Текст книги "На переломе. Философские дискуссии 20-х годов"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 54 страниц)

Впоследствии, однако, Н. А. Бердяев корректирует свое понимание социализма и отходит от поддержки идеи аристократизма. Интересна в этом отношении его статья «О современном национализме», увидевшая свет в 1938 г. В ней защищается идея тесной связи социализма и христианства, критикуется фашизм и коммунизм (вернее, сталинистская практика построения социализма). Социализм, пишет он, «имеет христианские истины и основан на духовном принципе – достоинство каждого человека, справедливость, не допускающая эксплуатации человека человеком, братская общность людей в труде… В мире происходит не только борьба за интересы, но и борьба за ценности. Социализм, очищенный и вполне осознанный, свободный от подсознательных отразительных реакций, должен признать, что верховной ценностью является сам человек, его право на достойную жизнь и на реализацию полноты его жизненных возможностей… Когда говорят, что идея нации выше идеи класса, то бесспорную истину связывают с неверной постановкой вопроса. Идея класса может приобрести первостепенное моральное значение именно потому, что классы должны исчезнуть, быть заменены профессиями и призваниями, что самое существование их есть несправедливость и угнетение человека, нация же в истинном смысле слова должна остаться»[23]23
  Бердяев Н. А. О современном национализме//Русские записки. 1938. Кн. III. С. 232–234.


[Закрыть]. Нация, считал Бердяев, не противоречит социализму, идее социальной справедливости. Нужно только преодолеть идею суверенитета национального государства и стремиться к сверхнациональной организации народов, сохраняющих свои индивидуальные культуры, свое единственное лицо в мире.

Н. А. Бердяев пришел к критике классового и национального аристократизма. Не случайно, что крайне правые назвали его «ослепшим орлом, облепленным советскими патриотами».

Любопытна и позиция другого российского философа-идеалиста, Н. О. Лос-ского, в отношении к социализму и официальная оценка этой позиции. В 1923 г. в сборнике «София» он поместил статью «Коммунизм и философское мировоззрение», в которой утверждалось, что «коммунизм действительно есть совершенная форма общества, однако полное последовательное осуществление его возможно лишь в царстве святых»[24]24
  Лосский Н. О. Коммунизм и философское мировоззрение//София. Проблемы духовной культуры и религиозной философии. Берлин, 1923. Кн. I. С. 91.


[Закрыть]. Ошибка коммунистов заключается в том, что они хотят немедленно ввести его, но на Земле, «не достигшей Преображения», возможен лишь строй, сочетающий индивидуальное и универсальное начала. До сих пор таковым был капиталистический строй, который, однако, «со временем без сомнения заменится какою-либо новою формою хозяйства на основе единого плана». Осуществлению коммунистического строя, как писал далее Н. О. Лосский, способствует не материализм, пригодный только «для разрушения старых устоев и старого уклада жизни», а развиваемое самим автором «органическое мировоззрение», стремящееся сочетать индивидуализм с универсализмом.

В рецензии, помещенной в эмигрантском журнале «Современные записки», было замечено, что эту статью Лосского читать «странно», и ставился вопрос: «Зачем Н. О. Лосскому понадобилось подобными аргументами защищать свою философскую теорию?»[25]25
  Sergius. Рецензия на сборник «София. Проблемы духовной культуры и религиозной философии». Берлин, 1923. Кн. [//Современные записки. Т. XV (11). Париж, 1923. С. 424.


[Закрыть] Но дело здесь, наверное, не в обосновании идеализма, а в ином. Лосский, как и некоторые другие философы-идеалисты, начинал критически относиться к буржуазной действительности и пересматривал свои прежние политические позиции. Осветить всесторонне эту политическую эволюцию – задача специальная. Мы же коснулись взглядов Н. А. Бердяева и Н. О. Лосского лишь для того, чтобы, во-первых, показать сложность вопроса о соотношении философии и политики и, во-вторых, чтобы увидеть наглядно обозначившуюся возможность последующей трансформации социально-политической позиции указанных философов-идеалистов.

В начале же 20-х гг. существовал явно выраженный политический антагонизм между материалистическим и идеалистическим направлениями в философии.

В 1922 г. произошло событие, сильно повлиявшее на развитие философии в стране и имевшее глубокие последствия не только для философской мысли, но для всей духовной культуры России: из страны была выслана часть творческой и научной интеллигенции (161 человек). Среди них находилась и группа философов: Н. А. Бердяев, С. Л. Франк, Н. О. Лосский, С. Н. Булгаков, И. А. Ильин, Л. П. Карсавин, П. А. Сорокин, И. И. Лапшин и др. Если в количественном отношении это было сравнительно немного, то по своей духовной силе и возможностям воздействия на общественное сознание то была, конечно, наиболее представительная часть философов-идеалистов России.

Акция эта вызывает в наши дни немало споров. Встает вопрос: как такое могло случиться?

Попробуем объяснить случившееся (объяснить не значит еще оправдать, но прежде всего – понять).

В 1921–1922 гг. еще не была полностью завершена гражданская война, на части территории страны творили произвол интервенты, активно действовали контрреволюционные центры, возникали мятежи, свирепствовал бандитизм. В этих условиях всякие выступления с «теоретическим» обоснованием «негодности» Советской власти и «закономерности» ее краха заключали в себе, как считало руководство страны, призыв к усилению контрреволюционных действий, иначе говоря, своим следствием они могли иметь лишь еще большее число жертв. В России того времени слишком много было горючего материала, чтобы не считаться с реальной опасностью разжигания пожара кровопролитной борьбы.

Вместе с тем провозглашение новой экономической политики не воспринималось еще в сознании интеллигенции прежней формации (по крайней мере, в первый год-полтора) как отход от одной модели построения социализма и переход к другой, более совершенной. Некоторые полагали, что «военный коммунизм», т. е. казарменный, уравнительский социализм, это и есть подлинный социализм, что к антидемократической экономике неизбежен скорый возврат, а нэп – только кратковременный «зигзаг» диктаторского режима. И вместе с тем поворот к нэпу представлялся реальной возможностью для восстановления буржуазных экономических и политических отношений.

Исторический опыт учит нас различать «контрреволюционность» («контрреволюция») и неприятие, критику ряда идей революции, ее теоретического обоснования, методов осуществления. В сознании же «левых коммунистов» понятия «враждебность» и «контрреволюционность» отождествлялись. Считалось, что если кто-то высказал взгляды, расходящиеся с политикой Советской власти, тем более – придерживался иного мировоззрения, то уже выступал как контрреволюционер, к которому немедленно нужно было применять репрессивные меры, дабы «обезопасить» себя и революционные преобразования.

Враждебность, конечно, близка к контрреволюционности, является ее питательной почвой, но в то время как первая является системой убеждений, системой установок, ограниченной мышлением и эмоциями субъекта, вторая есть система активных практических действий, направленных против революции. Враждебность – это контрреволюционность в возможности, но она же заключает в себе также возможность политической нейтральности (о чем, кстати, писал В. И. Ленин в ноябре 1918 г. в статье «Ценные признания Питирима Сорокина») и даже превращения в свою противоположность – в поддержку идей социализма.

Опыт движения по пути к социализму был слишком мал, чтобы отделять идею социализма и социализм как таковой от неудачных его конкретных вариантов. Работы В. И. Ленина, содержавшие в себе программу создания демократического, планово-хозрасчетного, кооперативного социализма, были еще впереди, да и о подлинной концепции социализма, в центре которой стоял человек, подавляющее большинство интеллигентов-гуманитариев и философов мало что знало. К тому же жестокости гражданской войны, красный террор и частые нарушения законности на местах – все это выглядело как «практика» социализма и толкало их к выступлениям против Советской власти. Это, как нам кажется, все же не были в подлинном смысле слова контрреволюционные выступления (т. е. с оружием в руках, участие в подпольных заговорах и т. п.), однако они давали повод к зачислению их в таковые по ведомству «контрреволюционной пропаганды».

Мысль о высылке за границу некоторых буржуазных теоретиков содержится в статье В. И. Ленина «О значении воинствующего материализма» (март 1922). Еще раньше Ленин говорил о характере печати, об опасности, которая может грозить новому государству с этой стороны. В письме к видному партийному работнику Г. И. Мясникову в августе 1921 г. Владимир Ильич разъяснял, что Советская власть не может допустить, как предлагал тот, полную свободу печати. «Свобода печати в РСФСР, окруженной буржуазными врагами всего мира, – отмечал он, – есть свобода политической организации буржуазии и ее вернейших слуг, меньшевиков и эсеров. Этот факт неопровержимый. Буржуазия (во всем мире) еще сильнее нас и во много раз. Дать ей еще такое оружие, как свобода политической организации (= свободу печати, ибо печать есть центр и основа политической организации), значит облегчать дело врагу, помогать классовому врагу. Мы самоубийством кончать не желаем и потому этого не сделаем… «Они» богаче нас и купят «силу» вдесятеро большую против нашей наличной силы. Нет. Мы этого не сделаем, мы всемирной буржуазии помогать не будем»[26]26
  Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 44. С. 79.


[Закрыть].

В феврале 1922 г. Ленин запрашивает, на основании каких законов и правил зарегистрированы в Москве частные издательства, какова их гражданская ответственность, а равно ответственность перед судами вообще и т. д. Одновременно ЦК партии и Советское правительство начали подготовку к высылке из страны ряда писателей и профессоров. В письме к Ф. Э. Дзержинскому от 19 мая 1922 г. В. И. Ленин писал: «К вопросу о высылке за границу писателей и профессоров, помогающих контрреволюции. Надо это подготовить тщательнее. Без подготовки мы наглупим. Прошу обсудить такие меры подготовки… Обязать членов Политбюро уделять 2–3 часа в неделю на просмотр ряда изданий и книг, проверяя исполнение, требуя письменных отзывов и добиваясь присылки в Москву без проволочки всех некоммунистических изданий. Добавить отзывы ряда литераторов-коммунистов… Собрать систематические сведения о политическом стаже, работе и литературной деятельности профессоров и писателей. Поручить все это толковому, образованному и аккуратному человеку в ГПУ»[27]27
  Там же. Т. 54. С. 265.


[Закрыть]. Далее он характеризовал журналы «Новая Россия» и «Экономист». Касаясь второго журнала, Ленин отмечал: «Это, по-моему, явный центр белогвардейцев. В № 3 (только третьем!!! это nota bene!) напечатан на обложке список сотрудников. Это, я думаю, почти все – законнейшие кандидаты на высылку за границу. Все это явные контрреволюционеры, пособники Антанты, организация ее слуг и шпионов и растлителей учащейся молодежи. Надо поставить дело так, чтобы этих «военных шпионов» изловить и излавливать постоянно и систематически и высылать за границу»[28]28
  Там же. С. 266.


[Закрыть].

В августе 1922 г. XII Всероссийская конференция РКП (б) обсудила вопрос «Об антисоветских партиях и течениях».

Указав на изменение в условиях нэпа их тактики, конференция выдвинула задачу усиления борьбы с буржуазными и мелкобуржуазными партиями и течениями. В резолюции отмечалось, что первый год существования Советской власти в условиях новой экономической политики, совпавший с усилением международной капиталистической реакции, с предъявлением Советскому государству грубо реставраторских требований от капиталистов и правительств Антанты, «подтолкнул на усиленную контрреволюционную работу не только меньшевиков и эсеров, но и политиканскую верхушку мнимо-беспартийной буржуазной интеллигенции»[29]29
  КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. М., 1983. Т. 2. С. 588.


[Закрыть]. Конференция наметила ряд первоочередных мер по усилению идеологической работы. «Вместе с тем, – указывалось в ее резолюции, – нельзя отказаться и от применения репрессий не только по отношению к эсерам и меньшевикам, но и по отношению к политиканствующим верхушкам мнимо-беспартийной, буржуазно-демократической интеллигенции, которая в своих контрреволюционных целях злоупотребляет коренными интересами целых корпораций и для которых подлинные интересы науки, техники, педагогики, кооперации и т. д. являются только пустым словом, политическим прикрытием. Репрессии… диктуются революционной целесообразностью, когда дело идет о подавлении тех отживающих групп, которые пытаются захватить старые, отвоеванные у них пролетариатом, позиции. Однако партийные организации не должны переоценивать роли репрессий и должны твердо памятовать, что только в сочетании со всеми остальными вышеуказанными мерами репрессии будут достигать цели»[30]30
  Там же. С. 593.


[Закрыть].

Как отмечала газета «Правда» 31 августа 1922 г., высылаемые из России «пытались при Советской власти искать «легальных» возможностей для того, чтобы длительно и упорно продолжать ту самую работу, которая кончилась неудачей в открытой борьбе контрреволюции с Советской властью». Обращалось внимание на то, что Советская власть обнаружила слишком много терпения по отношению к ним, полагая, что они поймут бессмысленность своих надежд на возвращение капитализма.

Эта мера, надо сказать, не затронула основную часть крупных естествоиспытателей, по отношению к которым органы Советской власти занимали иную позицию. «Если профессор Кизеветтер, – говорил А. С. Бубнов, – своими реакционными лекциями приносит вред, то мы его выпроваживаем за границу. Но если известный физиолог Павлов в своем вступительном к лекции слове ругает коммунистов, мы его гнать не можем, ибо наряду с этим он делает огромную работу, чрезвычайно полезную и для нас. Нужно сделать так, чтобы Павлов делал нужное и полезное своему государству, а отрицательные черты надо различными способами отсечь»[31]31
  Третий Всероссийский съезд политпросветов РСФСР. Бюллетень № 1. М., 1922. С. 16.


[Закрыть]. По этой же причине не была выслана за границу и часть философов, придерживавшихся идеалистической или теологической ориентаций.

Продолжал работать в стране Г. Г. Шпет, являвшийся в 1924–1929 гг. вице-президентом Российской академии художественных наук (затем ГАХН). В 1927 г. была издана его книга «Введение в этническую психологию». В написанной в том же году работе «Внутренняя форма слова» он раскрыл и обосновал философию языка как основу философии культуры, предвосхитив многие идеи позднейшей герменевтики как учения об истолковании. Продолжал свою научную деятельность в стране и Г. И. Челпанов, бывший товарищ председателя Московского психологического общества, основатель и директор (до ноября 1923 г.) Психологического института. Им были изданы работы «Объективная психология в России и Америке» (1925), «Психология или рефлексология. Спорные вопросы психологии» (1926); неоднократно переиздавался его учебник по логике (последнее издание вышло в 1946 г.)[32]32
  О его научной деятельности и философской позиции в 20-е гг. см.: Петровский А. В. История советской психологии. М., 1967.


[Закрыть]. Плодотворной была в 20-х гг. деятельность П. А. Флоренского в области физики и техники (им был сделан ряд открытий и изобретений). В 1924 г. он выпустил фундаментальный научный труд «Диэлектрики и их техническое применение». До 1927 г. Флоренский читал лекции по теории перспективы во ВХУТЕМАСе. Не менее значительной была впоследствии и работа В. Ф. Асмуса, А. Ф. Лосева, П. С. Попова. Эти факты свидетельствуют о том, что в 1922 г. не было тотальной высылки философов, хотя отрицать проведение довольно широких репрессивных мероприятий все же нельзя.

В условиях напряженной политической ситуации и острой нехватки квалифицированных кадров философов-марксистов предпринятые меры (включая закрытие ряда журналов, издательств, роспуск философских обществ, прекращение деятельности некоторых научных организаций, преобразование структур и функций философских учреждений) решали, конечно, определенные идеологические и политические задачи текущего характера, в известной степени перекрывая пути воздействия идеализма на сознание отдельных слоев населения России и прежде всего интеллигенции, учащейся молодежи. Но они, как представляется нам сегодня, являлись слишком поспешными, если брать только высылку за границу академических философов.

Создание охранительных условий для официальной идеологии и пропаганды, облегчив деятельность партийного и государственного аппарата, лишило философскую мысль в стране открытого противоборства идей (в широком диапазоне конфронтации материалистической и идеалистической ориентаций). Философы-марксисты оказались замкнутыми относительно узкими рамками выдвинувшихся перед ними вопросов; отсекались корни культурной, философской традиции, обеднялся состав проблем, понятий, представлений.

Идеологизированный, деструктивный способ ведения дискуссий после высылки основной части философов идеалистической ориентации превратился в ведущий способ критики среди самих марксистов. Излишняя резкость полемики была связана нередко с фанатической убежденностью в единственно возможном прочтении текстов основоположников марксизма и в недопустимости плюралистической гипотетичности новых решений, их вариативности. Любое инакомыслие по аналогии с идеализмом трактовалось в политических категориях. Все это создавало предпосылки, помимо прочего, для утверждения в стране в конце 20 – начале 30-х гг. малоподвижной, окостеневающей идеологии административно-командной системы с ее фактически антифилософскими политизированными установками.

Высылка из страны философов-немарксистов наводит на размышления и по другим вопросам. Не находится ли эта акция в противоречии с тем, что провозглашалось В. И. Лениным ранее как «новый курс» в отношении «спецов» и что в общем-то входит в понятие «союз науки и демократии»?

По нашему мнению, некоторое несоответствие прежним (а точнее, научно выработанным) положениям здесь имеется. Ведь В. И. Ленин в борьбе с «левыми» коммунистами, выступавшими против привлечения буржуазных специалистов, отстаивал идею союза коммунистов с некоммунистами в самых различных областях деятельности (в том числе в философии). Он подчеркивал, что без такого союза «ни о каком успешном коммунистическом строительстве не может быть и речи»[33]33
  Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 45. С. 23.


[Закрыть]; неоднократно указывал на необходимость «воспользоваться всеми специалистами, какие есть…»[34]34
  Там же. Т. 38. С. 19.


[Закрыть]. «Если все наши руководящие учреждения, т. е. и компартия, и Соввласть, и профсоюзы, – писал он, – не достигнут того, чтобы мы как зеницу ока берегли всякого спеца, работающего добросовестно, с знанием своего дела и с любовью к нему, хотя бы и совершенно чуждого коммунизму идейно, то ни о каких серьезных успехах в деле социалистического строительства не может быть и речи»[35]35
  Там же. Т. 44. С. 350–351.


[Закрыть].

В статье «О значении воинствующего материализма» Ленин останавливается на отношении к представителям буржуазной мысли (типа Р. Ю. Виппера и А. Древса). Отмечая их политическую реакционность, он указывал, что коммунисты должны, «осуществляя в известной мере свой союз с прогрессивной частью буржуазии, неуклонно разоблачать ее, когда она впадает в реакционность… «Союз» с Древсами в той или иной… степени для нас обязателен в борьбе с господствующими религиозными мракобесами»[36]36
  Там же. Т. 45. С. 28.


[Закрыть]. Этот «союз» с учеными типа А. Древса (а тот был идеалистом) дополнен в работе В. И. Ленина другим союзом – союзом с естественнонаучными материалистами, которые в своем большинстве в те годы тоже ведь еще не принимали идей социализма.

В этой же статье говорится, однако, еще об одном представителе буржуазной идеологии – П. А. Сорокине, и говорится весьма резко. Именно по поводу статьи последнего в журнале «Экономист» («О влиянии войны») Ленин замечает, что «автор искажает правду в угоду реакции и буржуазии»; именно в этой связи он и писал, что «подобных преподавателей и членов ученых обществ» следует «вежливенько» препровождать в страны буржуазной «демократии»[37]37
  См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 45. С. 33.


[Закрыть]. По-видимому, в данном случае не предполагалось в дальнейшем с какой-либо пользой для науки и практики применять те конкретные социологические исследования, которые мог бы проводить И. А. Сорокин.

Между тем способы преодоления политической буржуазности были многообразными.

0 том, что возможности для изменения политических взглядов имелись, говорит следующее признание одного из крупных ученых, организаторов высшей школы – М. Н. Покровского. Он отмечал, что даже на факультетах общественных наук предполагалось тогда использовать буржуазных теоретиков. На этот счет имелись прямые рекомендации самого В. И. Ленина. «Свяжите их твердыми программами, – говорил он нам, – давайте им такие темы, которые объективно заставляли бы их становиться на нашу точку зрения. Например, заставьте их читать историю колониального мира: тут ведь все буржуазные писатели только и знают, что «обличают» друг друга во всяких мерзостях; англичане французов, французы англичан, немцы и тех и других. Литература предмета принудит ваших профессоров рассказывать о мерзостях колониального капитализма вообще»[38]38
  Покровский М. Н. Чем был Ленин для нашей высшей школы//Правда. 1924. 27 янв.


[Закрыть]. Кроме того, Ленин, по словам М. Н. Покровского, рекомендовал требовать от каждого профессора основательного знания марксистской литературы, сдачи специального марксистского экзамена: если после всего этого они и не сделаются ортодоксальными марксистами, то все же будут излагать такие вещи, которые раньше совсем не входили в программу их курсов, а уж дело студентов – использовать этот материал как нужно. «Само собою разумеется, – продолжал М. Н. Покровский, – что эта картина профессора, переучивающегося «говорить по-марксистски», показалась нам неслыханным и совершенно нереальным новшеством. К осуществлению этого лозунга мы подошли позже всего и только недавно ввели обязательные экзамены по марксизму для лиц, претендующих занять кафедру в наших фонах (факультетах общественных наук.—Я. А.). Ожидали больших затруднений – не встретили никаких. Экзамены держат даже с удовольствием. А некоторые (и даже из очень старых!) вдруг открыли, что они всегда были марксистами»[39]39
  Там же.


[Закрыть].

На специалистов науки (в том числе на философов-идеалистов) не могли не действовать многие объективные и субъективные факторы: миролюбивая внешняя политика нового государства, восстановление экономической жизни, все большее развертывание демократии и т. п. Все это могло бы вызвать и трансформацию их политической ориентации и повлиять на общую их философскую позицию. Такая возможность не исключалась, а предполагалась по отношению ко всем буржуазным специалистам. Еще в декабре 1918 г. В. И. Ленин говорил: «Мы достаточно сильны теперь, чтобы не бояться никого. Мы всех переварим. Они вот нас не переварят»[40]40
  Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 37. С. 381.


[Закрыть]. Однако так вот получилось, что в 1922 г. была проявлена «слабость», не было найдено путей к «соединению противоположностей», а политическая линия в отношении буржуазных специалистов подалась в сторону «левизны», механического отторжения, «зряшного отрицания» (доклад на XII Всероссийской конференции РКП (б) делал Г. Е, Зиновьев, известный своей нигилистической позицией в отношении интеллигенции).

История не фатальна, и, очевидно, можно было избежать высылки философов. Впрочем, зная, что произошло потом, в конце 20-х и в 30-х гг., зная, какая участь постигла Флоренского, Шпета и многих других, мы. наверное, можем предположить, что даже достаточно крепкой в нравственно-политическом отношении философии не удалось бы противостоять административно-чиновничьему произволу и она бы тоже была смята сталинской репрессивной машиной. Мы можем сказать, что с точки зрения этой «перспективы» выезд ряда крупнейших отечественных философов в другие страны хотя и принес им многие тяготы и лишения, но все же спас им жизнь и позволил еще долгие годы творчески работать и влиять своими ценными идеями на культуру человечества.

Репрессивная машина 30-х гг. расправлялась не только с теми, кто когда-то был идеалистом, но уничтожала и тех, кто всей своей жизнью доказал приверженность социалистической революции, идеям марксизма. Сталинский террор истребил большую часть философов-марксистов. В те годы погибли В. А. Ваганян, И. К. Луппол, Я. Э. Стэн, Н. К. Карев, С. Ю. Семковский и многие другие. Почти полностью были уничтожены первые выпуски Института красной профессуры, готовившего преподавателей и ученых-обществоведов.

Обратимся, однако, к еще одной из наиболее ярких дискуссий, захватившей в 20-х гг. не только философов, но и значительную часть естествоиспытателей – представителей естественнонаучного материализма, – к дискуссии по проблеме соотношения марксистской философии и естествознания. Ее начало относится к 1922 г., к моменту возникновения журнала «Под знаменем марксизма». Сам факт появления нового философского журнала способствовал не только объединению вокруг него сторонников марксистской философии, но подстегивал также и выступления антифилософского, позитивистского толка. Провозглашение курса «на философию» неизбежно ставило вопрос об отношении ее к естествознанию, о механизме взаимосвязи диалектического материализма и естествознания.

Произведения основоположников марксизма, и прежде всего статья В. И. Ленина «О значении воинствующего материализма», намечали исходные рубежи соединения философии и естествознания.

В 1922–1923 гг. письмо В. И. Ленина в редакцию журнала широко обсуждалось среди марксистов. Вопрос о взаимоотношении философии и естествознания был поставлен Московским комитетом партии. В дискуссионном клубе МК РКП (б) 24 января и 1 февраля 1923 г. состоялся диспут по докладу В. Н. Сарабьянова «Назревший вопрос». В докладе было показано недостаточное осмысление марксистами ряда новейших естественнонаучных концепций, разная, порой взаимоисключающая их интерпретация, наличие в естествознании, прежде всего в биологии, ряда проблем мировоззренческого характера, требующих внимания марксистов; был выдвинут для рассмотрения вопрос о соотношении материалистической диалектики и естествознания. В ходе дискуссии было предложено попытаться создать специальный институт, который способствовал бы сплочению всех научных работников, стоящих на точке зрения диалектического материализма, привлечению к выполнению работ по различным отраслям знания части ученых, сторонников естественнонаучного материализма. В дальнейшем это предложение после обсуждения в агитационно-пропагандистском отделе ЦК партии воплотилось в создание Секции естественных и точных наук Коммунистической академии.

Поводом для широкой дискуссии послужила публикация в 1924 г. книги голландского социал-демократа, представителя левого крыла европейской социал-демократии Г. Гортера «Исторический материализм» (первое издание– 1919 г.), в которой делался слишком большой акцент на качественном отличии исторического материализма от материализма философского и в принципе не отрицалась возможность совмещения исторического материализма с антиматериалистической философией.

И. И. Степанов, переводивший книгу Г. Гортера, написал к ней предисловие и специальную статью, называвшуюся «Исторический материализм и современное естествознание». В ней ставилась задача выяснить отношение исторического материализма к философскому материализму и к естествознанию. Развернулось обсуждение проблемы в журналах «Большевик», «Под знаменем марксизма» и др. В 1925 г. публикуются выступления И. И. Степанова и других ученых в книге «Механистическое естествознание и диалектический материализм», статья А. М. Деборина «Материалистическая диалектика и естествознание» в сборнике «Воинствующий материалист» (1925, кн. 5) и др.

Был организован ряд диспутов в высших учебных заведениях и научных учреждениях. В феврале 1925 г. состоялось обсуждение книги И. И. Степанова в стенах Тимирязевского научно-исследовательского института изучения и пропаганды естественнонаучных основ диалектического материализма. Вслед за этим в том же году развернулась дискуссия в Московском университете (с одной стороны выступали И. И. Степанов и А. К. Тимирязев, с другой – Я. Стэн и Н. Карев). В марте – апреле – мае 1926 г. обсуждение состоялось в Институте философии. Дискуссия захватила Ленинград, Киев, Харьков, другие города.

Лидерами спорящих сторон были И. И. Степанов и А. М. Деборин. Сторонников Степанова обычно называют «механицистами» («механистами»), а сторонников Деборина – «диалектиками». Такое деление своими корнями восходит к А. М. Деборину и его последователям. Если же опираться на работы их оппонентов, то противоположная сторона будет выступать в качестве «формалистов» (натурфилософов). Однако объективная оценка должна основываться на положении о том, что судить о людях нужно не по тому, что они сами о себе говорят, какие ярлыки сами на себя (и других) навешивают, а по их делам, по анализу содержания их взглядов. В соответствии с этим определять характер позиций спорящих сторон в рассматриваемой дискуссии целесообразно по преобладающей тенденции в решении ими проблемы соотношения философии и естествознания.

И. И. Степанов и А. К. Тимирязев утверждали, что философские принципы – это лишь выводы из наук, которые не могут быть доводом в теоретическом исследовании. В выступлениях А. К. Тимирязева было ценным подчеркивание того обстоятельства, что знание основных законов диалектики не освобождает нас от детального изучения предмета, что философы ни в коем случае не должны игнорировать добытые естествознанием факты, а обязаны совершенствовать свою методологию на основе новейших достижений науки. Однако, делая на этом слишком большой упор, он дал повод для обвинений в сводимости всеобщего к частнонаучному, в принижении значения диалектического метода.

«Механицисты» настаивали на приоритете индуктивной стороны философского познания. С сегодняшней точки зрения это не ошибочно, но неточно, поскольку преимущественно индуктивный анализ, развертывающийся на уровне фактов, сочетающийся тут с дедукцией, не исключает преобладания последней на теоретическом уровне. Здесь имело место распространение частного представления (об одном уровне) на всю систему философии, равно как и у сторонников «деборинского» направления были заметны увлеченность дедукцией и ее перенос на другой уровень философских исследований. Деборин, например, касаясь положения Г. В. Плеханова о том, что «и химия, и биология в конце концов сведутся, вероятно, к молекулярной механике», утверждал, будто «вопрос о возможности «сведения» химии и биологии к механическим законам есть вопрос принципиальный. Его методологическая постановка и разрешение не могут находиться в зависимости от того, достигнуто ли уже или не достигнуто еще практически такое «сведение»[41]41
  Деборин А. М. Энгельс и диалектическое понимание природы//Под знаменем марксизма. 1925. № 10–11. С. 18.


[Закрыть]. Это и некоторые другие заявления А. М. Деборина вызвали в его адрес упреки в тенденции к формализму, к оправданию отрыва философии от практики естествознания и игнорированию зависимости разработки общей методологии от развития конкретных наук.

Правильно подчеркивая специфичность философского знания в сравнении с естественнонаучным, несводимость диалектического материализма к основным выводам естествознания и большое значение диалектико-материалистической методологии как всеобщего синтетического способа познания, призванного дополнить «аналитическое» естествознание, оградить его от этой односторонности, Деборин и его последователи, однако, излишне подчеркивали ведущую роль философов в развитии естествознания и порой неверно объясняли значение метода материалистической диалектики в познании конкретных явлений природы. Они, например, высказывались в том плане, что материалистическая диалектика – единственный метод и в естествознании, что все остальные частные методы должны быть лишь конкретизацией философского метода. Отсюда недалеко было и до объявления частных наук «конкретизацией» философской науки. Так, механика, по утверждению А. М. Деборина, составляет «лишь специальный случай диалектики»[42]42
  Там же. С. 8.


[Закрыть].