Текст книги "Государство наций: Империя и национальное строительство в эпоху Ленина и Сталина"
Автор книги: авторов Коллектив
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)
Точный состав нации еще несколько лет оставался спорным вопросом как среди народов Центральной Азии, так и между ними и некоторыми политиками. Для Фитрата понятие «нация» отчетливо распространялось на весь «мусульманский мир» – это сочетание он употреблял не единожды. Напротив, многое в риторике младобухарцев касалось бухарской нации, определяемой территориальными границами. Но с 1917 г. джадидская риторика также отличалась зачастую нескрываемой гордостью за тюркские корни джадидов. Ислам, патриотизм и национализм представляли три взаимосвязанных точки зрения об идентичности, сосуществовших в изрядном противоречии с джадидской мыслью того времени.
«Восточный вопрос» оставался пока самым ярко выраженным панисламским текстом, написанным джадидским автором. Призывы к единству мусульман на панисламской основе всегда сочетались с настойчивым требованием того, чтобы мусульманское общество реформировало себя и свою культуру, идя навстречу требованиям нового времени.
Панисламисты были модернистами, точно так же, как панисламское чувство отражало сообщество («мусульманский мир»), образ которого впервые возник в конце XIX в. В официальном языке Советского государства слово «мусульманин» тоже означало национальность, равно как и «иудей», а создание Мусбюро давало понять, что такие понятия творили собственные реальности. Так понятие «мусульманин» в Средней Азии стал сущностью, описанной более четко, чем весь мусульманский мир, определение мусульманина Средней Азии превратилось в удобный маркер, способствующий отличию туземного населения от разнообразных европейских переселенцев.
Бухарская нация, упоминаемая младобухарцами, была прежде всего территориальной. Но ислам как религиозный и культурный признак идентичности великого множества бухарского населения так никогда и не оторвался от определений бухарской нации. Патриотизм в философии джадидов принимал угрожающие размеры как до, так и после 1917 года. Для Фитрата патриотический долг, например изгнание англичан из Индии, был великим долгом, «столь же великим, как спасение страниц Корана от попрания каким-нибудь животным… заботой, столь же большой, как изгнание свиньи из мечети»{490}. Действительно, кажется, что требования патриотизма и антиимпериалистической борьбы перевесили ислам как сплачивающий центр. В «Индийских революционерах» Фитрат всячески старался подчеркнуть этот момент.
Его революционерами были и мусульмане, и индуисты. Когда Дильнавоз выражает опасения в том, насколько правильно разделять чувства индуиста Лалы, Рахим Бахш отвечает: «Человечность не зависит от язычества или ислама. Лала Хардаял – человек»{491}.[53]53
Лала Хардаял был исторической фигурой, старым вождем индийского революционного движения в изгнании. Но присутствует изрядная ирония в том, что Фитрат становится духовным защитником права Хардаяла руководить индийскими революционерами, т. к. страсть Хардаяла к революции к 1920 г. иссякла. Отчаявшись вернуться на родину, он пытался расположить к себе англичан малодушным отречением от своего прошлого. См.: Наг Dayal. Fourty-four Months in Germany and Turkey: A Record of Personal Impressions. L.: P.S. King & Dayal, 1920.
[Закрыть] Далее в пьесе Маулави Нуман, вождь племени на афганской границе и традиционный мусульманский ученый, точно так же возражает против сотрудничества с патриотами-индуистами. Мусульманский революционный вождь Абдуссубу обращается к нему с такими словами:
«Вы, муллы, всегда говорите так. Долгие годы вы возбуждали в Индии споры о племенах и народах. Вы разделили народ на семьдесят четыре группы и восстановили их друг против друга. Вы наводнили нашу землю внутренними распрями и тем самым навлекли англичан на наши головы. Спустя сотню лет мы, наконец, стали объединяться, чтобы обрести свободу. И вы опять хотите закрыть нам путь ссорами из-за религий и сект!.. Мы будем сражаться за нашу свободу плечом к плечу. Ни вы, ни религия не свернут нас с этого пути»{492}.
Однако патриотизм был также связан с национализмом. С 1917 г. джадидская риторика все больше превращалась в радикальную форму тюркизма. Для джадидов новые условия выдвигали на передний план романтическое понятие тюркизма, присутствовавшее в их риторике до революции.
Весь год джадидские авторы называли Чингисхана, Тимура и Улугбека среднеазиатскими героями. В июле 1917 г. Фитрат писал: «О, великий Тюран, страна львов! Что случилось с тобой? Какие мрачные дни ты переживаешь? Что произошло с храбрыми тюрками, некогда правившими миром? Почему они исчезли? Почему их не стало?»{493} Прочих утверждений тюркизма был легион. Весной 1918 г. газета «Тюркское слово» (Turk so'zi) издавалась в Ташкенте организацией «Тюркская дружба» (Turk O'rtoqlig'i). Более серьезным было заявление, высказанное впервые, что Средняя Азия была родиной турок и что турки претендуют на эту территорию. Теперь среднеазиатские джадиды заявляли, что все население Средней Азии – «настоящие турки», и если они не говорят по-турецки, то просто потому, что забыли этот язык[54]54
Об этом впервые заявили перед войной тюркисты в Османской империи (см., например, Buhara-yl serif Gazetesi // Turk Yurdu. [1912]. 1. 376), но в самой Средней Азии об этом публиковали редко. Бухарский джадид Абдулвохид Мунзим, впоследствии избравший таджикскую идентичность, вспоминал в автобиографических заметках, что Фитрат, друг бухарцев, вернулся из Стамбула в 1914 г. глубоко убежденным в том, что все бухарцы – турки, которые за долгие столетия забыли свой «настоящий» язык. См.: Таборов С. Мунзим. Душанбе: Ирфон, 1992. С. 40. Но Фитрат продолжал писать до 1917 г. почти исключительно на персидском, на котором после почти никогда не писал.
[Закрыть].
Разумеется, подобное заявление было обращено к большому числу людей, говорящих по-персидски и живших в городах Бухара, Самарканд и Худжанд, а также в их обширных окрестностях. Как видим, революция означала национальное спасение, которое следовало обрести путем просвещения народа и создания национальной литературы и единого национального языка. Таким образом, революция стала синонимом туркизации говорящего по-персидски населения Средней Азии. Обретя власть в 1920 г., младобухарцы почти сразу сделали в новой республике официальным языком не персидский, а тюркский. В последующие несколько лет в духе проводимой политики конституировалась национальная общность «таджики», которая в 1924 г. входила в качестве автономной республики в состав Узбекистана, а в 1929 г. стала союзной республикой. Однако тюркским националистам удалось сохранить Бухару и Самарканд в составе Узбекистана. Утверждение тюркости было само по себе делом сложным. Концепции тюркского национализма в романтическом духе волновали тюркских интеллектуалов, как в Османской, так и в Российской империях с конца XIX в. Дискурс о тюркском национализме оставался раздробленным и многоголосым, поскольку турецкие, татарские, азербайджанские и среднеазиатские интеллектуалы видели тюркость по-разному.
Пантюркизм, проект объединения всех тюркских народов мира в единую политическую общность, был самым крайним утверждением тюркской позиции, и хотя он стал официальной политикой в последние годы Османской империи, но так и не превратился в синоним тюркского национализма. Упор на тюркизм в Средней Азии с 1917 г. и далее коренился скорее в радикальном настроении среди джадидов, чем в непосредственном турецком влиянии, и не выходил за пределы Средней Азии. В 1918 г. Фитрат стал движущей силой создания Чагатайских бесед (Chig'atoy Gurungi), литературного кружка, объединившего многих политических деятелей и писателей. Его члены думали о реформе среднеазиатского тюркского литературного языка и письменности, стремясь определить идентичность для народа Средней Азии, коренящуюся в этничности, равно как и в истории{494}. Чагатаизм стремился создать общую национальную идентичность для тюркской Средней Азии. Термин «чагатай» относится к названию восточно-тюркского литературного языка, вокруг которого расцвела в XV в. Средняя Азия. Он также подразумевает наследие Чингисидов в данном регионе, хотя центральную роль в традиции чагатаидов играл тюркский мусульманский завоеватель XIV в. Тимур (Тамерлан). Сферой чагатаев была также восточная часть в отношении к западной Турецкой (Османской) империи. Как таковой чагатаизм был явно не пантюркским, поскольку утверждал существование в тюркском мире границ местных групп. Скорее Средняя Азия была ядром самобытной тюркской сферы, восточным восполнением ныне исчезнувшей Османской империи.
Скачок от чагатая к узбеку был совсем простым. Писатели-джадиды утверждали, хотя и не очень настойчиво, что все тюркское население Средней Азии было узбекским. Этот аргумент был прежде всего направлен на ярлык «сарт», обозначение местного тюркоязычного населения, выделяемого русской администрацией, учеными и, по-своему, даже татарскими интеллектуалами{495}.
Джадидские авторы по привычке употребляли «тюркский» (turk, turkcha) в качестве синонима к «узбекский» (p'zbek, o'zbekcha) еще до 1917 г. С утверждением после 1917 г. этнического национализма термин «узбекский» весьма распространился, как явствует из местной прессы этого периода.
Гимны узбекскому народу заполняли периодические издания органов советского режима. Чагатаизм должен был обеспечить современную узбекскую нацию, включавшую всех мусульман Средней Азии, историческим наследием. В конце концов максималистское видение «узбекскости» свелось к несколько более узкому видению, исключавшему население данного региона, говорящее по-персидски (составившее таджикский народ), равно как разные кочевые группы (туркмен, казахов, кыргызов, каракалпаков), которых можно было легко выделить из оседлого тюркского населения региона. В каком-то смысле, узбекский народ, возникший в 1924 г., во время национального размежевания, был оседлым, поэтому он мог претендовать на полное наследование городской Средней Азии. По этой причине узбекский национализм развивался, как регионально главная идеология, поскольку представлял собой то, что виделось ему главной тюркской, мусульманской, урбанистической – и революционной – традицией Средней Азии. Политическая неопределенность, проистекавшая из революции и Гражданской войны, начала ослабевать к концу 1920-х гг., когда, одержав победу в Гражданской войне, партия смогла уверенно утвердить свою волю на окраинах.
Турккомиссия начала с подчинения мусульманских коммунистов во главе с Рыскуловым. В июле 1920 г. она распустила Крайком КПТ, в котором преобладали националисты, и заменила его временным комитетом, который провел в сентябре очередные съезды партии и Советов. Они приняли решения ЦК, призывающие к более строгому контролю центром дел в Туркестане{496}. Впрочем, поражение Рыскулова и его последователей не покончило с союзом центра с местными националистами. Члены Турккомиссии горели желанием революционизировать Восток, что в 1920 г. стало равносильно действиям Красной Армии. В тот год Красная Армия помогла создать Советские республики в Хиве, Бухаре и Гилане – все под началом Советов, но управляемые местными активистами{497}. Только весной 1921 г. улучшение отношений с Англией заставило московские власти приструнить Турккомиссию. Вывод мусульманских коммунистов из-под контроля КПТ также следует рассматривать в одном ряду с действиями Турккомиссии против русских поселенцев, тысячи которых были депортированы в центральную Россию в 1921 г. за то, что воспротивились Советской власти и особенно национальной политике{498}.
Более того, Советская власть видела мир разделенным на нации, которые можно было объективно определить и провести между ними демаркационные линии{499}. Этот взгляд на онтологическую реальность наций имел много общего с национализмом интеллектуалов Средней Азии. Режим также ставил на первое место среди прочих дел просвещение и преодоление отсталости – вопросы, долгое время столь дорогие для джадидов. Между Москвой и джадидами сложились прочные основы для сотрудничества. В прессе на местном языке с начала 1920-х гг. весьма сильно ощущалось влияние джадидов как авторов, прославлявших великое национальное пробуждение и прогресс, достигнутый нацией к тому времени. Расхождение было только по части определения национальных границ: джадиды надеялись сохранить единство Туркестана и Бухары как родины единой тюркской мусульманской нации, а советские этнографы настаивали на более узких определениях. Последние победили в 1924 г., хотя узбекское начало сохраняет множество характерных черт тюркской мусульманской нации, какой ее представляли себе джадиды. Революция для джадидов удалась.
В Средней Азии революция была успешно национализирована культурной элитой, склонной к радикализму и к тому, чтобы в целом революционизировать нацию. Национализации революции способствовал союз националистов с большевиками, которые нашли общее дело против местных проявлений империи в виде насилия переселенцев. Союз был, конечно, недолгим, но действенным по части создания новых идентичностеи и постановке новой повестки дня с вопросами социального и культурного преобразования в первом десятилетии советского режима. Следует помнить, что процесс советского национального строительства в Средней Азии был глубоко противоречивым, и его невозможно адекватно объяснить простыми противопоставлениями «империя-нация» или «центр-периферия».
ЧАСТЬ III.
СОЗИДАНИЕ «НАЦИЙ»
Дэниэл Э. Шейфер
Местная политика и рождение Республики Башкортостан, 1919–1920 гг.
В начале 1919 г., в самые мрачные дни русской Гражданской войны, советское правительство начало сотрудничать с небольшой группой башкирских политиков и армейских офицеров, ранее сражавшихся против советской власти вместе с войсками адмирала Александра Колчака, морского офицера, командовавшего антибольшевистскими войсками в Сибири. Стороны договорились, что башкиры прекратят антисоветскую деятельность и обратят оружие против Колчака; в свою очередь, советское правительство признавало Башкортостан, страну зубчатых холмов и широких равнин Предуралья, автономией Российской Советской Федеративной Социалистической Республики (РСФСР).
Почему данный эпизод заслуживает нашего внимания? Внезапное дезертирство башкирских отрядов ослабило фронт Колчака накануне его наступления весной 1919 г., отчетливо выявило недовольство среди его нерусских союзников и знаменовало важный поворотный момент в военной кампании на восточном фронте. Историк Ричард Пайпс считал сотрудничество большевиков и башкир «первым экспериментом советской национальной политики», под которой он понимал зарождающуюся советскую практику предоставления территориальной автономии нерусским национальностям. По мнению Пайпса, провал башкирского эксперимента предвещал провал советской национальной политики в целом, поскольку крушение надежд нерусских на автономию объяснялось как свойственной советскому режиму тенденцией к централизации, так и его проявлениями русского национализма. Наконец, формирование Башкирской республики можно считать решающим моментом в истории становления башкирской нации, поскольку появились границы, внутри которых башкирская национальная идентичность вызревает и по сей день{500}.
В данной главе мы остановимся на сотрудничестве большевиков и башкир, как на примере отношений в годы Гражданской войны между централизованным принятием решений по делам национальностей и сумбурным миром местной политической жизни в губерниях, с их оппортунистическими союзами и зыбкими коалициями, внезапными переменами в политических судьбах и возможностях. Как пишут в этом сборнике Терри Мартин и Рон Суни, первые творцы советской национальной политики, особенно глава партии и государства Владимир Ленин и комиссар по делам национальностей Иосиф Сталин, были твердо убеждены в необходимости создания национальных республик, которым предоставлялся минимум гарантированных национальных прав. Однако такие общие концептуальные рамки оставляют без ответа многие вопросы, имеющие жизненно важное стратегическое и тактическое значение. Какие «нации» следует признать заслуживающими образования территориальной республики? Когда и при каких условиях их признание будет максимально политически благоприятным? С какими националистическими группами должен договариваться режим? Как такая национальная политика могла осуществиться в хаосе Гражданской войны?
На данном уровне советская национальная политика превращалась в великую импровизацию. Более того, эти решения не всегда тщательно продумывались в Москве, но экстренно формировались местными деятелями в местных условиях, зачастую в направлениях, неожиданных и непредвиденных даже для таких политиков, как Ленин и Сталин{501}. Исследование превратностей местной политической жизни поможет нам ответить на несколько специфических вопросов. Почему большевистское руководство признало в 1919 г. Башкирскую автономию? Умышленно ли Советы отделили башкир от их собратьев – тюркоязычных мусульман, в частности от соседних с ними татар? Какие факторы обусловили башкирско-советское сотрудничество и способствовали его краху?
Наше исследование следует начать с изучения характера башкирского движения. Исторически башкиры были кочевым народом, который в XVIII в. стал отчасти оседлым, но оставался преимущественно кочевым или полукочевым в горах Урала и в степях к югу от него.
Подобно нескольким другим кочевым или же «первобытным» народам Российской империи до 1917 г. башкиры образовывали самобытную, наследственную, корпоративную группу внутри имперской сложной иерархии социальных групп, рангов и сословий.
Обладая таким статусом, башкиры отличались некоторыми особенностями, к примеру они обладали законным правом на наследственное общее владение землей и были обязаны нести воинскую службу в Башкирском Войске – в форме нерегулярного войска наподобие казачьего. Это войско существовало с 1798 г., что предоставляло башкирам некую степень самоуправления: башкиры были разделены на ряд округов, каждый из которых отвечал за какую-то часть войска. Но во второй половине XIX в. произошло разрушение корпоративной идентичности. Прежде всего во время Великих реформ 1860–1870-х гг. Башкирское Войско было упразднено за ненадобностью. Тем временем, безземельные русские крестьяне постоянно мигрировали в восточные окраины империи в поисках лучшей доли, и некоторые из них селились на башкирской земле в Оренбургской и Уфимской губерниях. Традиционные права башкир кочевать по широким пространствам рухнули, когда русские чиновники разрешили предпринимателям скупать башкирскую общинную землю и перепродавать ее крестьянам-колонистам, прибывшим из Центральной и Западной России. Эти политические и экономические нарушения башкирской самобытности и благосостояния послужили причиной возникновения тюркского национализма среди поволжских татар, самых зажиточных, наиболее высокообразованных и прогрессивных из всех мусульманских национальностей империи. К концу XIX в. татарские интеллектуалы приступили к выработке новых националистических концепций. Одним думалось, что почти все, если не все, мусульманские тюркские народы Российской империи должны образовать единую культурную и национальную общность под началом татар, тогда как даже те, кто уклонялся от такого амбициозного пантюркского плана, надеялись увидеть своего рода политический и социальный союз татар и башкир, поскольку эти две группы были близки в религиозном, языковом и культурном отношении.
Поскольку татары значительно превосходили численностью башкир, то угроза татарской ассимиляции представлялась формирующейся башкирской интеллектуальной элите, которая уже задумывалась о русской колонизации и разрушении башкирских корпоративных прав, весьма серьезной{502}.
В 1917 г. возникло слабое башкирское националистическое движение под руководством молодого востоковеда и умеренного социалиста Ахмета Заки Валидова, который отстаивал башкирский партикуляризм и выступал против попыток татар инкорпорировать башкир. К концу 1917 г. башкирский Курултай (собрание или законодательный орган) собрался в Оренбурге и избрал башкирское правительство. Валидов и его сторонники выступили с оптимистическими планами: восстановить Башкирское Войско и установить территориальную автономию в преимущественно кочевом регионе Восточного Башкортостана, известном как Малая Башкирия[55]55
Названная так в отличие от Большой Башкирии, на западе которой обычно жили башкиры вперемежку с большим числом татар, русских и прочих народов. Из соображений политической практичности в 1917 г. Валидов и его группа не выступили с планом относительно Большой Башкирии.
[Закрыть]. Об антиимпериалистическом характере этого движения свидетельствует одна из самых радикальных целей Валидова: постепенно устранить русское присутствие в Башкортостане, заставив русских вернуть землю, незаконно захваченную у башкир до революции, и постепенно принудить их уйти и поменяться землями с мусульманами, живущими за пределами республики{503}.
Особые этнополитические обстоятельства в Волжско-Уральском регионе усложнили попытки нового советского режима наладить отношения с башкирами и прочими местными мусульманами. Национальные идентичности были неустойчивыми и еще не вполне сложившимися, а противоборствующие политические движения создавали противоречивые мнения о нации. В 1917 г. основное деление между тюрками-мусульманами Волжско-Уральского региона представляли две все более непримиримые группы: с одной стороны, разные конгломерации тюркских интеллектуалов, прежде всего поволжских татар, которые видели основную близость мусульманских тюркоязычных народов региона и искали название для этой нации, и в этом случае использованные ими термины были различны – «мусульмане», «тюрко-татары» или «татаро-башкиры», а с другой – Валидов и сторонники башкирского партикуляризма. В данных условиях решение Советов признать конкретную «нацию» и ее право на национальное самоопределение означало занять позицию в этом татаро-башкирском споре, в этой сложной смеси политики и этнографии, в результате чего возможности гибких альянсов с другими местными политическими движениями были бы ограничены.
Не исключалось и иное: решения для создания партнерства с конкретными деятелями и движениями, решения, достигнутые в ответ на местные политические нужды, могли бы обязать советские власти поддерживать националистическую позицию их протеже.
Такова была динамика в 1918 году. Сначала Сталин и его Комиссариат по делам национальностей (Наркомнац) стремились к сотрудничеству как с татарскими, так и с башкирскими «левыми», но поняли, что эти две группы сотрудничать не желают. Вместо этого выявилось, что советское правительство почти всегда встает то на одну, то на другую сторону в татаро-башкирском споре в ответ на местные конфликты и инициативы. Прежде всего в марте 1918 г. советские власти решили провозгласить Татаро-Башкирскую Советскую республику, в которую должен был войти и Башкортостан. Такой шаг был сделан в ответ на восстание в Казани татарских политиков и армейских офицеров, собиравшихся провозгласить в начале 1918 г. автономное и потенциально антибольшевистское Итиль-Уральское (т. е. Волжско-Уральское) государство. Местные левацкие татарские националисты, сотрудничающие с Наркомнацем, убедили Сталина кооптировать Итиль-Уральский проект, провозгласив почти идентичную Татаро-Башкирскую республику под покровительством Советов. Это решение упразднило башкирских автономистов, чему способствовали также репрессивные действия против башкир в Оренбургской губернии, спровоцированные большевистскими и татарскими общественными деятелями, состоявшими в союзе с партией эсеров. В феврале 1918 г. Валидов и другие члены правительства были арестованы, и несколько человек расстреляны, хотя во время ночного казачьего налета на Оренбург Валидову удалось бежать. Это случилось в тот момент, когда Сталин, по-видимому, шел к компромиссу с Валидовым и его движением, но Москва вяло восприняла эти местные события. Весной 1918 г. с началом Гражданской войны, практически каждый выдающийся башкир или выходил из политики, или присоединялся к «белым»; группа Валидова поддержала антибольшевистский Комитет членов Учредительного собрания (Комуч), сформировала собственные военные силы и стремилась насадить башкирскую автономию на территории «белых». К лету 1918 г. советская «башкирская политика» свелась к распространению пропагандистских листовок о Татаро-Башкирской Советской республике – проекте, которому Сталин и Ленин остались верны{504}.
К 1919 г. условия в регионе изменились. Гражданская война бушевала в полную силу, а политический климат в России все больше поляризовался: с одной стороны, «демократическая контрреволюция», к которой присоединился Валидов, мечтающий о поражении «белых», а с другой – более консервативные силы, руководящие «белым» движением. Когда адмирал Колчак сверг Комуч с засевшими в нем социалистами и в ноябре 1918 г. получил высшую власть над антибольшевистскими силами в Восточной России, то приказал упразднить Башкирскую территориальную автономию и распустить башкирские военные силы{505}. К началу 1919 г. Валидов и его люди вновь приготовились сомкнуть ряды и достичь соглашения с большевиками. Башкирские лидеры надеялись, что, несмотря на вполне трезвый скептицизм по этому вопросу, большевистские обещания национального самоопределения для всех народов больше устраивали башкирских националистов, чем политическое будущее, в котором господствовали бы русские армейские офицеры. Прежде чем исследовать само башкирско-большевистское сотрудничество, обратимся к важному вопросу советских мотивировок в 1919 г.
Мотив признания Советами отдельной Башкирской автономии, решение, вероятно, принятое лично Лениным и Сталиным, еще требует своего изучения. Часто приводят военные соображения: дезертирство Валидова послужило тому, что шесть тысяч солдат встали на сторону Советов в критический момент Гражданской войны, как раз перед наступлением Колчака весной 1919 г.
Это решение было, по крайней мере в чем-то, оппортунистической попыткой ослабить южный фланг Колчака и усилить советские войска на восточном фронте. Доклады о дезорганизованных мусульманских частях в Красной Армии наводят на мысль, что Советы, несомненно, извлекли пользу из опыта и дисциплины башкирских офицеров и солдат{506}.[56]56
Во время дезертирства башкир Валидов сообщал Красной армии и советским чиновникам, что его войско насчитывает, по разным сведениям, 5700 и от 5 до 10 тысяч. Впоследствии численность башкирских солдат, отсутствующих в феврале 1919 г., определялась в 6556 человек. См.: ГА РФ. Ф. 1318. Оп. 1. Д. 45. Л. 20,30,65; Муртазин М.Л. Башкирия и башкирские войска в Гражданскую войну. М.: Военная типография упр. Делами Наркомвоенмор и РВС, 1927. С. 71; Кульшапиров М.М. 3. Валидов и образование Башкирской Автономной Советской Республики (1917–1920 гг.). Уфа: Башкирское книжное издательство, 1992. С. 129. О мусульманских частях в Красной армии см.: ГА РФ. Ф. 1318. Оп. 1. Д. 45. Л. 10.
[Закрыть] Политика Коммунистической партии также сыграла решающую роль в признании Башкирской автономии.
Первые переговоры с башкирами начались менее чем за два месяца до Восьмого съезда Коммунистической партии 18–23 марта 1919 г., где Ленину предстояло отстаивать национальную политику в отчаянной борьбе с «интернационалистским» крылом во главе с Бухариным и Пятаковым, считавшими национально-территориальный федерализм ненужной и опасной уступкой буржуазии. Разумеется, Ленин выступал против оппозиции по данному вопросу и, должно быть, ему требовался практический пример в его пользу; дезертирство двух башкирских дивизий из войск Колчака и верность «башкирских масс», конечно, отвечали всем требованиям. В конце концов на третий день партийного съезда был подписан советско-башкирский договор; имеются данные, что советское руководство надеялось заключить договор еще до начала съезда. Ленин дважды ставил башкирский вопрос во время съезда, и оба раза для того, чтобы обосновать создание советских национальных республик{507}.
Юрий Слезкин и другие историки пишут о том, с каким необычным и парадоксальным энтузиазмом Ленин выступал за национальное строительство, в частности среди «малых народов» российского Востока{508}. Однако создание отдельной Башкирской республики было не просто очередным логическом шагом в советской национальной политике; оно представляло заметный перелом в этой политике, ибо противоречило бывшему плану создания единой Татаро-Башкирской республики. Татарские коммунисты вскоре просто обезумели от этого решения, и остается только догадываться, почему Ленин и Сталин нарушили свое обещание, и как именно они собирались увязать один проект государственного строительства с другим. Напрашиваются несколько гипотез.
Оригинальный декрет о Татаро-Башкирской республике содержал положение, что Башкортостан может образовать отдельный административный округ внутри более крупной административной единицы; вполне возможно, Ленин и Сталин считали, что Башкирская автономия на самом деле не исключает в перспективе единой республики. Но на практике все было иначе, поскольку Валидов и другие башкирские лидеры решительно отвергали инкорпорацию в Татаро-Башкирскую республику и требовали, чтобы декрет, принятый в марте 1918 г. и провозглашавший эту республику, был отменен.
Татары долго сопротивлялись, но в декабре 1919 г. Ленин удовлетворил просьбу башкир{509}. К весне 1920 г. ленинское правительство объявило об образовании Татарской республики к западу от Башкортостана. Таким образом, признание Советами Башкирской автономии означало разделение единого государства на две отдельные республики – Татарскую и Башкирскую.
Другая возможность состоит в том, что решительно настроенные Ленин и Сталин изначально собирались покончить с Татаро-Башкирской республикой и просто использовали для этого движение Валидова в качестве подручного средства. Западные ученые, татарские эмигранты и татарские национальные деятели указывают, что создание отдельной Башкирской республики способствовало отчетливому различию культурных и языковых особенностей татар и башкир на протяжении последующих десятилетий.
В статьях Валидова-Гришко, работавшего в конце 1950-х гг. для эмигрантского журнала «East Turkic Review» («Восточно-тюркское обозрение»), слышен отзвук татарских аргументов 1919 г., что создание двух республик «разделяет татар и башкир, хотя они говорят на одном и том же языке, исповедуют одну и ту же религию, имеют общую культуру и едины по крови, истории и обычаям»{510}. По мнению покойного французского ученого Александра Беннигсена и его американского соавтора С. Эндерса Уимбуша, советские усилия создать отдельную башкирскую национальную идентичность после 1919 г. имели важный политический мотив: «ослабить любое потенциальное татарское национальное движение»{511}.
Профессор Азаде Айзе Ролич из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе в своих трудах по истории татар утверждает, что Башкирская республика служила «ключом к воздвижению административных и даже культурных барьеров между татарами и башкирами, культурно-исторические пути которых всегда тесно переплетались». Подобно Беннигсену и Уимбушу Ролич приходит к выводу, что подоплекой решения был страх татарского национализма и тюркского единства:
«Итиль-Уральское, или Татаро-Башкирское государство было разделено еще до своего существования, потому что его существование стало бы слишком реальной угрозой, и Советское правительство, уже уставшее от национализма своих мусульманских меньшинств, не могло допустить такого. Татаро-Башкирская республика со столицей в Казани продолжала бы усиливать роль этого города как культурно-политического центра мусульман России. Чтобы помешать тюркскому единству и появлению динамичной республики на Средней Волге, советское правительство предпочло способствовать формированию малых республик; тем самым, оно также создавало изоляцию и даже разжигало былую зависть и вражду, таким образом облегчая себе контроль над народами данного региона»{512}.
В основе этих утверждений лежит допущение, что до 1917 г. башкиры находились на пути ассимиляции в татарский этнос в естественном процессе, искусственно прерванном Советским государством. Башкирская идентичность была слабой и, похоже, еще больше ослабла бы, если бы не вмешательство Советов. С этой точки зрения, башкирское национальное движение во главе с Валидовым было временным явлением, исторической случайностью, блестяще использованной Лениным и Сталиным в 1919 г.
Прежде всего можно поспорить с замечанием, что башкирская идентичность была искусственным созданием Советского государства. Небрежное отношение к башкирской идентичности и движению Валидова, по-видимому, коренится в понятии национальной идентичности как исключительно языковой или культурной. Разные башкирские и татарские диалекты были похожи, но у башкир отсутствовала письменность, многие грани материальной и духовной культуры были общими, в том числе ислам – поэтому, по сути, они были одним народом. Социально-экономические различия между татарами и башкирами, возможно, имелись, но в конце концов они не могли возобладать над их основным культурным единством{513}.
