Текст книги "Знаменитые авантюристы XVIII века"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 32 страниц)

– Когда вы намерены отправиться в Петербург?

– Через пять или шесть дней, с позволения вашего величества.

– Добрый путь! Но на что вы надеетесь там, в России?

– На то же, на что надеялся здесь, – снискать милость.

– Вы имеете рекомендацию к императрице?

– Никак нет, государь, я имею только рекомендательное письмо к банкиру.

– Если поедете обратно через Берлин, доставите мне удовольствие, рассказав, что вы видели в России. Прощайте!

Казанове больше было нечего делать в Берлине. Он продал кое-что из своего имущества, выручил за все 200 дукатов, распростился со своими друзьями и тронулся в путь.

Глава XXI

Путешествие в Россию. – Казанова в Митаве и Риге. – Первые впечатления в России. – Свидание с принцем Бироном. – Генерал Воейков. – Казанова видит Екатерину II при ее проезде через Ригу. – Прибытие в Петербург. – Казанова на придворном маскараде. – Приключения в Петербурге.

Как уже сказано, Казанова собрал на дорогу около 200 дукатов, т. е. не менее 500 рублей (мет.). Этой суммы было совершенно достаточно для того, чтобы добраться до Петербурга. Но в Данциге он познакомился с молодыми купцами, закутил с ними и убавил свой капитал ровно наполовину. Вследствие этого ему не пришлось, как он рассчитывал, остановиться в Кенигсберге, а он имел туда рекомендательное письмо к фельдмаршалу Левальду. Все-таки Казанова повидался с этим почтенным старцем и получил от него рекомендательное письмо к рижскому губернатору, генералу Воейкову.

Между Мемелем и Митавою, на границе с Польшею, его вдруг совершенно внезапно, среди открытого поля, остановил какой-то еврей и потребовал пошлины за товары, которые Казанова вез с собою.

– Какие товары! – удивился наш герой. – У меня ничего нет, я не купец и не обязан платить никаких пошлин.

– Я имею право произвести досмотр, – настаивал еврей.

– Ты с ума спятил! – крикнул ему Казанова и велел ямщику продолжать путь. Еврей начал удерживать и останавливать экипаж. Казанова вышел из экипажа, вздул еврея палкою и обратил его в бегство. Во все время этой расправы его слуга спокойно сидел, не трогаясь с места. Когда Казанова начал делать ему за это выговор, равнодушный эльзасец (Казанова только что нанял его в Берлине) ответил:

– Помилуйте, если бы я вступился в дело, еврей мог бы потом хвастать, что мы вышли против него двое!

В Митаве Казанова навестил канцлера Кайзерлинга. Тут с ним случилось забавное происшествие. У Кайзерлингов его угощали шоколадом, который ему подавала служанка, чрезвычайно красивая полька. Казанова был тронут ее красотою и положил ей на поднос три дуката. Полька, разумеется, разблаговестила по всему городу о такой щедрости. Дело дошло до сведения местного финансиста и фактора, еврея. Он почуял поживу около блестящего иноземного кавалера, швыряющего дукаты без счета, и сам предложил Казанове деньги взаймы, под вексель на петербургского банкира; он что-то много при этом выгадывал благодаря тогдашней курсовой разнице. Таким образом, зря брошенные три дуката принесли Казанове сотню, которая в ту минуту оказалась для него не лишнею.

Отлично рекомендованный митавским сановникам, Казанова удостоился приглашения на придворный бал к герцогу. Он был представлен герцогине, а затем и знаменитому бывшему временщику Бирону (Biron или Birlen, как уверяет Казанова в своих записках). Он был уже очень стар, но физиономия его еще носила следы красоты. Казанова на другой день долго беседовал с герцогом; разговор шел, главным образом, об естественных богатствах Курляндии и о их разработке. По обыкновению наш герой сумел выставить себя знатоком дела, о котором, в сущности, не имел ни малейшего понятия. Герцог был введен в заблуждение и пригласил его остаться у него недели на две, чтобы вместе объехать его владения и лично осмотреть естественные богатства страны. Отправились на другой же день. Казанова взял с собою и своего слугу Ламберто. Этот малый учился в Страсбурге в какой-то специальной школе, хорошо знал черчение и с ним были кое-какие чертежные инструменты; все это было не лишнее для пускания пыли в глаза. И в самом деле, шик был задан в изрядной мере; Казанова рассуждал, одобрял, критиковал, предлагал меры; в одном месте даже сделали полную съемку местности, начертили план, отметили на нем насыпи, каналы, осушительные и оросительные. Казанова даже сам дивился своим сведениям в инженерном искусстве! Он старался не даром.

Старый временщик на прощанье вручил ему две сотни дукатов. Он отправил нашего героя в Ригу в собственном превосходном экипаже и снабдил его рекомендательным письмом к своему сыну, генерал-майору, герцогу Карлу, служившему в Риге. Принц принял его прекрасно и во все время пребывания Казановы в Риге проявлял к нему всяческое внимание. Казанова побывал, конечно, и у генерала «Воякова», как он его называет; он остался в восхищении от этого старого служаки. Казанова бывал у него ежедневно, и они часто беседовали о Венеции, в которой генерал был за 50 лет перед тем.

В то время как Казанова проживал в Риге, через этот город проследовала императрица Екатерина II, направлявшаяся в Польшу. Тут Казанова впервые имел случай видеть великую императрицу. В его присутствии состоялся прием ее лифляндского дворянства; царица была в высшей степени проста и любезна со всеми; всех дам и девиц она целовала, не допуская их к своей руке. В тот же день императрица, любительница карточной игры, устроила для своих приближенных фараон, в котором сама держала банк. Ее банк сорвали на первом же круге, да она, конечно, только ради этого и затеяла игру.

Из Риги Казанова выехал в половине декабря. Стояли морозы около 15 градусов, но Казанова на них не жалуется, потому что был хорошо одет и притом почти не выходил из своего уютного дормеза. Из Риги с ним увязался какой-то француз, который все время, около трех суток, протрясся на облучке. Он был очень легко одет, но на мороз мало жаловался и, видимо, не особенно от него страдал. Впоследствии этот француз был встречен Казановою у Чернышева в качестве «uchitel», т. е. учителя, гувернера.

Казанова ехал безостановочно и без всяких приключений, благодаря казенной подорожной, до самой Нарвы. Здесь у него спросили паспорт, которого у Казановы не было и не могло быть, по причине его особых отношений со своим правительством. Нарвский «губернатор», выслушав его объяснения, несколько призадумался, а потом выдал ему паспорт от себя. Этот паспорт сослужил Казанове столь добрую службу, что у него потом уже ни разу не возникало никаких щекотливых объяснений. От Копорья (Koporie) до Петербурга Казанова видел одну сплошную пустыню без всяких следов жилья. В то время, по его словам, в этой местности не было даже русского населения; тут расстилалась Ингрия, язык которой, как полагает Казанова, не имеет ничего общего ни с каким другим. Жители же той местности будто бы занимались исключительно обворовыванием проезжих.

Казанова въезжал в Петербург в самый момент восхода солнца. Было 9 часов 24 минуты утра; Казанова, добрый космограф, тотчас вычислил, что в районе нашей северной Пальмиры в это время года ночь должна продолжаться 183/4 часа.

Казанова остановился в «большой, прекрасной» улице, которая называется Миллионною (La Millione). Ему отвели за очень дешевую плату две комнаты, в которых были только две кровати, четыре стула и два небольших стола. В комнатах этих Казанову больше всего поразили колоссальные печки; он подумал, что такие печи, вероятно, истребляют страшное количество дров. «Но я ошибся, – говорит он, – в России искусство строить печи доведено до такого же высокого совершенства, как у нас в Венеции искусство сооружения водоемов». Он даже полюбопытствовал заглянуть вовнутрь этих печей и был поражен искусством расположения в них дымовых ходов. Их топят, по его словам, один раз в сутки, а тепло в них сохраняется ровное, «потому что, как только дрова прогорят, тотчас закрывают верхнюю отдушину». Далее он передает о множестве случаев смертельного угара, происходящего от несвоевременно закрытых труб, и о том, что прислугу, виновную в этом упущении, обыкновенно вешают. Немудрено, что наши северные благодатные печи так поразили воображение южанина, почти и не ведающего никаких искусственных способов согревания жилья.

В то время в Петербурге, по словам Казановы, господствовал немецкий язык, на котором можно было объясняться с кем угодно, кроме простонародья. А так как Казанова плохо знал по-немецки, то ему было довольно трудно. Вдобавок при всякой ошибке в говоре его поднимали на смех (Казанова сразу заметил эту особенность русских), что ужасно раздражало нашего самолюбивого героя.

В первый же день пребывания в Петербурге хозяин квартиры сообщил Казанове, что в тот вечер назначен при дворе маскарад, который будет продолжаться шестьдесят часов; что на этом маскараде может явиться всякий, кто пожелает, и что помещения хватит на пять тысяч гостей. Хозяин дал своему жильцу билет на этот маскарад, и Казанова поспешил туда отправиться, чтобы видеть в сборе высшее петербургское общество.

Маскарад происходил в залах дворца. Казанова увидел перед собою несметную толпу танцующих. В каждом зале гремел оркестр музыки и каждый был битком набит танцующими. Казанова прошел сквозь целый ряд этих залов и добрался до буфетных комнат, где каждый невозбранно кушал и пил, что ему было угодно. Всюду царили полное веселье и свобода; бесчисленное множество огней освещало эту оживленную картину. Казанова остался в полном восхищении. Его особенно поражал контраст между угрюмою полярною стужею, царившею снаружи, на улице, и этим светлым и веселым раем.

Казанова расхаживал по залам и вдруг услыхал около себя восклицание: «Вот царица!». Казанова прежде всего различил фигуру Григория Орлова, который всюду сопровождал императрицу. На нем, как и на ней, было очень дешевое домино, в «пять копеек», как выражается Казанова. Наш герой тихонько пошел вслед за таинственною маскою и убедился, что это в самом деле Екатерина, потому что множество гостей кругом тихонько сообщали об этом друг другу. Многие не узнавали государыни и без церемонии толкали ее, вероятно, доставляя этим ей искреннее удовольствие, так как она, разумеется, рядилась затем, чтобы не быть узнанной. Казанова видел, как она несколько раз подсаживалась к гостям, которые продолжали беспечно разговаривать между собою, быть может, именно о ней. Таким путем царица могла выслушивать много лестного, а быть может, и неприятного для себя, но зато высказанного совершенно беспрепятственно, искренне. Маска, которую гости шепотом называли Орловым, всюду следовала за государынею, ни на одну минуту не теряя ее из вида. Все узнавали сановника по его высокой фигуре и манере выставлять голову вперед.

Казанова ушел с маскарада под утро. Он немедленно улегся спать, рассчитывая встать утром так, чтобы поспеть в церковь к обедне. Хорошо проспав некоторое время, он проснулся и взглянул на окно. «Рано еще», – порешил он, всмотревшись в непроглядную тьму, царившую на улице. Он забыл о географическом положении местности и не мог сообразить, что в декабре у нас в Петербурге солнышко не торопится в свой дневной поход. Казанова повернулся на другой бок и вновь захрапел. Спал он, спал, наконец вновь проснулся. Сквозь двойные рамы окон брезжил тусклый свет. Наступил, значит, день, пора вставать. Он позвал слугу и просил его поторопиться – позвать парикмахера, вычистить одежду, подать умыться, и т. д.

– Сегодня первое воскресенье моего пребывания в Петербурге, – говорил он в объяснение своей спешки, – надо сходить к обедне.

– Да воскресенье уже прошло, – заметил слуга. – Воскресенье было вчера, сегодня понедельник.

Оказалось, что наш герой проспал двадцать семь часов подряд! Ему, как императору Титу, оставалось только причислить это проспанное воскресенье к числу своих «пропащих» дней.

Он посетил банкира Папандопуло (вероятно так, хотя в записках Казановы это имя всюду пишется Papanelopulo). Он имел документ на эту фирму, по которому должен был получать ежемесячно сто рублей. Папандопуло принял его прекрасно, дал ему много добрых советов, рекомендовал лакея, на которого можно положиться, указал, где нанять экипаж; между прочим, экипаж этот, карету, Казанова нанял за 18 рублей в месяц, – любопытный образчик тогдашней дешевизны жизни в Петербурге.

В тот же день Казанова повстречал какого-то знакомого, своего соотечественника, которому надо было выехать из Петербурга немедленно, а сделать этого он никак не мог; в то время об отъезде иноземцев сначала помещалась публикация в «С.-Петербургских ведомостях» и паспорт лишь выдавался по истечении двух недель после этой публикации. Это правило было введено в интересах кредиторов, которые, разумеется, очень тщательно следили по газете за отъездом своих должников.

Затем наш герой отнес рекомендательное письмо от Лолио к полковнику Петру Ивановичу Мелиссино (Pietro Iwanowitch), который тоже принял его весьма любезно. Казанова вообще умел ладить с людьми, нравиться им, и куда бы ни явился, всегда у него находились знакомые в лучших кругах местного общества. У Мелиссино шла большая игра в фараон. Банк держал некто Лефорт, сын знаменитого петровского сподвижника. За ужином, в первое же посещение Мелиссино, Казанова сидел рядом с Лефортом и подружился с ним. Между прочим, в разговоре Казанова упомянул о каком-то князе из числа гостей, который в тот вечер проиграл 1000 рублей с самою величавою небрежностью, даже глазом не сморгнув. Лефорт расхохотался в ответ: благороднейший князь, по его словам, обыкновенно играл в кредит и проигрышей не платил.

Казанова подпрыгнул от изумления. Вся компания, собиравшаяся у Мелиссино, производила на него впечатление в высшей степени порядочное. Каким образом дворянин, князь, мог не платить карточного проигрыша, долга чести?

– У русских своя особенная честь, – отвечал Лефорт. – По правилам здешней чести неплатеж карточного долга позорным не считается. Кто проиграл на слово, тот коли хочет – платит, а хочет – не платит, это его добрая воля. Выигравший не может даже напоминать ему о таком долге; это не принято.

– Но если так, значит, и банкомет может безнаказанно надувать понтеров?

– Само собою разумеется, и никто не вправе на это обижаться. Вообще, здесь в России насчет игры установились такие правила, которые в Европе возможны разве только в каком-нибудь мошенническом игорном притоне.

И Лефорт привел в пример какого-то дворянина Матушкина, который будто бы составил себе известность опытнейшего шулера и открыто хвастался тем, что может потягаться с самыми знаменитыми заграничными шулерами. Этот искусник взял будто бы трехгодовой заграничный отпуск, намереваясь совершить по Европе артистическое турне, и хвастал, что вернется в отечество миллионером.

У Мелиссино же Казанова познакомился и подружился с молодым гвардейским офицером Зиновьевым, родственником Орлова; этот офицер был ему все время полезен. Между прочим, при его посредстве Казанова купил себе за 100 рублей какую-то деревенскую красавицу. В рассказе об этой купле Казанова, кажется, впадает в неточность. Слов нет, продавать и покупать людей тогда было можно, но от владельцев. Казанова же утверждает, что купил девушку от ее родителей, причем, по объяснению Зиновьева, она все-таки становилась его крепостною. Не знаем, можно ли было так поступать. По поводу этого приобретения Казанова делает любопытные замечания о великом значении палки и вообще боя в тогдашнее доброе старое время. Его раба и одалиска оказалась существом в высшей степени ревнивым. «Сообразуясь с нравами страны», Казанова, чтобы отучить ее от этой ревности или хоть на время успокоить, задавал ей капитальную выволочку. «Не удивляйтесь, – предупреждает он читателей, – это было лучшее средство доказать ей, что я ее люблю. Таков нрав русских женщин. После побоев она становилась нежной и любящей и между нами устанавливалось доброе согласие». Кстати сказать, девица ему попалась не промах. Однажды, например, он где-то загулялся и явился домой поздно ночью. Его «Заира», как он прозвал свою покупку, встретила его грузною бутылкою, которую изо всей силы пустила ему в голову; Казанова уверяет, что избегнул явной смерти каким-то чудом. После того ему пришлось возиться с нею до утра, а к утру в нем созрело весьма серьезное намерение бежать от этой бурной любви. Задала она ему страху! Любопытнее всего то, что для уличения Казановы в измене она ему показала, в качестве неопровержимого довода, «фигуру из 25 карт, разложенных на столе». Она в его отсутствие прибегла к ворожбе, по нашему обычному способу раскладки карт, и полученная комбинация воочию убедила ее в измене возлюбленного.

– В России, – говорит Казанова в другом месте, – побои совершенно необходимая и неизбежная вещь, потому что слова не оказывают никакого действия. Прислуга, любовница, вообще женщина не знают иного резона, кроме плети. Разговаривать, убеждать – только попусту тратить слова; а отхлестать плетью или дубиной – и человек тотчас вразумится. «Барин не прогнал меня, а прибил, – так будто бы рассуждает русский раб, – значит, он меня любит, и следственно я должен для него стараться». У Казановы было, например, такого рода столкновение с его слугою, «казаком», рекомендованным Папандопуло. Этот казак, человек очень усердный и преданный, пришелся нашему герою во всех отношениях по вкусу; только одно его огорчало – пристрастие этого человека к водке, которою он изредка напивался до положения риз. Казанова все время делал ему выговоры. Однажды, когда он сетовал в беседе с Папандопуло на пьянство своего казака, банкир посоветовал ему взлупить его хорошенько хоть раз. «Иначе, смотрите, – предупреждал банкир, – он кончит тем, что вас приколотит». Оно почти так и вышло. Казанова, выведенный как-то раз из терпения, раскричался на казака и занес над ним трость; тот немедленно кинулся на него и ухватился за трость, очевидно, норовя вырвать ее и вздуть самого барина. Казанова, имея на своей стороне преимущество и силы, и трезвого состояния, без труда подмял под себя строптивого раба и тотчас вслед за тем выгнал его.

За исключением этих двух свойств, т. е. пьянства и нечувствительности к словесным убеждениям, Казанова признает за русскою прислугою сочетание самых драгоценных качеств – выносливость, трудолюбие, терпение, неприхотливость, послушание, честность. Он удивляется русским кучерам, часто выстаивающим целую ночь на лютом морозе, иногда даже замерзающим, особенно когда они не утерпят и выпьют водки, чтобы согреться. Он упоминает о массе отмороженных носов и ушей в России, распространяется о признаках отмораживания и известном его лечении – растирании снегом. Кто-то уверил его, что отмороженные и отвалившиеся уши и носы иногда вырастают вновь; многие, и в том числе принц Карл Курляндский, удостоверили, что это правда. Казанова, впрочем, остался в некотором сомнении по этому пункту.

Папандопуло познакомил Казанову с министром Олсуфьевым (Alsuwieff) высоким и полным, по словам Казановы, единственным литературно образованным человеком, которого он встретил среди тогдашних русских. Познакомился он еще с Нарышкиным, егермейстером.

Лолио дал ему еще письмо к действительно знаменитой княгине Дашковой, председательнице Российской Академии. Она в то время жила в трех верстах от Петербурга, «в изгнании», как уверяет Казанова. Дашкова приняла его внимательно и обещала поговорить о нем с графом Паниным. Круг знакомых Казановы быстро расширялся.

В Крещенье Казанова присутствовал на Неве, на водосвятии, где было, по его словам, «на пять футов» льда. На льду сделали прорубь, и когда вода была освящена, священник стал погружать в нее маленьких детей, которых ему подавали одного за другим.

Случилось, что священник нечаянно выпустил одного из малюток, и тот, конечно, тотчас исчез подо льдом и утонул. Тогда священник будто бы воскликнул:

– Drugoi!

Т. е., – объясняет Казанова, – давайте мне другого! Но каково же было мое изумление, когда я увидел на лицах отца и матери погибшего ребенка выражение неописуемой радости. Они были уверены, что их чадо прямо вознесется на небо.

В том году императрица поручила своему архитектору Ринальди, давно жившему в Петербурге, построить громадный амфитеатр, который покрывал бы всю площадь перед дворцом. Этот новый Колизей должен был вмещать 100 тысяч зрителей. Екатерина хотела устроить в нем великолепную карусель и, между прочим, устроить кадриль из 400 всадников, одетых в национальные костюмы всех народов, подвластных России. По всему государству было послано извещение об этом празднике, и по приглашению начали уже собираться гости со всех концов России. Праздник был назначен на первый же день, когда будет хорошая погода. Но, по словам Казановы, в течение всего 1765 года, который он провел в Петербурге, не было хорошей погоды, вследствие чего предположенный турнир и не мог состояться. Амфитеатр перекрыли, и он стоял так до следующего года, когда удалось, наконец, выбрать хорошую погоду для праздника.

Казанова поживал себе в Петербурге, как и всюду: играл в карты, жуировал, посещал загородные кабачки да сражался со своею Заирою.

Он всеми средствами добивался быть представленным императрице, чтобы снискать ее милость, но это все никак не удавалось. Императрице доложили о нем, рассказали все его приключения, очень, конечно, заинтересовали ими, особенно бегством из Piombi, но видеть героя этих приключений она не изъявляла желания.