Текст книги "Поднять на смех!"

Автор книги: авторов Коллектив

ВОРОНА

 
Ворону мыли в молоке:
Белей, глядишь, добрее будет.
А та встряхнулась налегке:
«Что толку в этом молоке?»
 
 
Еще черней
О людях
Судит.
 

Перевод с башкирского Л. Ханбекова.

ФАИЛЬ ШАФИГУЛЛИН

ГОСТИ

Не вздумайте корить меня за то, что я не терплю гостей. Терпению ведь тоже есть предел.

Надо только удивляться, как быстро прослышали в моем родном селе о том, что я получил новую квартиру. И началось! Словно мои родственники – дальние и близкие – и даже просто знакомые люди дружно сговорились обласкать земляка своим повышенным вниманием. Все повадились в город. По всякому поводу. Сыночка куда-нибудь пристроить, или покупку сделать, или картошку продать. И каждый с поклажей прямехонько ко мне – к Аухади-абы.

На первых порах это меня и моих домочадцев не слишком обременяло. Тогда у нас еще кружилась голова от счастья, как у всех новоселов. К тому же и сами приезжие вели себя скромно, культурно. Ноги, бывало, оботрут еще внизу, на площадке первого этажа. Переступив порог, стеснялись сразу пройти в передний угол. Затем смирненько усаживались бочком на краешек стула. За обеденным столом не чавкали. А если к этому добавить, что каждый из них приносил в подарок фунт-полтора масла или банку меда, курицу или четверть гуся, внушительный клубок козьего пуха, или бараньей шерсти, или же, в крайнем случае, с полпуда картошки, то… Нет, нет, не спешите обвинить меня в корыстолюбии! Вот, дескать, рад от каждого гостя гостинцы получать. Но ведь бытует среди людей такое мудрое понятие – долг приличия. И ей-ей, не так уж много надо, чтобы уважить вашего Аухади-абы. Как говорят в народе, и иголка подарок, и верблюд подарок…

Так вот, на первых порах все шло более или менее нормально. Ну, а дальше… Вы не представляете себе, на какие ухищрения пошли наши визитеры. Все привозимое ими для продажи – картофель, мясо, мед – они стали оставлять в камере хранения. Или так: закончат свои базарные дела и лишь потом заявляются к нам чай пить, распространяя по всей квартире пыль от опорожненных мешков или корзинок. А если иной и донесет до нас остатки своих продуктов, то, усевшись с нами за стол, приговаривает: «Мясо-то какое жирное!»; «А картошка-то какая рассыпчатая!»; «А мед-то какой ароматный – язык проглотишь!» – и сам съедает все до последней крошки. Насытившись и поспав часок, дорогой гость начинает шастать по городу – культпоход себе устраивает. Смехота! Хотите верьте, хотите нет, а лично я, прожив в Казани двенадцать лет, все еще не знаю, в какую сторону открываются двери какого-либо театра или музея, И, слава богу, ничем не хуже людей.

Нет, я не против театров. У кого есть желание, пусть их посещают. Но почему я, мебельных дел мастер Аухади, из-за этих, простите, театралов должен испытывать неудобство и беспокойство?

Однажды только задремал я, внезапно нагрянула одна наша деревенская родственница – тетушка Нахар. Не достучавшись, она открыла дверь своим ключом. И мало того, еще принялась упрекать меня, – дескать, навесил замок о тридцатью оборотами. Дальше – больше! Вместо того чтобы сразу лечь в постель, она начала без спроса шарить в шкафах и холодильнике, неистово гремя посудой, и возмущаться – вода у вас слишком жесткая, и сахар слишком мягкий.

После отъезда тетушки Нахар я сменил в дверях замок. И что вы думаете? Его открыл кузнец Лукман. Тоже не мог, видите ли, подождать, пока я вернусь с работы! Вхожу в квартиру – вижу: возле телевизора, включенного на полную мощность, сидит Лукман, закинув ногу за ногу. Сидит и, обливаясь потом, пьет чай, добавляя из чайника, которым мы пользуемся лишь в самых торжественных случаях. На мой молчаливый, вопрос он ответил весьма спокойно: «Уж не сердись, голубчик! Сегодня в программе футбол, и дождаться твоего прихода у меня не хватило терпения».

Наученный горьким опытом, я навесил на дверь три замка и вырвал с «мясом» звонок. А всем домочадцам строго наказал впредь в мое отсутствие приезжим дверь не открывать. В конце концов наша квартира не караван-сарай. Ведь до чего дело дошло! Четыре раза в год красишь полы. Шутка ли, столько чужих ног! Бывает и так, что нам буквально притулиться негде, ибо все наше жизненное пространство, как говорится, захватывают гости. И еще: для беспрерывного чаепития буквально не напасешься воды. Не хотят эти бесцеремонные люди понять, что вода – дефицит не только в Каракумах, но и на берегу Волги. Это хорошо знают все обитатели девятых этажей. Нет уж! Пусть непрошеные пришельцы ночуют в Доме крестьянина! Надо раз и навсегда закрыть путь в наш гостеприимный дом тем, кто считает возможным являться к нам – простите за прямоту! – с пустыми руками.

Вскоре захаживать к нам стали реже. К середине лета мы наконец-то немного пришли в себя. И тут жена моя вдруг принялась ворчать. Дескать, сам ни к кому не ходишь и к себе не пускаешь. Надо было тебе кротом родиться. И так далее и тому подобное.

Однажды, когда мы уже привыкли к покою и тишине, к нам вновь постучались. Жена хотела было открыть дверь, но я сказал: «Ни с места!» Сидим, не шелохнувшись, молчим. Вот стихли шаги спускающегося по лестнице человека. Я вышел на балкон, чтобы посмотреть, кто же он, очередной гость. Ба! Да ведь это пасечник Галиулла. Седую бороду старика трепал ветер, войлочная шляпа сбилась набок. За плечами у него был огромный мешок. По тому, как Галиуллу клонило в сторону, я сразу определил вес мешка. Сердце мое затрепетало. В детстве мы называли Галиуллу Юмарт-бабай, что означает щедрый, добрый бабай. Качая мед, он никогда не оставлял нас без угощения.

– Сейчас верну его! – крикнул я жене. И увидел, что у нее от радости рот растянулся до ушей.

Юмарт-бабая я догнал на углу. Он не сразу узнал меня. А узнав, с обидой произнес:

– Мне, сынок, говорили, что твоя дверь всегда нараспашку. Но когда пришел я, она почему-то не открылась.

Я увлек его за собой, напоил чаем, угостил лапшой. А когда Галиулла собрался уходить, я кивком головы показал на объемистый мешок:

– Не забудь, Юмарт-бабай!

– Нет, сынок, не забуду, – ответил он, набивая табаком свою огромную трубку. – Если сейчас в деревне приняться за кузнечное дело, то не найдешь мало-мальски приличной наковальни. А мне повезло. Нашел! На дербышкинском складе металлолома она лежала. Совсем новенькая!

Наше гостеприимство, видно, пришлось по душе старику. И как-то он опять постучался к нам. Но нет уж! Будь ты хоть трижды щедрым бабаем – хватит! Глянь-ка ты! Повадился!

Я смотрел с балкона вслед бабаю. Старик шел, сгорбившись под тяжестью объемистого мешка, и часто останавливался. Войлочная шляпа была зажата в руке. Какую, я хотел бы знать, железяку тащит на сей раз домой этот старикан!

Через неделю мы получили письмо от Халима, внука Юмарт-бабая. Он сообщал: «Дедушка привозил вам гостинец – кадушку меда, но вас не оказалось дома. Увез обратно». Дочитав до этого места, я почувствовал, что земля уходит из-под ног моих.

…Жена моя и дети то и дело ездят сейчас в гости. Скучно, дескать, дома. «Сами ни к кому не ходим и к себе не пускаем. Совсем в кротов превратились!» – это я слышу от жены все чаще и чаще. И, конечно, сержусь на нее за такие слова. Но в глубине души… Черт возьми, может, она не так уж не права?

ХОТЬ ОДИН БАЛЛ

Хасбулат опять поднял вопрос на кафедре. «Хватит, – заявил он, – не хочу больше принимать вступительные экзамены. Назначьте кого-нибудь другого. Разве на мне свет сошелся клином?» Нет, не вняли его мольбам. Сказали: «Ты человек принципиальный, честный. Такой нам и нужен». Невдомек им, что из-за этой самой принципиальности Хасбулат до сих пор в холостяках ходит. А ведь не такой уж он плохой парень, чтобы девушки не заглядывались на него. И ростом вышел, и фигурой, и умом…

В институте Хасбулат учился на совесть, на девушек время не тратил. Потом, уже будучи аспирантом на кафедре истории, подружился с Майсарой. Дело, казалось бы, шло к счастливому финалу. Но вдруг Майсара страшно разобиделась: ее брат Мансур с аттестатом, набитым одними тройками, не прошел в институт. И она обвинила в этом его, Хасбулата. Дескать, не сумел помочь. Хасбулат был просто ошарашен, ответил резкостью. Дальше – больше, и дружбы как не бывало.

А что касается лаборантки Зулейхи, так она, как только Хасбулат закончил аспирантуру, сразу поставила вопрос ребром: «Если ты настоящий парень, то протолкнешь в институт сына моего дяди Вакифа. Не протолкнешь, пеняй на себя». На этом, понятно, их встречи прекратились.

Хасбулат решил махнуть на девушек рукой. Но куда от них денешься?!

…Проходя перед самыми экзаменами по институтскому скверу, он увидел ее – такую юную и такую миловидную. Пышные золотистые волосы расчесаны на прямой пробор и заплетены в косы. Носик слегка вздернут. А глаза! Синие-пресиние, с лукавинкой. Взгляд этих глаз мог, казалось, растопить глыбу льда. Девушка сидела на скамейке с книгой в руке. Факт: приехала поступать в институт. Хасбулату страшно захотелось подойти к ней, забросить словечко, но он сдержался. У него уже был кое-какой жизненный опыт. А ведь не зря говорят: обжегшись на молоке, дуют на воду…

Однажды, когда Хасбулат проходил мимо той скамейки, синеокая сама окликнула его:

– Хасбулат Маршидович! Извините, пожалуйста…

Вот ведь как! По имени называет. И, стало быть, знает, кто он такой!

– Извините, пожалуйста, – повторила она, шагнув ему навстречу, – я хотела бы…

«Ну ясно, совершенно ясно, что последует за этими «извините» и «я хотела бы», – усмехнулся Хасбулат. – Вон как нервно теребит она учебник по истории СССР».

– Нет, нет, – прервал ее Хасбулат. – Вы, должно быть, ошиблись… Я не там… Не тот… Одним словом, простите, очень спешу.

С тех пор Хасбулат шагал из дома в институт и обратно по другой аллее.

Вскоре, он обратил внимание на то, что возле синеглазой то и дело появляется высокий старик в соломенной шляпе и белой рубашке навыпуск. «Должно быть, деревенский», – подумал Хасбулат. Старик что-то жарко втолковывал девушке, а она даже головы не отрывала от раскрытого на коленях учебника и только слегка морщилась.

Перед самыми экзаменами Хасбулат снова увидел старика. На сей раз возле своего дома. Видать, дожидался. Кого? «Ну, конечно, меня», – решил Хасбулат и сделал попытку незамеченным юркнуть в подъезд. Но старик схватил его за рукав и без обиняков перешел к сути дела:

– Ты, сынок, оказывается, преподаешь в институте. Историк, значит?

Хасбулат давно уже убедился, что с чересчур настырными, нахальными людьми надо держать себя тоже нахально. И поэтому задал прямой вопрос:

– Что – твоя дочь хочет попасть в институт? Верно, бабай?

Старик оживился:

– Не дочка она мне, а единственная внучка. Уж так лелеяли мы ее со старухой, так лелеяли! Души в ней не чаяли. А училась-то она как хорошо!

– Нет, бабай, ничем не могу помочь, – сказал Хасбулат и вошел в подъезд. А старик кричал ему вслед:

– Сынок! Только один балл!

Последний экзамен был по истории. Первой в аудитории появилась та синеокая. У Хасбулата на лбу выступил пот. Он движением руки предложил ей взять билет, а сам стал изучать экзаменационный лист девушки. Фамилия ее была Камалова, имя – Таслима. Все предыдущие экзамены она сдала на пять…

Пока другие абитуриенты ломали голову над первым вопросом, Таслима, обдавая Хасбулата жаром и ароматом спелых ягод, отчеканила по билету все. И на дополнительные вопросы тоже ответила без запинки.

Хасбулат похвалил Таслиму и поставил ей пятерку, потом встал, чтобы пожать руку девушке, поздравить ее.

Таслима тоже поднялась со стула. Захлопав густыми ресницами, быстро-быстро заговорила:

– Извините, Хасбулат Маршидович! В тот раз я хотела сказать вам, что мой дедушка собирается к вам. А вот и он!

И девушка по мраморной лестнице стремглав помчалась вниз. Старик что-то крикнул ей вдогонку, затем хмуро взглянул на Хасбулата.

– Сынок! – произнес он дрогнувшим голосом.

– Не волнуйся, бабай! – поспешил Хасбулат успокоить старика. – Поступит ваша внучка, обязательно поступит.

– А нельзя было, сынок, хотя бы один балл, а?

– У нее баллов хватает, бабай. Все экзамены сдала на пять.

Старик совсем помрачнел.

– Ты меня не понял, сынок! Я хотел сказать – нельзя ли сбавить хоть один балл? Мы со старухой так любим ее. Просили хоть еще один годочек побыть с нами, окрепнуть как следует, немного поработать в колхозе. Нет ведь, не послушалась. Как она будет без нас?

Старик на виду у растерянных абитуриентов теснил Хасбулата в угол, в чем-то убеждал, видимо надеясь, что дело еще можно поправить…

Перевод с татарского С. Оффенгендена.

СТЕПАН ШИРОБОКОВ

РУКОВОДИТЬ? РУКОВОДИТЬ!
Монолог администратора

 
Да, нелегко руководить…
Об этом я прекрасно знаю.
Всем надо дело разъяснить
Так, как его я понимаю…
Чуть свет встаешь —
И в кабинет,
К столу торопишься привычно.
Я должен все проверить лично.
Дать указанье.
Дать совет,
Где сеять редьку,
Где капусту,
Где сеять редко,
А где густо,
Где кукурузу,
Где ячмень…
Вот так и сею целый день.
Я вам признаюсь —
Нелегко
Руководить.
Не успеваю.
Спешу в колхозы,
Разъясняю,
Откуда льется молоко…
Где агроном?
А вот и он.
Я расскажу ему про лен.
Дам указанья.
Он смолчит:
Ведь должность-то мою он чтит…
С утра нагрет мой телефон,
Трещит без перерыва он.
Но как успеть мне одному
Помочь тому,
Помочь сему?
Чтоб дело двинулось на лад,
Второй мне нужен аппарат.
В две трубки буду говорить.
Руководить?
Руководить!
 

Перевод с удмуртского В. Шленского.

АЛЕКСЕЙ ШКЛЯЕВ

МАСТЕРСКАЯ ПОДНОЖКА

В помещении приемной комиссии сидит дежурный преподаватель и читает газету. Робко входит абитуриент.

А б и т у р и е н т. Здравствуйте. Здесь принимают документы в институт?

П р е п о д а в а т е л ь. Да, кладите на стол.

А. Проверьте, пожалуйста, все ли в порядке?

П. Некогда мне сейчас, оставьте. Потом посмотрю… (Отрывается от газеты и замечает на пиджаке абитуриента значок. Приподнявшись из-за стола, внимательно рассматривает его.) «Мастер спорта». Что нужно делать, чтобы получить такой значок?

А. Нужно владеть приемами вольной борьбы.

П. Понимаю – броски через бедро, подножки. А на какой факультет вы хотите поступать?

А. На агрономический.

П. Зачем вам это надо?! После окончания пошлют в деревню, там и жениться не на ком. Поступайте лучше на электротехнический.

А. На электротехнический? А какой там конкурс?

П. Восемь человек на место.

А. Очень большой. Лучше я пойду на агрономический…

П. Да бросьте вы – большой, большой. Я вам помогу. На вас… вернее, в вас есть что-то привлекательное.

А. Но я плохо знаю математику. До сих пор путаю синус с радиусом.

П. Тем более надо идти на электротехнический. За пять лет научитесь различать их. Нынче без синуса и шагу ступить нельзя.

А. И с электричеством я плохо знаком. Иной раз боюсь вывинтить лампочку.

П. Не важно. Обучим вам как следует.

А. А вдруг у меня ничего не получится?

П. Получится. Дело мастера боится. Значит, договорились. Сейчас я позвоню. (Снимает трубку и набирает номер.) Деканат? Слушай, Гриша, я нашел отличного парня на наш факультет. Ты узнаешь его на экзамене по значку «Мастер спорта». Сначала он почему-то хотел идти на агрономический…

А. Потому что я раньше жил в деревне.

П. Гриша, оказывается, он раньше жил в деревне.

А. Потом служил в армии.

П. Потом служил в армии.

А. Только что демобилизовался.

П. Только что демобилизовался.

А. Даже костюмом еще не успел обзавестись.

П. Даже костюмом еще не успел обзавестись.

А. У брата попросил.

П. Гриша, он у брата костюм попросил.

А. Брат пошире меня в плечах – он мастер спорта по борьбе.

П. Брат пошире его в плечах… (Опустив трубку, уставился на абитуриента.) Так ты не мастер спорта?

А. Нет, я борьбой не занимаюсь. Это значок брата.

П. А документы чьи?

А. Мои.

П. (после паузы). Может, лучше принесешь документы брата? Мы примем его на электротехнический факультет.

А. Спасибо, брат уже кончил институт. Теперь я хочу поступить. Вот, принес документы.

П. Ладно, оставь. Некогда мне сейчас, потом посмотрю. Иди. (Глядя вслед уходящему абитуриенту.) Ишь ты – борьбой не занимается, а подножку мне сделал мастерски.

Перевод с удмуртского Ал. Хорта.

НИКОЛАЙ ЩУКИН

ДОСКИ

Мухин вместе с женой Таней и маленькой дочкой Наташкой жил в новой двухкомнатной квартире.

Все бы хорошо, но постепенно пол в квартире стал рассыхаться, в щели между досками начали закатываться карандаши, ручки и другие нужные предметы. Подобно испорченному телефону-автомату, пол жадно заглатывал медные монеты. На кухне под половицы проваливались вилки, ножи и чайные ложки. А когда Наташка застряла ногой в щели, Таня предъявила Мухину ультиматум.

– Или отремонтируй пол, – сказала она, – или…

Мухин любил жену и, не дожидаясь окончания фразы, побежал в ЖЭК просить доски. Его принял главный инженер, выслушал очень внимательно и записал мухинский адрес в особое досье.

– Пока досок нет, – сказал он. – Но при первой возможности мы вас обеспечим. Это непорядок, если дети проваливаются под пол.

Мухин, вспомнив об ультиматуме, устремился в хозяйственный магазин. Там с ним обошлись примерно так же вежливо, как и в ЖЭКе, только записывать адрес не стали.

Тогда Мухин отправился на местную лесопилку. Здесь на просителя посмотрели так, как будто не только досок, но и самого Мухина нет.

Полы по-прежнему ждали ремонта, и Мухин обратил свой взгляд на соседнюю новостройку, куда как раз подвозили длинные плети шпунтованных досок и ящики со стеклами. Он нашел пожилого, добродушного на вид бригадира и попросил у него четыре доски.

Бригадир замахал руками.

– Нашел частную лавочку! Вали давай отсюда! Мало того что по ночам доски таскают – пользуются, что сторожа нет, – так уж и днем приходить стали без зазрения совести!

Учтя полученную информацию, Мухин пришел на стройку ночью. Его бил легкий озноб от страха и стыда, тем не менее он вытащил из штабеля четыре подходящие доски и уволок их домой. Бригадир был прав: стройка не охранялась.

Утром жена Таня звонко расцеловала Мухина. Окрыленный, он за два дня перестелил полы.

На третий день в дверь к Мухиным позвонила небритая личность в телогрейке и сипло сказала:

– Принимай, хозяин, доски от ЖЭКа, пять штук. Да пошустрее давай, потом свой суп дохлебаешь. Не задерживай машину, мне еще по трем адресам ехать.

– Спасибо, – сказал радостно Мухин. – Только мне уже не надо досок.

– Шутим? – спросила личность. – То надо, а то уже не надо? Ну, шути, шути. Только дошутишься. Доложу начальству. Мне что. А вот ты в другой раз с заявочной лучше не приходи.

Мухин быстро сбежал вниз и притащил положенные доски.

– Это что же, они так теперь и будут в коридоре лежать? – прохладно спросила Таня.

Тогда Мухин понес доски на новостройку. Он снова отыскал добродушного бригадира и сказал ему:

– Я тут у вас брал доски, вроде бы взаймы. Вот пришел рассчитаться. Даже с процентами: брал четыре, а отдаю пять.

– Ох! – сказал бригадир с ненавистью. – Тебе тут что – ломбард или касса взаимопомощи? Неси, леший, назад, чтоб духу твоего тут не было! Не хватало мне еще на заметку к прожектористам попасть, что за мухлеж происходит у бригадира с посторонними гражданами? Ну, кому сказано?

Мухин унес доски. Но он не расстраивался. Ночью-то сторожа нет, так что никуда ты, бригадир, не денешься.

ПЯТЫЙ ПАЙ

Мы с теткой Марфой ловим бреднем рыбу. Ее сынок, Серафимушка, сопровождает нас вдоль берега. За спиной у него большой берестяной кузов – под будущую рыбу.

Марфа идет в глубине, я – по колено в воде, ближе к берегу. Я честно предлагал ей:

– Тетка Марфа, давай я пойду с той стороны! Там же труднее, а я все-таки мужчина. Да и ростом я повыше, мне способней.

Отказалась наотрез. Вот теперь и раздвигает носом водоросли. А иногда всплывает. Как уточка. И все время меня учит:

– Не забегай вперед!

– Ниже, по дну веди.

– Не шуми, рыбу распугаешь!

Надоела до ужаса. И чего я напросился к ней в пару? Сидел бы под кустом, в тенечке, да дергал удочкой плотву.

У тетки Марфы договор с колхозом: они ей – бредень, она им – рыбы свежей в столовую.

– Заходи к тому мыску! – командует Марфа. – Там вытаскивать будем.

И снова:

– Не шлепай ножищами-то, дьявол!

– Куда ты все торопишься?

Наконец вытаскиваем. Улов неожиданно оказался совсем неплохой: три порядочные щучки, пара щурят, дюжина окуней. Подлещики.

Марфа рада:

– Ну, вот, бог не поскупился! И нам на ушицу хватит! Может, еще разок пройдем; а? Вон до тех камышиков.

– Нет уж, хватит.

– Хватит так хватит, – соглашается Марфа. – Ты пока растряси бредешок, разложи на травке, пусть сохнет, а мы с Серафимушкой рыбку поделим.

Расстилаю бредень на берегу, очищаю от травы и сучков. Мать с сыном колдуют над уловом. Что-то долго они. Серафимушка меряет щук четвертями, Марфа прикидывает вес на руке.

– Эта щучка длинна да толста, – раздумывает она. – А эта коротка да толста. Чисто полено. В ней побольше мяса-то…

Подхожу. Улов разложен на пять кучек. Удивляюсь:

– Впятером, что ли, бредень таскали?

– Чего ты? – говорит Марфа. – Считай сам. Один пай – в столовку, за бредень, так? Второй – мне. Третий – тебе, хоть и бестолковый ты. Четвертый – Серафимушке, он кузов носил. А пятый, выходит, опять мне – это за то, что в глубине шла. А ты как думал?