одеяло, а чемодан задвинула под кровать. У нее были темные, без блеска, похожие на антрацит глаза, пористая кожа, крупный рот, как бы взятый с другого, более широкого, большого лица.
– Это твой чемодан?
– Мой, – ответила Валя.
– Убери, он мне мешает…
Внезапно в комнату влетела комендантша. Щеки ее, казалось, пылали еще сильнее.
– Явилась, – бросила она на ходу Лере. – Долгожданная наша…
Лера достала из кармана какую-то бумагу, помахала перед носом комендантши.
– Можете не волноваться, Василиса Карловна, сам директор подписал.
– Покажи – сказала Василиса Карповна.
Взяла бумагу, стала читать про себя, надув толстые губы.
– Если и вслух прочтете, тоже не споткнетесь, – язвительно произнесла Лера. – Как, уяснили?
Василиса Карповна только глянула на нее – Валя даже удивилась, до того злыми, колючими показались эти маленькие, заплывшие глаза. Потом обернулась к Вале
– Что же мне с тобой делать?
– Не знаю, – хмуро ответила Валя.
– А я знаю, – вмешалась Вартуи. – Вот сюда можно еще одну койку поставить, рядом с моей.
Василиса Карповна саркастически усмехнулась.
– Может, лучше мы ее с тобой вместях положим?
Вартуи спокойно сказала:
– Зачем так говорить? А койку можно поставить, здесь есть место, сами видите…
Василиса Карповна вздохнула, однако, видно, решила смириться.
– Раз такое дело, идем, возьмем с тобой койку.
Валя мрачно шагала по коридору вслед за Василисой Карловной. Как все нескладно получилось. Думалось, заняла лучшее место, не тут-то было… Ее уже тянуло обратно, домой. Может, и вправду собраться да убежать? Она даже шагнула было к дверям, и вдруг ей вспомнилось наглое, ухмыляющееся лицо Мишки-голубятника, его слова: «Приемыш, а туда же»…
Она резко повернулась, пошла рядом с Василисой Карловной.
Кладовая была заперта на замок.
– Вот незадача, – досадливо буркнула Василиса Карповна. – Опять кастелянша куда-то смылась…
– Может, после прийти? – спросила Валя.
– Давай после, через часок…
Когда Валя вернулась в комнату, Лера и Вартуи сидели за столом, пили чай. Лера и головы не повернула, а Вартуи сказала:
– Садись с нами.
Налила Вале чаю в стакан, пододвинула тарелочку с нарезанным ломтиками бисквитным рулетом
Лера, не обращая на Валю внимания, продолжала, видно, начатый еще до прихода Вали разговор:
– А потом он мне говорит: «Если не повинишься перед моей мамой, ты мне не нужна больше!» А я ему говорю: «А мне никто не нужен, ни ты, ни твоя мама!»
Вартуи широко раскрыла глаза.
– Так и сказала?
– Так и врезала, слово в слово!
– Ну-ну! Сильна ты, Лерка…
– Да уж себе на хвост никому наступать не позволю!
Маленькая, сердитая, с воинственно сверкающими глазами, она держала в крошечной руке кружку с чаем, словно гранату. Казалось, еще секунда, и она швырнет эту самую кружку в кого придется…
«С такой лучше не ссориться…» – подумала Валя.
Лера ей не понравилась с первого взгляда. Этакая пигалица, а соображает о себе черт знает что.
И голос у нее противный, говорит немного в нос, отчеканивая каждое слово.
Зато Вартуи приветливо поглядывала на Валю своими красивыми глазами, как бы понимая, о чем думает Валя, ободряюще улыбалась ей.
– Ты тоже ученица? – спросила ее Валя.
– Нет, я уже выучилась, даже разряд имею.
– А я бригадир, – сказала Лера. – Вот попадешь ко мне в бригаду, будешь плохо работать, я с тебя шкуру спущу и голой в Африку пущу!
– Перестань, – остановила ее Вартуи. – Чего ты пристаешь к ней?
Лера задорно вскинула голову, должно быть, хотела сказать что-то, но сдержалась. Спросила Валю:
– У тебя родители есть?
– Нет, – помедлив, ответила Валя.
– Значит, ты, как и я, детдомовская?
– Нет, я не детдомовская.
– А у меня отец в Ереване живет, – сказала Вартуи, – обещал на праздники приехать.
– У тебя отец красивый? – спросила Валя.
Вартуи пожала плечами.
– Он уже старый, ему сорок два года или даже сорок три.
– А матери нет?
– У меня мачеха.
– Небось, злыдня, – определила Лера.
– Зачем так говорить? Ты же ее не знаешь, – ответила Вартуи, – у нее своих детей двое да с отцом у них общий сын, она день-деньской с детьми возится…
– …для тебя уже ничего не остается, – продолжила Лера.
– Я – старшая. Я им сама помогаю, ведь их пятеро, а отец один работает…
– Как это он взял ее с двумя детьми?
– А это ты его сама спроси, когда он к нам приедет.
Лера задумчиво сказала:
– Кому счастье, кому полсчастья, кому нет ничего…
– Зачем так говоришь? – спросила Вартуи.
– Да взять хотя бы твою мачеху. Нашелся мужик, взял ее с двумя детьми, видно, полюбил…
– Конечно, полюбил, – согласилась Вартуи. – Как же иначе?
– Почему одних любят, а других – ну ни в какую? – все так же задумчиво проговорила Лера. Встала из-за стола, подошла к своей койке. – Чья накидка? Твоя?
– Моя, – ответила Валя.
Лера рывком сдернула накидку.
– Небось, сама вышивала?
– Сама.
– Из тебя вышивальщица, как из меня космонавт. Всяких красок напихала, а толку чуть…
– Как умею, – отрезала Валя.
– Ладно, – неожиданно миролюбиво сказала Лера, – полежать, что ли, на старом месте?
– Пойдем, Валя, погуляем, – предложила Вартуи. – Пусть она поспит.
Они спустились во двор.
– А это что, фабрика? – Валя указала на кирпичный дом, который раньше увидела из окна.
– Это наш клуб. У нас там вечера бывают. Ты любишь танцевать? Я очень люблю.
Какая-то женщина шла им навстречу. Рослая, худощавая. Теплый вязаный платок накинут на темные с сединой волосы.
– Далеко отправились? – спросила она, поравнявшись с Вартуи.
– Нет, пройтись хотим немного…
Лицо у женщины было в морщинах, от носа ко рту глубокие складки, а глаза неожиданно голубые, веселые. Она посмотрела на Валю:
– Никак новенькая?
– Из нашего общежития, – ответила Вартуи. – Только сегодня поступила.
– Тогда давай, девочка, знакомиться. Меня зовут Ксения Герасимовна.
– А я Валя.
– Будем знакомы.
Она улыбнулась, прошла мимо.
«Вот я и стала «из нашего общежития», – подумала Валя. – Ну и что? Разве раньше я была мамина дочка? А, не все ли равно: была, не была, теперь уже все ни к чему…»
– Кто эта Ксения Герасимовна?
– Наша воспитательница.
Валя усмехнулась:
– Воспитательница… Словно в детском саду.
– Зачем в детском саду? Во всех общежитиях есть воспитатели, так положено. Она тебе понравилась?
– Понравилась: у нее глаза добрые.
– А оно и сама добрая, – сказала Вартуи.
6
Валя проснулась и не сразу поняла, где находится.
Было уже светло. В окно светило солнце. За столом сидели две девушки, у одной бигуди в белокурых волосах, у другой косынка на голове, синяя в белых разводах.
Валя догадалась, это были Маша и Нюра, о которых говорила комендантша.
Вартуи внесла чайник. Поставила его на стол, глянула на Валю.
– Хочешь, будем вместе завтракать? Кому еще чаю? Воды много, могу налить.
– Хотя бы мне, – произнес кто-то в дверях. Вошла Ксения Герасимовна. Румяная с мороза, платок спущен на плечи, седеющие волосы причесаны на прямой пробор.
Ксения Герасимовна села, продвинула к себе стакан. Спросила Валю:
– Как? Привыкаешь понемножку?
Валя кивнула.
– Будешь работать в третьем цехе.
– Вместе со мной, – сказала Вартуи.
– А что это за цех? – спросила Валя.
– По пошиву мужских пальто.
Лера язвительно скривила губы.
– За один день станешь мастером. Или, поднимай выше, инженером-технологом.
– А ты, Лера, не ершись, – беззлобно сказала Ксения Герасимовна. – Тоже, помнишь, поначалу не все ладилось.
– Это она как замуж сходила, так сразу все про себя забыла, – засмеялась Маша.
Ксения Герасимовна недовольно сдвинула брови.
– Нехорошо так говорить.
– Почему нехорошо? Я вот никогда не клюну на такого, – сказала Маша.
– Почему ты так уверена?
– Потому что его сразу было видно, самый настоящий прохиндей…
– Замолчи! – воскликнула Лера. Зрачки ее расширились, словно у кошки, готовящейся к прыжку. – Как ты смеешь Виталика прохиндеем обзывать? Может, он лучше тебя в сто миллионов раз! И никакой он не прохиндей, просто не любил меня! И все, и дело с концом…
Голос ее дрогнул, но она сдержалась. С силой отодвинула стул, выскочила из-за стола, хлопнула дверью.
– Лера, постой! – крикнула вслед Ксения Герасимовна.
Маша смущенно пожала плечами:
– Ее не поймешь, то ругает своего Виталика напропалую, а то ощерится, не тронь его…
Ксения Герасимовна глянула на часы.
– Девочки, а ведь на работу пора, как думаете?
– Ой, – воскликнула Маша, срывая с волос бигуди, – восемь минут осталось…
Вартуи взяла Валю за руку.
– Нам вместе, в один цех.
В третьем цехе горели лампы дневного света, и лица работниц казались от этого голубоватыми. Даже горячие южные краски Вартуи побледнели, как бы съеденные ровным, беспощадно обнажающим светом.
– Садись рядом со мной, – сказала Вартуи. – Бригадир поручила мне учить тебя.
Вартуи выполняла сложную операцию – втачку рукавов в пальто.
Длинные пальцы Вартуи так и мелькали в воздухе. Время от времени она поглядывала на Валю.
– Ну, как? Понимаешь, что я делаю?
– В общем, да…
– Надо не в общем, а все как есть понимать. Ну, это ты еще успеешь…
– Покажи, что мне надо делать.
– Успеется. Пока что наблюдай за мной.
Валя смотрела до тех пор, пока не устала от мелькания пальцев Вартуи. Захотелось поглядеть на остальных.
Немного поодаль сидела Лера. До того маленькая, что еле видна из-за машины. Сдвинув брови, строчила что-то – губы сжаты, >на щеках тень от ресниц. Подняла глаза, встретилась взглядом с Валей, снова опустила ресницы.
«Вот злючка», – подумала Валя. И снова стала следить за тем, что делает Вартуи.
В двенадцать часов все пошли обедать. Столовая помещалась в подвальном этаже того самого четырехэтажного дома – клуба. Там тоже горел:: лампы дневного света. Вкусно пахло гороховым супом.
Вартуи подвела Валю к столу.
– Сиди и жди меня. Я пойду к раздаче и принесу тебе и себе…
Едва Вартуи отошла, за стол села Лера. В руках поднос, на подносе тарелки с борщом и котлетами.
Поставила тарелки на стол, спросила насмешливо:
– А ты что же? Фигуру соблюдаешь?
– Сейчас Вартуи все принесет…
– Вартуи? Вот оно до чего дошло! А сама что, хворая?
Валя не успела ответить. Подошла Вартуи, расставила на столе тарелки.
– Давай кушай! Тут гороховый суп, беф-строганов и еще клюквенный кисель. Ты любишь кисель?
– Она все любит, за чем самой ходить не надо, – ответила Лера.
– Знаешь что? – спокойно сказала Вартуи. – Ты бы села за другой стол, а?
Лера отодвинула от себя тарелку. Встала из-за стола.
– Пойду пройдусь, а вы тут питайтесь на свободе…
– Почему она такая? – спросила Валя, глядя вслед Лере.
– Душа у нее болит. Потому на всех свою злость срывает.
– Так никто же не виноват, что у нее душа болит.
– Конечно, никто не виноват, – согласилась Вартуи. – Сама влюбилась, сама замуж решила выйти, никто не вынуждал…
– А он кто?
– Лекальщик, на трубопрокатном работает.
– Красивый?
– Мне такие не нравятся.
– И он бросил ее?
– Тут целая история, – сказала Вартуи. – В двух словах не расскажешь.
ЛЕРА
1
В детском доме она дружила больше с мальчишками. Признавалась:
– От девчонок только одни сплетни и больше ничего.
С себе говорила так:
– Я пошел… Я сказал… Я сделал…
Характер у нее был не из легких. Учителя в школе считали ее способной, но какой-то колючей, чересчур резкой.
Она была очень маленького роста, девочки посмеивались над ней, называли «карлицей», «ноготком», «коротышкой», она отвечала:
– Все равно я умнее всех вас…
Ее не любили, боялись острого языка, непримиримости, придирчивости. Она знала это, но нисколько не сокрушалась.
– Зато меня никому не проглотить. Каждый подавится…
Ей было четырнадцать лет, когда в детский дом явилась ее мать.
Директор вызвал Перу к себе. Войдя в кабинет, она встретилась лицом к лицу с незнакомой женщиной. Та бросилась к ней, с силой обняла, запричитала:
– Доченька! Вся в меня, как есть, вылитая! Родная, ненаглядная…
Лера старалась вырваться, но женщина крепко держала ее и причитала, не останавливаясь:
– Доченька моя! Наконец-то увидела тебя, кукушечка моя изумрудная…
Она была одета в красную кофту с широкими рукавами. На шее бусы, в ушах серьги, малиновые, ягодкой. Губы и брови сильно намазаны.
«Ну и ну! – подумала Лера. – Какая она мне мать? Не может этого быть!»
Директор, уже немолодой, с усталым лицом много видевшего на своем веку человека, глянул на Леру.
– Это твоя мать. Родная мать.
– Нет у меня матери, – сказала Лера.
Женщина всплеснула руками, и Лера облегченно отпрянула от нее.
– Как нет? – закричала женщина. – Это же я, твоя мама, а ты моя доченька ненаглядная…
Лера вызывающе вскинула голову:
– Ненаглядная? Что же вы о своей ненаглядной только сейчас вспомнили?
Директор сказал:
– Очень прошу вас, Галина Петровна, не кричите, у нас кричать не полагается.
Но Галина Петровна не умолкала:
– Лерочка, доченька, как же ты от меня отрекаешься? От своей матери!
– Это твоя мать, – сказал директор. – Ты мне веришь? Я тебе могу показать документы…
И Лера поверила. В детском доме директору привыкли верить.
Но в то же время сна никак не могла примириться с тем, что эта крикливая, безвкусно одетая женщина с неумело намалеванными глазами – ее мать.
Директор встал из-за стола.
– Я вас оставлю вдвоем.
Мать снова подошла к Лере, но Лера села на стул, и мать устроилась напротив нее.
– Доченька, – сказала мать. – Ты не ругай меня, ты только послушай…
– Я слушаю…
– Ты уже большая, должна понять. Я была тогда молоденькой, и я в доме отдыха работала…
– Ну и что?
Мать заплакала. По щекам потекли черные ручейки. Лера вынула из кармана носовой платок, молча протянула матери.
Мать вытерла лицо. Глаза ее, лишенные краски, поминутно моргали.
– Там был один отдыхающий… Ну и вот… Я думала, он женится, а он, сказывается, женатый был…
– Это что, мой отец?
– Ну да.
– Как его звали?
– Геной его звали Ты вся как есть в него, такая же складненькая…
– Ты же раньше сказала, что на тебя похожа?
– И на меня, – согласилась мать. – Ты и в него и в меня.
– А он знает обо мне?
– Нет, откуда же? Он уехал, а после, когда ты родилась, я отдала тебя в детский дом…
– И ни разу не приехала ко мне…
Мать закрыла лицо руками. Руки красные, на левой руке серебряный дутый браслет. Сквозь пальцы капают слезы, одна за другой.
– Тебе жаль меня, Лерочка? – спросила мать.
– Жаль, – подумав, ответила Лера.
Ей и в самом деле было жаль эту женщину, которая нежданно-негаданно оказалась ее матерью.
Но еще больше она жалела себя. Когда-то мечталось: вот наступит такой день, найдутся ее родители. Все ребята в детском доме мечтали найти родителей.
Лере представлялась ее мать: тоненькая, белокурая, похожая на артистку Любовь Орлову из кинофильма «Цирк». Мать отыщет ее, и она, Лера, скажет: «Наконец-то…» И все будут завидовать ей, потому что нашлась ее мать да еще такая симпатичная…
А на самом деле все получилось иначе. Плечистая, в красной кофте, с подкрашенными глазами, женщина никак не походила на тот образ, что жил в воображении Леры…
Мать, глядя на Леру, то принималась снова плакать, то молча, судорожно комкала Лерин платок в руках. Она тоже вспоминала… Ее ли вина, что ей хотелось хотя бы немного счастья? Тот, отец Леры, которого звали Геной, уехал и даже не написал ни разу. Что о нем говорить: подлецом оказался. Но и другой, появившийся вслед за ним, был не лучше. И третий тоже. И четвертый. Иных она позабыла. Но все почему-то казались на одно лицо. И слова у них были одинаковые. Они приезжали в дом отдыха кто на десять, кто на пятнадцать дней. И каждый раз думалось: «Это он, настоящий, ее судьба, суженый…» Но кончался срок, одни уезжали, приезжали другие. Снова казалось: вот он, самый верный, единственный. И опять ошибалась. Она знала, многие посмеивались над ней, иная сердобольная подруга пыталась увещевать ее: «Сколько так можно, Галя? Пора бы свою семью завести». Она отвечала с вызовом: «Очень надо! Ходи за ним, обстирывай, а он все одно не оценит…» «И что же, – спрашивали ее, – так лучше?» «Ясное дело, лучше. Я сама себе хозяйка. С кем захочу, с тем' и буду, а носки и рубашки пусть ему законная стирает».
И смеялась, задорно встряхивая травленными перманентом волосами.
На самом же деле никто не знал, как хотелось стирать носки и рубашки ему, единственному, ни с кем не деленному, и готовить для него щи, и пироги печь, и чтобы он говорил: «Против тебя никто не сравняется! Ты самая изо всех лучшая!»
Но эти свои мысли она никому не высказывала и продолжала жить весело, быстро заводя легкие, необременительные связи, которые так же быстро кончались, и говорила всем: «Мне хорошо. Никто надо мной не указчик, никому не желаю подчиняться…»
Между тем как-то незаметно промчались годы.
Всякое случалось – и в больнице лежала, и с одной стройки на другую переезжала, и на рыболовецком сейнере плавала, буфетчицей знакомый рыбак устроил, и уборщицей в парикмахерской работала… А теперь вот маляром на стройке, через год сулят комнату дать.
Растолстела, погрузнела. Что ни день, новые морщинки на лице, и встречи, которых так много бывало в молодости, случаются все реже. Тогда она вспомнила о Лере: ведь у нее есть дочь, стало быть, какая-никакая семья. И надо остановиться, забрать дочь из детдома и жить вместе, по-людски, так, как полагается.
В детском доме ребята все, как один, завидовали Лера.
– Счастливая наша пигалица: мать нашла!..
Ей устроили торжественные проводы. Дело было на Новый год. В зале поставили елку, она переливалась цветными лампочками, серебряная пушистая канитель обвивала ветви.
Лера с матерью сидели в зале, а на сцене выступали участники художественной самодеятельности.
Мать горделиво посматривала на ребят, положив руку на плечо Леры. Ногти на руке покрыты ярким лаком, на безымянном пальце колечко с сиреневым камешком. Глаза почти не намазаны, губы тоже – чуть тронуты помадой: это Лера упросила не мазаться.
Мать согласилась, но сказала:
– Без подмазки я прямо как голая…
– Тебе так лучше, – уверила Лера.
Она старалась изо всех сил привыкнуть к матери. Уговаривала себя: «Это же моя мама, родная мама…»
Вечером после представления Лера ушла вместе с матерью. Ушла насовсем.
Раньше думалось: вот уйдет она из детдома и разом все и всех позабудет, как не было ничего. А на деле оказалось не так. Покидая навсегда детский дом, она уже наперед знала, что будет скучать по девчонкам, дразнившим ее за маленький рост, по мальчишкам, с которыми дружила, даже по директору с его глуховатым голосом и усталым лицом.
Они долго ехали с матерью на трамвае, наконец, добрались до окраины города.
– Вот и наш дом, – показала мать.
Дом был пятиэтажный, стандартный. И кругом все дома были такие же, неотличимые друг от друга.
Слабо горели фонари, снег медленно падал с неба.
– Я пойду вперед, – сказала мать.
Поднялись на третий этаж. Мать отперла дверь.
В коридоре было темно.
– Соседи спят, – прошептала мать. – Идем.
И на цыпочках пошла в глубь коридора.
У нее была маленькая комната. Стол, кровать, комод. На комоде старый радиоприемник «Даугава». Возле окна, на стене, овальное зеркало. Тесно, повернуться негде, хотя, впрочем, уютно.
– Нравится здесь? – спросила мать.
– Нравится, – ответила Лера.
– Я снимаю эту комнату, – сказала мать, – у подруги. Она в столовой работает, недавно замуж вышла, к мужу переехала. А покамест я у нее живу.
– Жаль, что эта комната не своя.
Мать словно бы обрадовалась:
– Будет у нас своя комната, Лерочка! Увидишь, будет. Я теперь на стройке работаю, в домостроительном комбинате, обещают в будущем году дать.
– А кто здесь еше живет? – спросила Лера.
– Еще одна семья. Люди тихие, порядочные…
Мать достала из-под кровати раскладушку.
– Это мне, – сказала она, – ты будешь на кровати.
– Я буду на раскладушке, – решительно заявила Лера.
– Ладно, как знаешь, – сказала мать.
Лера легла. Мать склонилась над ней.
– Удобно тебе?
– Удобно. А ты чего же не ложишься?
Мать молча смотрела на нее, словно не верила своим глазам. Потом села прямо на пол, взяла Лерину руку, прижала к своему лицу.
– Не надо, зачем ты так?
– Ладно, ты спи, – говорила мать и не выпускала Лерину руку из своей…
В одной квартире с Лерой и ее матерью жила семья: мать, сын и его жена. Сын с женой работали на Челябинском тракторном, мать была воспитателем общежития швейной фабрики. Звали ее Ксения Герасимовна.
Лере понравилась Ксения Герасимовна. По всему видно, она была умная, спокойная, доброжелательная.
А у матери Леры резко менялись настроения. То вдруг начинала осыпать Леру бурными поцелуями, то, напротив, приходила с работы какая-то потерянная, на расспросы Леры отвечала:
– Ничего не случилось. Скучно мне, и все…
Иной раз мать пропускала рюмочку-другую. Тогда глаза ее задорно блестели, она беспричинно смеялась, поминутно гляделась в зеркало, охорашивалась и поправляла кудряшки.
– Я еще ничего, – говорила, – еще хоть кудз…
Ксения Герасимовна пыталась порой увещевать ее:
– Галина, у тебя ведь дочь на руках…
Мать беспечально отмахивалась от нее:
– Дочь дочерью, а моя жизнь тоже еще не окончена!
Вскоре Лера поняла: настроение матери зависело от ее очередного увлечения. Мужчины сменяли друг друга. Как только появлялся кто-то новый, мать преображалась, начинала наряжаться, мазать глаза и губы, становилась шумной, веселой и пела любимую песню:
На заре ты ее не буди.
На заре она сладко так спит…
Нередко являлась домой поздно. Зажигала свет и подолгу разглядывала себя в зеркало. От нее пахло вином.
Лера притворялась спящей, но из-под ресниц следила, как мать поворачивалась перед зеркалом то одним боком, то другим и загадочно улыбалась самой себе…
Но как же мгновенно она гасла и тускнела, когда кончалась «любовь»! Лера не знала, куда деваться от вздохов и жалоб на распостылую жизнь, ей не хотелось идти домой, и она старалась подольше задержаться в школе.
Потом появлялся новый ухажер, и мать снова оживала.
Ксения Герасимовна как-то сказала Лере:
– А ты ведь неправа…
– Почему же?
– Ты осуждаешь мать, потому и неправа.
Лера угрюмо пробормотала:
– Сколько так можно? Она уже старая!
– Сорок лет еще не старая.
– Старая, – упрямо повторила Лера.
– Она еще жизни-то настоящей не видела, – сказала Ксения Герасимовна.
– А какая она, настоящая жизнь? – спросила Лера. – Сегодня один, завтра другой?
Ксения Герасимовна не сразу нашлась, что ответить.
– Кто как считает.
– А как вы считаете?
– Я ей не дочь, ты дочь и потому не должна осуждать ее. Это мать, а не подруга Ты уже большая, пойми: у нее все это от одиночества.
– От одиночества?
– Конечно. Нет рядом теплой души, вот и рвется баба во все стороны, свой кусок счастья ухватить хочет, а он не дается, выскальзывает из рук…
Лера задумалась. Должно быть, Ксения Герасимовнa права. Каждому хочется счастья, только каждому счастье представляется по-разному. Неожиданно спросила:
– А вы счастливы?
– Так просто, одним словом, не ответишь. Сейчас вроде все хорошо. С сыном и с невесткой живем согласно, и работа у меня интересная, по душе.
– Значит, вы счастливая.
– Теперь да.
– Почему только теперь? А раньше не были счастливы?
– У меня было много горя. Муж погиб на фронте, оба брата погибли. И оказались мы с Андрюшей совсем одни…
Ночью Лера лежала в постели, думала о матери, о себе. Может, права Ксения Герасимовна и мать следует пожалеть от всей души? Но как же ее жалеть, если иногда даже глядеть на нее неохота? Однако она решила пересилить себя. Утром встала раньше матери, поставила чайник, накрыла стол. Мать удивилась:
– Что с тобой, дочка?
– Ладно уж, – сказала Лера, – пей чай, а то опоздаешь.
– Ты у меня уже совсем взрослая, – сказала мать, – только росточком не вышла…
Мать ушла на работу, Лера сказала самой себе: «Буду с ней поласковей…»
Вернувшись из школы, вымыла пол в комнате, до хрустального блеска протерла окно, все кругом прибрала, поставила на место.
А мать пришла поздно, веселая, возбужденная.
– До чего же мне, Лерочка, сегодня хорошо!
– Ты погляди, я пол вымыла, – сказала Лера.
– Какой там пол, – ответила мать. – он говорит, лучше тебя нет никого!
– Все они так говорят.
Мать возмутилась:
– А ты-то откуда знаешь, что все так говорят?
– В книгах читала.
– То книги, а то на самом деле. Хочешь, я его с тобой познакомлю?
– Очень надо! – отрезала Лера.
Но мать спустя несколько дней все-таки привела его в дом и познакомила с дочерью. Он был много моложе матери, мордастый, с острым носом и челкой на низком лбу. Мать звала его Васильком. Блестя глазами, прижималась к нему, спрашивала Леру:
– Как тебе мой Василек?
Он был настолько некрасив, что Лера поверила ему. Поверила, что он хотя и моложе матери, но кажется, ее не бросит.
Накрыла стол, и они все трое сидели друг возле друга, и Лера, словно старшая, снисходительно поглядывала на обоих, а Василек чокался с матерью и говорил:
– Ты, Галина, своя, самая что ни на есть…
«Может, и вправду женится на ней? – думала Лера. – Тогда бы она успокоилась…»
Но и он не остался. Бросил. И мать снова рыдала, кляла незадачливую свою судьбу, а Лере опять было жаль ее, и она утешала мать, уверяя, что на ее век дураков хватит, не один, так другой прибьется…
Иной раз Лере вспоминался детский дом, и она признавалась самой себе: там было лучше. Там были друзья-мальчишки, беспрекословно слушавшиеся ее; она хорошо училась, всегда добросовестно делала уроки, и учителя ставили ее в пример. А здесь стала хуже учиться, потому что не высыпалась: то мать придет поздно и разбудит Леру, то рыдает полночи, спать не дает. И Лере приходилось и ругать ее, и жалеть, и снова ругать… Мало-помалу Лара стала отставать в школе, и мать даже как-то вызвал классный руководитель и предупредил, что Лера может остаться на второй год.
Мать плакала, клятвенно обещала Лере больше никогда не приходить поздно, не мешать ей учиться.
А спустя три дня снова явилась домой под утро.
Однажды, года два спустя, мать заявила:
– Как хочешь, Лерочка, ты уже взрослая, должна понять меня.
– Что я должна понять? – спросила Лера.
– Есть один человек…
Лера не смогла скрыть усмешки.
– Опять самый изо всех лучший?
– Ты не смейся, потому что он хочет на мне жениться. И чтобы все было по-семейному, так, как надо…
В тот же вечер он пришел к ним. Пожилой человек, но, кажется, не злой. И к матери относится серьезно. Сразу все выложил Лере, словно Лера – глава семьи: он вдовец, живет в Свердловске, работает вахтером на заводе. Кроме зарплаты, получает полную пенсию. У него собственные полдома, огород, небольшой садик. На двоих всего хватит.
– И все у нас сразу решилось, – закончил он.
Мать от души радовалась:
– Господи, наконец! Буду дома сидеть, хозяйничать. Что еще надо?
Лера сказала:
– Только мазаться брось, теперь уже ни к чему…
Жених поддержал Леру.
– Конечно, ни к чему. Ты мне и так нравишься.
Мать бесшабашно ответила:
– Зачем мне мазаться? У меня теперь все мысли будут самые семейные…
Она уже представляла себе, как будет готовить обед для мужа и окучивать грядки в огороде – в своем огороде, – солить огурцы, квасить капусту. Она была упоена будущим счастьем, которого в конце концов сумела дождаться.
Потом вдруг вспомнила о Лере и заплакала.
– А ты-то как одна будешь, доченька?
