Текст книги "Карл Великий: реалии и мифы"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Александр Назаренко,Елена Мельникова,Т. Джаксон,Андрей Глебов,Вера Зверева,Владимир Рыбаков,Василий Балакин,Максим Горелов,Олег Ауров,Марк Юсим
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

II
Карл Великий в мифологии Средневековья

В. В. Рыбаков
«Жизнеописание Карла Великого» Эйнхарда как литературный образец для Адама Бременского

В 70-е гг. XI в. каноник бременского соборного капитула Адам составил свой единственный труд – «Деяния архиепископов гамбургской церкви». Многочисленные списки этого сочинения свидетельствуют о его популярности в Средние века. Три научных издания, выполненные И. Лаппенбергом (1846), Б. Шмайдпером (1917) и В. Трилльмихом (1961), а также переводы на европейские языки (немецкий, английский, датский, шведский) говорят о значительном интересе к нему историков и литературоведов.

Представители отечественной историографии обращались к «Деяниям» мало, используя их прежде всего как источник сведений о Восточной Европе, Балтике и Скандинавии (Ляскоронский, 1883; Свердлов, 1967; Ковалевский, 1977; Хрестоматия, 1987; Стеблин-Каменский, 1979; Латиноязычные источники, 1989; Мельникова, 1989; Назаренко, 1989; Из ранней истории, 1999). В настоящей статье делается попытка осветить труд Адама Бременского с другой стороны. Ее задача – выявить в третьей книге «Деяний» влияния, которые происходят из «Жизнеописания Карла Великого», принадлежащего Эйнхарду.

Поиск сосредотачивается на влияниях: 1) текстуальных; 2) относящихся к принципам отбора и смыслового деления материала; 3) композиционных. Тем самым мы сознательно отказываемся от рассмотрения таких параллелей между двумя сочинениями, которые обусловлены средневековой топикой.

1

В эпилоге, обращаясь к гамбург-бременскому архиепископу Лиемару, Адам пишет:

 
Ныне узнай, что твоя небезызвестна обитель,
Коли из братьев меньшой большую предпринял работу.
Церкви нашей она прояснить [помогает] истоки,
Ход спасенья народов северных в ней заключен,
Бывших прежде тебя деянья она излагает.
 

Хронист сам четко формулирует две цели своего труда: описать деяния (то есть самые значительные поступки) архиепископов и изобразить процесс христианизации «северных народов», к которым Адам причисляет полабских и поморских славян, а также все скандинавские племена. В соответствии с этими задачами и построены первые три книги «Деяний».

За кратким компилятивным рассказом о географии Саксонии и происхождении племени саксов (I, 1–9) следует изложение деятельности бременских епископов и (начиная с Ансгария, годы епископства: 832–865) Гамбург-Бременских архиепископов. Упоминания важнейших политических событий вклиниваются в повествование в трех случаях: если они касаются судеб гамбург-бременского архиепископства; если они имеют общеевропейскую значимость; если они происходят в странах, являющихся объектом христианизации (в этом случае обязательно говорится о деятельности там христианских проповедников).

Главнейшим делом своей епархии Адам Бременский считает обращение языческих народов, порученное Гамбург-Бременскому архиепископству папским престолом. Для обозначения этой миссии в «Деяниях» используется выражение legatio gentium, т. е. буквально: «посольство к язычникам». Оно представляет собой ключевое понятие всей идеологической программы хрониста. Именно как постепенное развитие, «приращение» (incrementum) legatio gentium представляет Адам историю гамбург-бременской епархии.

Если в трех первых книгах Адам показывает возрастание legatio gentium во временном срезе – от архиепископа к архиепископу, то в последней, четвертой книге, озаглавленной «Описание северных островов», тот же самый процесс изображен в пространственном, географическом срезе. Поочередно рассказывается обо всех странах Северной Европы и Балтийского региона, причем особое внимание уделяется степени укорененности христианства, местоположению епископских кафедр и деятельности проповедников. Таким образом, информация о времени прихода христианства в ту или иную страну, содержащаяся в 1–3 книгах, дополняется в «Описании» «христианской топографией» Севера и указаниями на судьбы христианских миссий в конкретных местах и у конкретных народов.

Как «Описание северных островов» выделяется на фоне трех первых книг, так и третья книга выделяется на фоне двух предшествующих. В 1–2 книгах Адам по стандартной схеме и в одинаковых выражениях повествует о деятельности всех епископов и архиепископов, управлявших епархией до 1043 г., уделяя каждому из них не слишком много места. В третьей же книге, самой большой по объему и целиком посвященной Адальберту, продолжающийся однообразный рассказ периодически прерывается яркими вставками, в которых характеризуется личность архиепископа (самые пространные из них: III, вторая половина 1–2 и 36–40).

Портрет Адальберта, написанный во многом на основе личных наблюдений хрониста, отличается от портретов его предшественников живостью и меньшей шаблонностью. Адальберт-человек заслоняет Адальберта-архиепископа. Адам напрямую связывает важнейшие перемены в судьбах епархии с успехами или неудачами политической карьеры ее предстоятеля (praesul), а также с изменениями его нрава. Нравственная эволюция Адальберта и является главным объектом изображения в третьей книге.

Правомерен вопрос: на какие традиции мог опираться каноник и magister scholarum, писавший в 1070-х гг. в Бремене, когда он рисовал портрет своего патрона и вероятного заказчика «Деяний»?

2

Проблема литературных источников Адама исследована давно и подробно. Наибольший вклад в ее изучение внесли И. Лаппенберг, Ф. Кольманн и Б. Шмайдлер. Группа работ посвящена источникам сведений Адама о Скандинавии, прежде всего письменным (Лёнборг, 1897; Бьёрнбу, 1909; Вейбулль, 1931; Свеннунг, 1953, 1963).

Выяснено, что значительное влияние на язык и стиль Адама оказали многократно цитируемые им произведения Саллюстия, Горация, Вергилия, Лукана, Солина, Марциана Капеллы, Орозия. Важными источниками «Деяний» послужили также жития германских святых и сочинения Эйнхарда. Как мы попытаемся показать, именно «Жизнеописание Карла Великого» стало для Адама Бременского литературным образцом при работе над биографией Адальберта.

Вопрос о связи между сочинениями Адама и Эйнхарда рассматривался в историографии в двух аспектах. С одной стороны, велся поиск фраз и выражений, а также мотивов, заимствованных Адамом у Эйнхарда. Эти заимствования скрупулезно отмечены в изданиях Б. Шмайдлера и В. Трилльмиха. С другой стороны, Эйнхард интересовал исследователей как источник географических представлений Адама. В этом отношении интересна статья шведского исследователя Л. Вейбулля (1931).

Согласно его мнению, два описания Балтийского моря, приводимые Адамом, соответственно, во второй и четвертой книгах сочинения (II, 17–22; IV, 10–20), являются особыми гео-этнографическими вставками, тематически выбивающимися из окружающего их текста. В обеих вставках за основу берется сообщение Эйнхарда (приводятся цитаты из 12 главы «Жизнеописания»), которое дополняется собственными известиями Адама. Бременский хронист идет за Эйнхардом в определении местоположения и протяженности Балтийского моря, но подробнее говорит о племенах, населяющих его острова и побережья, следуя при этом той же логике, что и Эйнхард, то есть описывая море с запада на восток. Обе вставки начинаются и заканчиваются особыми фразами, маркирующими их границы.

По мнению Вейбулля, задача Адама заключалась в том, чтобы дать целостное описание Балтийского региона. Но, обладая только разрозненными сведениями на этот счет, он воспользовался описанием Эйнхарда как единственным доступным обобщением. Используя факты, собранные самостоятельно, Адам поверяет и уточняет слова своего авторитетного предшественника. «В течение двухсот пятидесяти лет описание, данное Эйнхардом, оставалось в забвении. В критическом положении, в котором оказался Адам, он заново открыл это описание… За одним исключением он не встречал в литературе сведений о Балтийском море. Исключением был Эйнхард. И на основе Эйнхарда, а не самостоятельно разрешал он теперь во вставках проблему описания Северной Европы», – резюмирует Вейбулль (Weibull, 220).

В целом, соображения Вейбулля совершенно правильны и очень важны при рассмотрении связей между сочинениями Адама и Эйнхарда. Нельзя согласиться с ними только в двух пунктах. Во-первых, как мы попытаемся продемонстрировать, географическое описание Балтики – далеко не единственное заимствование Адама у Эйнхарда, а лишь составная часть целой системы разнообразных заимствований. Во-вторых, представляется гораздо более продуктивным объяснить одну из тех фраз, которые Вейбулль называет границами гео-этнографических экскурсов, иным образом, отказавшись от идеи вставок и поставив ее в контекст взаимоотношений Адама и Эйнхарда.

Итак, уточняя некоторые положений Вейбулля, попробуем прояснить, каким, судя по «Деяниям», было представление Адама Бременского об Эйнхарде и его трудах.

3

Надо сказать, что Адам обращается к Эйнхарду несколько раз. Как мы уже говорили, первая книга «Деяний» открывается рассказом о географии Саксонии (I, 1–2) и происхождении племени саксов (I, 3–9). Большая часть этого рассказа построена на цитатах из «Жизнеописания Карла Великого» (I, 1; 8–9) и ещё одного сочинения, которое Адам именует «Саксонскими войнами» (Сх. 1), «Деяниями саксов» (I, 32) или «Историей» (I, 3) и ошибочно приписывает Эйнхарду. Выдержка из «Деяний саксов» составляет 4–7 главы первой книги.

Далее, при описании Склавании (областей поморских и полабских славян) Адам снова приводит сообщение Эйнхарда. 19 глава второй книги – это извлечение из 12 главы «Жизнеописания», где идёт речь о размерах Балтийского моря и народах, обитающих на его островах и побережье. Третий и последний раз цитаты из биографии Карла Великого появляются в 10–12 главах четвёртой книги, где Адам поочерёдно разбирает каждую фразу уже приводившегося им пассажа о Балтийском море.

Большие цитаты из Эйнхарда сочетаются в «Деяниях» с признанием высокого авторитета этого писателя. Сам он характеризуется как «учёнейший муж» (1, 1), а его стиль именуется «сладостным» (1, 32). В отличие от других авторов, отрывки из которых зачастую без специальных оговорок инкорпорируются в текст хроники, Эйнхард всегда называется по имени, причём Адам каждый раз как бы сравнивает себя с ним, а свой способ изложения – с его: цитаты из Эйнхарда всегда соседствуют в «Деяниях» с размышлениями о том, как следует писать. Даже фразы, содержащие такие размышления, имеют сходное строение.

Первую главу первой книги Адам начинает следующими словами: «Мы намереваемся описать историю Гамбургской церкви, так как Гамбург некогда являлся весьма знаменитым городом саксов. И полагаем, что не будет ни неподобающим, ни бессмысленным сначала привести те [сведения] о племени саксов и природе [населяемой] ими провинции, которые оставили в своих сочинениях учёнейший муж Эйнхард и другие небезызвестные авторы». Здесь программа дальнейшего повествования, а также мнение о полезности определённого типа изложения стоят рядом с именем Эйнхарда. Как обнаруживается, в двух других случаях, когда Адам обращается к Эйнхарду и, конкретнее, к его «Жизнеописанию», присутствуют размышления того же рода.

Сразу за 19 главой II книги – второй в тексте «Деяний» выдержкой из «Жизнеописания» – следует заявление полемического характера: «Это он [пишет о склавах]. Мы же, коль скоро столько раз [уже] заходила речь о склавах, полагаем, что будет нелишним, если мы скажем кое-что о природе и народах Склавании в форме краткой исторической сводки…». В этом случае Адам не только высказывает суждение о том, «что будет нелишним» в его повествовании, но и формулирует метод, который он будет применять, называя его «краткой исторической сводкой».

Однако самое интересное отступление, посвящённое методу, встречаем в четвёртой книге. Вот какой фразой начинается рассказ Адама о Балтийском море: «Теперь же, поскольку предоставляется удобный случай, будет уместным сказать кое-что о природе Балтийского моря. И хотя я, используя сочинения Эйнхарда, [уже] упоминал об этом море выше, [когда описывал] деяния архиепископа Адальдага, [теперь] я применю способ разъяснения, [при котором] то, что он обрисовывает вкратце, я опишу для сведения наших [то есть бременских клириков] более полно» (IV, 10).

Адам считает нужным отметить не только полезность передаваемых дальше сведений, а также их уместность именно в данной части своего сочинения, но и объяснить свой способ работы с источником. Читатель узнаёт, что хронист берёт известия Эйнхарда и комментирует эти известия на основании собранных им самим сведений. Три вышеприведённых отрывка кроме содержательного имеют и определённое текстуальные сходство: похожа их синтаксическая структура, совпадают некоторые выражения.

Рассматривая последнюю из приведенных фраз, Вейбулль решил, что она маркирует начало второй гео-этнографической вставки, однако, если поместить ее в контекст двух других, то можно объяснить появление этой фразы иначе. Коль скоро каждый раз, приводя цитату из сочинения Эйнхарда, Адам ставит рядом с ней фразу, характеризующую способ изложения материала, содержащую рефлексию над собственным писательским трудом (а такие фразы не слишком часты в его сочинении), то, вероятно, Адам как-то моделировал своё повествование по Эйнхарду, испытывал определенное желание сравнить свой метод историописания – с его.

Проверяя высказанную гипотезу, обратимся к анализу третьей книги «Деяний» и сравним некоторые принципы отбора материала в «Жизнеописании Карла Великого» Эйнхарда и биографии Адальберта, принадлежащей Адаму Бременскому.

4

Оказывается, рисуя портрет архиепископа Адальберта, Адам зачастую пишет о тех же индивидуальных свойствах, чертах характера и привычках, о которых упоминает Эйнхард, говоря о Карле.

Примером может служить красноречие. Вот как характеризует Эйнхард это качество императора: «Он отличался чрезвычайно большим красноречием и мог яснейшим образом изложить все, что хотел» (25). Не меньшим даром слова обладал в изображении Адама и Адальберт: «Он отличался… исключительным красноречием» (III, 2); «Красноречие его вплоть до [самой] смерти оставалось таким, что, если бы ты услышал, как он говорит, ты легко пришел бы к убеждению, что все им совершаемое делается по здравом размышлении и наилучшим образом» (III, 62).

Другой пример – щедрость. И у Карла, и у Адальберта она, во-первых, неумеренна, что ничуть их не смущает, а, во-вторых, направлена на чужеземцев, людей нуждающихся, а не на вассалов или подчинённых. «Он [Карл] любил чужеземцев и уделял большое внимание их приёму, так что их многочисленность воистину была бременем (multitudo videretur onerosa) не только для дворца, но и для государства. Сам же он вследствие величия души ничуть не тяготился такого рода бременем (minime gravabatur)» (21), – пишет Эйнхард. А вот в каких выражениях говорит о щедрости Адальберта Адам Бременский (во втором примере привлекает внимание текстуальное совпадение с «Жизнеописанием», замеченное Ф. Кольманном): «…его щедрость ко всем превосходила меру» (III, 2); «Для обретения земной славы он приближал к себе людей различного рода и разнообразных занятий, а главным образом – льстецов. Огромную их толпу (onerosam multitudinem) водил он за собой и ко двору, и по епископству, и куда бы ни шел, утверждая, что многочисленная толпа сопровождающих не только не отягощает его (eum non gravari), но даже доставляет ему превеликое удовольствие» (III, 36).

Ту же особенность архиепископа Адам подчеркивает в нескольких других местах: «…богатства, хотя они были весьма велики, он без промедления раздавал незнатным людям, блюдолизам, лекарям, шарлатанам и тому подобным [людям]» (III, 36); «Он сначала отворял [дверь] всем незнатным и чужеземцам, [а] потом окружал [покои] такой охраной, что посланцы с важными делами и знатные люди мира [сего] иногда были вынуждены против своей воли неделю ждать перед дверями» (III, 39).

Можно проследить и другие параллели. Адам хвалит архиепископа за то же, за что Эйнхард – Карла: за упорство и настойчивость во всех делах. Известно, что Эйнхард не раз упоминает об этих качествах императора. Приведём только два характерных примера: «Он [Карл] не имел обыкновения отказываться от начатого или отступать перед лицом единожды предпринятого дела раньше, чем с упорством и настойчивостью завершит то, что намеревался, полным успехом» (5); «Он не отложил вследствие сложности и не испугался вследствие опасности ни одного [дела,] которое нужно было предпринять или исполнить» (8).

Адам тоже всячески подчёркивает твёрдость Адальберта в достижении своих целей: «Бесспорна поразительная активность [этого] человека, не принимавшая отдыха; она, занятая весьма великими трудами, никогда не знала истощения ни в епархии, ни вне ее (domi forisque)» (III, 37); «Он предпринял столько трудов при дворе, столько вместе со своими сторонниками проявил усердия в военных походах во всевозможные страны ([все это] по собственной воле), что, дивясь неутомимому упорству этого мужа, цезарь стал приглашать его на все советы, [касающиеся] государственных дел, можно сказать, как главного советчика» (III, 5).

Эта твердость духа проявилась и у Карла, и у Адальберта в преддверии смерти. Каждый из них, несмотря на нездоровье, не сидел дома, а странствовал. Эйнхард: «Он [Карл,] по своему обыкновению, хотя и ослабленный старостью, отправился поохотиться недалеко от ахенского дворца» (30). Адам: «Итак, достигнув высшей славы, [архиепископ,] хотя и страдал от частых телесных недугов, но не желал отходить от государственных дел [и] на носилках сопровождал короля [в путешествиях] от Рейна до Дуная и оттуда в Саксонию» (111, 61).

Похожими были привычки франкского императора и гамбург-бременского архиепископа в том, что касалось принятия пищи. И Адам, и Эйнхард (правда, в разной связи) упоминают о том, как их герои воздерживались от еды. Эйнхард: «Он [Карл] был умерен в еде и питье, но в питье более умерен… однако он не в такой степени мог воздерживаться от пищи и часто жаловался, что пост вреден его телу» (24). Адам: «Сам он [Адальберт] временами покидал сотрапезников, не отведав ни крошки» (III, 39).

Как Карл, так и Адальберт любили чтение и музыку за обедом. Вот каковы были литературные пристрастия Карла: «За обедом он слушал либо какую-нибудь музыку, либо чтение. Ему читали истории и [повести о] деяниях древних. Он любил и книги святого Августина, в особенности ту, что называется «О граде Божьем»» (24.). Несколько иными предстают под пером Адама вкусы Адальберта: «А возлежа за столом, он услаждался не столько едой и питьем, как фацециями, либо историями королей, либо замечательными изречениями философов… Изредка он приглашал музыкантов, однако [лишь] иногда считал их [присутствие] необходимым для того, чтобы отогнать тревожные раздумья о делах» (III, 39).

Различным было отношение двух героев к врачам, но и Эйнхард, и Адам Бременский упоминают о том, каким являлось это отношение. Карл не прислушивался к советам лекарей: «И тогда он чаще поступал по своему разумению, чем по совету лекарей, которых почти ненавидел, потому что они рекомендовали ему отказаться от принятия в пищу жареного, к которому он привык, и приучаться к вареному» (22). Адальберт, наоборот, любил врачей, испытывал на себе разные лекарства, хотя временами и пренебрегал лечением: «У него царили одни лишь лекари» (111, 39); «Стремясь восстановить крепость тела с помощью медиков, он испытывал все новые лекарства, от чего у него вскоре развилась [еще] худшая немочь» (III, 63); «За четырнадцать дней до кончины, будучи в Госларе, [архиепископ,] по своему обыкновению, отказался применить микстуру или кровопускание, поэтому его охватила тяжелейшая болезнь дизентерия» (III, 64).

Создается впечатление, что при отборе сторон жизни Адальберта для включения их в биографию архиепископа Адам Бременский кое в чём следовал Эйнхарду. Если Эйнхард, например, упоминал об определённой черте характера Карла, то об этой же черте характера считал нужным сказать и Адам применительно к Адальберту. Можно предположить, что при составлении третьей книги Адам, выбирая, о каких особенностях Адальберта ему стоит написать, обращался к книге Эйнхарда и сначала смотрел, о каких сторонах жизни Карла говорит прославленный биограф, а затем переносил его модель на свой материал.

5

Кроме того, Адам Бременский позаимствовал из «Жизнеописания Карла Великого» некоторые мотивы и ходы мысли. Особенно ярко видны эти заимствования тогда, когда наблюдается также текстуальное сходство. Исследователи уже давно отметили следующие параллели:

Эйнхард

…regio tantum nomine contento…

…inane regis vocabulum… (1)

…curabatque magnopere… (26)

…simultates et invidiam… (18)

Адам

…tantum vita et inani regis nom ine contento. (III, 14)

…magnopere curavit… (Ill, 29)

…quorum invidia, simulates… (III, 41)

Дополним приведенные наблюдения еще более показательными примерами. Одним из признаков великой славы Карла Эйнхард называет то, что иноземные правители, в том числе и византийские императоры, присылали ему письма с выражениями дружбы или покорности: «Он также увеличил славу своего государства тем, что завел дружбу с некоторыми правителями и народами. Ведь он до того покорил короля Галисии и Астурии Альфонса, [заключив с ним] союз, что тот, посылая к нему письма или легатов, наказывал именовать себя при нем не иначе, как его вассалом. Также и короли скоттов… называли… его… сеньором. О том, что они были так к нему расположены, свидетельствуют посланные ему письма, которые сохранились… Равным образом и константинопольские императоры Никифор, Михаил и Лев направляли к нему множество посольств, ища его дружбы и союза» (16).

Как Карл «увеличил славу своего государства» дружбой с другими владыками, которые отправляли к нему послания и посольства (а среди них были и константинопольские императоры), так и Адальберт «прибавил к своим успехам» международную известность: «Ко всем этим успехам прибавилось [и] то, что могущественный греческий император Мономах и Генрих Французский, когда они прислали нашему цезарю дары, выразили архиепископу свое уважение за его мудрость и благочестие, а также предприятия, которые вследствие его советов обрели благоприятный исход» (III, 32).

Сразу две аналогии с сочинением Эйнхарда можно обнаружить во фразе, с которой Адам начинает 10-ую главу третьей книги. Вот она: «Он [Адальберт] также предпринял в различных местах многие другие начинания, из которых большая часть сошла на нет еще в то время, когда он был жив и усердно занимался государственными делами. Так [произошло, например,] с тем каменным домом в Эсбеке, который рухнул внезапным падением [прямо] в его присутствии» (Alia etiam plurima diversis locis inchoavit opera, quorum pleraque defecerunt ipso adhuc vivo et rei publicae negotiis intento, sicut ilia domus lapidea, quae in Aspice subito casu lapsa corruit ipso presente).

Первая половина фразы – практически дословная цитата из 17 главы «Жизнеописания Карла Великого»: «Он [Карл]… с упорством предпринял в различных местах многие начинания к украшению и устроению государства, кои и завершил» (Opera… plurima ad regni decorem et commoditatem pertinentia diversis in locis inchoavit, quaedam etiam consummavit). Привлекает внимание, как иронично (ирония направлена на Адальберта) Адам переиначивает слова Эйнхарда, меняя quaedam etiam consummavit («кои и завершил») на quorum pleraque defecerunt («из которых большая часть сошла на нет»).

Вторая половина приведенного отрывка также навеяна Эйнхардом – тем пассажем «Жизнеописания», где идет речь о знамениях, предвозвестивших смерть Карла (здесь снова почти буквальное совпадение): «Портик…величественное здание которого он [Карл] выстроил, в день Вознесения Господня рухнул внезапным падением [и разрушился] вплоть до основания» (Porticus, quam operosa mole construxerat, die ascensionis Domini subita ruina usque ad fundamenta conlapsa. 32).

Вообще, как уже было замечено исследователями, тема предсмертных знамений, разработанная у Эйнхарда, нашла продолжение и у Адама Бременского в биографии Адальберта. Описание разнообразных предвестий, указывавших на близкий конец архиепископа, занимает в третьей книге «Деяний» много места (62–64). Есть и мотивы, заимствованные из «Жизнеописания».

Вот один из них – очевидность знамений. Эйнхард: «Было множество знамений приближавшейся смерти [Карла], так что не только посторонние, но и сам он почувствовал это» (32). Адам: «Знаменья и предвестья близкой его [Адальберта] смерти были многочисленны, столь устрашающи и необычны, что они напугали как [всех] нас, так и самого архиепископа; столь ошеломляющи и очевидны, что всякий, кто повнимательней пригляделся бы к перемене его нрава и непрочности здоровья, без сомнения, сказал бы, что грядет [его] конец» (III, 62).

Другой общий для двух биографий мотив – падение с коня как дурное знаменье. Эйнхард: «Внезапно конь, на котором он [Карл] сидел, подавшись головой вниз, упал и сбросил его на землю с такой силой, что он поднялся [уже] без плаща» (32). Адам: «В то же время, едучи ко двору, он [Адальберт] свалился с коня тяжким падением» (III, 63).

Но, несмотря на столь явные знаки, ни Карл, ни Адальберт не желали относить их на свой счет. Эйнхард: «Но все вышеописанное он либо оставлял без внимания, либо презрительно отвергал, так, словно ничего из этого никоим образом к нему не относилось (acsi nihil horum ad res suas quolibet modo pertineret)» (32). Адам: «И хотя епископ с особым вниманием относился к [своим] снам, напрасно все объявляли, что они касаются [именно] его (haec ab omnibus frustra nuntiabantur in ipsum respicere)» (III, 64).

И Эйнхард, и Адам Бременский считают нужным как-то продемонстрировать читателю свои взаимоотношения с теми людьми, биографию которых они пишут. Вполне можно связать фразу Адама: «как я хотел бы написать лучше о том человеке [Адальберте], который и меня любил и столь славен был в своей жизни» (III, 65), – с предисловием Эйнхарда: «…к написанию этого подтолкнула меня… длительная дружба… с ним [Карлом] и его детьми» (…me ad haec scribenda conpelleret… perpétua… cum ipso ас liberis eius amicitia). К последней фразе есть также текстуальная параллель в предисловии к «Деяниям»: appuli me ad scribendum («я подтолкнул себя к написанию»). А выпущенное нами в цитате из «Жизнеописания» cum in aula eius conversari coepi («с тех пор как я начал состоять при его дворе») можно сопоставить с другим местом в предисловии Адама: cum in numerum gregis vestri… nuper colligerer («с тех пор как я в число стада вашего… недавно был включён»). (Хотя Адам обращается здесь к архиепископу Лиемару, говорит он об Адальберте, который взял его в Бремен).

6

Еще одной линией заимствований Адама Бременского из «Жизнеописания Карла Великого» являются заимствования, относящиеся к принципам смыслового деления материала, или рубрикации. В биографии Адальберта, рассказывая о различных сторонах жизни архиепископа, он использует ту же систему рубрик и те же фразы – разделители рубрик, что и Эйнхард.

Как один, так и другой писатель, прежде чем приступать к рассказу о своих героях – Карле и Адальберте, делают своеобразную декларацию, в которой описывается структура дальнейшего изложения. Фразы, содержащие эти декларации, построены одинаково: «поскольку трудно/невозможно рассказать о том-то и о том-то, мы будем говорить о том-то и о том-то, причем таким-то образом». Сама же программа у двух писателей различна. Вот соответствующие места.

Эйнхард: «Поскольку о его [Карла] рождении, младенчестве и детстве нигде ничего не написано, и в живых нет никого, кто бы мог сказать, что знает о них, я полагаю бессмысленным писать [об этом и] решил перейти к описанию и изложению его деяний, нрава и других сторон его жизни, причём таким образом, чтобы, рассказав сначала о его свершениях как в государстве, так и вне его, затем о его нраве и занятиях, а потом об управлении государством и кончине (primo res gestas et domi et foris, deinde mores et studia eius, turn de regni administratione et fine narrando), не упустить ничего, что необходимо знать или же достойно памяти» (4).

Адам: «Поскольку мне будет непросто изложить все деяния [этого] мужа четко, полно и по порядку, поэтому я хочу кратко и как человек сочувствующий остановиться на всех его важнейших делах и довести повествование до тех интриг, благодаря которым славные и процветающие гамбургская и бременская епархии – одна была разорена язычниками, другая разодрана псевдохристианами. Итак, я начну рассказ таким образом, чтобы все [нижеследующее] можно было бы сразу понять [исходя] из его, [Адальберта,] характера» (III, 1).

Итак, схема изложения, заявленная и в основном осуществлённая Эйнхардом, такова: деяния – нрав – кончина, причём деяния подразделяются на gestae domi и foris («внутренние» и «внешние»). (Ср. также: «Во все время своей жизни он [Карл] пользовался всеобщей великой любовью и расположением как в государстве, так и вне его» (20)). Точно такая же рубрикация есть и у Адама Бременского. Он и говорит о ней, и применяет на практике. В первой главе третьей книги Адам чётко разделяет gesta и mores («О деяниях и нраве коего мужа трудно писать» (De cuius viri gestis et moribus… difficile sit… scribere. III, 1)), а ниже, в 11 главе, пишет и о двух видах gestae: res domesticae («дела домашние») и acta pro legatione gentium («дело миссии среди язычников»).

Выражение, употребленное в 11 главе, ясно показывает, каким образом Адам переосмысляет заимствованную у Эйнхарда рубрикацию. Если для биографа Карла res gestae domi et foris были не чем иным, как внутренней и внешней политикой императора, то для Адама Бременского, герой которого занимает иное должностное положение, res gestae domi становятся деяниями, направленными на устроение и укрепление Гамбург-Бременского архиепископства, a res gestae foris – заботами о дальнейших успехах lеgatio gentium. Так Адам Бременский и строит третью книгу своего сочинения: характеристики нрава архиепископа перемежаются в ней с частями, посвящёнными политической жизни Северной и Восточной Европы и деятельности в этих областях гамбург-бременских миссионеров, руководимых Адальбертом.

Но Адам не только преобразует, но и дополняет схему Эйнхарда. Как деяния архиепископа делятся на внутренние и внешние, так и черты характера, mores, Адальберта распадаются у Адама на те, что происходят от самого человека, и те, что связаны с обстоятельствами его жизни: «Тем не менее, сего замечательного мужа можно превознести всеми видами похвал, ибо благороден, ибо красив, ибо премудр, ибо красноречив, ибо непорочен, ибо воздержан [был он – ] всё это заключал он в себе. У него также имелись в изобилии и все другие блага, [те,] которые обыкновенно даются человеку извне, [а именно: ] богатство, успешность в делах, слава [и] власть» (III, 1). Сгубило Адальберта также роковое сочетание внутреннего и внешнего – порча нрава и неудачи в политике: «В конце концов, надломленный роковыми переменами в характере, [а] заодно подрубленный извне ударами судьбы, он, точно захлестнутый волнами корабль, стал терять также [и] телесные силы» (III, 63).