Текст книги "Карл Великий: реалии и мифы"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Александр Назаренко,Елена Мельникова,Т. Джаксон,Андрей Глебов,Вера Зверева,Владимир Рыбаков,Василий Балакин,Максим Горелов,Олег Ауров,Марк Юсим
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Реализация плана возрождения Римской империи вступила в свою решающую фазу. Империя должна была стать централизованным государством со столицей в Риме, и Оттон III, в отличие от своих предшественников и преемников, лишь время от времени посещавших Вечный Город, решил устроить там постоянную императорскую резиденцию. Идеал задуманной универсальной христианской империи виделся в поздней античности, в славных для империи и церкви временах Константина Великого. Эта новая империя должна была охватить собой всю христианскую ойкумену, Запад и Восток, а также области языческих народов Восточной Европы, которых надлежало обратить в Христову веру, продолжив дело Карла Великого и Оттона I. Миссионерство, наряду с защитой церкви, служило одной из главных задач «христианской империи». Как когда-то при Карле Великом, объединение Западной и Восточной империй предполагалось осуществить при помощи брачных уз, поэтому в Константинополь направили посольство во главе с архиепископом Миланским Арнульфом просить для Оттона III руки дочери императора Константина VIII.

После многонедельного пребывания в Риме Оттон III в конце 999 г. направился в Германию, к чему его побудила, наряду с другими причинами, и весть о смерти тетки, аббатисы Кведлинбургской Матильды, от его имени управлявшей страной. Путь лежал через Равенну, где Оттон III посетил глубоко чтимого им святого Ромуальда, и Верону, где он встречал новый, 1000 год, наступления которого ожидали с превеликим страхом, опасаясь конца света. Вскоре затем император вступил на германскую землю.

В середине января 1000 г. уже на территории Германии, в монастыре Штаффельзее, состоялась первая встреча Оттона III с многочисленными имперскими князьями, а также с сестрами Софией и Адельгейд, прибывшими туда встречать его. В первой же грамоте, пожалованной на немецкой земле, употреблен весьма необычный титул императора, который будет сохраняться вплоть до его возвращения в Италию: «Оттон III, слуга Иисуса Христа и император август римлян по воле Бога, Спасителя нашего и Избавителя». Эта формула «слуга Иисуса Христа» должна была указывать на исполнение императором христианской миссии, на императорский апостолат. Подобно тому, как Карл Великий удостоился титула «апостол саксов», Оттон III теперь претендовал на роль «апостола славян», намереваясь распространять и укреплять Христову веру среди славянских племен. Многие исследователи в этой формуле видели знак смирения «императора-монаха». Однако следует признать, что это было весьма своеобразное «смирение», ибо что могло быть почетнее для христианского государя, чем приравнять себя к апостолам? Оттон III, обращая в христианство язычников и присоединяя к христианской церкви новые провинции, считал себя, видимо, по примеру Карла Великого, в праве присвоить это «апостольское имя» – смелое, но в известной мере справедливое притязание.

Когда император, окруженный новыми итальянскими советниками, появился в Германии, немцев одинаково неприятно поразили его римский церемониал и аскетическое благочестие, несовместимые с их представлениями о короле: традиция, уходившая корнями в общество древних германцев, не знала столь резкого его обособления от своих подданных, прежде всего, от знати. Хотя официальная встреча, устроенная Оттону III в Регенсбурге, и была, по словам Титмара Мерзебургского, необычайно пышной, однако ликование вскоре сменилось разочарованием и раздражением, когда выяснилось, что император и на сей раз не собирается заниматься проблемами собственно германской политики. Его поход на Восток, в славянские земли, оказался не военной экспедицией, как у других германских королей, а паломничеством на могилу мученика Адальберта в Гнезно.

Около середины февраля 1000 г. Оттон III уже был на границе владений польского герцога Болеслава I Храброго, лично прибывшего встречать его. В сопровождении Болеслава император и его свита направились в Гнезно. К самой могиле чтимого им святого Оттон III не решился приблизиться иначе как босиком. Затем он в полном согласии с папой Сильвестром II учредил самостоятельное, не зависимое более от немецкой церкви Гнезненское архиепископство, во главе которого поставил брата Адальберта – Гауденция, еще в Риме рукоположенного в сан архиепископа. Хотя Польша должна была стать частью той христианской империи, о которой грезил Оттон III, тем не менее он выпустил из рук такой важный инструмент, с помощью которого немцы до сих пор овладевали (и не только в религиозном и культурном, но и в политическом отношении) славянским Востоком, как церковь. Польский герцог Болеслав I Храбрый получил в отношении церквей его государства и миссионерской деятельности те права, которыми прежде обладал только император. Оттон III заключил с ним договор о дружбе, пожаловав ему титул патриция, назвав его «братом и соратником Империи», «другом и союзником римского народа», возложив ему на голову собственную корону и подарив ему точную копию Священного копья, содержащую частицу драгоценной реликвии – гвоздь с креста Иисуса Христа. Это копье и поныне хранится к Краковской соборной сокровищнице. Античные выражения, определявшие новый статус Болеслава, отражали дух возрождения Римской империи. Уже само верховенство над церковью ставило его выше немецких герцогов и приближало к рангу короля. Отныне он, освободившись от даннической зависимости от Германского королевства, подчинялся только императору, а Польша должна была стать составной частью Империи. В Германию Оттон III возвращался в сопровождении Болеслава и 300 польских всадников. Итогом его паломничества в Гнезно явилось возвышение культа Адальберта и заметное ослабление реального влияния немцев на дела в Польше, о чем его не раз упрекали современники и потомки.

В Германии Оттон III направился во вторую столицу Империи – в Ахен, где на Троицу состоялся синод для решения церковных вопросов, в том числе и касающихся учреждения Гнезненского архиепископства, по мнению некоторых, весьма уязвимого в каноническом отношении. Тогда-то Оттон III и велел искать в дворцовой капелле Св. Марии могилу Карла Великого, распорядившись затем вскрыть его гроб, о чем уже говорилось нами. Мы отмечали также, что многие современники осудили этот его поступок как святотатство, однако сам Оттон III, распорядившись вскрыть могилу Карла Великого, не думал, что совершает святотатство. Для него это был акт почитания великого франка, примеру которого он, одержимый идеей возрождения Римской империи, следовал. Диковинный поступок Оттона III, ужаснувший многих, должен был символизировать собою преемственность традиции.

Оттон III не задержался в Германии. Уже в июле, не дожидаясь даже, пока спадет летняя жара, он снова был в Италии, проведя несколько месяцев в Павии. В конце лета он прибыл в Рим и поселился в своем дворце на Авентине, вновь погрузившись в виртуальную реальность «возрожденной империи римлян». Тогда еще не наблюдалось явных признаков грядущего мятежа, поскольку папа римский устроил Оттону III пышную встречу, а римляне, как отмечал, с учетом последующих событий, их очевидец Бруно Кверфуртский, лживо изображали радость. К суровой действительности возвратило 20-летнего императора восстание, вспыхнувшее поблизости от Рима. Возможно, поводом послужили меры, принятые Оттоном III в пользу папских владений в Сабине. Мятеж подняли жители Тиволи, убившие его представителя и запершие перед ним самим ворота. Немецкие отряды приступили к осаде, продолжавшейся несколько недель. Лишь после того, как посредниками выступили папа Сильвестр II и отшельник Ромуальд, городская знать появилась перед императором, в знак раскаяния одними только фартуками прикрыв свою наготу и держа в правой руке меч, а в левой – розгу. Они сдались на милость Оттона III, предоставляя ему на выбор – отсечь им головы или публично выпороть розгами. Тот помиловал их, довольствуясь лишь новым обещанием хранить верность, дать заложников, выдать убийц его представителя и срыть часть городской стены.

Однако император недолго наслаждался водворенным миром. Сразу же восстали римляне – неблагодарные римляне, которым он так льстил, так старался возвратить былое величие их городу. Причиной бунта называли слишком мягкое наказание жителей Тиволи, которых римляне давно и сильно ненавидели, но это могло быть лишь поводом. Настоящая причина заключалась в фактическом императорском правлении в Риме, воспринимавшемся римлянами как нестерпимое чужеземное господство, которое невозможно было компенсировать даже привлечением их ко двору на Авентине. В то время как преданные императору войска стояли лагерем у стен города, римляне заперли ворота и забаррикадировали улицы, ведущие к дворцу, так что Оттон III со своими приближенными был в течение трех дней полностью отрезан от внешнего мира. Финал был горек для «императора римлян». Бывшая с ним горстка людей, причастившись из рук епископа Бернварда, уже готовилась предпринять отчаянную вылазку. Бернвард должен был идти впереди со Священным копьем. И тут как раз герцогу Баварскому Генриху и маркграфу Тосканскому Гуго удалось уговорить римлян пропустить их к императору. Затем они, то ли тайно, то ли по договоренности с осаждавшими, вывели императора, Бернварда и еще несколько человек из города в свой лагерь, тогда как остальные из императорской свиты, видимо, стали жертвами мести римлян. Так Оттон III, испытав величайшее в своей жизни разочарование, 16 февраля 1001 г. навсегда покинул Рим и с войском, в сопровождении папы Сильвестра II и многих римских клириков двинулся в северном направлении. Сразу же был отдан приказ готовить возмездие некогда столь любимому, но столь неблагодарному Риму.

Восстание римлян нанесло тяжелый удар по политике возрождения Римской империи. В подавленном настроении Оттон III направился в Равенну. Под впечатлением от последних событий еще больше усиливается его склонность к мистицизму. Он задумывается, не служат ли его неудачи Божьим знамением, велением отречься от императорского титула и уйти в монастырь. В Равенне, в монастыре Сан-Аполлинаре-ин-Классе, Оттон III предается многодневному покаянию, после чего отправляется в расположенный поблизости скит Переум к отшельнику Ромуальду, где продолжил истязание плоти, довольствуясь скудной пищей и ночуя на грубой циновке из тростника. И все же нити, связующие с миром, слишком прочны, оборвать их не удается, и на Пасху 1001 г. Оттон III уже выступает в более привычной для себя роли, проводя в Равенне хофтаг, на котором заключил с представителем венгерского короля Стефана соглашение, аналогичное по духу Гнезненскому договору. Обретение Венгрией церковной самостоятельности лишило Зальцбургскую митрополию возможности заниматься там миссионерской деятельностью. Было принято и посольство от Болеслава Храброго, по просьбе которого Оттон III направил монахов для распространения христианства в Польше. Оправившись от пережитого потрясения, император продолжил свою политику.

Не лишена была политического содержания и другая его романтическая затея. Вскоре после Пасхи он задумал посетить Венецию, дабы лично познакомиться с дожем Петром II Орсеоло, с которым уже давно поддерживал дружественные дипломатические отношения. До сих пор дож избегал личных контактов с императором, официальное посещение которым Венеции, равно как и его собственный визит в Империю, могли расцениваться в качестве признания ленной зависимости, поскольку не было обычая, чтобы независимые правители навещали друг друга. Однако умный дож, не желая обидеть Оттона III, нашел способ исполнить его мальчишескую прихоть. Император с небольшой свитой направился в монастырь Санта-Мария в Помпозе на границе с Венецией, заявив, что желает провести здесь в уединении три дня. Под покровом ночи он сел на корабль, присланный ему дожем, и в сопровождении 7 верных людей через сутки прибыл в Венецию, где его, так же ночью, встретил Орсеоло как частное лицо. После краткого посещения весьма почитаемого монастыря Св. Захарии императора еще до наступления дня проводили во дворец дожа. А наутро, после мессы в Сан-Марко, один из сопровождающих Оттона III под видом посла приветствовал Орсеоло. Днем император беседовал с дожем и даже стал крестным его дочери, чтобы еще прочнее скрепить дружбу. Мы можем лишь догадываться, о чем говорили оба правителя. Известно лишь, что Оттон III освободил дожа, как за год до того польского герцога, от уплаты ежегодной дани, символически выражавшей некоторую зависимость Венеции от Империи. Вполне вероятно, он желал видеть этот вольный город, как Польшу и Венгрию, равноправным членом его возрожденной Римской, а по существу новой универсальной христианской империи. Столь последовательное стремление к единению Европы под своим императорским скипетром роднило его с первым архитектором европейского единства – Карлом Великим. После однодневного пребывания Оттон III покинул Венецию так же тайно, как и прибыл.

А между тем Оттон III ждал подкрепления из Германии, чтобы возвратить себе Рим. Ему даже удалось восстановить в Беневенте, Салерно и Капуе порядок, пошатнувшийся было после восстания римлян. На Рождество 1001 г. он совместно в Сильвестром II провел в Тоди синод, на котором уделил внимание своему любимому вопросу – миссионерству среди славян и венгров. Принесли приятную весть, что в Италию движется с большим войском Хериберт, архиепископ Кельнский. Оттон III уже начинал верить, что дела поправляются, как удача вновь отвернулась от него. Умер верный ему маркграф Тосканский Гуго, и сейчас же в Тоскане, порядок в которой до сих пор поддерживал этот сильный правитель, начались волнения. Оттон III перебрался в Патерно, близ Рима, где решил дожидаться прибытия Хериберта. Но не суждено было ему войти триумфатором в столицу возрожденной, как он надеялся, империи. Он занемог, появились горячка и сыпь. 24 января 1002 г. Оттон III на 22-м году жизни скончался на руках у Сильвестра II.

Чувствуя враждебность местного населения, приближенные императора утаивали весть о его смерти, пока не собрали вместе отряды, рассредоточенные по округе. Вскоре вспыхнуло восстание, охватившее всю Центральную и Северную Италию, однако подоспевшему Хериберту удалось при поддержке войска доставить тело Оттона III в Ахен, где его и похоронили, как он завещал, подле боготворимого им Карла Великого. Следование примеру великого франка пришло к своему логическому завершению: самый экстравагантный из императоров Священной Римской империи посмертно воссоединился с собственным кумиром, в могилу которого незадолго перед тем заглянул.

Библиография

Балакин В. Д. Происхождение Священной Римской империи // Вопросы истории, 1998, № 10.

Балакин В. Д. Средневековая Римская империя: Идея и реальность // Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. Под ред. Л. П. Репиной. 2/2000. М., 2000.

Althoff G.; Keller Н. Heinrich I. und Otto der Große. 2 Bde. Gottingen, 1985.

Althoff G. Otto III. Darmstadt. 1996.

Beumann H. Nomen imperatoris. Studien zur Kaiseridee Karls des Großen // Historische Zeitschrift, 185, 1958. S. 515–549.

Beumann H. Die Ottonen. Stuttgart, 1991.

Bryce J. The Holy Roman Empire. A new Edition. London, 1906.

Erdmann C. Forschungen zur politischen Ideenwelt des Frühmittelalters. Berlin, 1951.

Folz R. L'idee d'Empire en occident du V au XIV siècle. Paris, 1953.

Folz R. Le souvenir et la légende de Charlemagne dans l'Empire germanique médiéval. Paris, 1950.

Fried J. Der Weg in die Geschichte. Die Ursprünge Deutschlands bis 1024. Berlin, 1998.

Gôrich K. Otto III. ôffnet das Karlsgrab in Aachen. Überlegungen zu Heiligenverehrung, Heiligsprechung und Traditionsbildung // Herrschaftsrepresentation im ottonischen Sachsen. Sigmaringen, 1998. S. 381430.

Gôrich K. Otto III. Romanus Saxonicus et Italicus. Sigmaringen, 1993.

Hlawitschka E. Kaiser Otto I. // Mittelalterliche Herrscher in Lebensbildem. Von den Karolingem zu den Staufem / Hrsg. v. Schnith K. R. Graz, 1990. S. 124–141.

Hlawitschka E. Kaiser Otto III. (983–1002) // Ibid. S. 155–165.

Holtzmann R. Geschichte der sàchsischen Kaiserzeit (900–1024). München, 1941.

Labande E.-R. «Mirabilia mundi». Essai sur la personnalité d'Otton III // Cahiers de civilisation médiévale. Vol. 6, 1963. P. 297–313; 455–476.

Morrall J. B. Otton III, an Imperial Ideal // History Today, IX, 1959. P. 812–822.

Ohnsorge W. Das Zweikaiserproblem im frühen Mittelalter. Hildesheim, 1947.

Otto der Große / Hrsg. von H. Zimmermann. Darmstadt, 1976.

Petersohn J. Über monarchische Insignien und ihre Funktion im mittelalterlichen Reich // Historische Zeitschrift, 266, 1998. S. 47–96.

Schramm P. E. Kaiser, Rom und Renovatio: Studien und Texte zur Geschichte des rômischen Emeuerungsgedankens vom Ende des Кarolingischen Reiches bis zum Investiturstreit. Teile I–II. Leipzig, 1929.

Schulze H. K. Hegemoniales Kaisertum: Ottonenund Salier. Berlin, 1991.

Stengel E. Abhandlungen und Untersuchungen zur Geschichte des Kaisergedankens im Mittelalter. Kôln, 1965.

Thomas H. Kaiser Otto III. Eine Skizze. Goch, 1980.

Uhlirz M. Jahrbücher des Deutschen Reiches unter Otto II. und Otto III. 2. Bd.: Otto III., 983–1002. Berlin, 1954.

С. К. Цатурова
Карл Великий и «Королевская религия» во Франции XIV–XV веков

Et quant le roy se despoille

c'est signifiance qu il relenquist

l 'estât mondain de par devant pour

prendre celui de la religion royale

J. Golein. Traité du sacre.

Воздействие имени, образа и авторитета Карла Великого на формирование культа королевской власти, развитие идейных основ деятельности аппарата государства и рождение «французской нации» не оценено современниками и не исследовано в должной мере историками. Достаточно сказать, что специальных работ о Карле Великом на французском языке почти нет, и в 1977 г. была переиздана книга Артура Клейнклауза, написанная в 1934 г. не столько ради ее несомненных достоинств (автор отдал исследованию тридцать лет жизни), сколько ради напоминания французам о том, кто 1200 лет назад создал прообраз единой Европы, которую возродили в конце XX века.

Отчасти это понятно: за исключением кратких периодов хороших отношений Франции с Империей, Карл Великий был не самым выгодным предком для короны. Каролинги были узурпаторами, что в условиях воцарения боковой ветви Капетингов – династии Валуа, чьи права на французский трон не оспаривал только ленивый, могло превратить упоминание о Карле Великом в оружие враждебной пропаганды. Так и не поставленный в развернутом виде вопрос о национальной принадлежности Карла Великого подспудно, неявно, но неуклонно тяготел в сторону «германской нации», чему в немалой степени способствовала его канонизация в 1165 г. императором Фридрихом. В итоге, французы XIV–XV веков самых ранних своих предков искали в Трое, первым королем считали Фарамона, основателем королевского дома – Хлодвига, «крестителя французов», и предпочитали своего святого короля – Людовика IX.

Тем не менее, Карл Великий внес немалую лепту в формирование представлений о священном характере власти короля во Франции, в развитие того культа короля и государства, что входит в понятие «королевской религии». И если впоследствии его образ отступил перед другими королями, реальными и мифическими, в XIV–XV веках его авторитет был еще достаточно весом. Оставаясь до конца XV века скорее легендарным героем эпоса, чем реальным историческим персонажем, император «с пышной бородой» был точкой отсчета истории королевства, идеалом для подражания и инструментом политической пропаганды.

Рождение французского королевства – национального государства, осознавшего свое отличие от других частей империи Карла Великого, датируется XIII–XV веками. Поиск своей идентичности превратил эпоху Карла в объект коллективной памяти. Потому имя Карла Великого всегда присутствует в перечне самых славных французских королей наряду с Хлодвигом, Людовиком Толстым, Филиппом Августом, Людовиком Святым, Филиппом Красивым. И даже когда число королей сведено до минимума, в числе самых значительных есть и его имя. Так, у Жана Жувеналя дез Урсена за мир во Франции молятся Святой Хлодвиг, Святой Карл Великий и Святой Людовик; по свидетельству Дюнуа на процессе реабилитации Жанны Девы, перед осадой Орлеана она видела «Святого Людовика и Святого Карла Великого, моливших Бога за спасение короля и города». В этом контексте показательна и титулатура Карла Великого. Кристина Пизанская пишет о «Карле Великом (Charlemaigne), кто за свое величие и подвиги был назван так (Charles le Grant)»; у Филиппа де Мезьера он «доблестный, святой и благословенный (benoit), время его правления – период расцвета (flori temps de Charlemaigne), он король Франции и император. Ж. Жувеналь дез Урсен пишет о дважды великом Карле: «Charlemaigne le Grant, Charles le Grant nommé Charlemaigne».

Главное в этой титулатуре, что он король Франции и французов и лишь потом император Рима. Так утверждалось, что Франция – основа империи Карла Великого, который лишь присоединил к титулу короля франков императорскую корону. В процессе распада общего фонда исторической памяти народов империи, подданные Капетингов и Валуа не переставали считать Карла Великого, прежде всего, французом – французским королем, кто завоевал для Франции Гиень и Аквитанию, кто заложил основы процветания королевства и остается его покровителем.

Но этому «постоянству» предшествовала трудная, долгая и кропотливая работа идеологов королевской власти, пророков и мучеников «королевской религии». Идея преемственности на троне была центральной в становлении королевской власти, поскольку в Средние века мощь государства опиралась, прежде всего, на давнее происхождение, на континуитет институтов и истории. Сила традиции была такова, что ее, если возможно, предпочитали любым иным аргументам. И власть короля проистекала от древности крови в его венах: чем древнее его род, чем убедительнее генеалогия, тем полноценнее и тверже власть. Единственная королевская ветвь, которая давала тогда право на верховную власть, была династия Каролингов, и многие правящие фамилии объявляли себя наследниками Карла Великого (графы Фландрии, Брабанта). В такой ситуации идеологам королевской власти во Франции пришлось решать проблему разрывов 987 и 1328 годов.

Поразительно, но к северу от Альп редко кто сомневался, что Каролинги происходят от Меровингов и восходят к троянцам. Что до генеалогии Капетингов, то о ней просто умалчивали; ее составляли только их враги. Однако узурпацию власти Гуго Капетом требовалось затушевать, поскольку французы вряд ли бы примирились, что легитимность их короля основана не на крови. А поскольку королевство Франции никогда не переставало пользоваться моральным авторитетом как продолжение власти Каролингов, подкрепленным успехом героического эпоса и хроник, в частности Псевдо-Турпина, заключенные при Людовике VII и Филиппе Августе династические браки позволили объявить о возвращении на трон потомков Карла Великого. Как Каролинги намекали, что происходят от сестры Дагобера, так и Людовик VII, женившись в 1160 г. третьим браком на Аделаиде де Шампань, а их сын Филипп Август – в 1180 г. на Елизавете де Эно, восстановили разрыв и стали одновременно наследниками Гуго Капета и Карла Великого. Отныне провозглашалось, что на троне Франции правит все время образцовая, священная династия. Уже с этого времени берет начало традиция давать наследникам трона имя Карл. Это нашло отражение в «Трактате о коронации» Жана Голена, где утверждается, что королевство Франции всегда передавалось по мужской линии потомкам Карла Великого.

Возвращение на трон Каролингов (reditus regni Francorum ad stirpem Karoli) имело, однако, два негативных аспекта. Первый – ретроспективный: семь предыдущих королей оказывались не Каролингами, что подрывало их легитимность. Второй – перспективный: устанавливалась связь с Каролингами по женской линии, и к XIV веку это стало основной проблемой короны. Разрыв 1316 и 1328 годов поставил под сомнение связь Капетингов с Каролингами, не говоря уже о Валуа. В придуманой окружением Карла Великого легенде о «ленивых королях», последних Меровингах, была весьма привлекательна для последующих поколений чиновников короля идея о том, что король – это служение, предусматривающее не только кровь, но и достоинства монарха. Тем более что к XIV веку функции короля усложнились, они требовали большей компетентности и знаний. Об этом писались все наставления государям, политические трактаты. Так Никола Орезм пишет о королевском звании (dignitas regia), о том, что королевская власть – не рента, а должность. Вслед за Винцентом из Бовэ французские интеллектуалы первой половины XIV века сомневались в превосходстве наследственной монархии над выборной, к тому же две самые авторитетные в христианском мире власти – папы и императора – основывались на процедуре выборов. Ничто не мешало Франции вернуть в силу выборную практику, которая под влиянием идей Аристотеля в переводах Никола Орезма завоевывала все больший авторитет и распространилась в это время на высших чиновников королевской администрации – канцлера, первого президента Парижского Парламента, а затем и всех чиновников верховного суда.

С особой силой эта идея выразилась в трактате, написанном по поручению Карла Мудрого его советником Эвраром де Тремогоном, – в «Сновидении садовника». Там, описывая процедуру смещения последнего Меровинга, автор настаивает на преимуществе достоинств претендента на трон: «Пипин, король Франции, отправил к папе Захарию гонцов, дабы спросить его, кого он считает лучшим королем Франции, того, кто ради общего блага королевства несет большие тяготы, или того, кто ленив и ничего не делает для государства (chose publique), его защиты и сохранения; на что Захарий ответил, что тот должен скорее называться королем, кто защищает королевство». И все же чиновникам пришлось отказаться от идеи выборной монархии ради противопоставления Французского королевства Империи. Однако рассуждения о достоинствах монарха не прошли бесследно. Даже признавая узурпацию власти Каролингами, автор «Сновидения садовника» подчеркивает, что «Франция перед всеми иными королевствами благословенна, хотя в своем начале имела силу и насилие, с течением времени оно было очищено… через согласие народа, ибо очевидно, что народ Франции сместил Хильдерика… и поставил на его место Пипина… и эта сеньория со времени Пипина есть истинная и согласная Богу и Святым Писанием установленная». Святость этой династии автор видит, прежде всего, «в деяниях и чудесах монсеньора Святого Карла Великого». Именно Карл Великий стоит у истоков наследственной передачи власти во Франции: «Карл Великий, коему вручена была орифламма и система выборов папы и императора и короля Франции, постановил вкупе с Церковью…, что Французский престол будет передаваться ближайшему наследнику мужескому, ибо всякий разумный человек признает, что недостойна женщина ни такого звания (dignité), ни такого помазания», сказано в «Трактате о коронации» Жана Голена.

Политическая теология крови, обозначившись около 1300 г., достигла своего апогея в период «двойной монархии» после договора в Труа 1420 г., когда сторонники дофина Карла настаивают, что только кровь имеет значение, и даже король Франции не может лишить своего сына прав на трон, данных по праву рождения. Это окружение Карла отрицает значение коронации и после смерти Карла VI в 1422 г. сразу же именует дофина Карлом VII до коронации 1429 г.

Преемственность на троне стала ведущей темой всех политических трактатов XIV–XV веков, в которых Карл Великий представлялся как предок нынешних королей. Так, Филипп де Мезьер в «Сновидении старого паломника», наставлении будущему Карлу Безумному, неоднократно пишет о Карле Великом как о предке короля: «твой великий предшественник (predecesseur), твой великий отец и крестник (parrain), великий отец, предок и крестник». Жан де Монтрей в трактате «Regali ex progenie» подчеркивает прямую линию через возврат Каролингов при Филиппе Августе («вернул корону потомкам Карла Великого») на троне Франции «рода Карла Великого до наших дней». Он же в трактатах 1409–1413 годов намечает последовательность трех династий: «Во Франции было три династии королей: первая Меровингов, вторая Пипина, отца Карла Великого, третья Гуго Капета… Он происходит по отцу от Карла Великого, а по матери от императора тогдашнего». «Песнь о Гуго Капете» (вторая половина XIV века) также намекает на императорские корни Гуго Капета, но не проясняет его связи с Карлом Великим. В XV веке проблему ловко обходили и писали просто: «затем на трон пришли Капетинги, которые были родственны (apparentés) Каролингам». Во второй половине XV века Людовик XI уже спокойно говорит о своих «меровингских и каролингских предках».

Имя Карл для наследников французского трона, появившись в период reditus при Филиппе Августе, приобрело особую значимость в XIV веке в контексте пророчества иоахимитов, ставшего формулой французского мессианства, о том, что Карл, сын Карла из рода Каролингов и дома Франции будет последним императором, восстановит империю Карла Великого и реформирует церковь. И Карл Мудрый стал первым королем Франции, кто присоединил к своему имени цифру: он называл себя Карлом Пятым, а его окружение Карлом Великим Пятым (Charlemaigne le Quint de ce nom). Так он собственноручно подписывал книги своей библиотеки. Возможно, названный Карлом в честь крестного отца Карла Алансонского, брата Филиппа Валуа, он хотел, ввиду всего десятилетнего пребывания Валуа на троне, связать себя с прославленным, хоть и мифическим предком. Выбрав число 5 (хорошая цифра для адептов нумерологии), он вряд ли точно знал, что был именно пятым, но кто бы разобрался в последних Каролингах. Тема Карла как наследника Карла Великого на троне подхвачена в «Сновидении садовника»: «среди королей Франции, что были под именем Карла, ты пятый». Само имя интерпретируется как ясный свет (clara lux), «истинный свет страны и правосудия». Пророчество иоахимитов должно было сбыться при его сыне Карле VI, на которого возлагались большие надежды, и Филипп де Мезьер в «Сновидении старого паломника» убеждает его, что вскоре даже турки добровольно перейдут под его власть. Вновь это пророчество появляется в отношении его сына Карла VII: в «Балладе о коронации» 1429 г. сказано, что пришел последний Карл Великий» (voicy venir le second Charlemaigne). Карл VIII, подражая Карлу Великому, пытался завоевать Италию и назвал сына Карл-Роланд.