Текст книги "Октябрьское вооруженное восстание в Петрограде"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

В результате суда Дзевалтовский был оправдан, но свыше ста солдат-большевиков попали в каменец-подольскую тюрьму и просидев там до самой Октябрьской революции. Когда я приехал в казармы, полк шумел, как улей. Дело в том, что на собрании докладывали товарищи солдаты, делегаты Петроградского Совета.

Некоторые из них, крестьяне, рассказывали своим товарищам, таким же крестьянам, как и они сами, своим простым языком о том, что правительство преступно медлит с разрешением земельного вопроса и что все рабочие, солдаты и крестьяне убедились в одном: надо свергнуть Керенского и взять власть в свои руки.

Солдаты шумели, некоторые из них предлагали выступить немедленно, и стоило большого труда успокоить эту бушующую массу.

Не успел я приехать к себе на Литейный из Гренадерского полка, как меня вызвали в егерский полк. Там была такая же картина. Затем пришлось побывать в Волынском полку, в Павловском, у броневиков.

И это приходилось делать не только мне, но и другим товарищам – Подвойскому, Белякову, Мехоношину, Хитрову, Анохину и вообще всем членам военной организации.

Нам удавалось все же сдерживать массы. Удавалось это потому, что почти во всех полках мы имели очень прочное ядро солдат-большевиков.

Помню, как-то, уже, кажется, числа 23-го, меня вызвали в Волынский полк. Здесь было много украинцев-крестьян. Когда я приехал, выяснилось, что товарищи просто хотели демонстрировать свою готовность выступить по первому приказу военной организации.

В Волынском полку у нас была прочная организация, и мы воспользовались ею, чтобы произвести разведку в стане врага. Еще до 25 октября, но уже в момент образования Военно-революционного комитета, членами которого были я, Подвойский и другие наши товарищи, мы решили отправить от некоторых полков, и в том числе от Волынского, где команда пулеметчиков и 8-я рота целиком были наши, делегации солдат в штаб военного округа с требованием признать контроль Военно-революционного комитета над штабом.

Рассказ вернувшихся из штаба делегатов я и выслушал, приехав в Волынский полк. По словам товарищей, в штабе царила неразбериха и растерянность: до полковника Полковникова добраться было очень трудно, по-прежнему дежурные генералы и адъютанты свысока разговаривают со штабными отдельных частей, но чувствуется, что их величие – это плохо скрытый страх перед надвигающимися событиями; никто ничего не знает, даются распоряжения, уничтожающие одно другое, свои силы то преувеличиваются, то вдруг преуменьшаются, о приготовлениях большевиков говорят то с ужасом, то презрительно пожимая плечами, а в общем царит неуверенность, страх и одно безумное желание – поскорее покончить с таким неопределенным промежуточным положением.

Таких разведок было сделано несколько, и мы убедились, что настоящей военной власти у Керенского ужа нет. Аппараты ее разложились, это был уже только механически связанный организм, дух, оживляющий его, уже отлетел от него.

Помню, что дня за два до переворота я был в Павловском полку. Хотя я ходил в военной куртке защитного цвета, какой-то капитан задержал меня.

– Я знаю, что вы агитатор-большевик, – сказал он мне, – я вас отпущу, но скажите мне, чего вы хотите? Ведь то, что вы обещаете народу, – это безумие, это анархия…

Я вместо ответа, чего мы хотим, нарисовал ему в ярких красках разложение страны – хозяйства, транспорта и, главное, армии.

В конце я постарался показать, что и власти уже нет, есть только фирма и актер Керенский.

– Да, – живо согласился капитан. – Вот это верно. Лучше уж какую угодно власть, да только твердую. Создадут ли ее темные, невежественные рабочие?

– О, об этом не беспокойтесь, – ответил я: – не пожалеете.

В это время человек десять солдат-большевиков, членов нашей организации, узнав, что меня задержали, пришли требовать моего освобождения. Я успокоил товарищей и, иронически поклонившись капитану, сказал:

– За твердую власть большевиков!

В противовес разложению и расхлябанности аппарата правительства, неуверенности и безнадежности его агентов, у нас, начиная от Смольного с его Военно-революционным комитетом и кончая каждым заводом, каждой фабрикой, каждой полковой частью, каждой самой маленькой ячейкой, царило всеобщее воодушевление, уверенность в успехах, твердая решимость действовать до конца.

Теперь, пятнадцать лет спустя, люди, не принимавшие участия в борьбе, не понимают, как это из того всеобщего хаоса, брожения, бесчисленных толп народа, наполнявших Смольный, заводы, клубные залы, казармы, как будто бы внезапно создалась действительно могущественная власть, сумевшая внести в волнующееся человеческое море порядок и организованность.

Эти люди не понимают главного, именно того, что мы, партия революционного пролетариата, были выразителями всего многомиллионного народа трудящихся, его чаяний, его надежд, что каждый из нас, выдвинутый событиями наверх, выдвигался именно потому, что умел лучше, полнее и совершеннее других выражать эти чаяния масс, потому что каждый из нас не думал о себе, в любую минуту готов был умереть за эти интересы трудящихся, потому что масса это видела и понимала и, идя на жертву сама, верила нам, верила этой готовности каждого из нас раствориться, умереть в этом океане героического, невиданного самопожертвования.

Каждый рабочий, каждый солдат, все трудящиеся видели и понимали, что мы боремся за власть не для себя; не за свои узко-эгоистические интересы, не за то, чтобы самим сладко пить и есть, когда голодают десятки миллионов, а живя так же, как эти десятки миллионов, в случае нужды сложить свою голову за их интересы и нужды.

Повиновались нам и шли за нами не потому, что мы угрожали тюрьмами, пытками и ссылками, а потому, что мы были выдвинуты этими массами, чтобы покончить и с тюрьмами, и с пытками, и с ссылками, и создать невиданное еще царство трудящихся с безграничной свободой и счастьем.

Мы деятельно готовились к восстанию. Работы было так много, что теперь частенько приходилось оставаться и на ночь в военке на Литейном. Нас, т. е. Подвойского и меня, очень тревожило то обстоятельство, что мы не были особенно хорошо обеспечены со стороны Выборга и вообще Финляндии, а там, между прочим, находились моряки и артиллерия.

Как-то ночью, вскоре после свидания с Зиновьевым, я собирался прилечь отдохнуть в военке, как передо мной, точно из земли, вырос А. В. Шотман.

Он пришел сообщить мне, что В. И. Ленин желает срочно видеть меня.

Нечего и говорить, что я с огромной радостью последовал за тов. Шотманом.

Со всяческими предосторожностями мы добрались до того места, где ожидал нас Владимир Ильич.

Я не стану повторять здесь того, что мной уже было рассказано в другом месте.

Упомяну только, что, обсудив с Владимиром Ильичом состояние наших военных сил, мы пришли к заключению, что я должен немедленно отправиться в Гельсингфорс и Выборг с целью выработки с нашими товарищами Дыбенко и Смилгой единого плана действий и, главное, обеспечения поддержки со стороны расположенных в Выборге артиллерийских частей.

Поездка моя должна была состояться быстро и срочно, и притом с таким расчетом, чтобы я мог вернуться к 24-му дню, который был намечен как день начала восстания.

Эта беседа с учителем и вождем, его советы, мудрость, твердость, предусмотрительность и вместе с тем товарищеская простота и задушевность навсегда останутся в моей памяти Лучшим воспоминанием моей жизни.

Я – рядовой член партии, я – маленький винтик могучей организации пролетариата, почувствовал как-то физически гений вождя, его уменье разбираться не только в самых сложных построениях теории, но и в самых мельчайших деталях сложной конфигурации наших военных сил.

Гениальные мысли и рядом с этим самые узко-практические советы по Делам нашей военки, сокрушительные доводы за выступление и вместе с тем изумительная способность старшего товарища проникать в твои маленькие личные нужды и интересы.

Я как-то ясно до очевидности почувствовал, что вот здесь, рядом со мной, сидит тот вождь, тот могучий интеллектуальный центр, от которого идет тысяча нитей ко всем нам и к которому, в свою очередь, сходятся невидимо и таинственно те организационные связи, та воля, без которой невозможно никакое великое действие.

Я-вернулся в Петроград 24-го, и в ту же ночь, с 24-го на 25-е, началось восстание.

Трудно теперь восстановить в памяти точный ход событий, да это и не мое дело сейчас, не-историка, а одного из рядовых участников великих событий, какие потрясли мир.

Поэтому я не собираюсь дать ни связного очерка событий, ни подробного рассказа о том, что делал лично я сам, а расскажу о том впечатлении и тех нескольких эпизодах, которые сейчас всплыли в памяти.

Лично я на вооруженную борьбу смотрел и смотрю как на жестокую необходимость, без которой нет пути к разрешению проклятых вопросов в современном капиталистическом мире.

Однако в те памятные дни было не до этих пацифистских рассуждений. Как и все члены военки, вооружился и я. Одним из первых важнейших актов Военно-революционного комитета было выполнение приказания нашей военной организации занять штаб Петроградского военного округа.

Н. И. Подвойский быстро сорганизовал сводный боевой отряд из наших солдат и рабочих. В этом отряде большую роль играл член нашей организации, солдат и бывший рабочий завода Розенкранца тов. А. А. Анохин. Под его руководством, а также с участием покойного Склянского отряд, разделившись на две части, занял штаб.

Покойный Склянский вошел в штаб по главной лестнице, а тов. Анохин занял все остальное выходы и тоже быстро с товарищами проник в помещение. Бывшим в штабе ничего не оставалось, как подчиниться тяжелой необходимости и сдать свое оружие.

Я уж не помню, кто был комиссаром штаба в первое время, но что фактически на деле там распоряжался тов. Анохин, я это хорошо удержал в памяти.

Отряд, занимавший штаб, организовался из сил военной организации и, насколько не изменяет мне память, – в военке.[18]18
  Вообще я не претендую на абсолютную точность излагаемых мною фактов. История военной организации еще не написана, писать ее, как и историю Октябрьской революции, нужно с документами в руках. (Примеч. автора.)


[Закрыть]

Вечером я вместе с некоторыми товарищами находился на территории Марсова поля, где Павловский полк и его Павловские казармы были одной из наших баз. Отправившись в Смольный, я принял участие в обсуждении планов наступления, в выработке которых деятельнейшее участие принимал Н. И. Подвойский, и к восьми часам был снова на Марсовом поле.

К девяти часам на Марсово поле подошли волынцы, в количестве нескольких сот человек, и другие части. В Павловском полку находился Дзевалтовский и другие наши товарищи.

Поминутно подходили к казармам на Марсово поле другие военные части и рабочие отряды. Павловцы и волынцы отлично организовали связь.

Темная северная ночь с холодным ветром способствовала нашей подготовке.

Ночью началось наступление, и первый оплот Керенского – Зимний дворец – был взят.

Я был в Зимнем дворце в момент его взятия и должен засвидетельствовать, что торжествующий победивший народ не запятнал себя ни одним плохим антисоциальным поступком, ни мародерством, ни насилием – наоборот, мне врезался в память такой эпизод: какой-то солдатик, по-видимому из крестьян, пораженный роскошью обстановки, решил пощупать руками шелковую занавеску. Стоявшему тут же рядом рабочему показалось, что он хочет ее сорвать, и рабочий с гневом прицелился и выпалил в солдатика. Если бы не удар моей руки в руку рабочего, солдатик был бы убит. Винная вакханалия началась много позже; пользуясь люмпен-пролетарскими элементами, буржуазная контрреволюция в первые дни после Октябрьской революции пыталась внести замешательство в нормальный ход жизни путем разграбления винных погребов и т. д.

На рассвете, оставив свой карабин (который я и доселе берегу, как реликвию) в военке, с одним револьвером я направился в Смольный, и уже 25 или 26 октября мне было поручено вместе с тов. Беляковым из военки, а также с тов. Москвиным, захватить железнодорожный узел.

В то время как другие товарищи, и в том числе, кажется, тов. Бубнов, занимали Центральное управление железных дорог, я с тов. Беляковым орудовал на отдельных частях узла.

Я уже теперь не помню, сколько дней, как и с кем мне пришлось заниматься всем этим, помню только, как в тумане, заседание Военно-революционного комитета, его быстрые и решительные распоряжения во время борьбы на фронте Царского Села, во время ликвидации восстания юнкеров, помню, как мы все дня через два, через три, без сна, без еды, часто без табаку доходили до умопомрачения.

Как сейчас помню фигуры тт. Галкина и Скрыпника, потерявших силы от напряжения и бессонницы, но еще державшихся на ногах.

– Товарищи! – обращался я к ним. – Нужно распоряжение накормить наш отряд на Николаевской дороге.

– А что? – спрашивает с помутившимися глазами Скрыпник. – Расстрелять его!

– Что ты! Что ты, Микола! Очухайся! Это – Невский! – говорит ему смеясь Галкин.

– А, Невский! – отвечает Скрыпник и, круто поворачиваясь, идет куда-то давать распоряжение.

Помню Подвойского, радостного, как солнце, кипучего, энергичного и всякий раз успевавшего быть в тысяче местах, ничего не оставить без внимания, без указания.

Помню сотни других товарищей, фалангу молодежи, затем старых большевиков, ту старую гвардию, которая не только сумела воспитать молодое поколение борцов, начиная с 90-х годов, но которая и сама оказалась в авангарде этих борцов Октября 1917 года.

Члены ЦК и ПК, члены районных комитетов, рядовые члены организации, рабочие из районов, солдаты, наша революционная молодежь, наши старики, цвет нашей старой гвардии, рабочий класс столицы —.все были на своих местах.

Грузовые автомобили, наполненные рабочими заводов, солдаты, идущие эшелонами, броневики, походные кухни, артиллерия, работницы, даже подростки – хаос движения и людей, хаос мыслей и положений, и над всем этим огромная воля к победе у рабочего класса, сумевшего своим энтузиазмом, самоотвержением и героизмом и в столице, и под Царским, и во время восстания юнкеров, и на почте, и на электрической станции, которые пытались бастовать, и на железных дорогах, – кого зажечь жаждой борьбы, кого увлечь, убедить, кого подавить силой оружия.

Измученный и усталый, как и все, обезумевший, без сна, я через несколько дней, шатаясь, шел по коридорам Смольного с одним желанием – лечь и уснуть.

Вдруг навстречу идет огромного роста человек, а за ним человек пятнадцать молодых людей с винтовками.

– А, вот вы где! – вопит великан, и через минуту он душит меня в объятиях.

Я узнаю доктора Исполатова (ныне покойного), стихийного революционера-большевика.

– Вот узнал о восстании, – вопит доктор, – вынул спрятанные мною винтовки еще от 1905 года, собрал ребят и айда сюда! Сегодня приехал и уже был у Ленина.

«Ребята» улыбаются, у них блестят зубы и дула, и все их фигуры дышат готовностью умереть за дело Советов. Уславливаемся о встрече с доктором, примчавшимся из глубины Тамбовья, и я бегу спать.

Не знаю, долго я спал или нет, только вдруг меня разбудили шум и говор. Придя в себя, я увидал Рыкова, Зиновьева и еще нескольких их единомышленников. Шло обсуждение создавшегося положения вследствие известного всем их выступления.

Я вышел из комнаты возмущенный этим совещанием. Найдя где-то укромный уголок, я, наконец, заснул как убитый.

Проснувшись на другой день, я снова бросился в водоворот борьбы; 14 ноября Ленин подписал распоряжение о назначении комиссаром путей сообщения покойного М. Т. Елизарова и второе распоряжение о назначении меня членом коллегии. Я не хотел этого. Мне не хотелось занимать никаких высоких должностей, мне казалось, что я работник не канцелярии, а массы. Я всячески старался уклониться от этого назначения.

Но вызванный В. И. Лениным, выслушав его доводы, я беспрекословно подчинился приказанию.

Когда-нибудь, в другой раз, расскажу о том, как нам пришлось на другой день после переворота завоевывать железные дороги, а сейчас, чтобы закончить эти беглые беспорядочные заметки, хочу рассказать один маленький эпизод.

Мы, напрягая все свои усилия, вели борьбу с нашими врагами, мы взяли власть, опираясь на монолитную готовность всей нашей партии идти всем до конца. И вдруг группа ответственных старых товарищей выступает против общей линии партии. Все мы помним, как отнеслась к этим товарищам партия: она осудила их и сказала, оценив их поступок: «Партия сильна и крепка и без вас».

Как-то, идя по коридору Смольного, я встретил одного из лидеров группы, моего старого товарища, когда-то работавшего вместе со мной в Питере. Он остановил меня и, поговорив о создавшемся положении, сказал:

– А что вы скажете, Владимир, если я начну издавать газету для отстаивания нашей линии.

Я хотел было ответить моему старому приятелю, как вдруг… не удержался и расхохотался. За спиной моего приятеля стоял Владимир Ильич и, добродушно улыбаясь, говорил:

– Газету? Так-с! Так-с!

Мой приятель обернулся, и густая краска покрыла его лицо. Как пуля, он умчался в другую часть коридора.

Владимир Ильич поздоровался со мной и добродушно заметил:

– Ничего. Снова придут к нам. Больше некуда.

Мне почему-то вспомнился этот маленький эпизод, когда я задал себе вопрос, почему мы победили в Октябре.

Я знаю, что исторические причины закономерного общественного процесса привели рабочий класс всего мира к борьбе против буржуазии, что особые условия нашей истории раньше других передовых стран привели нас к социалистической революции и социализму, что Наличие такой партии, как партия Ленина, и, наконец, работа, руководство и гений такого вождя, как Ленин, обеспечили нашу победу, – все это я знаю хорошо. Но я хочу только подчеркнуть, как сильна, как могущественна была наша партия, как гениально было руководство Ленина, насколько была сильна уверенность в победе, что шатания и колебания некоторых большевиков даже в дни вооруженной борьбы за власть не могли смутить ни Ильича, ни партию, и они были глубоко уверены, что заблуждающиеся и дрогнувшие, убедившись в своих ошибках, снова придут к нам.

Великая, славная, могущественная, единственная партия революционного пролетариата, партия Ленина, партия Октября, авангард мировой коммунистической революции!

Счастлив тот, кто хоть маленькую роль играл в Октябрьском перевороте, счастлив, кто боролся под твоим руководством в эти дни.

Над могилами павших борцов обнажим свои головы.

С великой партией рабочего класса вперед к грядущим победам!

К. Еремеев, член Военно-революционного комитета
Осада Зимнего дворца

В шесть часов утра в Военно-революционном комитете все на ногах. Есть запись донесений: все вокзалы заняты, мосты в порядке, электростанция под надежной охраной, занят телеграф. В городе спокойно. В полках дежурные роты наготове, в районах и на некоторых заводах дежурят отряды Красной гвардии.

А телефонная станция?

Сведений нет. Выясняют, звонят в разные места. Собираются послать отряд. Однако является «связь» и сообщает, что сейчас занята телефонная станция: юнкерский караул не хотел уходить, но испугался.

Грузовики привозили в экспедицию газеты. Надо газету добыть, но там очередь. Сейчас пошлют наверх, разнесут по учреждениям. Ладно, подождем. Пошел еще раз осмотреть Смольный, но не удалось, началась какая-то тревога, бежали вниз люди и спрашивали:

– В чем дело?

– Говорят, казаки подступают к Смольному.

– Где казаки?

– Да нет их. Так, сдуру кто-то сбрехнул.

– Нет, не сдуру. На Пальменбахской казаки.

Однако за воротами все спокойно. Идем в сторону Невы, у монастыря спрашиваем караульных.

– Нет никого.

Для проверки идем до самой Невы – тишина и пустота. Ложная тревога, может быть, провокация.

Возвращаемся и успокаиваем коменданта, который уже привел в ружье свои боевые силы.

В Военно-революционном комитете очень оживленно.

– Что слышно? Как у нас дела?

– Ничего, там совещаются.

Быстро идет Н. И. Подвойский с какими-то бумагами в руках.

– От ЦК поручение, – говорит он. – Надо покончить со штабом и ликвидировать юнкеров. Выделяется полевой штаб, которому и поручено это сделать. Временное правительство надо будет арестовать. Бубнов, Антонов, Чудновский, Еремеев. Сейчас будем совещаться. Надо быстро обсудить. Имейте в виду, что уже напечатано объявление о переходе власти к Петроградскому Совету.

Собираемся в какой-то укромный уголок.

– С чего начнем?

– Нужен прежде всего план Петрограда.

Посылаются товарищи на поиски, и вскоре тов. Васильевский приносит нам план.

– Пусть Подвойский осветит обстановку. Николай Ильич, у тебя все нити в руках. Говори!

Николай Ильич суммирует сведения: на нашей стороне весь гарнизон, все рабочие. Вооруженной силы достаточно. Вокзалы, телефоны, телеграф – наши. На их стороне – юнкера и школы прапорщиков, но не все. Ударники. Женский батальон. Есть артиллерия. Нейтральны: 1-й, 4-й, 14-й казачьи полки, инженерный полк, Павловское училище, Михайловское – артиллерийское училище, кавалерийские полки, артиллерийская в кавалерийская бригада, Инженерное училище, самокатный батальон, автомобильная школа, один автобронеотряд, Семеновский полк, измайловцы. Кажется, существенные все. Есть еще мелкие команды, да они не в счет.

– Преображенский полк тоже нейтрален, – заявляет Чудновский. – Вчера обсуждали. Сколько ни бились, полковой комитет свое: «Не будем принимать участия в выступлении. И за Временное правительство не пойдем».

– Черт возьми. Это очень важно: казарма полка у самого Зимнего дворца. Может быть, они снюхались там с юнкерами?

– И офицерство там ненадежное, – дополняет Чудновский.

– Так оставить нельзя, надо еще попытаться.

Решено: Чудновскому взять кого-нибудь в помощь, поречистее, из военных и мчаться в полк. Попытаться склонить их к выступлению или гарантировать невмешательство. Времени дается один час.

– Помните: один час, точно. Через час вы должны быть здесь. Заметьте время, – говорит Подвойский.

– Одиннадцать без десяти, – отвечает Чудновский и исчезает.

Чудновский – сам делегат Преображенского полка, хороший оратор. Не большевик, а интернационалист, работающий дружно с большевиками.

– Давайте дальше. Известно ли точно, кто стянут к Зимнему?

– Там школа прапорщиков, ударники и женский батальон. Кажется, еще инженерная школа прапорщиков из Ораниенбаума. Ударники в штабе, остальные внутри дворца. Стоят заставы и ходят патрули юнкеров. Больше, кажется, пока ничего не предпринимают. Артиллерия из Константиновского артиллерийского училища стоит на площади. Могут, конечно, подойти и другие юнкерские школы.

– Так. Значит, они никуда не распространились. Их район – Дворцовая площадь. Надо им помешать расшириться.

– Они ждут прихода подкреплений, до тех пор не двинутся. А у нас мышь не проскочит, чтобы мы не знали… Теперь – Мариинский дворец, там в карауле рота юнкеров. Совет республики,[19]19
  Предпарламент (Временный совет Российской республики) – совещательный орган при Временном правительстве, выделенный из состава так называемого Демократического совещания, состоявшегося в Петрограде 14–22 сентября (27 сентября – 5 октября) 1917 года. Проект создания Предпарламента был рассчитан на то, чтобы перевести страну с пути советской революции на путь буржуазного парламентаризма.
  Предпарламент был открыт 7(20) октября 1917 года. Большевистская партия бойкотировала его. 25 октября (7 ноября) Предпарламент был сметен Великой Октябрьской социалистической революцией. (Примеч. ред.)


[Закрыть] кажется, заседает. Значит, одновременно надо ликвидировать и Мариинский дворец.

– Значит, связи нет между штабом и Мариинским?

– По-видимому, нет. К Мариинскому пока никаких войск не стянуто.

А где Временное правительство?

Это устанавливается. Вчера Керенский там разводил истерику. Сейчас неизвестно, где он. Судя по приготовлениям, все министры или в штабе, или в Зимнем. Намерения правительства пока не определились.

– Ну, а нам теперь все ясно. Определим наши действия. Надо оцепить весь район.

– Я предлагаю так: оцепить от Невы – от Троицкого моста, Марсова поля, затем по Мойке до Мариинского дворца и окружить его. В этом районе будут две точки для удара: Мариинский и Дворцовая площадь.

– Тогда надо и всю операцию разделить на две части. Лучше всего сначала покончить с Мариинским и затем со всех сторон наступать на площадь, здесь их зажать в кулак.

– Да, тут удобно будет дать им бой.

– Ну какой бой! Юнкера боятся солдат. Верней всего, засядут в штабе и Зимнем и придется их оттуда выковыривать.?

– Надо предусмотреть и то и другое. Во всяком случае, будет правильнее сначала ликвидировать Мариинский.

– Дело. Надо записать для памяти, вроде протокола. Значит, первое: охватывается такой-то район от Невы и так далее. Затем по Мойке… докудова?

– Да все по Мойке, до Морских казарм. Тут как раз выйдет 2-й Балтийский экипаж.

– А как Гвардейский экипаж? Ведь он будет тут как раз в тылу.

– Они объявили нейтралитет, но верней всего поддержат, раз выступят балтийцы. Да еще идут кронштадтцы. Во всяком случае, тут никакой опасности, против моряков моряки не пойдут, а за Временное правительство их и калачом не вызовешь.

– Все-таки этот фланг надо держать под наблюдением. Нужна получше связь.

– Связь хорошая. Значит – вот район действий. Две ударные точки. Дальше. Оцепить. Остановить ли движение?

– Вопрос спорный. С одной стороны, могут собраться толпы людей, будут мешать, может быть и провокация. С другой стороны, прекратить движение трудно, надо вводить в дело большое количество войск – это может вызвать в городе всякую ложную тревогу. А для нас лучше, если сделать дело незаметнее, бесшумнее.

Решаем – прекратить движение только у Мариинского дворца на время действий, а в районе Зимнего – на участке от Дворцового моста по Мойке до Красного моста и от Адмиралтейства до Гороховой. Трамваи сквозного движения пропускать, пока не начнутся боевые действия, а тогда прекратить. Могут появиться какие-нибудь вооруженные отряды. Разоружать их или менять направление? Смотря что за отряды и куда идут. Идущих на Дворцовую площадь надо не пускать, рассеивать, а если по каким-либо другим делам, – менять им направление, возвращать обратно. Все – по возможности – мирным путем.

– Так. Теперь вопрос: какие нужны силы?

– Здесь необходима осторожность. Есть заявления полков, которые желают выступить в первую очередь. Красная гвардия тоже желает. Моряки – тоже. Но нет смысла вводить в дело много частей.

– Сводный отряд. От всех частей…

– Нет, не годится. Если сводный отряд пустить, так перемешаются. Может выйти разноголосица какая-нибудь. Да это и сложно, времени нет. Мы думали: Преображенский, Павловский полки, Петроградский и Выборгский районы, – с одной стороны, моряки, финляндцы, кексгольмцы, Васильевский и Нарвский районы, – с другой стороны. Еще можно 180-й полк, с той стороны вокзала, надо больше сил.

– Выставить можно много полков, но не стоит перегружать. Лишние только помешают.

– Все хотят участвовать. Надо это так и устроить. Вот придет Чудновский, тогда решим.

– А пока – вопрос тактики. Надо обсудить: идти ли прямо на бой или зажимать, чтобы сдались. Вопрос важный – может быть кровопролитие.

– Вопрос тактики сейчас не решать, – все будет зависеть от фактического положения дел. Порученное дело надо выполнить так или иначе, хотя бы с боем. Обойдется без боя – хорошо, нет – тем хуже для них.

– Ясно.

– А вот вопрос тыла темен. Черт их знает, этих нейтральных! Не ударили бы в спину. Правительственные агитаторы шныряют по частям, уговаривают.

– Сообщили, что стягивают офицеров в «Асторию».

– Пусть стянут: это лучше, будут в одной куче. Пока не видно, чтоб там организовались или вооружались. А с револьверами они силы не представляют…

– «Асторию»-то нужно тоже ликвидировать.

Явился Чудновский, несколько взволнованный и огорченный неудачей своей поездки.

– Не опоздал: пять минут раньше срока, – говорил он, показывая на часы. – Упарился я там. Никакого толку. Одно обещали – нейтралитет. Я просил, чтобы они совсем на улицу не выходили и закрыли бы ворота и подъезд. Обещали.

– А можно на их обещание положиться? Они нам не того… не преподнесут сюрприза?

– Мое впечатление такое, что можно. Они не за правительство, но и не за большевиков. Какой им расчет выступать против нас? Они знают, что за нами ряд полков, флотские и рабочие.

– Делать нечего. Придется просто их не упускать из виду. Кто тут будет командовать, тому смотреть и смотреть в оба.

– Я свою связь оставил, будут извещать немедленно, чуть что изменится у них или что заметят подозрительное. Это обеспечено.

– Будем держать их на мушке. Давайте кончать.

Чудновскому было рассказано о плане наступления.

– Есть возражения? Дополнения? – спрашивает Николай Ильич. – Ну, отвечайте быстро.

– В общем нет. А в частности… Во-первых, мал район охвата, надо увеличить до Фонтанки, до цирка, по Невскому – до Садовой или, по крайней мере, до Казанского. Вернее, надо сделать так: это – район охвата, а это – район тыла. Тыл должен быть надежно обеспечен. Третий район – район Смольного. Они должны иметь контакт.

– Громоздко.

– Смольный оставьте в стороне. У него свое дело – съезд сейчас должен открыться, и здесь будут приняты меры. А второй район было бы не худо, спокойнее. Но только времени нет. Давайте остановимся на том, что обсудили.

Я все же обращаю внимание на то, что надо обеспечить тыл операции. Мое мнение – лучше выделить район. Потратим еще полчаса.

Но на это не соглашались. Пусть, кто будет наступать, позаботится и о своем тыле. Какие меры можно принять для обеспечения тыла?

– Резервы всегда можно вызвать.

– Резервы само собой. Но необходимо во всех удобных местах устроить баррикады и к ним поставить охрану. Наступающие будут уверены, что сзади не нападут.

На это согласились. Наметили по плану примерно места баррикад. Теперь последнее: кто пойдет? Два участка фронта, – на каждый послать двоих. А один останется здесь для контакта.

– Нет, лишний расход людей. Довольно по одному. Вот Чудновский и Еремеев. Остальные останутся для контакта связи и руководства. Петропавловка обеспечена: туда послан поручик Благонравов.

– Тогда я прошу дать мне участок с Преображенским полком, а Еремеев – пусть с матросами.

– Да мы еще не решили, какие войска будут участвовать.

– Преображенский выпал. Остается Павловский и сюда Красную гвардию. А там – флот, Финляндский и Кексгольмский полки, которые хотели в резерв, василеостровцы и путиловцы, 180-й в резерве.

– Чудновского не годится на этот участок, неудобно, раз его полк не участвует. Наоборот, надо Еремеева сюда, Чудновского туда. Оба пусть держат контакт.

– А я думал, что так лучше. Пожалуй… если осложнение, то неловко выйдет: делегат полка против своего полка.

– Итак, кончено?

– Кончено.

Мы остались с Чудновским.

– Дайте напишу записку к товарищу, чтобы пришел к вам, пошлите с кем-нибудь. Где будет ваш штаб?

– Думаю, в Павловском полку.

– Я вас найду посовещаться. Нам дадут мандаты.

Но Н. И. Подвойский прибежал к нам:

– Возьмите мандаты. Да возьмите несколько бланочков с печатью комитета, может, понадобится. Возьмите по автомобилю в свое распоряжение. Понадобится – вызывайте мотоциклистов. Сообщайте немедленно, когда все будет готово к наступлению. Мы отсюда дадим вам знать. Я и сам к вам приеду. Держите связь.

С этим напутствием, мандатами, написанными от руки химическим карандашом, и несколькими пустыми бланочками мы уехали: Чудновский – во флотский экипаж, а я – в Павловский полк.