Текст книги "Поднять на смех!"

Автор книги: авторов Коллектив

Был я на той свадьбе, но о ней уже другой рассказ.

Перевод с алтайского А. Кузнецова.

АЛЕКСАНДР КАЛГАН

СОЛОВЕЙ И ЯСТРЕБ

 
В миг вдохновенный песнопенья,
Наверное, от умиленья,
Глаза Соловушка закрыл.
И Ястребом проворно схвачен был.
– Ты громко пел, душа моя,
Хоть сам не больше воробья.
Хотел позавтракать на славу,
Да толку никакого, право:
Весьма непривлекателен на вид —
Раздразнишь только аппетит.
 
 
– Так отпусти меня скорей! —
Сказал наивный Соловей,
От страха трепеща тревожно.
 
 
– Что ж, отпустить, пожалуй, можно….
Скажи лишь всем, душа моя,
Что в роще пел не ты, а я.
 
 
– Сказать заведомую ложь!
Ведь ты же, Ястреб, не поешь?!
 
 
– Да, это так на самом деле,
Что тут поделаешь с тобой?
Скажи тогда, что вместе пели —
Я, так сказать, соавтор твой.
 
 
– Нет! – гордо вымолвил Певец,
Напрягшись, чтоб не выдать дрожи. —
Я не обманщик, не подлец,
И правда мне всего дороже!
 
 
– Ах, так, душа моя?
Тогда и ты умолкнешь навсегда!
Ты позабыл, что я – величина!
 
 
…И в роще воцарилась тишина.
 
 
Мораль сей басне не нужна.
 

ХВАСТЛИВЫЙ КОЛОС

 
Среди просторов золотых,
Под грузом зерен налитых,
Колосья гнулись до земли
И распрямиться не могли.
А он, один, набрав разбег,
Был выше всех,
Заметней всех.
– Низкопоклонники, —
Презрительно он цедит, —
Вот потому никто вас и не ценит,
Что вы боитесь голову поднять.
Неужто вы не можете понять,
Что гордым нужно быть и смелым?
Тянуться к солнцу, быть с ним наравне,
А тот, кто низко гнется в тишине,
Не может быть заметным или спелым! —
Так и стоял с поднятой головой —
Особый, не простой, не рядовой,
Тянулся вверх, с презрением к простым,
Лишь потому, что был совсем пустым.
 

МУРКА И БАРБОС

 
Когда зима вошла в свои права,
У Мурки кончились дрова.
Лежать бы ей на теплой-то печи
И песенки мурлыкать сладки,
Да холодны уж больно кирпичи —
Замерзли лапки.
И вот по данному вопросу
Пришла она к Барбосу:
– Барбосик милый! Что скулишь?
Иль нездоров? Так дышишь тяжко!
Да как ты в жутком холоде сидишь,
Чудашка?
Переходи ко мне и вместе заживем,
А конуру твою мы на дрова снесем… —
Барбос развесил уши, внемля,
И перешел он в Муркин дом.
А конуру свою немедля
На слом.
Но лишь весна пришла, и с крыши
Кот замяукал Мурке в тон,
Встряхнулась Мурка шубкой рыжей
И прогнала Барбоса вон.
 

СОРОЧЬЯ ТАКТИКА

 
Сорока со столба Голубке стрекотала,
Сидящей посреди гумна:
– Ах, как тебя, Голубка, жалко стало!
Ты, погляжу, всегда одна.
И как только терпения хватает!
Ты яйца греть садишься, дни губя,
А к Голубю Кукушка прилетает
И в лес его уводит от тебя.
– Неправда! – ей Голубка отвечает. —
Ни разу Голубок не изменил.
Да он, коль хочешь знать, во мне души не чает —
Сейчас меня на яйцах заменил.
– Какой позор! – Сорока восклицает.
И растрещала сплетню по лесам:
– Голубка-то с Дроздом вовсю гуляет,
А муж птенцов высиживает сам! —
Сия история едва ли
Нуждается в морали.
 

Перевод с чувашского Н. Якушева.

РАФКАТ КАРАМИ

ПОМОЛВКА

Есть у меня дружок по имени Ханиф. Ну, тот самый Ханиф, что работает электриком на заводе и любит говорить, что образование у него средненькое, потому что он окончил среднюю школу. Семейное положение – холост. Пока… Впрочем, не будем забегать вперед.

Однажды Ханиф зашел ко мне домой. Как водится, поговорили о том о сем, перекурили, а когда я спросил, не собирается ли мой дружок жениться, тот неожиданно заулыбался:

– Дело к тому идет!

– Да ну? – искренне изумился я. – Когда же ты успел? Я-то почему ничего не знаю? Ну, рассказывай же – кто, где, когда, как?

Вместо ответа Ханиф вытащил из кармана какие-то листочки, аккуратно расправил их и разложил на столе. Я с недоумением взглянул на друга.

– Это, дорогой, свадебные проекты, – сказал Ханиф. – Вот, к примеру, текст приглашения на свадьбу.

И он с чувством зачитал: «Уважаемый товарищ! Приглашаем вас на свадьбу Ханифа Морфанова такого-то числа по такому-то адресу».

– Сойдет? – спросил Ханиф.

– Ну-у, – протянул я, не зная что сказать, – наверное, сойдет.

Мои слова, видимо, вселили уверенность в Ханифа, и он взялся за вторую бумажку:

– Вот это – проект свадебного бюджета.

– Чего-чего? – Мне показалось, что я ослышался.

– Проект бюджета. Как бы тебе объяснить?.. Ну, финансовая сторона свадьбы.

«Да меня не «финансовая сторона», а девушка интересует, невеста! – чуть было не сказал я вслух, но успокоил сам себя: – Сиди, беспокойная твоя душа, ведь можешь обидеть близкого друга».

А Ханиф между тем продолжал:

– Свадьбу сыграем в деревне, у родителей. Стало быть, на картошку, мясо, молоко, лапшу тратиться не придется. Кильки вот куплю килограммов пять. По пятьдесят копеек кило – это будет ровно два пятьдесят. Потом… – И тут Ханиф принялся перечислять, чего и по какой цене придется купить.

Закончив с подсчетами, Ханиф облегченно вздохнул:

– Кажется, все. Ах! – спохватился он тут же. – Совсем забыл про спиртное! Так… Старшего брата попрошу принести ящик водки, на ящик вина раскошелю младшего. Все-таки придется самому еще ящик докупить. Значит, всего на свадьбу истрачу семьдесят семь рублей семьдесят три копейки. Гостей пригласим немного. С моей стороны сорок человек, со стороны невесты – двадцать. Вполне достаточно. Из родных – только самых близких. И хорошо бы кого-нибудь из начальства пригласить – такой человек уж точно принесет подарок как подарок, а не вазу какую-нибудь или художественное стекло. Односельчане, думаю, овец да баранов надарят. Ну, а ты, Дамир, уж сам соображай насчет подарка. От тебя, правда, ничего особенного ждать не приходится… Гляди, не опозорься перед людьми. В общем, в субботу жду. До нашей деревни из Казани автобус ходит. Приезжай пораньше и не забудь захватить пластинки и баян.

– Ханиф, – набрался я наконец смелости, – а как зовут твою невесту?

– Хадича. Мы с ней недавно познакомились. В кино. Папаша ее, кажется, директор магазина. Кажется, и машина у него есть. Слушай, да я ведь к тебе по делу пришел! Хочу сегодня же с отцом и матерью Хадичи договориться, чтобы не тянуть резину с женитьбой. Ты ведь никуда не собираешься?

– Нет, – сказал я.

– Тогда сходим вдвоем. Встретимся в шесть на автобусной остановке. Ну, я пойду принаряжусь – надену черный костюм, белую рубашку, повяжу галстук. И шляпу надену, и ботинки остроносые, как у быка рога, новые, ненадеванные.

Ханиф подошел к зеркалу, разгладил усы, важно откашлялся и небрежно бросил:

– Пока.

…Вечером мы были в доме невесты. Познакомились с матерью, говорили о чем-то малозначительном, слушали магнитофон. Мать невесты то и дело испытующе поглядывала на Ханифа, видать, догадывалась, зачем мы явились. Ханиф же ничуть не стеснялся и своими острыми глазками, казалось, перерыл уже весь дом. Его взгляд проникал даже через полуоткрытую дверь в соседнюю комнату.

Хадича тоже, как и мать, время от времени посматривала на Ханифа и, по всему, была не менее проницательна.

Хозяйка дома долго с нами сидеть не стала.

– Вы послушайте музыку, а я пойду чай приготовлю, – сказала она и вышла на кухню.

Не знаю, как себя чувствовал Ханиф, но у меня на душе было как-то неспокойно – все время казалось, что Хадича смотрит на Ханифа со странной усмешкой. Хорошо, если бы только казалось…

И беседа наша была не на высоте. Я начинал разговор об искусстве, музыке, литературе. А Ханиф, как назло, все время сводил его к каким-то житейским мелочам. Потом Хадича решила записать на магнитофон новые песни, которые передавали по радио. И я уж не помню, то ли ее мать позвала, то ли еще что, но девушка вдруг сказала:

– Извините, я на минуточку, – и, выключив транзистор, ушла.

Ханиф, уже полностью освоившись в роли будущего хозяина дома, подсел ко мне и обрадованно затараторил, то и дело широко обводя рукой богатое убранство комнаты. Прерывал свою болтовню Ханиф только тогда, когда в комнату входила накрывавшая на стол Хадича.

Вскоре пришел отец девушки, и мы, познакомившись с ним, уселись пить чай.

– Картым[6]6
  Картым – обращение жены к мужу.


[Закрыть], – начала разговор мать, – вот пришли дочку нашу сватать…

Но Хадича, как показалось вначале, застеснялась и перевела разговор на другую тему:

– Папа, послушай, что я сегодня записала на магнитофон.

Девушка подошла к магнитофону, а сама потихоньку подмигнула матери.

Мы с достоинством пили чай и слушали приятный мужской тенор в сопровождении инструментального ансамбля. В конце музыка закружилась, как вихрь, смолкла, и стало слышно, как тихо шуршит магнитофонная лента.

Отец невесты поднял рюмку. Ханиф, видимо, хотел провозгласить тост с намеком на помолвку, но не успел и рта раскрыть, как его же голос совсем с другой стороны сказал:

– Это мне нравится, ничего…

Да, с этой минуты началось что-то ужасное. Магнитофон, укради его шайтан, записал все то, что мне говорил Ханиф, пока Хадича с матерью были на кухне!

– Да, это мне очень нравится, – продолжал голос Ханифа.

– Девушка? – Это был мой голос.

– Какая девушка! Мне любая жена сойдет. Мне квартира нравится, квартира! Себе мы возьмем самую большую комнату. Мебель только нужно будет поменять. Холодильник отправлю в деревню – что, директор себе новый не купит? Машина у тестя хорошая… О, я тебя досыта покатаю! Права у меня есть, а тестю поставлю бутылку – и машина полностью моя. Да, и моторная лодка есть! Будем по Волге гонять! Все! Женюсь!

Услышав все это, Ханиф залился краской и опрометью выбежал вон.

В доме установилась мертвая тишина. Удивленные хозяева смотрели на меня, широко открыв глаза. Первой не выдержала Хадича. Она прыснула, а затем расхохоталась во весь голос. Тут же к ней присоединились мать и отец.

Конечно, мне было бы лучше провалиться сквозь землю, но пришлось последовать примеру Ханифа, и я пулей выскочил из комнаты.

Перевод с татарского А. Ячменева.

МУСТАЙ КАРИМ

НАСМОРК

С вечера, когда ложились спать, матушка Шамсинур была в порядке – вся при себе. Пошевелив губами, выпустила она заблудившуюся во рту молитву, и сама, словно топленое масло в тесто, утекла в сон.

Поутру же встала и тонко, проникновенно чихнула три раза. После этого всласть попила чаю. Тут опять вроде бы как в носу защипало. Тогда она еще чихнула. Два раза. И сама себе пожелала:

– Будь здорова, Шамсинур!

Больше в этот ранний час событий не было.

Зайдя к Баллыбанат-старушке за наперстком, она возьми и скажи:

– Простыла я, кажись, соседушка… – И, словно в подтверждение, тоненько чихнула. Всего-то один раз.

Баллыбанат этому сообщению не особенно удивилась.

– Скажи снохе, пусть баню истопит да пару веников распарит, – посоветовала она. – И хлещи себя в оба веника сразу, пока душа в гости не соберется. А придешь домой, лезь под тулуп, что от старика остался, и чаю с душицей и медом попей – чтоб пар из-под тулупа повалил. Да ты и сама знаешь, не сегодня белый свет увидела.

На том, может, и порешили бы, да, как на грех, вмешалась Гайша, сноха Баллыбанат:

– А свекровь-то у меня – консерватор! Там, значит, корабли в космос запускают, а здесь – банная каменка, березовый веник, душица? Устарело! Невежество это. Ты бы, свекровушка, постыдилась такие советы человеку давать. Пенициллин, аспирин, амбулатория, доктор… Вот как теперь нужно!

От этой сношенькиной отповеди Баллыбанат, устыдившись своего консерватизма, шмыгнула в другую комнату. А матушка опять чихнула.

– Вот видишь, – сказала сноха-новатор, – и сама так думаешь. Надо тебя сейчас же в медпункт отвести.

Гайша глянула в окно. Мимо, стоя в санях, гнал на рысях пятнадцатилетний Ишмурза. Постучав кулаком по раме, сноха остановила его. Ишмурза осадил лошадь и побежал в избу.

– Посади-ка ты, Ишмурза, матушку Шамсинур в сани и отвези в Армак, в медпункт. Если там болеть не оставят, привезешь обратно. Тут три километра всего-то.

Ослушаться Ишмурза не посмел. Муж-то у Гайши кто? Бригадир. А сама Гайша, стало быть, кто? Бригадирова жена.

Матушка сидит посередке, а с двух боков две молоденькие девушки в белых халатах – одна веснушчатая, другая смуглая. Под мышкой у старушки градусник – правой рукой крепко прижала левый локоть к боку.

Девушки спрашивают по очереди:

– Сколько вам лет, бабушка?

– Шестьдесят девять. Бог даст, и семьдесят стукнет скоро.

– Кто еще дома болен?

– Слава тебе, господи, все здоровы. И дома, и по хозяйству все в порядке. И скотина благополучно зимует. Когда корма есть, чего бы ей не зимовать? Кормов нынче хорошо выдали. Слов нет, в добром теле скотинушка зимует. И ягнятки, словно мячики, так и прыгают. Пестрая овечка нынче трех принесла. Все, все здоровы…

– А малые дети в доме есть?

Таким вниманием матушка довольна. «Какие воспитанные, заботливые, приветливые…» – думает она про себя.

– Хвала аллаху, полон подол. Какой же дом без детей? От двух сыновей восемь внуков. Озоруют, конечно… Мальчишки ведь, что с них возьмешь. Вон у соседа Миндияра дети свою бабушку и знать не хотят и в грош не ставят…

– Какими болезнями в детстве болела, бабушка?

– Ой, деточка, ах, медовый твой язык, даже о детских ведь моих годах расспросит, дай бог тебе счастья! Меня маленькую, дочка, никакая хворь не брала. Очень я живая была. В семь лет пряжу пряла, в девять холсты ткала. Меня и замуж-то выдали – от игрушек оторвали. Такие были времена, и не вспоминай…

Ишмурза сидит в сторонке. Только иной раз кашлянет в кулак, чтобы напомнить матушке: я тут, дескать, жду, и лошадь на улице стынет.

Веснушчатая девушка берет у бабушки из-под мышки градусник.

– Какая странная, скрытая болезнь! – огорченно качает она головой. – Гляди, какая коварная, даже температуры не дает. Тридцать шесть и девять. Где болит-то?

– Вроде бы суставы начинают ныть.

Смуглая морщит лоб:

– Мы такую болезнь лечить не умеем, бабушка… Придется тебя в районную больницу направить.

– Последнее средство, – вздыхает веснушчатая.

Матушка Шамсинур в упрямицах никогда не ходила.

– Как скажете, вы люди ученые, – тут же соглашается она. – А я на подъем легкая. Поехали, Ишмурза, белый свет повидаем. Зимнее путешествие – само по себе целое зрелище. – И тут она чихает в два приема пять раз. Три раза размеренно и еще два быстро вдогонку.

Матушка надевает шубу, заматывается в шаль. Ишмурза, натянув кожаные рукавицы, хлопает ими друг о друга: нам, дескать, все нипочем, куда хотим, туда и едем. А сам искоса бросает взгляд на девушек.

Те выписывают направление и суют бабушке в руку.

За Армаком дорога расходится на две стороны. Правая – в райцентр. На дощечке написано: «12 км». Та, что влево припустила, – в город. До него – «15 км».

На развилке Ишмурза с лету осаживает лошадь.

– Матушка, – говорит он, – одежда у нас справная и деньги в кармане есть, на калач хватит. Может, сразу в город махнем? Всей-то разницы – три километра. Пегой кобыле это раз плюнуть. Прямо к профессору пойдем.

– Городская дорога поровней будет… Люди ездят, а мы что?

И пегая кобыла сворачивает на городскую дорогу.

Возле кабинета врача сидят матушка Шамсинур – опять с градусником под мышкой, и беспечный Ишмурза – блестя значком ГТО. Вид у него: нам все нипочем, эка невидаль – город!

Сестричка расспрашивает, сколько лет бабушке, где болит, чем раньше хворала, как здоровье домашних. На каждый вопрос матушка отвечает обстоятельно: и соседей, и родственников, и свойственников – всех помянет..

Сестра смотрит на термометр:

– Тридцать семь и четыре. Температура немного повышенная.

– Повысится. В дороге, кажется, спину немного прохватило.

Врач вызывает матушку в кабинет. Она не показывается долго. Наконец выходит. Следом – сам врач. На пороге он дает последнюю консультацию:

– Баня бар?

– Бар, бар. Прошлый год сын построил. Пар такой – треш-шит!

– Березовый веник бар?

– Бар, бар. Сама вязала.

– Тулуп бар?

– Бар, бар. Старик помирал, хороший тулуп оставлял.

– Душица бар?

– Бар, бар. Хорошая душица. Все соседи бегут ко мне, просят.

– Мед бар?

– Бар, бар. Ты, доктор, умный, как соседка Баллыбанат, – матушка ласково хлопает врача по спине. – Сам простудишься – приезжай! Сноха баню истопит, я за тобой мальца пришлю, – она кивает на Ишмурзу.

И в душу Ишмурзы западает обида. Какой же он малец, когда по городу раскатывает рядом с автомобилями?!

Перевод с башкирского И. Каримова.

МАРАТ КАРИМОВ

ДРУЗЬЯ ВСТРЕЧАЮТСЯ ВНОВЬ

– Ба-а! Кого я вижу! – воскликнули оба в один голос. – Сколько лет, сколько зим!

Обнялись. Помолчали, разглядывая друг друга.

– Что же мы тут торчим? – прервал один из них явно затянувшееся молчание. – Посидеть бы по такому историческому случаю не мешало.

– Великолепная мысль. Заодно и потолкуем вволю, – поддержал другой.

Зашли в ресторан. Заказали пиво. Завязалась беседа.

– Ну, рассказывай. Как дела?

– Так вот и идут… Своим чередом.

– Да… Своим чередом, значит?

– Да… Именно так.

Наступила неловкая пауза. Тот, что предложил пойти в ресторан, поспешил возобновить беседу:

– Значит, своим чередом, говоришь? Неплохо. Очень даже недурно. Это хорошо, когда своим чередом. Вот взять меня, так и у меня тоже в таком разрезе.

Другой смело подхватил нить разговора:

– Гляжу-погляжу да вижу: ты ничуть не изменился. И раньше, бывало, у тебя дела шли в таком же вот разрезе.

– Хе-хе… Бывало, так и шли, говоришь?

– Вот именно? Раз оно так, как же может быть иначе?

Ручеек беседы снова пересох. В обеих головах шла напряженная работа мысли: какой бы еще вопросик подкинуть? Вспомнить бы что-нибудь из детства, да картины той безмятежной поры давно уже стерлись из памяти. Спросить о работе? Но каждый из них даже не знает, где живет другой, а признаться в этом смелости недостает: неудобно, нетактично…

Спасение принесла официантка. На цинковом подносе. Увидев батарею пивных бутылок, друзья искренне обрадовались. Вот он, ключ для открытия источника беседы!

Пивные кружки опустошались одна за другой, а ключ все не срабатывал.

– В том конце города вчера, кажется, пожар приключился.

– Пожар, говоришь?

– Вот именно.

– Должно, что-то загорелось…

Снова красноречивое молчание. Пришлось прибегнуть к крайней мере: друзья заказали «белую».

– Ну, выпьем давай за старую дружбу!

Под дружное молчание лилась «белая» в рюмки и под деланное кряхтенье переливалась в желудки.

– Ох, и крепка! Аж язык обжигает!

– А ну, обожжем-ка еще разок!

– Давай! Почему бы не обжечь за старую дружбу?

На душе у старинных друзей вроде бы потеплело. Прерванная беседа была надежно восстановлена.

– Тэ-эк, значит, дела, говоришь, идут, а? Своим чередом, значит?

– Вот именно, друг! Да и почему бы им не идти?

– Это, брат, хорошо, когда они идут!

– Ежели бы не было вот такой дружбы, как у нас с тобой, мы бы ее непременно сделали именно такой. Потому что мы именно такие люди! А?

– Пр-ра-виль-но! Именно потому, что мы такие люди, мы именно такие и: друзья с тобой!

– Точно! Так вот будем работать и дальше. Верно говорю?

– Будем, друг, непременно будем! Сработаем-ка еще по одной рюмашечке!

Перед тем как расстаться, они растроганно обнялись.

– Как хорошо, что встретились! Когда бы еще смогли так душевно поговорить? – сказал один.

– Вот именно, – повторил другой.

– Так-то вот.

– Коль не так, иначе как же…

ИСПЫТАНИЕ

Знающие люди говорят, что будто дружба между начальником и его замом – явление исключительное. Если это утверждение верно, то перед нами именно такой случай: директор промторга Янаби Шарапов и его заместитель Шанаби Ямалов – друзья. Притом давнишние, чуть ли не закадычные. И, естественно, отношения между ними преотличнейшие, все мало-мальски важные дела по службе они всегда решают сообща, в добром согласии друг с другом.

Вот и сегодня утром директор по обыкновению вызвал к себе зама.

– Начальство звонило, – начал сам, когда его друг зам устроился напротив на стуле. – Велено подобрать хорошего специалиста для работы в аппарате треста.

В глазах Шанаби замелькали задорные искорки.

– Что ж, подберем! – весело отозвался он. – Есть у нас такие кадры, есть!.. Не то что в трест, хоть сегодня в министерство выдвигай!

– Да, ты прав, есть у нас достойные товарищи.

На стол директора лег список личного состава торга, и сам с замом в поисках подходящей кандидатуры принялись перебирать всю наличную номенклатуру.

– А. Алмасов! Как ты полагаешь?

– Не подойдет! – отрезал Шанаби, презрительно сморщив нос. – Это же такой выпивоха, каких свет не видывал! Хлещет горькую, как воду. Сам видел. Как-то с ним в одной компании пришлось сидеть.

– Ну что ж, так тому и быть.

Красный карандаш директора решительно прошелся по фамилии Алмасова.

– Далее у нас Б. Байбулатова.

– Морально неустойчива. Разошлась с мужем.

– Так ведь с тех пор сколько воды, утекло…

– А какая разница – давно, недавно? Сказано же: горбатого могила исправит.

– Ладно, быть по-твоему… Вычеркиваем… Идем дальше. В. Валишин. Что ты о нем скажешь?

Шанаби отчаянно замахал руками:

– Нет-нет, что ты! О нем и речи быть не может! Мужчина уже в летах, а ведет себя как мальчишка: по утрам в одних трусиках бегает. Ни капли солидности!

– Да, ты прав, тресту нужны серьезные работники. – Янаби снова уперся в список. – Следующим у нас Д. Давлеткулов.

– Это же настоящий питекантроп! До седых волос дожил, а даже завязывать галстук не научился. Абсолютно бескультурен.

– М-да, выходит, и ему не видать трестовского кресла, как своих ушей.

Так и кандидатура Давлеткулова была безжалостно вычеркнута из ряда возможных претендентов на выдвижение.

И долго еще, поощряемый Шанаби, гулял по списку личного состава торга директоров красный карандаш, творя суд и расправу. Под конец нетронутыми остались только две фамилии. Как вы догадываетесь, одна принадлежала самому Янаби, другая – Шанаби.

В кабинете директора повисла гнетущая тишина, которую после долгих размышлений на правах старшего по чину решился нарушить Янаби.

– Более достойного кандидата, чем ты, нам, пожалуй, не найти. Вот только…

У Шанаби екнуло сердце:

– Что «только»?

– А что, если в тресте скажут, что ты дружишь с сорокаградусной? С Алмасовым вон вместе налакался…

– Так это же в гостях! – обиженно насупился Шанаби. – В компании. Ради компании, говорят, и монах женился.

– Поначалу в гостях, потом за углом на троих… А там и до белой горячки недалеко… Таков уж, скажут в тресте, путь всех алкашей…

И тут Шанаби смекнул, к чему клонит его друг.

– Уж коли на то пошло, Янаби, тебя выдвигать тоже нельзя, – сказал Шанаби, гася хитрые искорки в глубине глаз.

Словно бы принимая грудью выпад ярого врага, Янаби воинственно подался вперед.

– С чего это ты взял?

– Никак не подходишь ты для треста. Кому нужен такой, с позволения сказать, руководитель, который даже не умеет подбирать кадры? Посмотри-ка на этот список: один – пьяница, другой – моральный урод, третий – и того хуже… А ты их держишь под своим теплым крылышком…

Что-то странное произошло с Янаби: из глаз полыхнул зловещий огонь, а кулак его, описав дугу, молнией грохнул об стол.

– Ах ты, лицемер! Двуличный тип! Вот какие черные мысли таил в своей подлой душонке! Не думал я, что ты такой подонок!..

– А ты законченный идиот! – выпалил Шанаби, достойно отбивая наскок своего друга. – Об этом весь город знает, только ради приличия не говорят вслух.

– А ты распутник! Не ты ли приглашал в прошлую субботу Байбулатову на пляж? Знаем, с какой целью ты это делал. Тут не дураки сидят.

– А ты сам-то, вспомни-ка, для чего ты ей шоколад покупал? Ишь, донжуан выискался…

– Шпик несчастный!

– А ты…

Возможно, долго бы еще продолжался обмен любезностями между друзьями, но тут совершенно некстати зазвонил телефон. Янаби нервно схватил трубку.

– С-с-луш-шаю! – проговорил он, задыхаясь от злости.

– Это из треста, – раздалось на другом конце провода. – Насчет кандидата на выдвижение. Мы уже подобрали, так что не волнуйтесь, занимайтесь своими делами…

Пальцы Янаби как-то странно разжались, и трубка, грохнувшись об пол, разлетелась вдребезги. Друзья постояли с минуту, пожирая друг друга испепеляющими очами, и, не зная, что дальше предпринять, разом кинулись на колени подбирать с пола осколки разбитой трубки.