Текст книги "Наследница Ильи Муромца (СИ)"

Автор книги: Артур Азимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Глава 20. В крови по грудь мы бьёмся с мертвецами

О, что это была за битва! Полина-библиотекарь съёжилась в углу моего сознания, а Полина-богатырша радостно вскрикивала и хлопала в ладоши при каждом удачном ударе «наших». «Наши» – это были посланники Магриба, кочевники-берберы, как оказалось: пятеро очень смуглых всадников в больших синих тюрбанах-тарелках, с укутанной нижней частью лица и в развевающихся белых одеждах. Они быстро перемещались на юрких ловких лошадках, и их сабли мелькали как серебристые молнии. Но туарегов заперли в кольцо арабские всадники: на лошадях более тонконогих, но и более высоких, медленных, по сравнению с берберскими, но обладающих мощной грудью, защищённой кожаным доспехом. Да и сами «львы пустыни» носили круглые железные шлемы с широкими наносниками, замотанными чалмами; гибкий и прочный доспех, сшитый из десятков кожаных пластин, пропитанных воском; их ноги были защищены железными же поножами, а руки – такими же наручами. Сабли у «львов» были прямые, и скорее напоминали мечи, а по длине превосходили берберские. Словом, дело было табак.

Воин, выделявшийся среди туарегов ростом и могучим сложением, пошёл в атаку на лидера «львов», но тот увильнул от схватки, сделав знак двум своим всадникам зажать туарега в клещи – и это была тактическая ошибка. Увидев, что на него с двух сторон несутся два всадника, в чьих руках сабли пляшут как рыбки в горной реке, туарег просто замер на месте.

– Беги, глупец! – заорала я, во-первых, забыв, что меня никто не слышит даже в метре от гроба, а, во-вторых, сама битва была далековато. И мне сразу же стало стыдно, что я не нашла ничего умнее, как скосплеить Гэндальфа в пещерах Мории. Ничего другого в голову почему-то не пришло.

Но мои благие намерения никому не были нужны: туарег оказался опытным и хитрым бойцом. «Львы пустыни» неслись на него, кровожадно гикая и размахивая саблями, а он – ждал, изображая панику и растерянность. И вот когда они приблизились к туарегу на расстояние замаха сабли, и попытались одновременно отрубить ему голову и пронзить грудь, туарег перевернулся, оказавшись под брюхом лошади, и своими двумя кривыми саблями перерубил сухожилия арабских скакунов.

Кони закричали как дети. Ноги их подломились, и оба всадника скатились на песок, ничего не понимая. Опытные солдаты, им хватило всего секунды, чтобы сориентироваться в обстановке и встать в оборонительную стойку. Хватило бы. Но этой секунды у них не было, потому что двое других туарегов, подскочив, взмахнули саблями. Головы арабов были отделены хирургически точно: они подскочили в воздух и покатились под ноги коням. Из тел, медленно опускающихся на колени, хлынул поток крови: яркой артериальной и тёмной венозной. Кровь впитывалась в песок, заливала доспехи, а в песке рядом плакали покалеченные лошади. Туарег-начальник достал из-за пазухи два уже заряженных пистолета, и выстрелил дуплетом: каждая пуля попала лошадям точно в ту тонкую косточку, которая прикрывает висок, между глазом и лбом. Животные умерли мгновенно.

– Ибрагим, ты потратил пули на лошадей! – огорчённо воскликнул один из всадников.

– Когда будешь умирать ты, я не пожалею пули и на тебя, Джабраил! – крикнул первый всадник и снова ринулся в битву, где двое оставшихся туарегов держали оборону против тринадцати арабов.

– Обернись, обернись! – закричал Ибрагим. – Я не хочу бить тебя в спину!

Первый встреченный им всадник сначала лишился кисти руки: она крепко сжимала костяную рукоять прямой сабли, когда та вонзилась в песок. Не добивая врага, Ибрагим подскакал ко второму всаднику, наведшему на него странный пистолет. У которого ствол имел вид не трубки, а чего-то, вроде детской дудки с пищалкой.

– Страшное дело, – прокомментировала поляница, – туда заряжают всякий железный мусор, и он входит в тело человека очень глубоко. Несчастный умирает в муках от гноя и огневицы. Заражения крови по-вашему.

Но шанса выстрелить арабу Ибрагим не дал: он взмахнул саблями крест-накрест, и аккуратно разделил стрелка на четыре части: одна продолжала сидеть в седле, три остальных соскользнули на песок. Меня поразили сабли Ибрагима: волнистая, муаровая сталь, то тёмно-серая, почти чёрная, то белая. Металл шёл волнами, выдавая многослойную ковку, кое-где виднелся синеватый отлив… Какое оружие! Мечта!

– Это дамасская сталь, – снова встряла Полина, которая, как вы понимаете, слышала все мои мысли и ощущала все мои чувства. – Но, кажется, в ней есть ещё и немного небесного металла, как и в твоём клинке. Вот было бы интересно посмотреть, кто победит в честной схватке: я – или Ибрагим?

Тем временем туареги, потеряв одного всадника раненым, прикончили ещё восьмерых «львов», и в итоге их осталось всего трое.

– Отступаем! – скомандовал тот, который пытался заменить туарега в ловушку. Он без трепета бросил раненого безрукого солдата и ещё одного, который придерживал рукой норовящие вывалиться кишки. Трое «львов» бежали позорно, как крысы.

– Не думай, что они тебя оставят, – добавила перец в соль поляница. – Сейчас они спешатся, и под видом торговцев или каких-нибудь паломников проникнут в Магриб, найдут караван-сарай, где вы остановились, и просто перережут вам спящим глотки.

– Так мы и позволили, – рассеянно ответила я, наблюдая, как Ибрагим с товарищами бережно перевязывают сначала своего, а потом и врагов и усаживают их перед собой на коней. Я бы, если честно, просто оставила их в пустыне на растерзание грифам – живых и мёртвых… Эй, стоп! Это разве мои мысли? Что за кровожадность?!

– Это мои мысли, – расхохоталась поляница. – Закон войны.

– А законы милосердия тебе неведомы?

– Перестань говорить как отец! И вообще – ты мне надоела… – Полина-поляница пропала, будто выключилась, и я почувствовала себя, с одной стороны, свободной, с, а другой – одинокой. Одна радость – наш караван, медленно плетущийся из-за телеги, скоро догонят всадники Ибрагима, везущие раненых в Магриб. Вот, с кем надо путешествовать, а не с неудачниками, вроде моих спутников. Они, конечно, хорошие, но так я и до пенсии не вернусь в Москву.

…В гробу я видала такое путешествие: в прямом и переносном смысле. Для начала, кто-то из наших положил мне на веки тяжёлые металлические монеты. Спасибо, что гроб везли в закрытом виде: представляю, что было бы, раскались эти монеты под солнцем! Раньше преступникам на Руси выжигали клеймо: «ВОР» на лбу, а у меня было бы «00» вокруг глаз – то ли закос под панду-мазохистку, то ли международное обозначение туалета типа «сортир». Второе – то, что зрения у меня не было, а нюх – был. Эти засранцы, похоже, даже не стали ловить рыбу или покупать у рыбаков Аграбы – просто насобирали по берегу тухлятину разной степени разложения. Доводилось ли вам коротать ночь с разлагающимся лещом в кровати? Вот-вот.

Третье, конечно, что сам по себе гроб – это ни разу не удобное ложе. Только снаружи он кажется мягким и красивым, а на самом деле – просто доска, прикрытая простынкой. Жёстко, незашлифованные щепки колют через тонкую тряпочку во всех мыслимых местах. А почесаться нельзя, потому что ты помер. Наверняка большая часть зомби восстаёт тупо потому, что у них всё зудит, как у меня сейчас. И главное – не с кем поговорить и некому пожаловаться.

– Полина-а-а-а, – позвала я, с интонациями мужа-тюфяка, который потерял пульт от телевизора, и у него информационная ломка. – Полина-а-а-а-а-а!

– Чего ты хочешь, трупна девица? Дело пытаешь, аль от дела лытаешь? – ядовито спросила поляница, вновь возникнув в моём сознании. – Быстро же ты соскучилась!

– Послушай, не обижайся. Я подумала-подумала: мне, наверное, без тебя не выжить в вашем мире, где спящим режут горло, а казнь сажанием на кол – милая домашняя забава.

– Хорошо, что ты понимаешь, – ответила Полина-поляница, голосом, полным самодовольства.

– Покажи, что сейчас желают наши и этот, Ибрагим со своими. Можешь?

– Могу, – ответила она, и тут же возникла картинка: печальная профессия псевдо-вдовы, которую нагоняет небольшой отряд всадников, пылящий по пустыне. Впереди всех скакал Ибрагим, придерживая раненого: вторая лошадь была привязана к задней луке седла и рысила ничуть не хуже ибрагимовой лошадки. Что душой кривить: я обрадовалась, что к нам присоединяются воины, которые смогут нас защитить, если этот, как его… Мокриц? Макдуф? А, Макрух!.. если Макрух снова нападёт.

– Губу не раскатывай, подруга, – заметила поляница, – я порылась у Ибрагима в голове, и у него на уме не шашни заводить с русской богатыршей, и уж тем более – не мёртвого деда охмурять. У Ибрагима есть любимая жена, красавица… Он постоянно о ней думает.

– Одна жена? – удивилась я, побывав в гареме Боруха.

– Одна. У туарегов правило такое: разрешено несколько жён, но по факту – они женятся только один раз. Жена у них в доме главная: она и пишет, и читает, и стихи сочиняет, и дела ведёт, и политические вопросы рассматривает, а муж – он вот, воин. Ибрагим, правда, грамотный, а так мужчине-туарегу позволительно грамоту не знать. Он ещё и сын аменокаля!

– Кого?

– Вождя местного. Папа – аменокаль, мама – аменокаля, из семьи инеслеменов. Ну тех, что занимаются духовным наставничеством. У них, у туарегов, всё строго с кастами: есть благородные, как твой Ибрагим…

– Он не мой!

– Да перестань! Я же внутри твоей головы! Всё знаю, но говорить не буду. В общем, есть благородные, есть инеслемены – духовенство, потом ещё имгады-козопасы, инедены-кузнецы, харатины-землепашцы и икланы – рабы.

– Благородные – это воины?

– С чего ты взяла? При нужде любой иклан может сесть на коня и навалять арабам по самые уши. Правда, потом он снова слезет с коня и пойдёт выгребать козий навоз, но в битве иклан от имгада никак не отличается.

– А ты откуда это знаешь?

– Чего тут знать-то? Батюшка мой, Илья Муромец, сроду был неграмотен, поскольку испокон веку крестьянином был. Крестьян кто грамоте-то обучает? Но к мудрости всегда имел величайшее почтение, и из набегов своих… из походов, то есть, завсегда привозил домой несколько книг, свитков или пергаментов. Говорил, что внукам достанется, которые поумнее него, сиволапого мужика, будут.

– И как, досталось?

– Внуков нет ещё. Высокоумная дочь, видишь, была у богатыря русского, да и ту он в капусту покрошил…

– Кстати, а почему?

– А не твоего ума дело, иноземная девица! – рассердилась дочь Ильи Муромца. – Тебя что больше занимает: узнать, как домой вернуться, или в моей жизни дыр нагрызть, как моли – в валенке?

Я повинилась:

– Прости, поляница, пустое любопытство. Так что там ты из книг узнала, про туарегов, про Магриб?

– Знать там мало, что есть, но точно одно: каждый житель этих земель – колдун. Малый ребенок идёт, верёвочку плетёт: знай, порчу наводит на кого-то. Раб с ведром воду нёс, да выплеснул на пороге чьего-то дома – проклятие, либо приворот. Пошлёт аменодаля поздравление в стихах султану Боруху, а тот и помрёт от чесотки спустя полгода, а не то – засуха погубит все посевы вокруг Аграбы. Потому с туарегами арабы стараются не связываться. Те, говорят, и после смерти встать могут и так отомстить, что вся семья вымрет – люто да страшно.

– Ничего подобного я не читала у себя.

– Так откуда? Смотри – прадед рассказывает деду, дед – отцу, отец – сыну, тот – внуку, внук – правнуку. А ты сравни, что прадед рассказывал с тем, что правнук знает, а? Хорошо, если половина – правда.

– У нас это называется игрой в испорченный телефон…

– Не знаю, что такое твой «ивон», но объясняю, почему вы, потомки дальние, ничего про нас не знаете, и верите всякой чепухе, а правда от вас уходит – так далеко, что отсель не видать.

– Да уж прямо!

– Хоть прямо, хоть криво. Ты вот скажи, сколько могучих богатырей было у князя Владимира Красно Солнышко?

– Трое, это все знают: Илья Муромец, Алёша Попович и Добрыня Никитич.

Поляница рассмеялась, да так, что у меня внутри черепа будто заскакали и запрыгали серебряные шарики.

– Я же говорю! Было из восемь, а Добрыня Никитич – так и вовсе не богатырского сословия, а полоняник силы великой, с сестрой которого Владимир… ну, ты поняла…

– Не может быть!

– Ещё как может.

– Тогда скажи, кто были эти восемь богатырей, – я заподозрила, что Полина-поляница меня попросту дразнит и обманывает. Сохранились же летописи! Я была возмущена вдвойне: и как любительница русской литературы, и как библиотекарь. Врёт же, ей-богу врёт!

– Да пожалуйста: Илья Муромец, Алёша Попович….

– Пока всё сходится.

– Микула Селянинович.

И тут я поняла, что правда: слышала же я про Микулу Селяниновича-то!

– Волхв Всеславич, Ставр Годинович, Никита Кожемяка, Дунай Иванович….

Ой, точно! И Ставра Годиновича, и Никиту Кожемяку помню ещё по сказкам Афанасьева! Стыд и позор тебе, Полина Устиновна – мне, в смысле.

– И, конечно, самый прекрасный в мире богатырь, перед которым даже девицы красные склоняются, признавая его красоту – Чурило Пленкович!

– А про этого я даже не знаю.

– Знаешь – не знаешь, увидишь – влюбишься.

– Да никогда.

Поляница рассмеялась. От ярости я даже перестала чувствовать мерзкий рыбный запах. И в голове прояснилось.

– Слушай, а что там происходит-то? – я перестала смотреть за приближением всадников-туарегов к нашему каравану, а зря. Вдруг им чего в голову взбредёт?

Взбрело, увы, не туарегам: Баба Яга, увидев болящих, тут же заставила Ибрагима спешиться и уложить одного бербера и двух арабов на телегу. Мой гроб, само собой, с неё сняли и поставили на песочек. Что лично я ощутила достаточно быстро: днём песок в пустыне раскаляется так сильно, что, если пройти по нему босиком, кожу на подошвах сожжёт буквально в уголь. Короче, начало припекать, но сделать я ничего не могла – труп, он и есть труп.

Тем временем бабка, достав откуда-то из потайного кармана склянки с живой и мёртвой водой, скоропалительно приводила раненых в чувство. Теоретически, она могла бы даже оживить тех двоих, которым Ибрагим отрубил головы, но зачем? Хватило и одного здорового «языка». Выздоровевшие воины вознесли хвалу Аллаху и отсыпали бабке денег, а вот араб из «львов пустыни» совсем не обрадовался, увидев замотанное лицо своего пленителя.

– Только не снимай с меня заживо кожу, о сын Иблиса! – взмолился он, увидев жестокий блеск в глазах Ибрагима.

– Ты выжил из ума, презренный? – удивился тот. – Я правоверный мусульманин, сын добродетели, не то, что ты – сын греха. Зачем вы гнались за этой почтенной женщиной, везущей своего почившего мужа в сопровождении сына и слуг на место его рождения?

– Они совсем не те, за кого себя выдают! – гневно взвизгнул пленный. – Старуха варила мыло для султана, мальчишка – его слух, огромный толстяк – банщик, военный – глава конвоя, а принц… Принц, по слухам, обесчестил половину гарема!

– Разуй глаза, сын лживой собаки! Где ты видишь тут толстяка или принца? А тот солдат, кривой на один глаз, никак не может быть сердаром: он, может, и опытен, но уж точно никогда не носил генеральского звания. О ты, лжец и отец лжи!

Ибрагим замахнулся на «льва», но опустил руку, видно, вспомнил, что негоже бить пленных.

– Что ж, не хочешь говорить правду – расскажешь её ведунам нашего барабанного отряда имошагов. Они умеют добывать масло из камня и песни из ветра.

– Аа-а-а-а! – в ужасе закричал пленник и лишился сознания. Ну я представляю – если соединить знания средневековых ядов и пыток с настойчивостью туарегов, в которой я уже имела возможность убедиться, не устоит даже Штирлиц. Лучше сразу признаться или откусить себе язык. Но у арабов это, вроде, не принято? Вот если бы дело происходило в Японии…

Тем временем, судя по покачиваниям гроба, меня опять водрузили на телегу, и мы продолжили путь – наш караван сам по себе, а туареги, понятно, из благодарности. Пленника привели в чувство пинком, и он плёлся, привязанный к моей телеге, пешком по песку. Не завидую.

– Далеко нам до Магриба-то? – задала я вопрос полянице, и та показала панораму: на горизонте, цепляясь минаретами за небо, стоял город, которого не было на моей карте мира – столица чернокнижников и магов Северной Африки, именем которого назвали потом земли от Атласских гор и дальше. Город-призрак, по легенде перенёсшийся вместе со всеми обитателями в мир джиннов, когда арабы огнём и мечом уничтожали туарегов и родственные им племена.

Но сейчас до исчезновения было рано: всё выше, колеблясь в жарком песчаном мареве, поднимались стены города Магриб – чёрные, полупрозрачные, отлитые из дымчатого стекла, которое не брали ни ядра, ни пушки. Всё больше показывалось островерхих крыш домов и полукруглых куполов мечетей и похоронных домов, всё больше голов в белых тюрбанах и наставленных на нас луков вырастало на стенах Магриба. И удивительно: у города были стены, но не было ворот!

– Почему у них нет ворот, Полина?

Мне ответила тишина.

– Поля?

Мимо. Поляница то ли утомилась отвечать на мои вопросы, то ли обиделась, то ли у неё появились другие дела. Мы уже почти вошли в ворота – проезжали под самой аркой – как раздался громовой голос:

– Мёртвые пусть лежат, живые пусть восстанут!

Ох! Я почувствовала, как какая-то сила будто вздёргивает меня вверх – как марионетку на верёвочках – и заставляет идти. Чужой узловатой рукой я сняла монеты с глаз, отряхнула с себя рыбью слизь и выбралась из гроба. Успев краем глаза увидеть, как рушится на землю Путята – очевидно, ведь «мёртвые должны лежать». Бабка сориентировалась моментально, у остальных отвисли челюсти:

– Дед-то мой ожил! – возопила Баба Яга и кинулась ко мне, обниматься. Меня б стошнило от запаха гнили, а она – ничего. Но потом я разглядела кусочки мха, которыми она дальновидно заткнула нос. Не Яга, а Анатолий Вассерман – тысяча кармашков со всяким полезным и бесполезным.

Ибрагим с воинами, скакавшие во главе каравана, этой эпической сцены, конечно, не видели. Но повернули обратно – на шум. И застали бабку, обнимавшую меня, то есть покойного магрибинца, и валяющийся на земле труп зомби… Труп зомби. Странно. Но как мне ещё описать сложившуюся ситуацию? Туареги, к их чести, мигом оценили обстановку, положили Путяту в мой же гроб, стараясь не удивляться кускам тухлой рыбы в нём («Традиция, – пояснил им Сэрв, – еда для покойника»). А я, как вполне себе живой член команды, почапала пешком, про себя проклиная все магические примочки этого мира.

И вот мы вступили на розовые мостовые волшебного города Магриб, над которым, как гласили легенды, солнце никогда не бывает в зените, чтобы не докучать местным жителям. Людей на улицах было мало, и, в целом, стояла тишина – не было слышно ни кузнечных молотков, ни зазываний брадобреев, ни крика детей. Подозрительная стояла тишина.

– Пригнись! – закричала мне прямо в ухо поляница. – Пригнись!

С максимально возможной для старческого тела прытью я отвесила Магрибу земной поклон. И не зря: если бы я этого не сделала, из моего глаза сейчас торчала бы стрела.

Глава 21. Гостеприимство по высшему разряду

Ибрагим стоял и разглядывал стрелу, которая досталась ему абсолютно бесплатно. Впрочем, если бы он достал её из моей головы, она бы тоже ему обошлась в грош: помыть, да и всё. Рядом стоял Маариф, который тоже разглядывал стрелу, но с видом виноватым: прошляпил нападение.

Стрела была знатная: красного дерева, с золотой надписью по древку, белым оперением гуся и, кажется, позолоченным наконечником. Такой, знаете, сувенир из Гданьска, на котором написано «Любимой бабушке на память от Петрика». Но, судя по виду туарега, метательный снаряд был вовсе не сувенирным.

– Что за стрела? – проскрипела я старческим голосом с интонациями вредного деда, который требует виагры, а ему опять выписали парацетамол.

– В том-то и дело, что она не совсем стрела, – ответил Ибрагим. К его чести, он даже не поморщился, хотя я, воняя как помойка после Нового года, подошла к нему вплотную. – Это нечто среднее между стрелой и арбалетным болтом. Такие пускают из стенных становых луков, они могут пробить череп слона или до десяти человек, идущих друг за другом. Но я никогда ещё не видел гордеца, который подписывает свои стрелы.

– А что на ней написано?

– «Священная месть найдёт виновного и уравновесит справедливость».

– Может, «восстановит»? – подушнила я.

– Нет. Именно «уравновесит». Мне кажется, это какое-то зашифрованное послание, которое будет понятно только тому, кому направлена стрела.

– Если адресат получит такой подарочек, да ещё и в глаз, он не только читать не сможет – ему вообще ничего не будет интересно, – язвительно заметила Баба Яга, встав рядом со мной.

Честно, я подумала, что сейчас она получит от Ибрагима сентенцию, вроде «женщина, знай своё место», но он, к моему удивлению, склонился перед Ягой и сказал:

– Ты права, матушка. Значит, должна быть другая причина.

И отошел к своим воинам, которые живо обсуждали происшествие, не забывая сканировать пространство вокруг в четыре пары глаз.

– Яга, а чего это он вежливый такой?

– У них принято слушать женщин и доверять их мудрости.

– И как?

– Как, как… Так. Страны Магриба – самые богатые и воинственные в Африке, глядя на них дрожит весь Аравийский полуостров, а караваны предпочитают прокладывать свои пути через город честных воинов и сильных колдунов – Магриб. В целом, и магия-то у них развилась благодаря этой дальновидной политике. Это у нас ведуний боятся. А в других странах, по слухам, и вовсе на кострах жгут… Идиотом быть не запретишь!

– Бабуль, ты только не распаляйся. Ибрагим обратно идёт – прими мудрый и благообразный вид.

– Ах, ты… – но послушалась, и нацепила на лицо выражение, подходящее разве что вдовствующей королеве.

– Можем двигаться дальше. Один из моих солдат покажет вам дорогу к ближайшему караван-сараю, чтобы вы могли умыться и переодеться с дороги, – он кинул на меня непроизвольный взгляд.

– А вы? – поинтересовалась Яга.

– Мне нужно отлучиться по делу, но я вас непременной найду, – заявил Ибрагим.

Почему-то у меня в голове сложился план, что туареги приведут нас в Магрибе к аменодалю и аменодали, но тут меня осенило: туареги же кочевники, и не живут в городах! Значит, на их помощь нам рассчитывать не приходится. Даже учитывая пущенную в меня из стационарного арбалета художественно оформленную стрелу. Одно дело – порубиться с султанскими «львами пустыни» под довольно шаткий повод, другое – служить поводырями группе невнятных иноземцев подозрительного вида. Понятно, что Ибрагим с воинами занят гораздо более важным делом – охраной караванов. Как шепнула мне Полина-поляница, это и есть их заработок: сейчас подцепят какого-нибудь мавра с грузом сладостей, пряностей и шелков, и отведут их к тому же султану Боруху. А что? Вряд ли беглые «львы» запомнили внешность тех, кто разложил их на филей и косточки: туареги же все замотанные, а лошади… мало ли, какие похожие лошади есть в Африке и Аравии?

– Баб, сними с меня личину, а? – попросила я. – Невмоготу уже. То медведь, то принц, то дед какой-то. Не говоря уже о том, что это не моё тело, и не моё дело.

– Ты в куклы играла в детстве? – ласково поинтересовалась Яга.

– Не то, чтобы. Больше книжки читала и из конструктора машинки мастерила.

– Ну вот и НЕ МЕШАЙ БАБУШКЕ ИГРАТЬ В КУВСТРУХТОР! – прогрохотала она неожиданно мощным басом, так, что проходившая мимо фигура в парандже бессильно прислонилась к стене.

– Принцип поняла, – сказала я, и мы, освободившись от самой боевой части своей команды, под охраной сильно пристыженного Маарифа, двинулись за всадником в белом бурнусе и голубой чалме. Путь наш проходил по извилистым окраинным улочкам так, что ни разу за всё время мы не удалились от дымчатой стеклянной городской стены. Наконец всадник свернул влево, и по узкой улочке, мимо наглухо закрытых дверей синего фарфора и таких же ставней мы двинулись вглубь города.

– Яга, слушай, а почему здесь стены из стекла, а ставни и двери – из фарфора. Раз стукнешь – и всё…

– Ага. Это ты правильно заметила: и всё. Разбить их невозможно, потому что местные ремесленники используют величайшую в мире магию, а если ты ударишь в Магрибе по любому предмету, который может издавать звук – от колокольчика до бокала – и при этом питаешь зло в отношении какого-либо жителя этого города, то звук станет таким громким, что у тебя лопнут глаза и уши.

– Страсти какие! А остальные тоже оглохнут?

– Нет, только злоумышленник. При такой защите, как ты понимаешь, даже ворота не надо ставить: ну заедет враг внутрь. Ну начнёт грабить… уронит монетку на пол, и всё – готовьте гроб. Страшное заклятие лежит на этом городе, благое для его жителей, и смертельное для злокозненных арабов. Столько уж столетий султаны Аграбы пытаются победить Магриб – всё без толку.

– Киберпанк какой-то… – и мы пошли дальше молча, потому как Яга, вроде, хотела спросить про непонятное слово, но стеснялась, а я корила себя за то, что ляпнула невпопад. Меж тем, узкие улочки Магриба ветвились и ветвились, открывая всё новые чудеса: вот дом, составленный сплошь из розовых ракушек размером с письменный стол, а щели между ними не заделаны. Но в каждую щель видна совершенно иная картина: то море, то заснеженный лес, то сад с играющими в нём детьми. Кстати, о детях: это были первые живые души, обнаруженные нами в городе, кроме напуганной тётки у ворот. Дети толпились у доступных им смотровых глазков и шумно обменивались впечатлениями. В отличие от берберов, были они все чёрно-коричневые, цвета дёгтя, и только пара из них имела более светлый оттенок кожи – вроде горького шоколада. На нас они кинули пару равнодушных взглядов, – и всё. Подумаешь, туарег сопровождает караван…

Видела я и людей: на балконе старуха развешивала стиранные бурнусы – здоровенные полотнища, женские покрывала с золотой каймой по краю, простыни и скатерти. Обычный процесс, но вот только балкон был крохотный, а уместилось на нём всё. Стоило ткани коснуться верёвки, как простыня съёживалась до размера носового платка. По краю другого балкона росли розы – прямо в воздухе, безо всяких горшков, и в обе стороны сразу, как в невесомости: одна часть тянула бутоны к солнцу, вторая – к земле. В местной пекарне я увидела гуля. Чисто отмытый падший ифрит, закутанный в бежевый саван, аккуратно таскал лотки с выпечкой и расставлял их на витрине перед пекарней. На одной крыше я заметила немалого размера телескоп, а один молодой мавр, вышедший из дома, судя по всему, на учёбу, походя сотворил из ничего сочное яблоко – видно, не успел позавтракать.

Город Магриб не казался мне таким уж страшным, как в детстве. Помните, в «Лампе Алладина» магрибский колдун был ужасно коварен и зол? Мне казалось, что в Магрибе такие все, и только сейчас я вспомнила, что того колдуна как раз и выгнали из города за его злокозненные проделки.

Вот, наконец, и караван-сарай. Слово «сарай», обозначающее на Руси нечто, наспех сбитое из досок и предназначенное для хранения хлама, на Востоке имеет значение «дворец». Это и был дворец: три этажа сплошных арок и резных решёток, увитые розами беседки и белоснежные фонтаны в саду. За дворцом были, видимо, конюшни и денники для верблюдов, поскольку оттуда доносилось ржание, крики одногорбых дромадеров и двугорбых бактрианов, и даже пару раз затрубил слон. С другой стороны сада был вход, кажется, в помещения для рабов: оттуда не доносились громкие звуки, зато неаппетитные запахи жареной подтухшей рыбы, немытого тела и человеческих отходов портили всё впечатление. Стало понятно, почему первый этаж дворца отведён под склады и контору, второй – для менее почётных гостей, вроде нас, а третий – для высоких особ.

– Клопов-то у тебя хоть нет, почтеннейший? – встряла бабка, забывая, что я, в роли её мужа, всё ещё стою рядом, и говорить полагается мне. Да и всадник Ибрагима должен передать нас с рук на руки, обговорив условия.

Караван-сарай баши, в полосатых шароварах, напоминающих воздушные шары, в глупейшей феске с кисточкой на лысой голове и парчовом халате поверх трёх хлопковых, отрицательно замотал головой. Он покраснел от возмущения, и хотел ответить в том же духе, но тут его взгляд упал на меня.

– Дорогой мой! Осман Шариф! Ах, дорогой мой! Как же обрадуется твой несчастный брат, оплакивающий тебя уже шесть лун подряд! – баши прижал меня к себе, охлопал спину и бока, будто проверяя наличие пистолета.

– Размешу вас, и, не медля ни минуты, отправлю гонца к твоему дорогому брату! – пока он тараторил, у меня медленно вылезали на лоб глаза. Удружила Яга! У меня теперь родственники в Магрибе! Я посмотрела на ведьму, но злокозненная бабка делала вид, что нюхает белую розу, случайно выбившуюся из-за решётки.

– Скажи, кто твои спутники? – продолжил он. Упс, я уже всех позабыла. Но меня выручила Яга, что было с её стороны правильно: она же нас всех перемешала, да ещё и перепутала – за время путешествия одноглазым был сначала Алтынбек, а теперь, к ужасу моему, глаза лишился Маариф. Я слышала из гроба, как старуха называет Сэрва хромым горбуном, а сейчас ни следа хромоты у цыгана не было. Хорошо, что ибрагимов всадник не приглядывался к таким метаморфозам.

– Дозволь отвечу я, поскольку мой муж недавно воскрес из мёртвых и ещё не вернул себе голос, – сказала бабка. – Я – супруга благородного Осман Шарифа, эмм, Лейлах Уммана-гуля. Это его брат от наложницы отца, несчастный горбун. Вот тот старик…

– Погоди, о дочь правды! Ты говоришь, что старый Осман Шариф имел ещё одного ребёнка? Это отличная новость! Пожалуй, дослушаю до конца, чтобы обрадовать Умара Шарифа сразу всем.

– Мальчик, подобный луне, наш поздний сын – Надир Шариф…

– Я же говорили! Хорошие вести не приходят по одиночке, они – как перелётные птицы путешествуют большими стаями! – возликовал полосатый караван-сарай баши.

Бабка набычилась: она терпеть не могла, когда её прерывают.

– Вон тот кочевник с отрезанным языком – раб, этот воин, ослепший на один глаз – телохранитель моего благородного мужа, а в гробу лежит мертвец, поднятый высокочтимым Османом Шарифом, но упокоенный вашими воротами! – выпалила Яга.

У караван-сарай баши отвалилась челюсть:

– Осман Шариф стал чернокнижником? В гробу – мертвец?!

Но, опытный дипломат, он тут же справился с собой:

– Исповедовал ли мёртвый при жизни ислам?

– Нет, – ответила бабка, справедливо полагая, что Путята как крестился в детстве, так уж от православия и не отступал.

– Тогда я положу его в скудельню для неверных, – сообщил баши. – У меня есть пара рабов-христиан, которые могут отнести гроб, туда, где ему надлежит быть…

– Решите свои бытовые вопросы потом. Могу я надеяться, что ты, о досточтимый баши, разместишь гостей так, как следует? – спросил туарег, уже откровенно маясь нашими длинными восточными разговорами.