Текст книги "Октябрьское вооруженное восстание в Петрограде"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 28 страниц)

На площади было пустынно. У Адмиралтейства, около сада Зимнего дворца, видны были цепи. Я сел в автомобиль и поехал через площадь и Миллионную улицу в наш штаб. По пути меня несколько раз задерживали павловцы и рабочие, но узнавали. Подошедшему командиру я сказал:

– Подходите вплотную. Идут матросы. Штаб занят.

– Штаб занят? Значит, оттуда нет опасности?

– Никакой, Теперь только Зимний.

– А в Зимнем можно двери ломать?

– Ломайте, если закрыты. Попробуйте входить с набережной. Да войдите в контакт с матросами, а то как бы не постреляли друг друга. С набережной есть какой-то дворик, нельзя ли оттуда проникнуть.

В это время послышались выстрелы. От дворца прибежали патрульные сообщить командиру, что стреляют из ворот Зимнего. В ответ послышалась трескотня от Александровского сада.

– Пошлите узнать по набережной. Если матросы штурмуют, то вламывайтесь и вы. Наша центральная колонна во дворе штаба.

Перестрелка скоро утихла. Это только была проба винтовок и… нервов…

Несколько солдат подошли ко мне и сказали, что когда наши проходят по Эрмитажной канавке на набережную, преображенцы, казарма которых как раз находится рядом с Эрмитажем, делают им замечания, чтобы не ходили мимо их казармы, и говорят: «Обходите кругом». Кроме того, они позволяют себе насмешки над красногвардейцами, которые тут проходят. И вообще выражаются: «С кем воюете? С бабами? Порт-Артур берете?» – и т. п.

Я тоже заметил у ворот Преображенского полка группу вооруженных солдат, и в приоткрытые ворота виднелось еще их много. Толпились и в парадном подъезде. Отослав автомобиль в полк с запиской, что я зайду к преображенцам и скоро приду, я вошел в подъезд и поднялся по лестнице. Ни часовые у дверей и никто другой меня не опросил. Увидя комнату полкового комитета, я вошел туда. Она была переполнена, стоял густой табачный дым, все разговаривали друг с другом, с трудом я разыскал председателя комитета, сказал ему, кто я. Он кликнул еще двух-трех товарищей, и им я заявил именем Военно-революционного комитета требование убрать с улицы всех вооруженных солдат, закрыть ворота и никого не выпускать, также закрыть и парадный подъезд и лишь впускать своих.

– Нейтралитет – дело ваше, – сказал я. – Но мешать Военно-революционному комитету вы не имеете права. Там есть и ваши представители, вы их не отозвали. Вы должны исполнить то, что заявляли. Иначе могут выйти осложнения. Тут в переулке у Архива мои пулеметы и вблизи два орудия. Если выйдут осложнения, будет очень нехорошо. Я должен донести о препятствиях в Смольный.

Меня стали уверять, что у преображенцев и в мыслях нет мешать нам, а тем более помогать Временному правительству. Это просто недосмотр дежурного по полку. Был вызван дежурный по полку офицер, ему было сказано убрать всех с улицы и закрыть ворота. На дворе будет дежурный взвод: без этого они не могут ввиду событий. Парадную дверь офицер просил не закрывать, потому что из города приходит много солдат и офицеров, затруднительно поминутно отмыкать и замыкать. Я согласился. Когда я вышел, офицер загнал солдат во двор и приказал замкнуть ворота. В дальнейшем, действительно, преображенцы с винтовками не высовывались больше[20]20
  Тов. Еремеев предполагал продолжить свое воспоминание, но по не установленным нами причинам этого не сделал. (Прим. ред.)


[Закрыть].

В. Молотов, член Военно-революционного комитета
Смольный и Зимний
(Отрывок из воспоминаний)

Поздно вечером, когда революционные войска, вставшие на сторону большевиков, перешли к прямой осаде Зимнего дворца, в Смольный явилась делегация Городской думы во главе с ее председателем, эсером Шрейдером. Делегация обратилась к Военно-революционному комитету, руководившему восстанием, с просьбой предоставить ей возможность направиться в Зимний дворец, чтобы предложить засевшим там министрам Временного правительства прекратить сопротивление.

Это был момент, когда Октябрьское восстание находилось в высшей точке своего развития.

В Смольном только что открылось историческое заседание II съезда Советов, на котором большевики вместе с левыми эсерами имели, правда небольшое, большинство. Весь революционный Петроград, заводы и почти все казармы уже были связаны Военно-революционным комитетом, в Петрограде уже установилась фактическая власть Военно-революционного комитета, руководившего восстанием из Смольного.) Революционные рабочие и солдаты под руководством нашей партии и Военно-революционного комитета овладели правительственными учреждениями, почтой, телеграфом, электрической станцией. Оставался Зимний дворец, где была база Керенского.

Остатки Временного правительства пытались закрепиться в Зимнем дворце и, опираясь на белогвардейские организации, контрреволюционные «батальоны смерти» и юнкеров, остановить или, по крайней мере, оттянуть сдачу Временного правительства. Как теперь выяснилось, к концу дня 24 октября Керенский уже бежал из Зимнего для того, чтобы вместе с белыми генералами начать немедленное наступление на Петроград. В Зимнем, однако, еще оставалось несколько министров – это все, что осталось от власти правительства Керенского в Петрограде.

Взятие Зимнего революционными войсками означало окончательную ликвидацию Временного правительства, уничтожение его остатков.

В этот момент друзья Временного правительства безнадежно ухватились за эсеровско-кадетскую Городскую думу. Там собрались почтенные думцы, среди которых преобладали эсеры, меньшевики и кадеты – все ярые враги Октябрьского переворота и все в этот момент глупо безнадежные, отброшенные событиями от большой исторической дороги. Находясь в центре Невского, в районе главных боевых действий, они не могли не видеть приближающегося конца Керенского; они, вместе с тем, не могли не почувствовать, что у них нет никакой связи и опоры в массах. До смерти перепуганные, запутавшиеся в событиях, взбешенные успехами большевиков и вместе с тем жалкие в своей никудышности, они смогли думать только о каких-нибудь искусственных попытках выхода из тупика. Никому не нужные, не знающие что делать с собою, они, однако, и в этот момент не хотели отказаться от политической театральности. Они не смогли придумать себе никакой роли, кроме как роли посредников между Смольным и Зимним. В момент, когда между Смольным и Зимним уже были сожжены не только мосты, но когда были уже порваны последние провода, соединявшие Зимний с какой бы то ни было частью Петрограда. Желая якобы прекратить пролитие крови в «братоубийственной борьбе», думцы делали последнюю попытку сыграть какую-нибудь роль в спасении Зимнего от позорного разгрома и прямой сдачи. Они хотели не только спасти жизнь своим друзьям в Зимнем дворце, но хотели предупредить позор полного разгрома и сдачи последней позиции временного, а лучше сказать, кратковременного правительства.

Именно в этот момент в Смольном появились жалкие фигуры нескольких думцев с предложением посредничества между Смольным и Зимним.

Беспомощность вчерашних представителей власти и бесцельность их попытки для Смольного сразу были ясны. Однако, имея на своей стороне полный боевой и не менее полновесный моральный перевес, Смольный не считал нужным препятствовать попытке осуществить это предложение. Наоборот, попытка осуществления этого предложения должна была лишь подчеркнуть боевой и моральный авторитет Смольного даже в глазах прямых его врагов.

ЦК нашей партии, скромно расположившийся в одной из комнат нижнего этажа Смольного, быстро обсудил предложение думцев. Центральным Комитетом решено было предоставить Шрейдеру и его группе сделать попытку направиться в Зимний с предложением сложить оружие и подчиниться пролетарской власти. Этот ответ через Военно-революционный комитет был тотчас передан Шрейдеру и его спутникам. Военно-революционный комитет, членом которого я состоял, поручил мне сопровождать думцев.

Помню, как мы уселись во дворе Смольного в автомобиль Шрейдера. Всего отправилось пять-шесть человек. Это было уже в одиннадцать-двенадцать часов ночи. Освещая фонарями автомобиля мокрую, темную дорогу, мы пробирались по Суворовскому проспекту на Невский. Там и тут раздавались выстрелы, временами – треск пулемета. Выбрались на Невский. Чуть не на каждом шагу патрули Военно-революционного комитета останавливают автомобиль. Мы показываем свои удостоверения и едем дальше.

Около Городской думы Шрейдер просит сделать остановку. Останавливаемся. Шрейдер уходит в думу, чтобы сообщить о том, что с согласия Военно-революционного комитета он, вместе с другими делегатами думы, направляется в Зимний на переговоры.

После этого едем дальше. Чем дальше по Невскому, тем больше волнуется седой Шрейдер и трое-четверо его почтенных спутников. Треск ружейной и пулеметной стрельбы повторяется чаще и резче. Стреляют как будто со всех сторон. На улице там и тут мелькают небольшие кучки народа. Долетают отдельные возгласы, какие-то крики. Встречаются то и дело новые патрули. Настроение моих спутников делается все больше настороженным и прямо тревожным.

Приближаемся к Мойке, которая в этот момент была чем-то вроде границы, отделяющей нас от сопротивляющегося с оружием в руках противника. Здесь, у моста Мойки, нас останавливает большой патруль. На углу улицы горит костер – греются солдаты. Остановивший автомобиль, патруль предлагает нам выйти на панель – ехать дальше уже невозможно. Ружейная стрельба здесь как будто не прекращается. Царский дворец, а затем квартира и база Керенского, столь ненавидимые революционными матросами, уже доживали свои последние минуты.

Однако попытка уйти от позорного конца была слишком сильна у друзей последышей буржуазного правительства, остававшихся в Зимнем.

Выйдя из автомобиля, мы спрашиваем начальника патруля. Появляется знакомый мне по революционным дням в Петрограде тов. Дашкевич, бодрый, уверенный в близкой победе. Узнав чего хочет делегация, он предлагает ей идти дальше пешком. Остался только квартал до площади перед Зимним дворцом. Он предупреждает делегацию, что их попытка вряд ли удастся. На площади перед Зимним дворцом вокруг памятника-колонны сгруппировался женский «батальон смерти» и какие-то остатки воинской части, ведущей обстрел всякой фигуры, появляющейся на площади. Делегация колеблется идти ли ей дальше, однако решается идти.

Пока удаляется группа Шрейдера, тов. Дашкевич объясняет мне, что штаб и военное министерство уже заняты нами, что тов. Подвойский уже там; Зимний дворец уже окружен и ожидается с минуты на минуту его сдача. Жмем друг другу руки, смеемся над делегатами. Проходит несколько минут, и Шрейдер со своей делегацией возвращается обратно. Смущенный и еще более жалкий, он снова лепечет о благой цели своего посредничества и о том, что теперь они видят свое бессилие что-нибудь сделать.

«Да, – говорит он, – мы признаем, что попытка наша безуспешна. Нам не удалось пройти к Зимнему дворцу. Всякая попытка выйти на площадь встречается обстрелом с площади от памятника-колонны, несмотря на то, что мы давали всяческие знаки белыми платками о желании переговоров и посредничества во имя мира».

Шрейдер, однако, лицемерно бормочет о своих благих намерениях:

«Делегация сделала все, что могла. Делегация снимает с себя ответственность. Делегация вынуждена возвратиться обратно, сообщить думе о своем бессилии в деле посредничества…»

Садимся снова в автомобиль и приезжаем к Городской думе.

Мне пришлось в этот момент ненадолго заглянуть в думу для того, чтобы передать в Военно-революционный комитет сообщение о результатах, вернее о безрезультатности поездки. Я вошел в помещение думы вместе с неудачливыми делегатами, на которых набросилась с жадным любопытством толпа думцев, без конца, но и без всякого толку в этот вечер и ночь заседавших и обсуждавших положение в Петрограде.

Кое-кто из них встречался мне раньше. И теперь, в общем гуле, я еще разбирал знакомые голоса с какими-то не то восклицаниями, не то проклятиями. Глазами, полными ненависти, они провожали меня, проходившего мимо них к телефону. Мне нужны были только одна-две минуты, чтобы сообщить дежурному Военно-революционного комитета о моей поездке с неудачливыми «посредниками». Затем я снова отправился в Смольный, где в Октябрьские дни многие из нас дневали и ночевали и где все более разворачивалась кипучая боевая работа.

Когда я вернулся в Смольный, Октябрьское восстание уже прошло через высшую точку своего подъема. Судьба Зимнего дворца уже была решена. «Аврора» крепко ухнула из пушки, и Зимний сдался. Смольный торжествовал победу.

П. Дашкевич, Военно-революционного комитета
Октябрьские дни

День Петроградского Совета, 22 октября 1917 года – день мирной демонстрации, собирания пролетарских сил вокруг Совета. Развязка ожесточенной классовой борьбы приближается.

В недрах большевистской партии предрешено восстание – за власть Советов.

Десятки митингов в рабочих кварталах. Пролетарская почва подготовлена предшествующей длительной, неутомимой подготовкой.

Пролетарии и пролетарки, солдаты и матросы, рабочая молодежь с энтузиазмом широкой лавиной устремляются на эти митинги.

Дни 24–25 октября. Неутомимая массовая подготовка, непосредственное собирание вооруженных пролетарских сил; распределение их по опорным пунктам в рабочих районах. Лихорадочное формирование пролетарских красногвардейских отрядов, снабжение их оружием, – артсклады в большевистских руках.

В Смольном, в Военно-революционном комитете – в штабе надвигающегося восстания – беспрерывные людские потоки.

Целый ряд партийных товарищей из большевистской «военки» получают в свое боевое руководство войсковые части петроградского гарнизона, комиссары и уполномоченные Военно-революционного, комитета во главе боевых частей занимают крупнейшие правительственные учреждения города.

Но Временное правительство, при всей его дряблости, в последний момент тоже не дремлет и подтягивает к столице из окрестных гарнизонов свои надежные юнкерские силы.

 К вечеру 24 октября отправляюсь с боевой задачей в Павловский гвардейский полк. Это наш большевистский полк.

Не раз из его рядов вырывались нетерпение и недоумение на медлительность развивающихся революционных событий, на большую, осторожность большевиков. Приходилось сдерживать, взывать к их революционному сознанию.

Я – в Павловских казармах, вблизи Зимнего дворца, где группируется Временное правительство.

В казармах – настороже, бодрствуют… Полк охраняется своими патрулями, часовыми… Командного состава – офицерства – в комитете не видать; говорят – в предчувствии «неладного» оно панически скучилось в Офицерском Собрании.

Здесь же, среди солдатских вожаков, свои ребята. Понимают друг друга с жеста, с полуслова, с намека…

Патрули зорко следят за уличным движением, за поздними пешеходами.

Пытливый солдатский взор остро пронизывает ночную тьму вдоль по Миллионной улице, в сторону Зимнего дворца, чуткий слух старается уловить мельчайшие уличные звуки.

Чу! Шипение автомобиля…

– Стой! Кто там?

Солдатский патруль быстро берет на изготовку.

Автомобиль с одиноким пассажиром задержан.

– Я – министр… Прокопович…

Вызывают меня на улицу, выясняем: действительно Прокопович!

Что делать с ним? Сносимся со Смольным.

Передают: везти в Смольный.

Торжественно везем первый трофей.

Пленник-министр негодует.

Арест это или временное задержание на предмет выяснения? Никто еще не смог бы на это дать окончательного ответа.

В Смольном, в нижнем коридоре, в одной из комнат беспрерывно заседая ЦК нашей партии.

«Прокоповича отпустить! Еще не настал решительный момент!»

Мы еще благодушествовали.

Прокоповича выпустили, прекратили аресты уходивших из дворца…

Также патрули пропустили, вернее выпустили, и эскортируемого казачьим отрядом Керенского, лишь в стороне наблюдая его «проезд».

В такой пассивной бдительности прошла вся ночь.

Солдаты спали, не раздеваясь, с винтовками и патронами, на, убогих нарах. Мы же в комитете, заспанные, просидели или провалялись на рваных и поломанных стульях весь остаток тревожной ночи…

Собираем по полку свежую утреннюю информацию. Пока все спокойно. Город в тревоге приступает к повседневным занятиям. В районе Зимнего пока ничего особо подозрительного, разве лишь подтянулись из Ораниенбаума, Петергофа, Гатчины преданные Временному правительству юнкера.

Беспрерывно в полк поступают распоряжения из Смольного: подготовительные распоряжения.

Днем предлагается привести полк в боевую готовность. Дана задача обложить Зимний дворец в районе Зимней канавки, от Невы до Мойки.

Здесь павловцы, за ними в резерве не совсем надежные преображенцы.

Соседи наши справа – гарнизон Петропавловской крепости – готовятся к удару в лоб Зимнему дворцу; там наши большевики – офицеры Сахаров, Куделько, Тарасов-Родионов устанавливают на верках крепости пулеметы Кольта 2-го пулеметного полка; примитивно устанавливаются орудия на еще зеленеющем мыске крепости. С ними – живая связь, беспрерывная. Ждем в сумерках боевого красного фонаря на сигнальной вышке крепости.

Слева – кексгольмцы – по Мойке, выдвинувшись по Морской к Главному штабу, по Невскому, к Александровскому саду. С ними товарищи: Еремеев и Подвойский. А дальше, район Александровского сада и Адмиралтейства обложили балтийские моряки.

Временное правительство в Зимнем дворце, как в мышеловке.

Знаем, что на Невском, угол Мойки, стоит противозенитная автобатарея.

У Александровского сада, на Невском, на стыке, имеется автоброневой отряд.

На Неве, к Николаевскому мосту, выдвинулась «Аврора».

Такова, как говорится, диспозиция.

Уже застава Павловского полка выдвинулась к Зимней канавке.

Быстро обхожу по казармам роту за ротой павловцев. Солдаты в полной боевой готовности томительно ждут. Во главе рот не офицерство, а низший командный состав – унтер-офицеры.

– Товарищи! За власть Советов! Идем свергать буржуазное Временное правительство!

Уже впереди тревожно выделяются из напряженности молчания отдельные выстрелы…

Что ждет нас впереди?!

Враждебные силы, думается, большого сопротивления не окажут: они ничтожны да и потрясены, запертые в своей ловушке. Уверенность в нашей победе окрыляет нас!..

Быстро обегаю свой участок, приказываю удалить уличных зевак, тщательнее наблюдать за домами, но все устремление вперед, к Зимнему дворцу. Неторопливо, методически подтягиваются к огромной площади.

Уже павловцы залегли цепью поперек Миллионной под прикрытием горбатого моста через канавку. Разведка доходит и доползает, укрываясь за выступы и колонны Эрмитажа, до самой площади.

Оказывается, безумцы юнкера устроили перед главным входом во дворец на площади огромную стену – баррикаду из штабелей дров.

Но ряды защитников Временного правительства дрогнули, среди юнкеров оказались большевики, они вносят разложение.

Идет митингование, верх берут то одни, то другие… Уже посланы представители в Смольный, чтобы к ним отправили парламентера для увода юнкеров из дворца…

Меня срочно вызывают в полковой комитет: прибыли юнкерские парламентеры с провожатым из Военно-революционного комитета; мне приказано вывести юнкеров из Зимнего дворца.

Проходим в темноте сквозь наши ряды, пересекаем пустое пространство между противниками. Подходим к баррикаде из дров. Оказывается, это, так сказать, внутреннее кольцо обороны. В ожидании нашего удара из-под арки Главного штаба, под прикрытием опять-таки штабелей дров у колонны, посреди площади выдвинуты цепи ударниц.

А прямо против них, как мне известно, пользуясь темнотой, наши красногвардейцы ставят на картечь отобранную еще днем от артиллерийского училища пушку.

К тому моменту, как я подошел к баррикаде, овладели положением сторонники сопротивления.

Нас арестовали.

Провели под ворота дворца. Мимолетно взглянул внутрь дворцового сада, в коридоры. Везде масса юнкеров в беспорядочных кучах, никакого боевого построения; артиллерия без прислуги, в упряжке с одними ездовыми.

Меня доставили в караульное помещение. Пока пошли докладывать диктатору Кишкину, в помещение набилась масса юнкеров и офицеров. Среди них много хорошо знающих меня по Петергофу, Ораниенбауму. Сбежались поглазеть на пленного большевика-офицера. Сижу на табуретке в углу, во враждебном полукольце. Слышатся злорадные, иронические замечания, насмешки. Мои парламентеры настойчиво требуют от своих сотоварищей, командования честного исполнения гарантированной ими моей неприкосновенности. Начальство сопротивляется… Ожидает указания сверху. Меня потребовали доставить наверх, к Временному правительству, к диктатору Кишкину.

Торопливо проводят меня по бесконечным переходам дворца, среди столпившихся юнкеров, провожаемого сочувствием немногих, враждебными взглядами и криками большинства.

В одной из зал на стуле со связанными руками сидит тов. Чудновский. Юнкерам уже не до него…

Чудновский шепчет мне: «Скоро ли?». Сочувственно киваю ему. Отойдя, снова оглядываюсь на него. Опоздай большевики с приступом, с освобождением, Чудновский может пасть жертвой разъяренных юнкеров!..

Предстали пред «ясные очи» самого Кишкина.

Тут же мечутся по огромной зале все остальные члены правительства, их чиновники, офицерство…

Вон Кузьма Гвоздев, «рабочий министр», бледный, нервничает!.. Вон тоже «рабочий министр» Матвей Скобелев, растрепанный, суетится…

Узнают меня, подходят… Спрашивают: что будет?

Пожимаю плечами.

Подводят к Кишкину. Имею ли я полномочия на переговоры с Временным правительством? Юнкера – мои спутники – перебивают его, указывая, что они вызвали меня для переговоров, и увода нежелающих бороться юнкеров, что они гарантировали мне неприкосновенность.

Подтверждаю их слова, требую немедленного освобождения.

А в зале смятение усиливается.

Встревоженный, но бодрящийся Кишкин приказывает меня освободить и вывести через проход на набережную.

Впереди прапорщики, по бокам два юнкера с примкнутыми к японским винтовкам ножами сопровождают меня по слабо освещенным коридорам Зимнего к подъезду на Неву. Мы двигаемся в напряженном молчании.

Юнкера казались особо подозрительными. Перед уходом из освещенного зала что-то пошептали, в пустынных коридорах все время старались отстать и пропустить меня вперед. Особенно один из них. Справа от меня чего-то отставал и как-то нервно дергал винтовку… Ведь так легко всадить в спину или в затылок японский нож! Предлог найдется. Да и нужен ли предлог в таком безлюдье, а другие из конвоя ведь свои.

Дворцовый лакей открыл двери. Прапорщик пропустил меня вперед, юнкера отстали; я поспешно выскользнул за двери, пригнувшись, перебежал освещенную полосу подъезда и скрылся за колоннаду в темноту.

Грозная тишина царила на Неве, одинокие ружейные выстрелы еще больше сгущали напряженность вечера… Боевой красный фонарик мерцал на крепости…

Условный час штурма дворца еще не наступил.

Несусь по набережной к Адмиралтейству, по рядам матросов к Невскому. Там найду Еремеева, Подвойского. Могу многое порассказать из виденного во дворце… Кратко передаю им настроение зимнедворцев, их смятение, их ничтожные силы… Надо разогнать перед дворцом кучку их защитников…

Отдельные выстрелы уже вспыхивают по площади. Наши уже прощупывают противника, тот тоже отвечает…

Немедленно с нашей стороны выдвигаются два броневика, проносятся вдоль по фронту дворца и подвергают его и защитников-юнкеров быстрому пулеметному обстрелу… Юнкера встретили обстрелом. Броневики возвращаются.

Грозно прогудел выстрел с «Авроры», за нею несколько орудийных выстрелов с крепости… Эти тягучие выстрелы подхватила стрелявшая в упор пушка под Главным штабом.

На площади со всех сторон полилась ружейная трескотня; огоньки ярко вспыхивали по устремляющимся ко дворцу цепям. Матросы слева, ближе всех… Деморализованные юнкера и ударницы беспорядочно и слабо отвечали…

Ура! И осаждающие ворвались во дворец.