Текст книги "Октябрьское вооруженное восстание в Петрограде"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)

О. Дзенис, комиссар Павловского полка
Как мы брали Зимний Дворец

За несколько дней до октябрьского переворота почти во все крупные части петроградского гарнизона – гвардейские резервные полки, военные училища и т. д. были назначены постановлением Военно-революционного комитета комиссары Петроградского Совета. Роль их сводилась к подготовке предназначенных к активному участию в перевороте частей, к руководству их действиями во время намеченного переворота и к обезвреживанию действий и распоряжений штаба Петроградского военного округа. Большая часть этих комиссаров рекрутировалась из молодых офицеров – большевиков, активных работников военной организации при ЦК, только недавно выпущенных под залог партийной организации из тюрем, где они сидели по обвинению в активном участии в событиях 3–5 июля. Я был назначен в гвардейский Павловский полк.

Дни пролетали быстро. Делегаты на II съезд Советов съезжались. После состоявшегося недавно перед тем – 18 и 19 октября – собрания активных работников петроградской организации всем было ясно, что переворот неизбежен, что он будет и к нему нужно во что бы то ни стало подготовиться. Это убеждение вкоренялось в голову каждого солдата, и мысли и взоры всех были обращены на предстоящее открытие съезда. В полках происходили собрания и митинги, на которых, кроме местных ораторов, выступали также приехавшие на съезд делегаты-большевики с фронтов и из провинции. Так подошло 24 октября – канун знаменитых событий, день, когда внимание и ожидание достигли наивысшего напряжения.

«Разводят мосты», – вот тот сигнал, который развязал эту напряженность и после которого уже можно было сказать: столкновение началось. Временное правительство, прекрасно сознавая, что работа II съезда Советов неизбежно будет связана с открытой вооруженной борьбой за власть, и зная и видя, что в частях гарнизона ведется непрерывная организационная подготовка к выступлению, собрало к Зимнему дворцу и в прилегающие к нему здания на Дворцовой площади несколько школ прапорщиков, в том числе Ораниенбаумскую, Гатчинскую и другие, женский батальон из Парголова, три сотни 3-го Уральского пехотного казачьего полка и батарею Михайловского артиллерийского училища. Часов в шесть вечера 24-го, чтобы затруднить сообщение между частями города и, в частности, чтобы разъединить Петроградскую сторону с Петропавловской крепостью от центральной части Петрограда, оно отдало приказ развести мосты.

С этим сигналом прибежали в штаб полка взволнованные товарищи. Не прошло и получаса, как патруль, посланный к Троицкому мосту со стороны Марсова поля, донес, что «пришли разводить». Пришлось дать приказ одной из рот о занятии моста. Полуроты расположились на обоих концах моста. Вскоре одну из них, на Петроградской стороне, заметили самокатчики, стоявшие тогда во дворце Кшесинской.

Настроение было тревожное, и тревога росла с каждым часом. Весь полк был на ногах и дежурил, несмотря на то, что одной части было разрешено отдыхать. Часам к девяти вечера я выслал патруль по ближайшим, прилегающим к Дворцовой площади улицам со стороны Марсова поля с задачей войсковой разведки – доносить о всех замечающихся приготовлениях противника. К часам одиннадцати патрули, стоявшие на Миллионной улице, обратили особенное внимание на большое количество выезжающих с Дворцовой площади от Зимнего дворца автомобилей. Выставили заставы, и было отдано распоряжение впредь задерживать и опрашивать все проезжающие автомобили и – проходящих людей в целях проверки документов и задержания подозрительных.

Не прошло и пяти минут после отдачи этого распоряжения, как вводят в клуб полка, где мы с полковым комитетом расположили оперативный штаб полка, среднего роста, с небольшой сединой, человека в штатском. Оказывается, он задержан вместе с своим автомобилем при выезде с площади на Миллионную. Спрашиваю документы. Оказывается, подполковник Сурнин, начальник контрразведки штаба Петроградского военного округа. Немедленно на его же автомобиле отправляю его в Смольный в распоряжение Ревкома.

Только что успели его отправить, вводят одного за другим двух новых – министра вероисповеданий Карташева и товарища министра финансов. Арестовывать или нет? Военно-революционный комитет до сих пор на наши настойчивые запросы упорно отмалчивается: видимо, ему некогда. Решаю – раз уже начали, нужно продолжать. И эти также отправляются в Смольный под надзором председателя полкового комитета тов. Летунова. Но дальше уже редко кого из задержанных пришлось отправлять в Смольный, больно уж много стали задерживать. Менее важных отпускали, высшее офицерство штаба округа и главного штаба заключали в «общую камеру» – буфет клуба полка.

Ждем ответа от Ревкома. Наконец привозят два, один за другим, две записки, написанные тов. Подвойским. Первая: арестом начальника контрразведки Сурнина Ревком весьма доволен; его, оказывается, уже посадили куда следует. А вторая записка – сюрприз: Ревком оказался, по его мнению, слишком рано поставленным перед фактом начала столкновения; он пока еще не знает, когда именно начнутся действия, но как бы то ни было – не ранее другого дня, т. е. 25 октября. Аресты, и притом таких крупных фигур, как министров Временного правительства, он считает слишком преждевременными действиями, вызывающими в противнике тревогу и внимание. Предлагают аресты прекратить и заставы снять. Однако то обстоятельство, что нашими разведчиками (хоть слабую, но все же некоторую разведывательную службу нам удалось организовать) было замечено оживление среди войск Временного правительства, также весьма серьезно подготовлявшихся к столкновению, заставляет нас на этот раз ослушаться Ревкома и провести его указания лишь частично. Задерживание лиц, выходящих из дворца и прилегающих к нему правительственных зданий, продолжается: Арестованные помещаются в клуб полка: там их к двенадцати часам дня 25 октября набралось человек до двухсот. Но товарищи не хотят ограничиться одним задержанием проходящих и просят разрешения снимать посты юнкеров. Оказывается, Временное правительство уже выставило посты и со своей стороны. Пришлось разрешить, только без права начинать стрельбу. Результаты тут же сказались.

Вот картина на Миллионной. Недалеко от нашей заставы, шагах в 25–30, стоит часовой с подчаском. Трое павловцев ухитрились обойти их с тыла и внезапно подходят сзади. Раздается крик: «Руки вверх, бросай винтовки!», – и юнкера захватываются оба живьем, без шума. Так в нескольких местах (между прочим, у певческой капеллы на Мойке) в течение ночи удалось снять целый ряд постов. Часов около трех утра был снят таким же образом часовой с подчаском и вдобавок, вместе с ними, караульный начальник.

Часам к двум я получил от Военно-революционного комитета записку, что нужно заставу усилить и организовать фактический контроль проходящих и проезжающих. Но было уже поздно: во дворце спохватились, и никто из более влиятельных лиц уже не решался оттуда выходить.

Так прошла вся ночь с 24 на 25 октября. Лишь утром, когда я направился в Ревком для участия в выработке плана предстоящих действий и для получения дальнейших директив, мы узнали, что начало столкновения было положено не только нами, но и у телефонной станции, которую пришлось отбить у юнкеров с боем, ибо, заняв ее, они немедленно выключили все телефоны, за исключением нужных правительству, и лишили Ревком всякой связи. Это событие и заставило Ревком отдать ночью же распоряжение со своей стороны о выставлении застав, контроле проходящих и т. д.

Утром 25 октября, часов в одиннадцать, в комнате Ревкома в Смольном намечался в грубых чертах «оперативный план». Было решено оцепить Зимний дворец и Дворцовую площадь плотным кольцом и повести наступление, понемногу сжимая его. Мы, приехавшие из частей, немедленно же отбыли на свои места для практического проведения задачи.

Задача оцепления Зимнего дворца выпала на долю двух полков – Павловского и Кексгольмского. К Павловскому полку были приданы еще две роты Преображенского полка, стоявшие на Миллионной рядом с Эрмитажем, а вскоре Ревком прислал павловцам еще до 800 красногвардейцев Петроградской стороны с санитарным отрядом, два броневика и два 37-миллиметровых орудия на грузовиках. Павловскому полку был отведен участок от набережной Невы выше дворца по Мойке до Невского проспекта включительно. Дальше до набережной Невы, ниже дворца, тянулся такой же участок Кексгольмского полка.

Вскоре прибыли в полки члены Военно-революционного комитета тт. Подвойский и Еремеев и наблюдали за развертыванием частей, а в необходимых случаях сами оказывали помощь. Тов. Подвойский изложил окончательный план наступления: Временному правительству должен был быть предъявлен ультиматум о сдаче; во время вручения ультиматума над Петропавловской крепостью должно было быть поднято знамя; по истечении пятнадцати минут, даваемых Временному правительству на размышление, знамя должно было снова спуститься в знак начала боевых действий с открытием, в первую очередь, орудийной стрельбы по дворцу с крепости и с «Авроры». Однако сигнала мы так и не дождались до вечера.

На площади перед дворцом было оживление. Уже с утра юнкера строили перед главным подъездом и воротами дворца баррикады из дров. Работа заканчивалась.

Батарея Михайловского артиллерийского училища представляла единственную артиллерию, которая находилась в распоряжении Временного правительства и могла быть направлена против окружавших дворец солдат и рабочих. Но и она не могла принять участие в последующем бою. Комиссаром Временного правительства при училище состоял некий анархист, убеждений которого правительство не знало. После обеда 25 октября, часа в четыре, когда уже начало смеркаться и когда Дворцовая площадь и Зимний дворец были уже оцеплены Павловским и Кексгольмским полками, комиссар батареи, видя, что недалек момент, когда батарея может начать стрельбу по рабочим и солдатам, скомандовал, действуя именем Временного правительства: «На позицию!» – и нарочно в колонне поорудийно повел батарею через арку Главного штаба налево, в сторону Мойки, как будто для принятия боя. А здесь уже стояла цепь наших солдат. Батарея была без какого-либо прикрытия и, естественно, сопротивляться не была в состоянии, особенно стоя конями вперед. Она сдалась. Весь личный состав был тут же на Невском разоружен и отправлен на Выборгскую сторону в училище, где комиссаром уже состоял назначенный от Ревкома тов. Занько. Этот совершенно неожиданный случай воодушевил осаждающих: все знали, что у осажденного правительства нет ни одного орудия.

Приблизительно в это время и началось фактическое наступление с перестрелкой. Осаждали мы и наступали чрезвычайно беспорядочно.

Приблизительно в седьмом часу, когда во дворце уже были представители Ревкома, тт. Дашкевич и Чудновский, мы получили через вышедшего казака – парламентера сообщение, что казачья роты не хотят более продолжать оставаться во дворце, что они сознают, что введены туда обманом, и хотят уйти, но просят не позорить их и выпустить с оружием. Мы колебались, не доверяя вполне уверениям парламентера; мы сомневались, не хотят ли нам устроить обход с тыла. Решили все-таки выпустить. Казаки выходили по набережной. В ближайшем переулке был спрятан броневик, который лишь только ряды казаков прошли мимо, был направлен вслед за ними до самых казарм казачьего полка, находившихся недалеко от казарм павловцев. Когда казаки уходили из дворца, осаждающие кричали женскому батальону, предлагая сдаваться, но оттуда в ответ раздались крики: «Умрем, но не сдадимся».

В восемь часов вечера под напором и обстрелом окружающих защитники Временного правительства вынуждены были уйти из здания штаба округа в Зимний дворец, и я во главе 12–15 товарищей вбежал в здание. Наверху мы застали нескольких юнкеров, торопившихся снять телефоны. Минут через пять начался усиленный обстрел здания. Юнкера сбили наших солдат, находившихся внизу у входа в здание со стороны певческой капеллы, но у них уже не хватило сил снова занять здание; притом это было сопряжено с большим риском быть разгромленными наступавшими солдатами и красногвардейцами, которые уже совсем близко придвинулись к площади. Юнкера все стянулись в Зимний дворец.

Как выяснилось впоследствии, сдача здания штаба и все теснее и теснее смыкавшееся кольцо осаждавших оказали большое деморализующее влияние на юнкеров; из боязни быть расстрелянными, если действительно придется сдаться, – а это всем, казалось неминуемым, – многие начали колебаться. Началось понемногу занятие самого дворца. Первыми ворвались во дворец через окна со стороны Эрмитажа матросы и павловцы. В комнатах дворца происходили стычки с юнкерами, но понемногу одна за другой они освобождались атакующими. Юнкеров оттеснили к главному входу. Иногда это достигалось простым напором, а иногда и брошенной из комнаты в комнату ручной гранатой или выстрелами. Тут храбрость женского батальона и юнкеров упала до надежд на милость победителей. Женский батальон сдался в полном составе, числом, кажется, 141 человек. По разоружении он был направлен в казармы Гренадерского полка на Васильевский остров, ибо бои во дворце продолжались. Одна за другой начали сдаваться и школы, складывая оружие. Они размещались все в казармах Павловского полка на положении арестованных, ожидая утра.

Вместе с первыми, вошедшими во дворец по сдаче юнкеров у главного подъезда, был и представитель Ревкома тов. Антонов-Овсеенко, приехавший со специальной миссией арестовать само Временное правительство. Тут же на Дворцовой площади были и другие члены Ревкома. Срочно нужно было озаботиться приведением в порядок разбросанных частей.

Тем временем правительство уже было арестовано. Стали выводить. Почти все члены были налицо, за исключением Керенского. Кишкин, перелезая под конвоем матросов через юнкерские баррикады, с разбегающимися, видимо от страха, глазами, споткнулся и упал руками на мостовую, ногами повис на дровяной стапели. Маленькую кучку окружила тысячная толпа. Со всех сторон – угрозы, крики, требования расстрелять на месте. Некоторые особенно настойчиво требуют немедленной расправы. Охраняющие матросы успокаивают взволнованных министров. Помню хорошо – Терещенко очень слабым, дрожащим голосом говорит, обращаясь неуверенно к успокаивающим: «Я верю… я верю, что вы нам ничего плохого не сделаете…» А в голосе звучит нота страха.

Повели в Петропавловскую крепость. Ведет процессию тов. Антонов-Овсеенко по Миллионной. Тысячная масса повалила вслед. Угрозы продолжаются. Где-то в стороне Невского, на темной площади, раздается несколько выстрелов – случайные ли, провокационные ли, никто не знает. Толпа остановила против Эрмитажа конвой и всю процессию, и уже более настоятельно раздались требования расправы. С трудом конвой справляется, охраняя арестованных. Влияет лишь присутствие члена Ревкома. Чтобы избавиться от части сопровождающих, выводят арестованных на набережную, по ней до Троицкого моста и дальше в крепость. Толпа следует с непрерывным, глухим гулом.

На Дворцовой площади устанавливается порядок. Расставляются караулы. На караул становится Кексгольмский полк. К утру части расходятся по казармам, отряды Красной гвардии по районам, зрители по домам.

У всех мысль одна: «Власть взята, а как-то пойдет дальше?».

А. Луначарский, народный комиссар просвещения
Седьмое ноября

Со времени так называемого предпарламента политическая ситуация совершенно выяснилась: большевики не соглашались ни на какие компромиссы и в сущности объявили открытую борьбу правительству Керенского.

Мы очень мало скрывали наши намерения. Помню, и лично мне приходилось выступать на фабриках и в казармах, и с полного одобрения нашей организации прямо заявлять перед лицом народа, что близок тот день, когда мы потребуем от правительства убраться и, если оно требования этого не исполнит, – уберем его сами.

Мы были уверены, что II съезд Советов даст нам большинство и что лозунг «Вся власть Советам» уже не впадет ни в какие противоречия с лозунгом «Диктатура пролетариата» через его авангардную партию – коммунистов. Съезд же Советов был определен на конец октября, поэтому и срок вооруженного восстания был более или менее предрешен. Целый ряд обстоятельств, однако, еще точнее фиксировал момент взрыва. Надо сказать, что в партии было не мало элементов, опасавшихся прогадать, выступив преждевременно; я помню, например, собрание ответственных работников разных фракций, на котором большинство выражало опасения в недостаточной зрелости революционного настроения масс.

Нам было, однако, известно, что из своего изгнания Владимир Ильич торопит и, наоборот, боится упустить момент. Правительство Керенского проявляло слабость и растерянность, но не могло не видеть нескрываемых приготовлений к перевороту. Его действия накануне великого дня – попытка развести мосты, мобилизовать наиболее верные себе военные части, разогнать или арестовать Революционный комитет – послужили сигналом к началу наших действий. Можно сказать с уверенностью, что если бы Октябрьская революция не вспыхнула, – буржуазно-меньшевистское правительство пошло бы на все, вплоть до сдачи Петрограда немецким войскам. Эвакуация ценностей из Петрограда, вплоть до эвакуации важнейших заводов, – и все это в спешном и несколько комическом порядке, – была уже объявлена правительством Керенского.

Петроградский пролетариат и гарнизон восстали, таким образом, не только для того, чтобы начать всероссийскую революцию, но и для того, чтобы защитить себя от непосредственной опасности. В ответ на «решительные действия» правительства Керенского большевистский Революционный комитет привел в действие свои силы. И что же оказалось? Некоторые думали, что в Петрограде окажется два равноавторитетных правительства, борющихся между собой. Ничего подобного. Оказалось, что правительством по существу уже стал Революционный комитет. Силы, восставшие на защиту правительства Керенского, были абсолютно ничтожны и уже к вечеру стянулись в Зимнем дворце, единственном пункте, оставшемся в руках буржуазного правительства.

Революционный комитет всячески стремился к бескровному перевороту. Поскольку на нашей стороне оказался такой гигантский перевес – цель эта являлась естественной и вполне достижимой. В отличие от переворота в Москве, переворот в нынешнем Ленинграде прошел почти без кровопролития. Самое взятие Зимнего дворца сопровождалось перестрелкой, но, раненые были только с нашей стороны.

Курьезнее всего, что правительство Керенского нашло себе защиту, главным образом, в женщинах и детях, в буквальном смысле слова. Зимний дворец защищал «бабий батальон» и некоторое количество юнцов-юнкеров. Это еще более побуждало к гуманным формам борьбы.

Петроград принял очень скоро нормальный вид: переворот почти не отразился на внешнем виде улиц. Чисто военный характер приняли только окрестности Зимнего дворца. Вечером, или вернее ночью, открылось заседание II съезда Советов. Зимний дворец еще держался. В переполненном Колонном зале Смольного сменялись одни страстные речи другими. Ораторы большевиков говорили гневно и властно. Ораторы меньшевиков и эсеров – обиженно, раздраженно, с постоянными угрозами мести, которая-де скоро наступит, главным образом, со стороны фронта. Эти дебаты все время перемежались известиями о ходе дела в Зимнем дворце. Я помню, как меньшевики подбежали ко мне; перебивая друг друга, стали кричать, что «Аврора» бомбардирует Петроград, что уже рушится Зимний дворец. Расстреляли и Исаакий. Как ни жутко было это слышать, все же перед всеми нами ясно стояла задача во что бы то ни стало довести дело до конца и занять Зимний дворец. Но, как известно, меньшевики попросту лгали: «Аврора» навела гнои орудия на перепугавшихся правителей, но ни малейшего вреда никаким зданиям Петрограда не нанесла.

Получасом позже пришло известие, что городской голова, эсер Шрейдер, со всей эсеровско-кадетской частью думы отправился торжественным шествием к правительству не то на выручку ему, не то чтобы картинно «погибнуть вместе с ним». Этот торжественный жест выродился в чистейшую комедию. Когда шествие думцев вступило на нынешнюю площадь Урицкого, оно натолкнулось, конечно, на густое кольцо толпы, собравшейся там, а затем на цепь наших стрелков. Думцев не пропустили, а честью попросили их идти восвояси. Немножко помявшись и поломавшись, думцы разошлись по домам.

Военными действиями против Зимнего дворца руководили Антонов-Овсеенко и Подвойский. Почти каждые десять минут кто-нибудь из них телефонировал в Смольный о ходе дела. В зале дебаты продолжались, разгоряченные, окруженные ненавистью и страхом, с одной стороны, окрыленные победой – с другой. Явились делегаты из Гатчины с известием, что правительство Керенского вызвало войска из ближайших местностей и что возможно движение их против Петрограда. И вдруг, среди всех этих волнующих известий и событий, поздно ночью весть о сдаче Зимнего дворца, об аресте правительства и бегстве Керенского.

Не так легко припомнить сейчас самые перипетии этой ночи и утра: принимались первые меры к обороне Петрограда, посылались первые торжествующие телеграммы по всей России, уполномочивался Боровский для того, чтобы тотчас же вступить с воюющими державами в переговоры о всеобщем мире. Но никогда ни у одного из участников этой ночи не изгладится в памяти общее ее настроение: сверхчеловечески-интенсивное, все какое-то пламенеющее коллективным сознанием огромной мировой важности протекающих минут.

В сущности, мы и сейчас еще не вышли из периода этой насыщенности исторической атмосферы, но, разумеется, она уже несколько разрядилась. Она постепенно переходила к норме от той великой ночи через волнения по поводу судьбы Москвы, через кризис столкновения с первыми силами; брошенными Керенским против Петрограда, через судороги, сопровождавшие Брестский мир и немецкое наступление, и дальше, и дальше через ряд опасностей, которые оказались, однако, преодоленными тем стихийным запасом организованной энергии, которая во всем своем величии разрядилась в революционную ночь. И уж тогда чувствовалось, что человек, абсолютно доросший до этих событий, естественный в их среде, словно рыба в воде, принимавший всю их совокупность и крепко державший в руках нить событий, несмотря на головокружительный ураган, взметнувшийся вокруг, – был Владимир Ильич. Его возвращение, его первое появление среди собравшихся со всех концов на съезд Советов большевиков вызвало поэтому нескончаемые взрывы восторга.

Память об этой грозной и радостной ночи неразрывно сплетается для каждого со спокойно улыбающимся лицом и твердой, такой простой, лишенной всякого напряжения, но такой величественной именно в этой простоте, – фигурой Владимира Ильича.