Текст книги "Наследница Ильи Муромца (СИ)"

Автор книги: Артур Азимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

– Уйиии! – возмутился владелец щита. – Сейчас убью!

Но потом поднял глаза, узрел меня, сказал что-то про «думербей-гызы» и упал в обморок. Трюк с копьём, давно отработанный мной в клубе истфеха, сработал:

– Боец-баба! – одобрительно сказал хан.

– Дочь Ильи Муромца, – Яга раскрыла моё инкогнито, даже не подумав спросить: а оно мне надо?

Шаманский ребенок подошёл ко мне и погладил колено.

– Чего надо? – спросила я неласково. Он промолчал, только кивнул, улыбнулся, и пошёл к моей лошади: отпустил стремена, почистил уздечку от пены…

– Поздравляю, – желчно прокомментировала Баба Яга, – теперь у тебя тоже есть нахлебник. Стремянной, или как там? Мальчик на побегушках.

– Да мне не надо!

– А он тебя выбрал. Надо было быть поумнее, и не разговаривать с ним, а сделать вид, что не заметила. Хотя вряд ли помогло. Кийну, знаешь ли, не отказывают. А то проснёшься как-нибудь с собственной пуховой кроватке с обглоданным до костей лицом, или дом сгорит, или скотину мор покосит… Теперь уж терпи! А сейчас иди вон, в воинский шатёр, куда тебе хан тычет, а у меня свои дела тут.

Бабка ушла, а я, оставив лошадь на попечение кийну без имени, пошла в шатёр, где сидели уже штук пятнадцать голых по пояс волосатых и чёрных от немытости печенегов. Некоторые, правда, носили меховые жилетки на голое тело. Они пили простоквашу, громко хвастались подвигами – это и без слов понятно было, и ели баранье недожаренное мясо, отрезая его у самых губ кривыми ножами.

– Здоров, мужики! – пришлось подождать у входа, выслушивая надоевшее уже заклинание про «думербей-гызы». Пометавшись и поподвывав, храбрые кочевники успокоились, и показали мне, куда сесть. Один поделился шапкой, второй – меховой жилеткой, третий презентовал короткие, до середины икры штаны болотного цвета, четвертый – кинул наборной пояс, а самый старый, заросший даже и на спине седым кудрявым мехом, протянул кинжал – такой же острый и кривой, как и у всех.

– Сына кинжал отдал. Не с нами сын его, – пояснил мне самый молодой и, видно, самый образованный печенег в чёрной жилетке из дикого меха. Я уже даже начала понимать их странный говор. Или мне просто казалось. Сидели мы долго: мне налили кислого молока с острым запахом шерсти, самый молодой резал на полоски мясо, чтобы я могла глотать его, не жуя, все хотели услышать мою историю великой битвы с Ильи Муромцем и чудесного спасения, а я, делая вид, что ем, пыталась как-то отовраться. Печенеги, видя, что дело не идёт, сгоняли куда-то и притащили три бурдюка с вином, которое пахло хуже, чем уксус. Я тщательно жевала баранину без хлеба, а они начали употреблять содержимое бурдюков – да и по выражениям лиц было видно, что там уксус, а не вино. Не пил только самый молодой печенег, который смотрел на меня восторженными глазами.

– Эй, ау! Лицо попроще! У меня уже есть один подросток, который навязался в попутчики, кийну этот ваш. Если ты намыливаешься сказать мне, что тоже хочешь в команду – притормози. У меня не благотворительный фонд, и не школа для супергероев.

Печенеги замерли.

– Кийну? – одними губами спросил старик, который подарил мне нож.

– Ну да, лисий сын, – ответила я.

– Не только лисий, – зашептал мне на ухо молодой переводчик, – это и старика Алтынбека сын. Так уж вышло. Вслух об этом не говорят, но старику – горе, хотя сына он любит.

– С тобой поеду, гызы, – неласково сказал старик и начал одеваться. – Тебе в дороге охрана понадобится, крепкая рука, верный глаз. Я хоть и старый уже, но хороший воин, и стреляю лучше всех в стойбище.

– Да, да, – загудели печенеги, которых уже набилось в шатёр человек двадцать. Алтынбек – хороший всадник, тысячным был у прошлого хана.

– Хорошо, Алтынбек, пошли со мной. И ты иди, не знаю, как тебя, – великодушно махнула я рукой молодому печенегу.

– Уиии! – воскликнул тот. Мне было уже всё равно: я обрастала компанией, как баран – шерстью. Тем проще будет слинять от них, когда придёт время возвращаться домой, куда уже очень хотелось попасть. Душ, бургер из Кинга, кофе горячий… Поспать в кровати и поездить на метро, а не на лошади. Простынка чистая…

– Поляница! – снаружи раздался голос Бабы Яги, этично не входящей в мужской шатёр. – Выходи!

Я вышла.

– Ну, что, как роды?

Бабка скривилась:

– Родила царица в ночь дочку, дочь и снова дочь…

– Да неужели тройню? – восхитилась я.

– Тройню. Очень плохое тут предзнаменование, да ещё и девочки. Хан с досады все усишки себе вырвал, жену из дома выгнал…

– Вот гад!

– Да. Дал ей двух лошадей, кибитку, одежду и украшения отдал, дочек трёх, корову молочную – и выгнал.

– И куда ж она теперь? – меня осенило. – Ой, только не говори, что…

– Да. Она едет с нами.

Я хотела было ругнуться, да баранина, невовремя напомнившая о себе, полезла вверх по пищеводу.

Говоря попросту, меня стошнило.

Глава 4. Инвалидная команда им. И. Муромца

Вы вообще представляете себе, что такое – путешествовать во главе обоза? Бродячего цирка? Команды калек и нищих? А я себе отлично это представляю. Первой едет на своей коняшке Баба Яга, издали похожая на белое гнездо очень неряшливой птицы. За ней – подросток-печенег, немытый и откровенно пованивающий. Я почему знаю – еду следующей. Бинты засохли, и превратились в твёрдый кокон, который натирает в паху, подмышках и на шее, но снять я его не могу – едем до первой реки, чтобы размочить. За мной тащится кийну на козле – я не вру, это правда козёл: огромный, ростом с пони, лохматый и очень похожий на чёрта. Потом – кибитка с женой хана и её тремя новорожденными дочерями, за ней – корова и две худосочные собаки, и замыкает этот караван дед-стрелок, который не выпускает из рук сделанный из коровьих рогов лук всадника. В зубах – стрела, в глазах – огонь. Тетива натянута, и я боюсь, ему придётся часто их менять: или лопнет, или ослабнет.

– Тынагыргы-ы-ы-ы-ы-н, – неожиданно затягивает песню кийну, на языке, который не похож ни на какой другой, но я каким-то образом понимаю, что, во-первых, в ней поётся о девушке, прекрасной, как рассвет, а, во-вторых, это точно не я.

– Тынагыргы-ы-ы-ы-н… – закончил кийну, и тут же начал другую песню:

– Волкытвэннок лилинэйыт ынкъам тапкыръэтъеквын виилыркыт…

– О чём воет этот недоносок, – из кибитки высунулась острая мордочка жены вождя. Бывшей.

– Он поёт о тихом крае, где реки намывают длинные песчаные косы, а сопки такие же синие, как небо, – неожиданно для себя ответила я. Кийну поперхнулся, но справился, и продолжил петь.

– Ты выдумываешь! Все знают, что кийну не умеют говорить, – сказала вождинка. – И этот тоже. Ты не можешь знать его языка, потому что такого языка нет!

И спряталась за занавеску. Я про себя поругала дуру, потому что кийну явно всё понял, замолчал, засопел. Кому приятно, когда о тебе гадости говорят.

– Эй, ты, баба на возу! – окликнула я.

– Чего тебе? – она снова высунула острое личико.

– Хочешь ехать с нами – веди себя прилично. Тебя звать-то как?

– Орон.

– А фамилия?

– Так меня муж выгнал, какая фамилия теперь у меня? Никакой. Вот придумай мне фамилию, как хан нашего клана, буду с фамилией!

– И прямо примешь всякую?

– Конечно. Закон так велит.

– А хорошо, – развеселилась я. – Будешь ты теперь Кийну. Орон Кийну, а? Звучит!

– Да ты что?! Да как ты…! – она разозлилась не на шутку, но потом вспомнила про закон и утихомирилась, только из-за занавески долго не вылезала и молчала. То ли дулась, то ли детей кормила, то ли спала. Мне было не до этого: проклятые бинты зудели в таких местах, что и сказать нельзя. И потому очень вовремя невдалеке блеснула вода: река – не река, а глубокий ручей. Дождавшись, пока отряд поставит поить коней, я плюхнулась ниже по течению и легла брёвнышком. Вода, холодная и прозрачная, перекатывалась через меня волнами: часть попадала на лицо (и я умылась), часть – в рот (и я напилась, хотя иногда в рот попадала солома с конских морд), но большая часть воды впиталась в бинты. Баба Яга предусмотрительно поставила кибитку так, чтобы перегородить вид на распадающиеся бело-кровавые тряпки. Реально, распадающиеся: они просто таяли в ручье, как сахарная вата под дождём, безо всякого осадка.

И это означает, что спустя минут пять я лежала в воде абсолютно голая.

И тело было не моё.

Это было крепкое, ширококостное тело девушки моего возраста, всё исполосованное старыми шрамами – тонкими и белыми, или розовыми и толстыми. Эти напоминали мне лиловых червей, который вытянули и заморозили. Или сварку на каком-то особом металле. Шрамы сплетались в редкую сетку, перемежаемые чем-то вроде ожогов: дыр от стрел и копий, как я поняла. Колено уже сдулось. Я погладила кожу на животе: она была гладкой и даже какой-то бархатной. Волосы и вправду были короткими, но не ёжиком, а, скорее стрижкой «паж», что вполне разумно, если носишь шлем. Но на затылке была косица толщиной в палец, доходящая до лопаток. Зачем?

Пальцы были в мозолях, но это не привыкать – от меча, ножа и копья. На указательном и безымянном пальцах правой руки, на внутренней стороне, мозоли напоминали пуговицы – твёрдые, большие. Значит, и луком я не пренебрегала. Широкие запястья и бугры мышц над ключицами – таскала тяжести. Сбитые локти – щитовой бой. А Полина-то эта, как и я, не пренебрегала тренировками. И всё равно ей крепко доставалось: я обнаружила шрамы даже под пятками, и сразу пришло воспоминание – Полина прыгает с амбара на коня, промахивается, ударяется пятками об землю, и рвёт сухожилия… Кто-то взрослый берет её на руки, даёт пожевать головку мака, а когда она проваливается в сон, режет и сшивает порванные жилы. Жуть.

– Яга, а Яга! – позвала я.

– Чегось?

– Принеси мне одежду, что ли…

– Нет. Сначала вымоем тебя.

Бабка тащит горшок с глиной зелёного цвета и второй, с пеплом. И я мою пеплом голову, а глиной – всё остальное тело. Оно пенится как хорошее мыло и пахнет оливками. Откуда здесь оливки? Это же Россия. Хотя там же новгородские ушкуйники как раз в это время ходили торговать в Царьград, Готланд и Умбрию. Или ушкуйники грабили, а ходили торговать купцы? Не помню. И вода такая холодная, брррр!

– Бррр! – я выскочила на берег и с ужасом увидела, как подросток-половец стирает той же глиной мои печенежские портки. А я как бы без ничего.

– Яга-а-а!

– Не ори, – старуха накинула на меня странную одёжку, которая представляла собой медвежью шкуру, сшитую наподобие ночнушки в пол, только без рукавов. Зато с капюшоном. Мягонько и тепло.

– Ты только не засыпай, – предупредила бабка, – а если заснёшь – капюшон не надевай.

Я даже не стала спрашивать, почему. Мало ли, какие тут есть приметы. Но мне больше хотелось есть, потому что баранина меня покинула, и живот страшно урчал.

– А малину мне можно есть?

– Сколько угодно, – засмеялась бабка. Похоже, я пошутила, но сама этой шутки не поняла.

…В лесу было здорово: будто я снова в библиотеке – тишина, никаких людей, много деревьев. И малина здесь была огромная, сладкая. Я её жрала горстями: не ела, а именно жрала, будто никогда ничего вкуснее не ела. Облизывала губы, пальцы и снова трескала. Может, в ней были червяки и клопы – не заметила. А потом я объелась, и очень захотелось поспать.

– И что со мной случится? – подумала я. – Ну потеряют меня мои спутники, ну побегают-поищут. Найдут же в итоге.

Натянув на голову тёплый пушистый капюшон, я втянула руки в дырки для рукавов, подогнула ноги, и оказалась в большом меховом коконе. Очень уютно! Потому и заснула почти моментально. А проснулась, наверное, через час: солнце почти не поменяло своего положения на небе, но выспалась – на сто лет вперёд! Вот она, прелесть богатырства. Я сладко потянулась, раскинув руки и ноги, и поняла, что опять проголодалась. И надо же: в двух шагах от меня стояло дерево с дуплом, в котором было килограммов сто мёда. Мёд висел на стволе, стекал с ветвей, он вываливался из дупла как большой золотой шар. Честное слово, пчёлам столько не надо! Не убудет от них. И я подошла к дереву.

Пчёлы жужжали, но не кусали:

– Я тучка, тучка, тучка, а вовсе не медведь, – промурлыкала я про себя, и запустила в улей всю пятерню. Ухватила ломоть сот и откусила огромный кусок. Божественный вкус! Мням! И пчёлы мирные такие: жужжат, но не кусают… Я доела соты, и облизала руку чуть не до локтя, каждый палец, каждый ногото… когото… коготь? Коготь? Да не коготь, а когтище! Длинные и чёрные, они загибались дугой, и были такими острыми, что ими можно было шить армейские сапоги из кожи с жо… бедра дракона! Аа-а-а-а!

– Рры-ы-ы-ы! – вырвалось из моей глотки, и я поняла, что попала. Мало, что ли, смотрела фильмов про оборотней? Тихо прокравшись к ручью, я нашла заводь, и посмотрела. Точно: длинное чёрное рыло, круглые ушки, маленькие подслеповатые глазки… Медведь. Я – медведь. Посмотрела вниз и даже потрогала: ага, медведь-самец. Наверное, это хорошо.

– Ты придурок? – у соседней ёлки стояла большая бурая медведица, за спиной которой прятались два медвежонка. – Ты совсем с ума спятил, детское кафе разорять?

– Я тут новенький, – проблеяла я, судорожно вспоминая, кто в медвежьей семье главный, папа или мама.

– Всыпь ему, мать, – пробасил медвежонок покрупнее, – наваляй по самую мякотку.

– Ага, мам, побей чужого дядьку! Он ещё и малину всю объел с моего куста! – наябедничал медвежонок поменьше.

– Ну да, – обиделась я на зверят, – и кашу вашу съел, и стул с места сдвинул, и кровать сломал.

– Слышь, ты, урод, – ощерилась медведица, – если ты будешь вспоминать при мне историю из моего же детства, я тебя вообще ошкурю.

Она начала угрожающе наступать на меня, с каждым шагом рыча всё громче:

– Это МОЮ кашу съела девчонка. Это МОЙ стульчик сломала. Это МОЮ кроватку помяла!

– Но в сказке медвежонка звали Мишуткой, – попыталась оправдаться я, отступая к ближайшей сосне.

– Родители автора попросили использовать псевдонимы, олух! – прорычала медведица. Я закрыла лапами глаза и приготовилась к немедленному ошкуриванию. Но меня спасли.

– Авдотья Михална, Авдотья Михална, будь добра, не серчай на дурачка, – проворковал рядом знакомый голос Бабы Яги. – Он в медвежьем обличье часа как два обретается, в наказание за глупость свою. Не казни, дай помучиться естественным образом.

Я открыла глаза. Медведица стояла вплотную ко мне и обнюхивала мою морду. А потом хмыкнула, и сказала:

– Да ладно. Шуткую я. Он уж, никак, того… обмочился.

Медвежата обидно захохотали. Баба Яга поклонилась медведице, и та, упав на четвереньки, ушла, вихляя задом, а за ней вприпрыжку убежали медвежата.

– Ну, и? Говорила же я – не надевать капюшон? Говорила. Говорила не засыпать в шкуре? Говорила. А ты что?

Я развела лапами.

– Теперь тебе дня три ходить в таком обличье, как бы не неделю! А кормить тебя? А везти на чём? А объяснять всем, кто ты?

Бабка сердилась, а я, конечно, молчала: во-первых, говорить разучилась по-человечьи, а во-вторых, она была кругом права.

– Ы, – ответила я.

– Понятное дело, «ы»! Делы как сажи белы, – Яга взяла меня за загривок, пригнула к земле:

– Ходи на всех лапах, а то пятки сотрёшь.

И ещё полчаса мы потратили на то, чтобы научить меня ходить как медведь. В животе опять заурчало, но Яга запретила мне есть мёд и малину, так что я разворошила муравейник, съела горсти две кислых муравьёв, но оголодала ещё больше. Бабка подошла к болотцу неподалёку, прищурилась, и резко выдернула какое-то растение. Сверху оно было похоже на петрушку, а внизу – на длинные белые луковицы.

– Это поповник, ешь! Сама нарвёшь, сколько хочешь.

А что делать? Я и ела. Ещё набрела на заросли аира, знакомого по учебнику биологии, налопалась и его. Живот раздуло, в нём забурчало, и начало неудержимо клонить ко сну.

– Фигу тебе, спать наладилась! Вставай и пошли! – бабка потянула меня за загривок и выволокла на дорогу. Спустя некоторое время показался наш обоз. О, как же все всполошились! Дед-лучник взял оружие наизготовку, ханская жена визжала, дети орали, басурманский молокосос спрятался за лошадь, и только кийну белозубо расхохотался. Через шкуру он видел, что ли?

Я поднялась на задние лапы (дед натянул тетиву, целы мне в сердце), поклонилась и начала приплясывать, чтобы показать, что дурных намерений у меня нет. Яга тем временем вкратце пересказала мои приключения, что вызвало дикий хохот у всех, кроме, опять же, кийну. Он подошёл ко мне, щуря узкие глаза, погладил по голове и что-то пробормотал ан своём странном языке. Удивительно, но я его поняла!

Он сказал:

– Не бойся, царица. Я рядом.

Царица? Это что ещё за бред? Ой, как мне захотелось домо-о-о-ой! К маме, к кофе, к компьютеру, к книжечкам моим родным, родненьким! Никаких цариц. Никаких богатырш. Никаких Муромцев, Поповичей и Баб Яг… Бабов Ягов? Ягей?

– Да забей ты. Тут у всех с грамотностью не очень, так что не старайся.

А это кто сказал?!

– Да я, – на меня ласково и несколько жалостливо, как на тупицу, смотрела моя собственная лошадь.

– И если ты думаешь, что я тебя теперь повезу, – так нет. Пешком иди, мохноногая. Торопись-беги, – повернулась задом и пренебрежительно махнула хвостом.

– Ты теперь понимаешь язык всех живых существ, – утешающе сказал кийну, – как и я. Только отвечать не можешь. Как и я. Но с тобой мы поболтаем обязательно. Только козлу не верь – он враль и злой насмешник. Вечно гадости говорит…

Я села на дорогу, обхватила лапами голову и закачалась из стороны в сторону, подвывая, как от нестерпимой боли: за что мне это? Но рассиживаться долго не дали:

– В седло! – скомандовала Баба Яга. Она привязала мою лошадку к луке своего седла, и теперь стала, вроде как, главной. Я, опустившись на четыре лапы, брела рядом с козлом кийну: тот рассказывал мне какие-то побасенки и истории из своей недолгой жизни, видно, хотел выговориться за всё время словесного воздержания. Я его не слушала: во-первых, сразу намяла лапы. Во-вторых, очень хотелось в кустики – каждые пять минут, в чём был виноват аир. Я задерживала караван, чем очень всех злила. В-третьих, хотелось спать и есть, а шкура моя покрылась толстым слоем пыли, и с каждым шагом я всё больше хотела в душ, баню, речку или озеро. Кийну щебетал и щебетал, козёл иногда отпускал злобные реплики, не хуже интернет-тролля, а ханская жена, высунувшись из кибитки, смотрела на меня во все глаза. Один раз попыталась ткнуть пальцем в нос, но я так оскалилась, что больше она не пыталась. Алтынбек один раз подъехал, помял шкуру, высказался в том роде, что летний медведь – плохой мех, тощее мясо, – и уехал обратно в арьергард.

Начало смеркаться. Я была близка к тому, чтобы взбеситься окончательно, но тут мы выехали на берег озера.

– Всем стоять! – раздался детский голос откуда-то из травы, примерно на уровне моего колена… ну, когда я была человеком. – Стоять, бояться, деньги отдавать!

– А если нет денег? – коварно спросила Баба Яга.

– Э-э-э, гаджо, кого ты хочешь надуть?! – трава раздвинулась, и на дорогу выступил обладатель голоса. Черноволосый, кудрявый, в красной рубахе, широких штанах, заправленных в хромовые сапоги, с гитарой за спиной и здоровенным золотым кольцом в ухе. Очень похож на киношного цыгана из моего мира. Вот только росточком – в полметра, не выше. Да во лбу – крохотные рожки, да сзади дорожную пыль нервно бьёт тонкий хвостик с кисточкой на конце.

– Не свезло, – крякнула Баба Яга. – Напоролись-таки на мурмолок.

Глава 5. Русалкина честь: ни выпить, ни съесть

В моём мире «мурмолка» – это средневековая русская шапчонка. Простая. Под шлем надеть, или быстро нацепить, чтобы за хлебом сбегать. А тут, видно, это что-то другое… Опять же, цыгане у нас – просто люди, со своим языком и манерами, но люди же, не черти.

– Кто это тут «мурмолка», а? – чертёнок с гитарой взбеленился. – Кэлдэрары мы! Древний народ, древнее самих гор!

Кэлдэрары! Точно! Румынские рома. В переводе – «котельщики», то есть те, кто чинит и клепает котлы. Или, может, потому, что кэлдэрары варили свою еду в огромных котлах – на весь табор, и возили с собой эти древние котлы чуть ли не столетиями, и были они у них и кухней, и медицинским учреждением, и акушерской помощью, и похорошшым бюро, и чего там только не придумаешь. Говорят, в котлах кэлдэрары парили больных детей, прогревали их, после чего дети никогда не болели, но я думаю, что это всё чепуха и просто россказни каких-то любителей хоррора в стиле Стивена Кинга. Кем бы ни были кэлдэрары в нашем мире (моём, то есть, нормальном мире), но совершенно точно – не чертями. Я бы поверила в вампиров ещё, или оборотней, но это…

– Не кричи, котельщик, я тебя знаю, – осадила чертёнка Баба Яга. – Тебя как звать, и кто послал?

– Сэрвом кличут, – послушно ответил тот. – А послал меня барон наш, Заргар Шоколад, чтобы я, значит, дань с торгового каравана взял.

– Ты торговцев где видишь? – спросила бабка ласково. – Ослеп совсем, ром? Где товары? Где вьюки?

– А вот в кибитке что?! Рома не проведёшь!

– Этим мы с тобой с радостью поделимся. Как тебя там… Орара? Озера? Оруля? Вылезь-ка, красавица!

Из кибитки высунулась ханская жена:

– Орон! Меня звать Орон!

Я высунула нос из-за кибитки, а с другой стороны высунулся козёл: любопытно же. Не знаю, что увидел рогатый, а я заметила, с каким восторгом пялится чёрт на ханскую жену.

– И что это вы хотите у меня забрать, чтобы отдать? Детей, что ли, а? – скандалила Орон.

– Красивая, и характер хороший, – прошептал чёрт. И добавил:

– А детей-то много?

– Трое, чёрт лохматый! Дочки все, да ещё и близнецы! – зарыдала Орон и улезла в кибитку.

– Ух ты, – восторженно присвистнул чёрт, – сразу по трое рожает! Да ещё и девчонок! Да я с такой женой сразу бы богатым стал! Ну не сразу, лет через пятнадцать-двадцать, но что кэлдэрару двадцать лет?

– Так я за тебя и вышла, – прокричала Орон из-за занавески, – от горшка – два вершка, рога, хвост, да детский понос!

Я даже присела, так грубо это прозвучало, но Сэрв хмыкнул, достал гитару, сыграл несколько аккордов, и вокруг него завертелось пыльное облако. А когда оно улеглось, перед нами стоял смуглый красавец вполне человеческого роста, даже повыше среднего: чёрные кудри – волнами, глаза – как агаты, стройный, гибкий… даже я залюбовалась.

– А теперь выйдешь, красавица? – и пальцами прищёлкнул. – Монисто подарю, если посмотришь!

Жадная Орон выглянула из кибитки, и мгновенно зарделась: вот уж точно она таких парней не видела у себя в стойбище. Чёрт обманывать не стал – достал из воздуха связку монеток, нанизанных на цепочку, кинул в направлении кибитки. Цепкая девичья ручонка метнулась в воздухе и поймала ожерелье.

– Ах, – восхитился Сэрв, – ловка, как гадалка, быстра, как базарная умелица! Наша девка! Моей будет! Так согласна?

Орон кивнула.

– Дурища, спроси, сколько у него ещё жён есть! – всплеснула бабка руками.

– А какая разница? – спросила Орон. – У моего мужа я восемнадцатой была. Это он врал всем, что четвёртой. Он же с женой как разводился – сразу новую брал, но и старую оставлял. А здесь… ну, какая, чёрт? Какой женой я у тебя буду?

– Третьей, – улыбнулся Сэрв, – а с девчонками коль приходишь, станешь первой – у моих первых жён детей нет ещё. Главной станешь у моего очага, так-то.

Меня немного затошнило: то ли от аира, то ли от простоты, с какой жители этого мира решали свои семейные проблемы. Людей продавали и покупали, дарили и выменивали, жизнь ценилась в миску похлёбки из проросшей пшеницы, а смерть принималась так же легко, как насморк… Да как так-то?

– Эй, кийну, а сколько у человека жизней?

Полулис наклонился ко мне с козла и посмотрел как на сумасшедшую:

– Одна.

– А почему вы смерти не боитесь?

– А чего её бояться? Пока я жив – её нет, она придёт – меня не будет. Мы не встретимся никогда. Разве что на краткий миг. Но, говорят, она такая красотка, что не жалко и обняться с ней. Для женщин, понятно, – красавец. Высокий, светловолосый, глаза цвета неба, руки мягкие, голос добрый… Подарит тебе ромашку, да и всё. Превратится душа твоя в пташку и улетит высоко-высоко. Или в искорку. Или в травинку.

– Фу! Нет, я уж лучше подольше поживу… – пока болтала с кийну, чуть не пропустила важный момент: бабка о чём-то договаривалась с чёртом. То есть с кэлдэраром. Хотя наши кэлдэрары – это совсем не то, что тут. Хотя немного похожи. Хотя и не совсем. Запуталась я! Надо послушать, о чём они говорят. Я навострила круглое пушистое ухо: медведи только видят плохо, а слышат очень хорошо. Надеюсь, бабка затребовала за скандальную Орон выкуп…

– А завтра с утра и двинемся в путь, – вещал Сэрв-чёрт. – Как раз время собраться будет.

Куда это он собрался собираться? Не с нами же?!

Яга кивнула:

– Жён своих в кибитку посади, сам верхами поедешь.

Аа-а-а, нет! Наш караван пополнится ещё тремя недотыкомками! А зачем кэлдэрару с нами? Бабка продолжила:

– И вот как доедем до Усть-Соколинска, ты вбок возьмёшь, там через десять вёрст пастбища ничейные. Вот табор и ставь.

– Да, давно я о своём таборе-то мечтал, – промурлыкал Сэрв, закинул гитару за спину, и кивнул. – И раз вы мечту мою приблизили, то окажу вам наше кэлдэрарское гостеприимство: раскинете шатры между табором и озером. Вечером у костра споём, поедим жареного мяска да вина выпьем. Утром – в путь.

Мяска! Мяска! Жрать!!! О, как же я была голодна, а тут ещё чёрт этот растравил меня мыслями о еде! И еле сдерживаясь, я потрусила вслед за головными всадниками, думая только о том, как буду обгладывать чью-то кость или мосол. Рррр….

У озера и вправду раскинулся табор. Большой! Цыганок в цветастых юбках сновало не менье сотни, везде бегали голые смуглые дети, подростки предлагали погадать (всем, кроме меня). Цыгане в ярких рубашках и кожаных жилетках стояли, похлопывая по голенищам сапог кнутовищами. Невдалеке паслись кони – тоже голов сорок, не меньше, и наверняка все – краденые. Ночь спустилась быстро, и в центре табора уже горел большой костёр. Нам представили Заргару, барону табора, и он одобрил и Орон, и её дочек, а меня долго трепал по загривку и уговаривал сплясать: пришлось подчиниться.

Когда все уже изрядно напились, я спустилась к озеру и присела на брёвнышко. Несмотря на солидный кус мяса в желудке, живот всё так же подводило от голода, и надо было хотя бы попить, чтобы утихомирить это ощущение. Спустившись к самому обрезу воды, я было опустила в воду лапу – не умею я лакать, ну! – и замерла, услышав голоса. Говорили голоса с присвистом и шипением.

– Когда-с-с-с заснут-с-с-с-с?

– С-с-с-коро-с-с-с…

На плававшем у берега бревне сидели две девицы из табора. На обеих были только юбки, и они занимались тем, что расчёсывали свои волосы. У той, что сидела ко мне лицом, был гребень из голубого стекла, который мягко отблескивал в лучах луны. Лицо девушки было так прекрасно, как могут быть только мадонны Рафаэля. У второй гребень был попроще, деревянный. Сидела она ко мне спиной, и лица было не видно. Расчесав роскошную чёрную гриву волос, девушка перекинула её наперёд, и стала плести косу: и тут я с ужасом увидела, что спины у неё нет вовсе! Дырка, в которой виднеется чёрный позвоночник, да зелёные небьющиеся лёгкие, почти уже сгнившие, прилипшие к потрескавшимся рёбрам.

– Дай с-с-свой гребень-с-с-с, -сказала полоспинная другой, красивой. Та протянула стеклянный гребень, и как только выпустила его из рук, как сразу кожа на её лице пошла пятнами и трещинами, облезла, обнажив кости черепа, губы вздулись и вздёрнулись, и я увидела, как по жёлтым зубам пробежала длинная серая сколопендра. У второй же наоборот: кожа на спине затянула дыру, порозовела, стала атласной и сияющей.

– Доставим четверых Водяному царю – бабу с детишками – получим второй гребень-с-с-с-с, – сказала первая, уже не такая красивая, как пару минут назад. Я даже забыла, как пить. То есть, они хотят утопить дурочку-Орон и её малышек, которых я даже не видела, чтобы оставаться красивыми и топить случайных путников? Этак людей на земле не останется, с такими замашками! Что делать с утоплениицами – а это были именно они, я точно знала, читала в детстве сказку про золотой гребень, – я не знала. Вы бы что сделали? Кинуться? Нырнут, и не видали их. Надо рассказать Яге! Дождавшись, пока цыганки-русалки нырнут в озеро, я со всех лап поспешила в табор. Там у костра сидел Сэрв-чёрт и баюкал двух малышек, а третью кормила Орон. Смотри ты, прямо идеальная семья! Только вот скоро четверо из пяти станут трупами, а пятый и живым никогда не был.

Бабка спала под кустом, положив под голову чьи-то сапоги. От сапог пованивало:

– Яга, вставай! – зашипела я. – Вставай, старая!

– Чего тебе? – бабка была спросонья, потому забыла, видно, что надо притворяться, мол, не понимает она моей речи. – Чего тебе не спится?

Пришлось шёпотом вкратце пересказывать разговор русалок. Яга до последнего мне не верила, пока я не додумалась упомянуть голубой гребень. Тут она нахмурилась, вскочила, топнула ногой со злости и полезла в седельную суму.

– Вот! – она достала большую склянку с серым порошком. – Пепел разрыв-травы. Не только железо рвёт, а и чары разрушает….

И как высыпала мне всю банку на спину!

– Эй! – шёпотом крикнула я. – Ты чего?

– Молчи, чучело! Нам твоя медвежесть теперь на руку. Беги по всему табору, по всем закоулкам, да аккуратно везде встряхивайся. Не сильно, чтоб порошка хватило, но тщательно. Потом ко мне придёшь, – и она высыпала остатки прямо на свою седую голову, а потом отряхнулась, как собака.

Опа! Сапоги, на которых так уютно почивала Яга, оказались кучкой сухого коровьего навоза. Вот, откуда дух-то! Смеясь по-медвежьи, я неуклюжим галопом промчалась по табору. Костры оказались потухшими сто лет назад пятнами пепла, цыганки – кучами прелого сена, цыгане – старыми сухими деревьями, кони – клочьями тумана, запутавшимися в траве, а пострелята – камнями, сложенными в кучки. Сэрва я оставила напоследок: встала перед костром, да как встряхнусь! От его кибитки остались только мокрые прутья древнего шалаша, от жён – два старых соломенных матраса, насквозь гнилых. Сам чёрт не изменился нисколько, как и Орон, и дети, да и костёр горел по-прежнему ярко. На шее у чёрта вместо огромного золотого креста, который я приметила ещё вечером, болталась чёрная палочка на конском волосе.

– Что за дьявол, моего папу?! – возмутился было Сэрв, но оглянулся вокруг и замолчал. Потом посмотрел на палочку и сдёрнул её с шеи:

– Обманули, люди! Меня, рома, обманули! Ай-вэй! Проклятые водяницы!

Баба Яга язвительно смотрела, как убивается цыган: и то – жён нет, табора нет, коня и того нет – стоит вместо него соломенное чучелко. Смолой намазанное. И штаны у цыгана в промежности, где он «скакал» на коняшке – тоже все в смоле. Хорошо, что чёрные – не так видно.

– Что, доигрался? Тебя Водяной царь, небось, послал путников заманить?