Текст книги "Карл Великий: реалии и мифы"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Александр Назаренко,Елена Мельникова,Т. Джаксон,Андрей Глебов,Вера Зверева,Владимир Рыбаков,Василий Балакин,Максим Горелов,Олег Ауров,Марк Юсим
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Но как могли сведущие люди одновременно говорить о прямых потомках Карла Великого и настаивать на салическом законе о наследовании по мужской линии, ведь одно исключало другое. Можно, разумеется, подозревать окружение королей в намеренной лжи, в использовании невежества французов в исторических корнях. Но был и иной аспект, более тонкий. У идеологов королевской власти – юристов и чиновников – могло произойти смещение понятий, поскольку слово «генеалогия» означало также каталог. Так называл в начале XV века нотариус и секретарь последовательность своих предшественников на конкретной должности чиновника. Раз наследование на должность короля идет от крови, они так и пишут, перечисляя всех предшествующих королей и не обращая внимания на то, были ли они на деле прямыми родственниками. Здесь сказалась важная роль чиновников в утверждении «королевской религии» и особенности их инструментария. Генеалогии, составленные ими, говорят не о родстве, а о наследовании, преемственности.

Выражением этой единой королевской династии была пропаганда ее в королевском некрополе аббатства Сен-Дени. Уже в 1263–64 гг. аббат Матье де Вандом, желая зрительно показать, что Капетинги происходят от Каролингов, перенес часть могил королей сюда. В 1306 г. при Филиппе Красивом осуществляется продуманная программа: 16 могил были сгруппированы в новом порядке для пропаганды единой династии. Справа были помещены Меровинги и Каролинги, в их числе Карл Мартелл, слева Капетинги. В середине – Филипп Август и Людовик VIII. Аббатство Сен-Дени было высшим выражением «королевской религии»: здесь был некрополь для всего королевского дома, здесь хранились все коронационные регалии (кроме священного сосуда с елеем), а связь его с короной опиралась на легенду о передаче Карлом Великим королевства под покровительство Святого Дионисия и две фиктивные грамоты, сфабрикованные в XII веке, где эта легенда приобрела юридическое оформление.

Вслед за Карлом Великим, умело использовавшим историческую пропаганду для утверждения своего наилучшего образа в памяти потомков, короли Франции по его примеру и с использованием его имени пропагандируют свою власть. В этом процессе оформления нации история и историки сыграли решающую роль, поскольку общее прошлое, которым можно было вместе гордиться, объединяло жителей разных частей королевства в некое единство. Имя, образ и эпоха Карла Великого были одним из основополагающих моментов этой национальной истории. Не случайно, что наряду с успехом «Больших Французских хроник», биографии Карла Великого занимали устойчивое второе место в читательском «рейтинге». Национальная история, история всей Франции с ее тремя династиями была областью приоритетного интереса. Исторические картины появлялись на стенах и витражах храмов, в скульптурах, на шпалерах, коврах, монетах, щитах, в домах знати и богатых буржуа, и в них присутствует неизменно Карл Великий наравне с Хлодвигом и Людовиком Святым. Короли и их окружение умело использовали историю в качестве аргумента в своих политических целях, и как сказал в «Трактате о музыке» Жана де Груши (1300 г.), обращаясь к Филиппу Красивому, история Карла Великого важна для сохранения королевства (ad conservationem totius civitatis).

В итоге Карл Великий стал самым авторитетным предком, к которому прибегали всякий раз, доказывая древность того или иного института и явления. Жан Жерсон и Жан Куртекисс ностальгируют по временам Святого Карла Великого и Людовика Святого, призывая Карла VI покончить со схизмой, дабы не огорчать Карла Великого, видящего как разрастается раскол церкви. В «Сновидении садовника» имя Карла Великого фигурирует как высшее подтверждение юрисдикции церкви. У Жана Жувеналя дез Урсена Карл Великий предстает автором «истинных союзов со всей Германией и Лотарингией», основателем единых мер и весов, к которым следует немедленно вернуться, завоевателем Гиени, защитником церкви и гарантом салического закона о наследовании.

Столетняя война вынудила обе стороны, особенно Францию, искать новые аргументы и подкреплять свою позицию историей. В 1378 г. Карл Мудрый принимал в Париже императора Карла IV и дал обед в Большой зале Дворца на острове Ситэ, во время которого был разыгран дивертисмент с историческими картинами, где Артур, Хлодвиг и Карл Великий предстали защитниками королевства Франции. Во время этого визита Карл Мудрый пытался склонить на свою сторону императора, доказывая ему в пространной двухчасовой речи с экскурсами в историю, что, начиная с Карла Великого, Гиень была частью королевства, и ее герцоги приносили королю оммаж. Об этом же пишет и Эврар де Тремогон: «Гиень находится во владении королевства со времен Карла Великого… и столько времени, что не запомнят люди иного».

Культ Карла Великого особенно укреплялся в периоды наибольших успехов королевской власти – в правление Карла V и Людовика XI. В 1369 г. Карл Мудрый дарует жителям Экс-ла-Шапеля [Ахена], где «покоится тело Святого Карла Великого, кто некогда был правителем Франции», те же привилегии, что и своим подданным – освобождение от налога на торговлю. И все последующие короли Франции подтверждали эту привилегию. Он же ввел литургию Святого Карла Великого в королевской капелле по образцу Ахена. Миниатюра времен коронации Карла V изображает его держащим скипетр, заканчивающийся статуэткой Карла Великого, специально изготовленный по его приказу в 1365 г. Во время визита императора Карла IV он подарил ему два больших золотых сосуда, где был изображен Святой Иаков, показывающий Карлу Великому дорогу в Испанию. В построенном Карлом V для себя дворце Сен-Поль была Большая зала, украшенная по стенам изображениями деяний Карла Великого.

Людовик XI еще теснее связывает корону с памятью Карла Великого, называя его «славным предком». Он превращает его культ в обязательный для Франции, учредив в 1475 г. день 28 января как праздничный и нерабочий день в память «монсеньора Святого Карла Великого, нашего предка, короля Франции». В 1478 г. король Людовик XI, «имея в особом расположении святые деяния Святого Людовика и Святого Карла Великого, приказал, чтобы их статуи из камня были поставлены в Большой зале королевского дворца в Париже рядом с другими королями Франции», свидетельствует хронист Жан Ле Руа. Здесь же в зале Парижского Парламента было помещено изображение благословляющих Париж Святого Дионисия и Святого Карла Великого. Подтвердив привилегии, данные Карлом V, Людовик XI сделал щедрый дар базилике Ахена и назначил ей ежегодную ренту.

Зная об этом культе Карла Великого во Франции, иностранные правители пытались с его помощью заручиться поддержкой могущественной короны. Так, флорентийские историки изучали подлинную историю Карла Великого и особое внимание уделяли восстановлению им разрушенных стен Флоренции, когда пытались склонить Карла VI вмешаться в дела Италии в 1396 г. И не случайно в 1461 г. флорентийский историк Донато Аччайоли, прибывший в составе посольства Флоренции к Людовику XI, дарит королю «Жизнеописание Карла Великого», где тот предстает предтечей и гарантом древнего союза Франции и Флорентийской республики.

Карл Великий входил в число девяти героев (preux), а именно трех богатырей христианских наряду с Артуром и Годфридом Бульонским, что неизменно присутствует в исторической пропаганде. Так, упрекая дворян за поражения в Столетней войне, Филипп де Мезьер не допускает и мысли сравнить их с «доблестным рыцарством, что было в компании короля Артура, Годфрида Бульонского и наидоблестнейшего Карла Великого». Образы девяти героев были в это время формой королевской пропаганды при вступлении королей в города. В их числе Карл Великий всегда узнается по пышной бороде, императорской короне и щиту, с лилиями и орлами пополам, хотя этот щит был придуман в 1275 г. Адене ле Руа, менестрелем при дворе герцогов Брабантских.

В «королевской религии» во Франции XIV–XV веков к имени Карла Великого восходили все основополагающие идеи, лежащие в основании власти короля. И, прежде всего, о короне как особом служении общему благу, требующем от короля помимо легитимности еще и моральных достоинств. И здесь образ Карла Великого был избран идеологами королевской власти в качестве идеала, образца политической мудрости. Как для самого Карла Великого образцом был библейский Давид, он сам, в свою очередь, стал таким идеалом для подражания. Тем более, что языческие троянские корни, которыми так гордились французы этого времени, мало подходили для короля христианнейшего королевства. И даже когда раздаются призывы имитировать Давида (например, трактат Гийома де Соквиля «Hosanna filio David»), на деле речь идет о Карле Великом, ибо по его образцу пишутся все модели поведения короля. И развивающийся в ущерб Карлу Великому культ Хлодвига строился как пример героический и рыцарский, близкий к легенде об «императоре с пышной бородой». А когда Кювелье пишет поэму о Дю Геклене, объявленном десятым героем, в основе его геройства также Карл Великий, который якобы усыновил его далекого предка, сарацина по происхождению, оставленного отцом при отступлении в замке Глей, крестил и воспитал в героическом духе.

Когда преданные короне чиновники Карла Мудрого, так называемые Мармузеты, разрабатывали и внедряли новаторскую программу завоевания симпатий французов к королевской власти, ее апогеем они сделали майский праздник 1389 г. в Сен-Дени: политический праздник, призванный обновить идеологию рыцарства, ввел моду на эти смотры молодости, силы и радости, во время которых рыцари присягали на верность монарху на могилах предков королей, в стенах, где пишется национальная история. И за образец был взят Карл Великий с его майскими смотрами войск.

Все труды полемистов, все наставления государю, все исторические сочинения обращаются к образу Карла Великого как к идеалу. Так, Кристина Пизанская, восхваляя Карла Мудрого, сравнивает его с Карлом Великим, находя черты сходства в величии, блеске правления, щедрости. Особое место в ее апологии Карлу Мудрому занимает его образованность и покровительство наукам, в которых она также находит параллели с великим предком. В период Столетней войны образ короля-воина был особенно актуален. Так, Жан де Монтрей в трактате «К рыцарству Франции» призывает бороться с англичанами, как Карл Великий с сарацинами. Как идеал государя, Карл Великий занял большое место в «Сновидении садовника», написанном по поручению Карла V для утверждения его власти. Уже в прологе автор сравнивает двух королей и даже отмечает превосходство Карла Мудрого, «кто брал подчас меньше, чем за семь дней, такие замки и столь мощные, каковые Святой Карл Великий осаждал дольше семи лет».

Трактат Филиппа де Мезьера «Сновидение старого паломника», фундаментальное наставление Карлу VI, предлагал Карла Великого как образец во всем: «предка, достойного святой славы, наидоблестнейшего и святого». Призывая Карла учиться на примере истории и деяний предков, он особое внимание предлагал уделить «великим битвам и чудесным деяниям и доблестям великого предшественника, святейшего Карла Великого, кто превзошел в доблести и добродетели и добром управлении, в умножении веры христианской всех императоров и королей, кто были в христианском мире до сего дня». Рыцарь, сокрушитель сарацинов, должен был вдохновить короля и его армию на победу в войне с англичанами, ибо к этому взывают «великие деяния и труды рыцарей, кто многажды сражался без отдохновения, без питья и без еды весь день до вечера… в Испании, когда, вняв молитвам доблестного Карла Великого, солнце остановило свой путь по небу на целый день, дабы враги были бы полностью разбиты». Так Господь воздавал ему за истинное благочестие и набожность. В подтверждение этого автор описывает как «этот благородный государь, в великой набожности, в самую лютую зиму в полночь вставал и из своего Дворца в Париже, сопровождаемый одним единственным камерарием, шел пешком по грязи в Нотр-Дам на заутреню… И так же возвращался он, король Франции и император Римский». Оплакивая упадок набожности во Франции, когда церковные службы походят на ярмарку, где совершаются сделки, и стоит шум и гам, автор призывает в свидетели «набожность, почтение и тишину, которые благословенный Карл Великий поддерживал во время божественных служб и заставлял соблюдать доблестное рыцарство Французского королевства». Щедрость Карла Великого в отношении церкви представлена как соединение рыцарских и христианских добродетелей: так, он почтил память Роланда и Оливье, «пэров, баронов и рыцарей, погибших в Ронсевале, принявших мученичество в битве», даровав 12 тысяч унций золота и столько же серебра Богу и церкви, дал еды 12 тысячам бедняков и каждому одеяние, а также передал церкви земли в оплату молитв за всех, «кто в будущем погибнет в битвах с врагами веры»; и все это помимо оплаты месс, «прочитанных без числа». Вера короля должна быть сильнее критиков нравов духовенства, которые так усилились в период схизмы, и здесь автор ссылается на речь Карла Великого, который в ответ на известие о застигнутом в грехе клирике, отказался поверить и заявил, что если бы своими глазами это увидел, то прикрыл бы грех своим плащом, дабы «мать святая Церковь не была бы опозорена». «Вот благородные слова доблестного государя и истинного сына церкви», – восклицает автор. При этом он призывает короля запретить практику турниров и судебных поединков, поскольку сражаться стоит только за веру, и ссылается на пример Карла Великого, не позволявшего, чтобы в его присутствии рыцари сражались в пустом поединке. Образ Карла Великого использовал автор и для осуждения нравов чиновников, искажающих образ власти короля. Так, он не приемлет внедренное чиновниками обращение к королю как к «грозному» (redoutable) государю, ибо «страх влечет тиранию», и все это выдумали нотариусы и советники, «чтобы короля больше боялись, чем любили». А вот «доблестнейший и святой Карл Великий никогда не терпел, чтобы его называли грозным». Осуждая алчность этих чиновников короля, стимулирующих разграбление казны ссылками на щедрость Александра Македонского, автор противопоставляет этому пример Карла Великого. Выбирая между безумной и тиранической щедростью, разорительной для короля и народа, и скупостью, способной породить лишь ненависть к королю, он предлагает пример доблести Карла Великого, щедрого умеренно, соразмерно оказанным услугам и своим возможностям. В противоречие картине о пешем Карле Великом по пути в Нотр-Дам, автор призывает короля заботиться об охране своей персоны, которая представляет «общее благо, славу и радость французского корабля и защиту всех людей в королевстве» на манер Карла Великого, которому «все народы Рима подчинялись и мирно и всемерно ему служили», однако он установил, чтобы по 120 «доблестных воинов его охраняли», по 40 в смене (с четырех сторон кровати), «стоя, держа в одной руке шпагу наголо, в другой горящий факел». Наконец, Карл Великий предстает как мудрец на троне, кто постоянно черпал знания в мудрости предков, книгах и истории. Для обучения управлению королю необходимо знать Библию, труды Аристотеля, Тита Ливия, Валерия Максима, Сенеку, но особенно «О Граде Божьем» Августина, которого «доблестный Карл Великий изучал особо внимательно». Он же выступает аргументом против увлечения в это время астрологией, чему Филипп де Мезьер противится как языческому и опасному предрассудку. Протестуя против мнения соблазнителей астрологией о якобы увлечении Карла Великого этим знанием, Филипп де Мезьер отвечает, что это маловероятно, поскольку тогда он, «великий и глубокий знаток всякого знания», знал бы заранее и смог бы помешать гибели Роланда, Оливье и пэров в Ронсевале, «ибо он находился в четырех лье от них».

Образ Карла Великого, выработанный идеологами королевской власти во Франции, освящал и утверждал теорию о наихристианнейшем короле, каковым являлся король Франции. Карл Великий представал защитником веры и церкви, к тому же якобы собирался в крестовый поход накануне смерти. Отныне все короли избранного народа должны были бороться с неверными, защищать святые места и закончить дни в крестовом походе. В «Большие Французские хроники» включили знаменитый эпизод из хроники Псевдо-Турпина о посмертной судьбе Карла Великого: когда демоны надеялись получить душу Карла, Св. Дионисий кинул на чашу весов все церкви, построенные императором, и душа его была спасена.

В борьбе Филиппа Красивого с папой Бонифацием VIII утверждается идея о связи короля Франции с Богом без посредничества папы. И он был первым королем, регулярно называемым христианнейшим, «министром Бога», опорой веры, выше всех смертных правителей. Король Франции зависит только от Бога, но не от людей, будь то папа или император. Отсюда и символика орифламмы, королевского знамени, идущего от Карла Великого, отсюда и священный характер королевской власти, основанный на церемонии коронации и помазания священным елеем. Как сказано в «Трактате о коронации» Жана Голе на, из-за помазания короля «он именуется наихристианнейшим, защитником веры и церкви, и не терпит над собой никакого господина от мира сего». Из этого особого положения королевства Франции выводилась теория о необходимости вмешательства в дела церкви и папского престола. И здесь пример Карла Великого был полезен: Филипп де Мезьер напомнил, как он «поставил на престол викария Христа и завоевал для веры многие королевства у Сарацинов». Экстремизм королевских советников достиг апогея в «Сновидении садовника», где автор считает Францию более достойным местом для святого престола, чем Рим. Каждого короля, особенно в период схизмы, убеждали в его окружении вмешаться в дела церкви. Так, осенью 1390 г. было решено, что Карл VI отправится в Рим и поставит там папу Климента VII, что в умах современников заменило бы крестовый поход. Именно от «огромной доблести в отношении веры, проявленной наидоблестнейшим святым Карлом Великим», выводит Филипп де Мезьер «вечную славу среди королей и над королями христианскими» королей Франции. И предупреждает Карла VI не соглашаться именоваться наихристианнейшим, если он не имеет в мыслях «уподобиться предшественникам».

Представление о священном характере королевской власти оправдывало вмешательство королевских судов в юрисдикцию церкви и расширение судебной власти короля, активно применяемое Парижским Парламентом. И даже галликанские свободы церкви Франции исходили из этого принципа и связывались с именем Карла Великого. В окружении Карла VII говорили, что Прагматическую санкцию первым издал Карл Великий, а некоторые утверждали, что видели ее собственными глазами. Наконец, чиновникам короля очень нравился этот титул, ибо они также становились священными особами. И если папа Стефан III, желая польстить Карлу и Карломану, обратился к ним словами апостола Петра «вы род избранный, царственное священство», то уже в начале XV века те же слова папский легат обратил к чиновникам Парижского Парламента, так много сделавшим для утверждения «королевской религии» во Франции.

Титулатура королей Франции была связана с особым местом королевства в христианском мире, и этим местом Франция также обязана Карлу Великому, который был королем Франции и императором. В памяти людей Франция и Империя смешались, и хронисты называли даже первых Капетингов императорами. В «Сновидении садовника» сказано, что империя называлась то империей, то королевством. И Франция не только не отказывалась от попыток поставить своего ставленника на императорский престол, но и не переставала мечтать об имперской короне. Однако усиление Империи, канонизация там Карла Великого создали для Франции угрозу. Хотя папа Иннокентий III провозгласил светскую власть короля Франции независимой, однако, противостояние с папой Бонифацием VIII вынудило теоретиков защищаться и даже перейти в наступление. Кстати, возрождение изучения римского права создало дополнительную угрозу, поскольку там речь идет только об императоре. Булла 1219 г. запретила преподавание в Парижском Университете римского права, и оно переехало в Орлеан (запрет был снят лишь в 1679 г.). Отсюда глубокое и опасное противостояние юристов и теологов, определившее идейную борьбу вокруг трона во Франции.

В процессе самоидентификации французская корона ищет исторические аргументы в пользу своей независимости от папы и императора и находит их в особом статусе regnum Francorum в империи Карла Великого. Это стало главным аргументом в пользу фундаментальной для становления «королевской религии» идеи о том, что король – император в своем королевстве. В «Speculum judiciale» Гийома Дюрана епископа Менда утверждалось, что все подчинены императору, кроме короля Франции, кто является «princeps in regno suo». В период противостояния папе Бонифацию VIII появилась окончательная формула – «король – император в своем королевстве» («rex imperator in regno suo»). Жан Голен называет короля «императором Франции» и берет у Рауля де Преля, своего учителя, легенду о том, что Карл Великий, отправляясь в крестовый поход, оставил в Сен-Дени орифламму и императорскую корону в знак пребывания здесь «вечной империи»: «сию инсигнию имперскую пожелал оставить во Франции в знак империи вечной, коей престол переходит к мужескому наследнику».

Именно в этой борьбе с притязаниями папы и императора приобретают особую значимость такие важнейшие объекты «королевской религии», как коронационные регалии и королевские инсигнии: все они, за исключением священного сосуда с елеем, возводились так или иначе к Карлу Великому – корона, скипетр, меч (так называемый épée Joyeuse), орифламма, щит, лилии, крылатый олень.

По указанию Карла Мудрого в трактате «Сновидение садовника» подробно расписано, как Карл Великий определил особое место королевства Франции и почему оно и есть империя. «Королевство Франции есть часть, вышедшая из империи через раздел, сделанный Святым Карлом Великим, кто пожелал и установил, чтобы столь благородного достоинства и положения было королевство Франции и такой власти и привилегии, как и вся Империя». В этом трактате виден вклад чиновников-легистов в утверждение «королевской религии», поскольку именно юридические аргументы, используемые автором, Эвраром де Тремогоном, кажутся ему наиболее убедительными и безупречными. «Разум довольно с этим согласуется, ибо, поскольку королевство Франции было одной из главных частей империи, то эта часть столь благородная, сохранила благородство и власть другой части империи, от которой она отделилась»; «по той же причине, что другая часть империи носит имя империи, по этой же причине королевство Галлии, что было одной из самых благородных частей империи, носит имя империи, о чем мы имеем аналогии в гражданских законах, кои гласят так: если кто-то делит свой дом надвое, каждая часть будет именоваться домом сама по себе. И, следовательно, король Франции может быть назван императором в своем королевстве, ибо не признает суверена на земле, кроме Бога одного».

Кстати, это особое место Франции, идущее от Карла Великого, признавали даже германские теоретики имперской власти. Французские же теоретики не делали различия между Францией и Империей ни в церемониале, ни в письмах канцелярии, признавая власть императора над всеми, кроме себя. У французских легистов это просто не обсуждалось. В борьбе за превосходство французские теоретики апеллировали к троянскому происхождению франков, имевших королей до пап и императоров. Другим важным путем утверждения французского абсолютизма становится идея, очень близкая чиновникам короля и выглядевшая довольно смелой в этот период, о превосходстве короля Франции над императором, чей выборный характер власти лишает ее божественного и священного происхождения. Эта идея есть у Жана Голена: «порядок такой лучше устроен, что император Франции, помазанный драгоценным миром, с небес принесенным, сана своего больше достоин и родит сынов, которые вступают в отцовское наследство, как и заведено от Бога». В окончательном виде эта идея оформлена в «Сновидении садовника», где прямо говорится о превосходстве короля над императором. «Я считаю более почтенным, чтобы короли Франции именовались королями, а не императорами Франции… во-первых, потому что так привычно и так делали предшественники, ибо закон гражданский гласит, что надо соблюдать то, что было долго соблюдаемо и используемо». Во-вторых же, автор ссылается на Библию, где «вы не найдете вовсе ни в одной из частей… упоминаний об императоре. Следовательно, имя короля более древнее и более почетное, а императора – более новое… И тот, кто весь мир сотворил, именуется королем королей, а не императором императоров».

Скандальность таких сентенций не смущала королевских чиновников, тщательно следивших за тем, чтобы король ни в чем не уступал императору. И это понятно: такая власть короля распространялась и на его служителей, активно разрабатывавших взятые из римского права законы об оскорблении величества (lèsemajesté) как высшем преступлении против короля и его чиновников. Отсюда было недалеко до уравнения императора и магистрата, ибо уже у Жана Блано в 1255 г. утверждалось, что император – это магистрат, а Жак де Ревиньи говорил о королях Франции, делегированных в магистратуру императора. Кстати, императорские атрибуты одеяния короля постепенно распространяются и на главных его чиновников – канцлера и первого президента Парижского Парламента (алая мантия, фибула и т. д.). И потому во время визита во Францию императора Карла IV в 1378 г. окружение Карла Мудрого делало все, чтобы показать независимость Франции от Империи. По свидетельству Кристины Пизанской, они выслали «ему навстречу вороную лошадь… ибо императоры привыкли на белых лошадях вступать в добрые города, и пожелал король, чтобы в его королевстве иначе сделали, чтобы не могло быть замечено никакого признака господства (dominacion)». Еще больший скандал учинил Парижский Парламент после посещения императора Сигизмунда в 1416 г. Придя на заседание Парламента и попав на спор о должности сенешаля Бокера, он решил вмешаться в него в пользу одной из сторон. И поскольку его кандидату недоставало рыцарского звания для получения этой должности, он тут же и произвел его в рыцари. Такое поведение возмутило чиновников верховного суда, тем более, что он посмел сесть на место, отведенное королю. Жан Жувеналь дез Урсен так описывает возмущение посягательством императора на власть короля, тем более что Карл VI Безумный не в состоянии был защитить себя сам: «Прежде императоры отстаивали иногда суверенитет над королевством Франции, что противно разуму, ибо король есть император в своем королевстве и держит его от Бога одного и шпаги». Утверждение императорской власти короля во Франции было основой всей системы верховной администрации: законодательной и судебной власти, введения налогов, чеканки и смены монеты, объявления войны.

Важным штрихом этого портрета Франции как империи, или «самой благородной ее части», служил Парижский Университет, центр наук и «фонтан знаний» всего христианского мира, обязанный своим пребыванием Карлу Великому. Тема translatio studii стала эффектным подтверждением особого места Франции в мире.

И если вначале Университет претендовал на автономию и покровительство пап, то к XIV веку он признает, что основан Карлом Великим и является «любимой дочерью короля Франции». В связи с утверждением о короне, требующей знаний и компетентности, любовь королей к Университету ставится в центр их полномочий, поскольку на этом переносе из Рима в Париж по настоянию Алкуина Карлом Великим центра знаний основан высший авторитет французской короны.

Появившись в «Miroir historial» Винсента из Бовэ, эта тема прочно вошла в трактаты королевских советников. Филипп де Мезьер на этом строит теорию о превосходстве Франции: «наи-христианнейший и святой король Карл Великий, кто по своей свободной воле и щедрости (libéralité) из Рима великого перевез в Париж святых алхимиков Университета». Эврар де Тремогон считает на этом основании Францию достойной пребывания папского престола: «Очевидно, что в Париже и во Франции находится источник всякого знания, откуда исходят многие реки и ручейки… Как явствует из истории, этот благородный источник, то есть знания, был перенесен (translatée) святым Карлом из Рима в Париж». Связь Парижского Университета с акцией короны подчеркивает и Кристина Пизанская: «Карл Великий перенес изучение наук из Рима в Париж точно так же, как некогда они были перенесены из Греции в Рим». Культурное превосходство Франции над другими королевствами прочно утвердилось к XV веку, как и обязательность покровительства короны знаниям, что определило характер французского Ренессанса, деятели которого пытались доказать, что французская культура, язык, литература ни в чем не уступают Италии и являются истинными наследниками Античности.

Святость королевского дома во Франции, особое положение королевства в христианском мире и система прерогатив короля Франции соединились в первом законе королевства, ставшим усилиями идеологов королевской власти главным законом страны – так называемом салическом законе о престолонаследии, освященном именем и авторитетом Карла Великого. Вопрос о престолонаследии был главной проблемой во Франции периода Столетней войны, и салический закон был найден, откомментирован и превращен в главный аргумент спора королевскими чиновниками. И хотя в процессе его пропаганды образ Карла Великого постепенно уступил место Фарамону, которому в итоге и приписали этот закон (тем более что это единственное, что осталось о нем в истории), тем не менее, Карл Великий остался тем, кто его подтвердил. Вот как писал об этом Жан Жувеналь дез Урсен: «Салический закон одобрен, подтвержден и вновь установлен Карлом Великим, кто был в свое время императором и королем Франции и какового мы обязаны почитать и считать находящимся со святыми в раю». Обильно ссылаясь на Эйнгарда в том, как был подтвержден этот закон, он настаивает, что Карл Великий лишь одобрил то, что уже было установлено «до того, как появились некогда во Франции христианские короли». Но это подтверждение очень важно ввиду авторитета имени Карла Великого.

До 1350 г. это был всего лишь очень древний и уважаемый закон, чье содержание не было известно. При разрывах 1316 и 1328 гг. салический закон вообще не упоминался. Филипп V, как и Филипп VI Валуа, взошел на престол Франции, потому что был сильнее остальных конкурентов, а вовсе не в силу какого-то закона. Идея ссылаться на этот закон родилась у легистов и клириков из окружения короля. Впервые обнаруженный Ришаром Леско, относившим его, правда, к Хлодвигу, он упомянут в «Морализированных шахматах» Жана де Сессоля, в переводе Жана де Винея, сделанном для дофина Иоанна, в главе о королеве в шахматах. Там сказано, что он сделан задолго до Карла Великого и соблюдался всегда как традиция. Вмешательством чиновников из окружения короля и Парламента салический закон стал предметом национальной гордости, формой французской идентичности. Юристы Карла Мудрого превратили его в закон о наследовании короны. В кризисный период королевской схизмы, последовавшей после договора в Труа 1420 г., советники дофина Карла вытащили его вновь на свет в целях пропаганды наследственной передачи власти. Однако они не имели на руках того главного экземпляра, что хранился в аббатстве Сен-Дени, на тот момент у англичан и французов-«предателей». Тогда они принялись искать его по всему королевству, нашли, скопировали, прокомментировали и перевели, отыскали в истории прецеденты и гарантов в лице Хлодвига и Карла Великого. Датой избрали 420 г., т. е. ровно за тысячу лет до договора в Труа: такая долгая традиция должна была символизировать его неоспоримую легитимность. Авторство «галльского закона» оспаривалось: одни считали его анонимным («до всех королей»), другие относили к Фарамону, считали, что Хлодвиг записал его, а Карл Великий – автор расширенной редакции. Однако в окружении Карла VII отводили решающую роль Карлу Великому: так, в анонимном трактате «Super omnia vincit veritas», этот договор в Труа осуждается как противоречащий «всякому праву божественному, гражданскому, естественному (naturel) и каноническому, противный существующему обычаю (coustume prescripte) Франции столь долгого времени, что не запомнят обратного, чему согласен закон Карла Великого, что именуется салическим (lex salica)». Жан де Монтрей также склонялся к Карлу Великому, равно как и Жан Жувеналь дез Урсен, который знал, что тот одобрил его и добавил 33 новые статьи. Он даже хвалился, что знает, как этот экземпляр выглядит, что было очень важным свидетельством в Буржском королевстве, отрезанном от Сен-Дени: «имеется массивный том, разделенный на семь книг, и я его видел и знаю, где он находится». Так салический закон, одобренный святым Карлом Великим, защищал Францию от англичан в этот трагический для династии Валуа момент. Он, в итоге, становится законом «Фарамона, Хлодвига и Карла Великого».