Текст книги "Государство наций: Империя и национальное строительство в эпоху Ленина и Сталина"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

Однако старые и новые работы о национализме и национальной идентичности свидетельствуют, что такое различие спорно и что многие социально-экономические факторы могут привести к раздроблению наций, национальностей и этнических групп^{514}.

Валидову потому и удалось определить башкирскую идентичность, что он не полагался на небольшие лингвистические различия; башкирская идентичность основывалась на особенностях, ясно отличавших башкир от их западных соседей – татар: кочевое прошлое, история восстания против русской власти, корпоративные права на землю, полуавтономная окружная система, Башкирское Войско. Если эти элементы башкирского партикуляризма отмирали по причине изменений в царской политике, русской колонизации или татарской ассимиляции, то это только убеждало башкирских сепаратистов в том, что их нация находится в опасности. Значение, которое придавал Валидов чертам, ясно отличавшим башкир от татар, соответствует наблюдениям Фредрика Барта о значении «пограничных маркеров» при определении этнической и национальной идентичности. Подчеркивать небольшие различия в родственных группах для националиста зачастую гораздо важнее, чем без конца говорить о глубоких различиях, отделяющих земляка от явного чужака.

Помимо этнографических вопросов следует отметить, что прямых свидетельств того, что советский план предполагал использование башкирского движения в качестве средства ослабления татарского национализма в 1919 г., практически нет. Дореволюционные царские чиновники действительно задумывались о татарской ассимиляции и исламизации соседних народов, а советский режим в 1920–1930-х гг. проявлял еще более выраженный страх перед пантюркизмом и панисламизмом^{515}. Поэтому можно было бы поспорить о том, что есть причины подозревать, что озабоченность татарским экспансионизмом и гегемонией выходит за пределы советской политики в 1918–1919 гг. К несчастью, подозрение не значит доказательство. Быть может, историки когда-нибудь найдут документы, свидетельствующие о том, что в 1918–1919 гг. советские вожди действительно планировали покончить с Татаро-Башкирской республикой, но анализ этих событий наводит меня на мысль, что не вдумчивое планирование, а, скорее, импровизация была типична для принятия решений в годы Гражданской войны, поэтому пока этот предполагаемый план остается в сфере спекуляций. Я доказываю, что провозглашение Татаро-Башкирской республики, а впоследствии отдельной Башкирской республики, на самом деле представляло собой политику «разделяй и властвуй», но что враг, которого Ленин и Сталин хотели разделить, не был тюркской нацией в состоянии становления (будь то мусульманская, тюрко-татарская или татаро-башкирская), но антибольшевистское движение в целом.

В 1918 г. советские вожди надеялись, что Татаро-Башкирская республика освободит татарских рабочих и радикалов от господства антибольшевистских сил в мусульманском тюрко-татарском движении. В 1919 г. они использовали похожую стратегию, чтобы убедить Валидова и прочих башкирских лидеров покинуть лагерь Колчака. В текущий между этими решениями год политика в отношении татаро-башкирских дел стала пассивной: советских лидеров, казалось, не интересовало «разделение» татар и башкир посредством привлечения башкирских национальных лидеров в Советы, и действительно Сталин позволил татарам в своем комиссариате по делам национальностей отстранить тех немногих башкир, которые присоединились к Советам. В 1918 г. казалось, что Сталин полностью поддерживает татаро-башкирский проект; объединенная республика была бы создана, если бы не Гражданская война. Пусть даже Ленин и Сталин намеренно строили план измены своим татарским союзникам и зимой 1918–1919 гг. уничтожили Татаро-Башкирскую республику – для исторической памяти это прошло бесследно^{516}.

Изначальные условия башкиро-советского сотрудничества отражают две особенности, которые наводят на мысль, что основу башкиро-советских отношений в 1918–1919 гг. составляли недоразумения, убогое планирование и местные инициативы. Прежде всего с самого начала стороны не могли достичь связной выработки условий и занесли свои разногласия в соглашение, подписанное в марте 1919 г. Еще одним фактором была все та же неспособность советских властей в Москве контролировать события там, где местные силы, которые вовсе не были партиями, развивавшими отношения между советскими вождями и группой Валидова, создавали условия этого сотрудничества, в данном случае посредством погромов, которые красноармейцы и местные русские обрушивали на башкир в связи с их дезертирством в 1919 г.

В январе 1919 г. башкирский посланник Мулайан Халиков завязал контакт с советскими лидерами в Уфимском губернском революционном комитете (Губревкоме). Он изложил шесть условий, при которых башкирское правительство перейдет на сторону Советов в Гражданской войне: признание Советами Башкирской автономии, башкирский контроль административных и полицейских функций Башкортостана, помощь Советов в создании башкирского корпуса для борьбы с Колчаком, политическая амнистия башкирских лидеров, изгнание из Башкортостана «сибирских реакционеров» и прекращение любой иммиграции в Башкирскую республику, кроме «тюрко-татар» (это упоминание башкирской озабоченности русской колонизацией их земли оказалось слишком деликатным, и в дальнейших переговорах этого вопроса уже не касались).

Уфимские большевики ничего не обещали, но намекнули, что готовы продолжать переговоры после консультаций с Москвой^{517}. Не прошло и недели, как из центра поступили инструкции, впрочем, самого общего свойства. Сталин и Ленин обсудили ситуацию (похоже, что с другими членами руководства они не советовались) и отправили в Уфимский Губревком записку, которая отражает преобладание военных приоритетов в их понимании данного вопроса:

«Предлагаем не отталкивать Халикова, согласиться на амнистию при условии создания единого фронта с башкирскими полками против Колчака. Со стороны Советской власти гарантия национальной свободы башкир полная. Конечно, необходимо наряду с этим строжайше отсечь контрреволюционные элементы башкирского населения и добиться фактического контроля за пролетарской надежностью башкирских войск»^{518}.[57]57
  Издатели ленинских трудов отмечают, что в оригинальном тексте первые два предложения написаны рукой Сталина; последние ленинским почерком. См. также: ОБАССР. С. 880.


[Закрыть]

Военные вопросы также весьма заботили башкирских лидеров, хотя и с иных позиций. По ходу переговоров в феврале стало ясно, что башкиры стремились к широкой – пусть в ретроспективе нереалистичной – автономной власти, особенно в военных делах. Прежде всего они предложили советским войскам прекратить любую военную активность в Башкортостане.

Их собственные военные силы, пять пехотных полков и два кавалерийских, будут сражаться на фронте там, где он будет проходить в их краях. Советские отряды не имеют права беспрепятственно проходить по Башкирской территории, но в случае надобности башкиры их позовут.

Башкиры не согласились подчинить свои войска единому высшему командованию, но настаивали на том, чтобы конкретными башкирскими военными частями командовали башкиры^{519}.[58]58
  Предварительный договор был подписан в Симбирске 27 февраля 1919 г.


[Закрыть]

Тем временем башкирское правительство, избранное на Курултае в декабре 1917 г., было распущено, а его функции присвоил Башкирский революционный комитет (Башревком), избранный башкирскими офицерами и солдатами 21 февраля 1919 г.^{520}

По договоренности с Москвой этот орган должен был управлять Советским Башкортостаном до тех пор, пока Первый башкирский съезд Советов не выберет новое правительство. Все члены правительства были близкими союзниками Валидова, искренне преданными созданному им образу автономного Башкортостана; ни один из них никогда не был коммунистом, и все сражались против Советской власти еще за три дня до того, как образовался Башревком. То, что у власти в Советском Башкортостане встали бывшие белогвардейцы, было великим парадоксом советско-башкирского соглашения, и это обстоятельство постоянно вызывало тревогу. Члены Башревкома не подчинялись дисциплине Коммунистической партии или какой-либо иной форме влияния из Москвы, и они имели такие представления о масштабах и характере Башкирской автономии, которые поставили их в прямой конфликт с большевистскими деятелями на местах и в центре.

20 марта 1919 г. представители Башкирского и советского правительств подписали окончательный договор, признающий Автономную Башкирскую Советскую Республику как федеральную часть РСФСР^{521}. Большая часть договора отводилась перечислению территорий, которые составят Малую Башкирию. По этому вопросу Советское правительство в основном приняло планы, разработанные Валидовым и его сторонниками в 1917–1918 гг. В республику должны были войти порядка 130 городков Уфимской, Оренбургской, Самарской и Пермской губерний. Города были отобраны таким образом, чтобы максимизировать башкирский элемент в республике и минимизировать численность русского населения; действительно, две области с большим русским населением должны были временно остаться под контролем РСФСР до проведения плебисцита[59]59
  Зона плебисцита Златоуста была присоединена к Башкирской республике в 1922 г., уже в том же году переведена в Челябинскую губернию. Зона плебисцита Стерлитамака вошла в Малую Башкирию в ноябре 1920 г. Похоже, ни в одном из этих случаев плебисцит на самом деле не состоялся. ОБАССР. С. 883.


[Закрыть].

Малая Башкирия была разделена на тринадцать округов; десять округов образовали довольно компактную территорию, но три – были анклавами, башкирскими островками посреди российской территории на северо-востоке и юго-западе. К несчастью, мартовскому договору не удалось изложить процедуру перевода земли из существующих губерний в новую республику, что создало плодородную почву для спора.

После детального описания башкирской территории, договор в остальном содержал лишь самое общее описание управления республикой. Теоретически Советская Конституция от июля 1918 г. распространялась на Малую Башкирию, но до Первого съезда Советов «абсолютная власть» принадлежала Башревкому, органу, в котором ключевые позиции занимали Валидов и его ближайшие соратники. Москва получила постановление, что железные дороги, фабрики и рудники на башкирской территории останутся под непосредственной юрисдикцией Башревкома, пока башкиры не получат гарантий, что могут сформировать «отдельную башкирскую армию» под общим командованием Красной Армии. РСФСР согласилась вооружать и снабжать башкирские отряды и оказывать финансовую поддержку культурно-образовательным программам в новой республике.

Общественный порядок в Башкортостане должен был поддерживать «вооруженный пролетариат республики». Вот и все. Более чем через год после того, как национально-территориальный федерализм стал основополагающим принципом советской государственной системы, формальное описание разделения полномочий между федеральной и местной властями все еще было рудиментарным и приблизительным[60]60
  Сами башкиры проработали эти вопросы гораздо более детально на Курултае в декабре 1917 г., как и татарские федералисты в Миллят Меджлиси, но, похоже, из проекты не обсуждались.


[Закрыть]. Не было ясно и то, какое отношение теоретически высшая власть в Башкортостане – Башревком – будет иметь к местной Коммунистической партии.

Преобладание в одном башкир, а в другой – русских придавало ярко выраженный этнический характер, что неизбежно вело к конфликтам между государством и партией, а отсутствие связей между их кадрами соответственно служило гарантией возникновения таких конфликтов. Неясность относительно характера и размеров Башкирской автономии неизбежно порождала бесконечные споры и ссоры, которые разгорались все яростнее по причине того, что договор, похоже, давал широкие политические, военные и полицейские полномочия башкирским националистам, полагавшим, что у них теперь развязаны руки для преследования своих целей.

Другую трудность Башкирской автономии в 1919–1920 гг. представляла враждебность со стороны местных коммунистов и большинства русского населения региона. Такая враждебность уже подорвала большевистско-башкирское сотрудничество в 1918 г., и то же самое едва не произошло в начале 1919 г., когда дезертирующие башкирские солдаты и башкирское население в целом стали жертвой красноармейцев и русских поселенцев. Озабоченное ухудшением военной обстановки башкирское правительство 16 февраля 1919 г. решило дезертировать через два дня, не дожидаясь результатов переговоров с Москвой[61]61
  Позднее Валидов говорил, что наступление Красных отрезало башкирское войско от их казахских союзников на юге, которые тоже думали дезертировать. Таким образом башкиры оказались в окружении красных и белых войск. Тоган. Воспоминания. С. 282.


[Закрыть]. Скоро стало понятно, что дезертирство проходит не так, как планировало башкирское руководство. Оно думало, что достигло понимания с советскими властями относительно того, что башкирские солдаты смогут просто перейти через линию фронта с оружием в руках, сохранить целостность башкирских полков и просто повернуть оружие против армии Колчака. И действительно, официальная советская политика, санкционированная Лениным 19 февраля, но, очевидно, уместная ранее, потребовала, чтобы башкирских солдат не разоружали, если они немедленно начнут военные действия против Колчака. Однако командиры действующей Красной армии понимали сложившуюся ситуацию иначе. Они либо не знали приказа Москвы, что вполне вероятно, ведь почти все они входили в Первую армию, базировавшуюся в Оренбурге, а не в Пятую армию в Уфе, с которой вели переговоры башкиры, либо просто не придали ему значения. Что бы там ни говорили политики, местные командиры видели в операции просто сдачу башкирских отрядов. Командир одной дивизии негодовал: «Как же могли советские отряды допустить в свой тыл “вооруженные массы”, пронизанные национальным духом и незаинтересованные в защите пролетариата?»

Дезертирующие башкирские солдаты были разоружены и стали военнопленными; оказавших сопротивление связали, избили, а некоторых даже расстреляли.

Башкирские полки, сдавшие оружие, были расформированы, их солдаты переведены в существующие части Красной армии, где языком команд был русский, а не башкирский. Понятно, что остальные башкирские солдаты отказывались перейти линию фронта. Эксперимент по части советско-башкирского сотрудничества, кажется, закончился, не успев начаться^{522}.

Когда Валидов обратился к местным и дивизионным командирам с просьбой изменить политику разоружения и расформирования башкирских частей, его предложение было встречено враждебно. Командир Гай из советской Первой армии проявил больше сочувствия, но тем не менее настаивал на том, чтобы башкиры, если они хотят сохранить свое оружие, вступили в действующие части Красной армии. В конце концов 26 февраля Валидов изложил состояние дел Сталину по прямому проводу. Он сказал, что обещание Советов создать Башкирскую Советскую республику и сохранить башкирский корпус в целостности под общим советским командованием было нарушено. По мнению Валидова, зачисление башкир в русскоговорящие части было не просто неудобным в связи с тем, что команды отдавались на чужом языке. Это было прямым нападением на башкирский народ и его автономию, поскольку «Башкирская республика без вооруженных сил – это фикция». Роспуск башкирских частей мог только воодушевить русских «царских поселенцев» и «кулаков», которые присоединялись к неистовствующей Красной армии специально, чтобы отомстить башкирским беднякам^{523}.[62]62
  В ответ Сталин пригласил Валидова в Москву для прямых переговоров.


[Закрыть]

Пока Валидов пытался пробудить революционную совесть советского руководства, проводя классовый анализ характера империалистического гнета в Башкортостане, советские солдаты в Башкортостане (трудно сказать, были ли они местными «поселенцами» или нет) и впрямь действовали как армия завоевателей. Башкирских солдат и офицеров разоружали, оскорбляли, били, срывали с них одежду и вообще обращались, как с пленными. Местные крестьяне включились в эти унижения и оскорбления, и, когда башкирских пленных солдат вели через русские деревни, их забрасывали конским навозом. Красноармейцы скрылись с собственностью и деньгами Башревкома и разных окружных административных органов. Вскоре поступили сообщения о расстрелах.

Башкирские военные муллы, один башкирский бригадный командир и солдаты пали от «красных» орудийных расчетов, а сорок семь башкирских офицеров полиции были расстреляны Интернациональным полком Красной армии. «Красные» солдаты разворотили ульи в одной башкирской деревне и забрали мед; несколько башкир пожаловались на грабеж, но были подвергнуты пыткам и расстреляны.

В сохранившихся башкирских военных частях началось дезертирство, поскольку солдаты бежали в свои родные деревни или возвращались к «белым». Действительно, весь башкирский Первый кавалерийский полк в конце марта снова присягнул на верность Колчаку и оставался с «белыми» более пяти месяцев. Антибашкирская деятельность не ограничивалась частями Красной армии; разгромив башкирские власти и военные части, местные русские сформировали революционные комитеты в нескольких уральских фабричных городах, вероятно, с одобрения Оренбургского советского исполнительного комитета, не признававшего ни Башревкома, ни Башкирской автономии. Преображенский комитет сформировал собственный военный отряд, который арестовал местных башкирских чиновников и расстрелял сорок башкирских солдат^{524}.

Полнее всего описал этот позорный эпизод сам Валидов по своим наблюдениям и докладам агентов Башревкома, направленных для расследования бесчинств Красной армии. Он описывает десятки случаев убийств, грабежей и изнасилований, зачастую называя имена преступников и жертв. Валидов объясняет жестокость двуличием местных командиров Красной армии и притоком местных поселенцев в части Красной армии; последние были «классом богатых иммигрантов», которым нужно было только свести счеты с башкирами. Многие башкирские деревни вынудили платить непомерную дань русским солдатам-завоевателям, от 5 до 30 тыс. рублей, в противном случае их грабили. Еще один башкирский автономист Харис Юмагулов предположил, что богатые русские кулаки нарочно использовали риторику большевиков для оправдания своих бесчинств, называя это «экспроприацией башкирской буржуазии»^{525}.

Член ЦК, посетивший регион, сдержанно подтвердил масштаб катастрофы: «Докладываю, что один из башкирских полков перешел на сторону Колчака. Население относится к нам враждебно. Дезертирство среди башкирских отрядов достигло колоссальных пропорций. Надо отправить туда работников. Силы на фронте неадекватны».

Командир Советской Первой армии Гай пытался вновь обрести контроль над своими людьми, предупреждая, что совершающие «несанкционированные действия» против башкирских солдат и гражданского населения будут расстреляны. Несмотря на это, разграбление Красной армией Башкортостана продолжалось много недель, прекратившись только тогда, когда наступление «белых» в марте-апреле 1919 г. заставило Красную армию отступить.

Когда войска Колчака тем летом отступили, и Красная армия заняла регион в третий и последний раз за годы Гражданской войны, наступающие советские отряды снова отомстили местным башкирам. Страх и подозрение башкир по отношению к советским институтам отчетливо отразились в странном явлении, проявившемся, когда чиновники правительства Валидова попытались набрать мужчин для башкирской бригады в областях, только что освобожденных от «белых» в июле 1919 г. Когда башкирские вербовщики и их советские военные консультанты задавали крестьянам-мусульманам вопрос об их национальности, то известные башкирские деревни давали только одного-двух рекрутов, остальные отрицали, что они – башкиры. Как оказалось, по региону пронеслись слухи, что Красная армия снова набирает башкир для казни. Требовалась дополнительная общественная работа, чтобы заставить башкир идентифицировать себя со «своей» Советской Башкирской республикой^{526}.[63]63
  Похоже, что некоторые преступники были действительно арестованы и предстали перед трибуналом, но чем закончились их дела, неясно. Вероятно, пребывая в неведении о стараниях Гая прекратить кровопролитие, башкиры решили, что он приказал начать репрессии, потому что, будучи армянином, он видел в мусульманах врагов. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 65. Д. 22, Л. 218; Тоган. Воспоминания. С. 293; Сулгпан-Галиев М. Статьи, выступления, документы. Казань: Татарское книжное издательство, 1992. С. 437. О продолжающихся бесчинствах летом 1919 г. во время вступления Красной армии в Башкортостан см.: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 65. Д. 22. Л. 218 (Кулаев и другие члены Башревкома – Сталину, 25 июня 1919 г.). Доклад о мобилизации башкир в Белебейском уезде в июле 1919 г. хранится в ЦГАООРБ.Ф. 1832. Оп. 3. Д. 240. Л. 3 (недатированная автобиография Караваева).


[Закрыть] Разграбление Башкортостана Красной армией в 1919 г. оставило печальное наследство.

Эти тягостные события напоминали антибашкирские репрессии начала 1918 г., но кое-чем и отличались. Прежде всего в них было гораздо больше насилия даже по сравнению с всеобщей эскалацией бесчинств со всех сторон, участвующих в Гражданской войне в 1918 г. Однако в 1919 г. центральные власти хотели и могли утвердить свои полномочия над местными деятелями гораздо более прямым способом, чем они делали это годом раньше, и не позволили бы мародерствующим солдатам осуществлять советскую политику в Башкортостане.

Пожалуй, самым важным с политической точки зрения было то, что события 1919 г. показали, что возможностей выбора для башкирского руководства становится все меньше. Когда в 1918 г. большевистские репрессии ударили по башкирскому движению, Валидов и его сторонники вскоре нашли демократическую альтернативу большевизму в Комуче, но к 1919 г. такая альтернатива исчезла, и надо было делать непростой выбор: или Колчак, или Ленин. Башкирские лидеры не слишком доверяли ни тому, ни другому, и их враждебность к большевизму только усилилась за недели после дезертирства. Но Валидов не видел почти никакого смысла в том, чтобы возвращаться на сторону «белых», где его, вероятнее всего, ожидал смертный приговор, как перешедшего на сторону большевиков. На какое-то время он со своими товарищами решил остаться с Советами и попытаться извлечь из этого как можно больше пользы.

В августе 1919 г., когда последние «белые» отряды были вытеснены из Волжско-Уральского региона, Валидов и его башкирские автономисты прибыли в Башкортостан с планами реализовать лелеемые ими планы государственного строительства и начать преодолевать наследие российского империализма^{527}. Несмотря на то, что Москва официально поддерживала Башкирскую автономию и выступала с антиимпериалистическими заявлениями, несмотря на порой теплые личные отношения, складывавшиеся между Валидовым и Сталиным, башкирские лидеры сталкивались с серьезными препятствиями. Самой ощутимой и опасной была враждебность властей местных Советов и Коммунистической партии по отношению к Башкирской автономии. К этому следует добавить ряд острых политических разногласий, возникших между башкирским руководством и их местными соперниками и (все больше) между башкирами и центральными властями.

Дела были подпорчены неопределенностью договора, заключенного в марте 1919 г., тогда как хозяйственная разруха, дефицит, общественный упадок и общие неурядицы Гражданской войны обостряли в Башкортостане любой конфликт на местном уровне. Все большее разочарование башкир советским экспериментом вызывало растущую озабоченность в Москве тем, что башкирские союзники отбиваются от рук.

С начала 1918 г. почти все русские коммунисты в Уфимской и Оренбургской губерниях сомневались в том, что национальные республики, и Башкирская республика в частности, вообще что-то могут предложить им. Так же мыслили и многие коммунисты в самой Малой Башкирии, где уральские рудники и литейные цеха продолжали гордиться своими довольно большими партийными организациями, особенно в Белорецке и Стерлитамаке. Силы коммунистов в столице Башкирии поддерживали несколько официальных представителей ЦК, среди них самые известные Федор Самойлов, «Артем» (старый большевик из Украины) и Евгений Преображенский, которого Политбюро направило в Башкортостан после того, как он с Бухариным выступил с их знаменитыми комментарием к программе партии^{528}.

Ни один из них не разделял энтузиазма Ленина и Сталина по части национального строительства среди малых народов, вроде башкир. Областной комитет партии (обком), сформировавшийся в Малой Башкирии в ноябре 1919 г., возглавляли представители из Москвы, а преобладали в нем русские и татары. Главной фигурой в обкоме был давний враг башкирских автономистов Гали Шамигулов, участвовавший в начале 1918 г. в арестах Валидова и прочих башкирских лидеров. Троцкий отозвался о положении местных русских в телеграмме ЦК, выражая опасение, что усилиями русских партийных деятелей в Уфе политика партии в отношении Башкирской республики может превратиться в свою противоположность^{529}.

Политическая жизнь в Малой Башкирии быстро превратилась в затяжную борьбу за власть между националистами в Башревкоме и преимущественно русскими коммунистами в обкоме и советской администрации соседних губерний. По всему Башкортостану местные государственные органы (окружная администрация с преобладанием башкир) враждовали с партийными комитетами, преимущественно русскими по составу.

Ссоры начались сначала с властями в Уфе. Предполагалось, что крупные участки этой губернии отойдут к Малой Башкирии, согласно договору от марта 1919 г. Но Уфимский Губревком настаивал на том, чтобы передача территорий Башкортостану была постепенной, чтобы не прерывать изъятие зерна. В отчаянии Башревком ускорил развитие событий, приняв Декрет № 1 (26 августа 1919 г.), согласно которому брал на себя «прямое управление» Башкортостаном. На самом деле этот декрет аннулировал все прежние советские законы в Малой Башкирии и прекращал изъятие зерна, пиломатериалов и прочего сырья. Было ясно, что башкирское руководство относилось к своей автономии очень серьезно, особенно в такой чувствительной сфере, как поставки продовольствия.

В ближайшие недели Уфимский Губревком составил длинный список более противоречивых действий Башревкома: запрет экспорта продовольствия и другого сырья из Башкирской республики с помощью вооруженных отрядов; действия уфимского губернского комиссариата по продовольствию, препятствующие изъятию зерна и продовольственных запасов; удаление уфимских агентов с Башкирской территории^{530}.

Разногласия по поводу реквизиций военного времени переросли в подлинные экономические блокады Башкортостана и его соседей. В декабре 1919 г. Ишмурзин, командующий Стерлитамакским башкирским гарнизоном, запретил вывоз из города кожи и любого другого сырья (в Стерилитамаке была большая сыромятня). Оренбургские власти ответили тем, что задержали отправку текстиля и прочей мануфактуры, предназначенных для Башкортостана, и распределили изделия среди жителей своей губернии. Башкирские чиновники, отвечавшие за поставку продовольствия, пожаловались в Москву, что Оренбург заблокировал отгрузку текстильных изделий «с контрреволюционной целью», желая восстановить башкир против Советской власти, а два башкирских округа, которые Оренбург лишил своего текстиля, просто прекратили поставки зерна в марте 1920 г. Оренбургские коммунисты обвинили Башкирскую республику в том, что она, лишая область сырья и топлива, вызывает хозяйственную разруху^{531}.

Продовольственная и сырьевая политика была лишь одним моментом конфликта. Вторым было определение границ между Башкортостаном и его соседями. Башкирская территория была очерчена договором от марта 1919 г., основанном на «Уставе Автономного управления Малой Башкирией» Валидова (1918).

В документах имелись неувязки. Во-первых, они основывались на земских данных, собранных в 1906–1913 гг., а с тех пор многие города исчезли, реорганизовались или получили другие названия. Было непонятно, какие города в 1919 г. должны были войти в Малую Башкирию. Во-вторых, авторы оригинального «Устава» сосредоточились на пограничных городах и порой легкомысленно опускали города, находящиеся на башкирской территории.

Поэтому Башревком хотел пересмотреть документ, принятый в марте 1919 г. В этом деле им немного подсобили власти Уфимской и Оренбургской губерний, склонявшиеся к тому, чтобы истолковать соглашение 1919 г. буквально и к собственной выгоде. Башкирские чиновники пожаловались в Москву, что уфимские власти блокировали передачу территорий, уже отведенных Башкортостану, а Уфа обвинила Башревком в незаконной аннексии земель, не упомянутых в договоре, принятом в марте 1919 г.^{532}

Либеральная экономическая политика автономного Башкортостана обрела некоторую популярность среди крестьян соседних губерний, особенно в плотно населенных мусульманами западных регионах. Осенью 1919 г. деревни и целые города начали засыпать Башкирское правительство прошениями включить их в Малую Башкирию. Башкирский обком отказал в просьбах, сочтя их националистическими и контрреволюционными, хотя уфимские власти сделали довольно честный вывод, что наплыв крестьянских прошений объясняется желанием избежать изъятия запасов зерна. Однако Башревком приветствовал эти прошения, видя в них возможность создания Великой Башкирии, о которой мечтали в 1917 г. Валидов и Башкирский Курултай, и начал обсуждать с Москвой возможность аннексии этих земель Башкортостаном. Имеются данные, что Башкирское правительство поощряло и даже провоцировало такие прошения. В начале января 1920 г. советские власти в Белебее узнали, что агенты из Башкортостана подговаривали живших поблизости, по течению реки Дёмы, крестьян войти в Малую Башкирию, хотя этот район не причислялся к республике.

Вероятно, подстрекатели обещали, что «в Башкортостане будет свободная торговля, и не будет зерновой монополии или реквизиций скота, как в Советской республике России». Деревням, присоединенным к Башкортостану, были обещаны дополнительные земельные угодья.

Слухи, что коммунистов изгоняют из Башкортостана, делали автономную республику еще более привлекательной для селян, уставших от бесконечных реквизиций и репрессий[64]64
  Печально, но самих прошений найти не удалось. Вместо них имеется несколько депеш Башкирского правительства с перечнем деревень, интересующихся присоединением к Малой Башкирии. Прошения поступали из Златоустовского, Уфимского, Стерлитамакского и Белебейского уездов Уфимской губернии, из Бузулукского и Бугурусланского уездов Самарской губернии и из Оренбургского уезда Оренбургской губернии (ЦГИАРБ. Ф. 629р. Оп. 1. Д. 23. Л. 4–7,17,32–33; ГА РФ. Ф. 5677. Оп. 1. Д. 273. Л. 18–20, 23–26). О мнениях Башкирского обкома и уфимских властей см.: ОБАССР. С. 362–363, 417. Об эпизоде с рекой Дёмой см.: ОБАССР. С. 363–364. Недовольство крестьян политикой изъятия продовольствия в губерниях вокруг Малой Башкирии ярко проявилось в массовом восстании в Уфимской губернии в феврале 1920 г. Чиновники в Уфе полагали, что 90% восставших крестьян были мусульманами. См.: Давлетшин Т. Советский Татарстан: Теория и практика ленинской национальной политики. L.: Our Word Publishers, [s. d.]. P. 177–179; ЦГИАРБ. Ф. 1p. Оп. 3. Д. 83; ОБАССР. С. 523.


[Закрыть].

Другим вопросом было положение Стерлитамака. Этот небольшой город официально входил в состав Уфимской губернии, но за неимением в других местах благоприятных условий Башревком выбрал его в качестве местопребывания правительства. Русские чиновники в Стерлитамаке оказались чрезвычайно враждебно настроенными по отношению к Башкирской автономии вообще и к Башревкому в частности; башкирские лидеры отвечали «взаимностью», и ссоры умножились. Нехватка общественных зданий служила катализатором конфликта, как, например, когда Башревком отобрал тюрьму и почту у советских властей, которые все время обращались в Политбюро. Башревком потребовал передать Стерлитамак в свою юрисдикцию, но Политбюро всю зиму не занималось решением этого вопроса. Тем временем Башревком и Совет Стерлитамакского уезда пребывали в одном городе в натянутых отношениях^{533}.

В феврале 1920 г. Троцкий не без сарказма говорил об «истерии», которую испытывали русские коммунисты по отношению к башкирским автономистам. Но было кое-что провоцировавшее эту истерию. В воспоминаниях русских о Малой Башкирии в 1919–1920 гг. постоянно упоминались аресты коммунистов Башревкомом и окружными агентами^{534}. Неожиданно дела приняли более серьезный оборот, когда башкирский взвод в сентябре 1919 г. расстрелял под Стерлитамаком четверых красноармейцев. Это быстро создало конфликт между Башревкомом и главным орудием террора и репрессий Советской России ЧК, которая направила агента из Уфы для расследования инцидента.

Тогда, как явствует из доклада отправленного в Москву уфимского ЧК, на агента напали башкирские солдаты. В том же месяце ЧК в Стерлитамаке арестовала трех служащих Башкирского военного комиссариата по борьбе с контрреволюционной деятельностью, которые могли иметь отношение к четырем расстрелам. Командир башкирского гарнизона Ишмурзин окружил тюрьму отрядом из семидесяти вооруженных людей и одиннадцати пулеметов и заставил ЧК выдать своих людей. Советские власти в Стерлитамаке и Уфе отнеслись к этой критической ситуации осторожно и не предприняли экстренных военных действий, прежде всего потому, что силы в Стерлитамаке были неравными – в городе находилось четыре тысячи башкирских отрядов^{535}.[65]65
  Вполне естественно, башкирские лидеры отрицали обвинения в том, что они использовали вооруженную силу. См.: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 65. Д. 22. Л. 207 (Юмагулов и Валидов – Калинину, 8 октября 1919 г.); ЦГИАРБ. Ф. 629р. Оп. 1. Д. 7. Л. 52 (Юмагулов – ВЦИК, не датирован). ЦК сделал вывод, что Башревком действительно использовал оружие, чтобы добиться незаконного освобождения трех узников (РЦХИДНИ.Ф. 17. Оп. 65. Д. 22. Л. 206). См. также краткие сведения в: Самойлов. Малая Башкирия в 1918–1920 гг. (Из опыта…) С. 204–205.


[Закрыть] Атмосфера в Стерлитамаке оставалась накаленной и готовой перерасти в вооруженный конфликт.