Текст книги "Гуляй Волга"
Автор книги: Артем Веселый
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)
Чаинский охотник Изыркул и чулымский охотник Курманай отдохнули и пошли каждый в свою сторону.
Киргизская
Караванщик по имени Юсуп был захвачен в пути непогодою и остановился ночевать в пустынном месте. К огню подошла красивая молодая девушка. Юсуп спросил: «Кто ты?» Она [185/186] отвечала: «Собирала дрова в лесу, мой аул, забыв обо мне, откочевал». После этого караванщик сказал ей: «Если так, то поедем со мной и завтра нагоним твой аул, а пока садись со мной ужинать». Она, не показывая пальцев, взяла кусок жирной баранины рукавом и стала есть. Когда наступило время ложиться спать, девка, блеснув зеленым глазом и не сказав ни слова, ушла. Юсуп догадался, что к нему приходил черт жез-тырнак (медные когти). Около полупотухшего костра он накрыл своей шубою пенек, а сам вывернул с корнем молодое деревцо и притаился за кустом. В полночь черт вернулся и пронзил своими когтями пень, покрытый шубой. Караванщик подкрался и жахнул черта по башке, из того дух вон, только смрад пошел. Потом распластал черта чаканом, из утробы чертовой высыпалось много золота, но оно было так горячо, что под ним дымилась земля. Юсуп дождался, пока золото остыло, насыпал в чувалы и вернулся к своему народу богачом.
Татарская
В Астрахани у одного мурзы служил в конюхах плутоватый малый по имени Мамет. Он воровал у скота корм и прогуливал деньги в притонах. С животными он обращался жестоко и не жалел ни кнутов, ни палок. Однажды выведенный из терпенья осел, которому попадало больше других, вызвался проучить Мамета. Было известно, что в болоте невдалеке от города водятся черти. Идти туда всяк боялся. Из всей конюшни вызвался осел, так как издавна известно, что осел, козел да черный кот – чертячьи выродки. Мимо того места поздно ночью из кабака возвращался Мамет. Услыхал визг, смех и мяуканье – пробормотал молитву, черти отлетели. Идет дальше, видит, ползут за ним змеи и шипят. Мамет святым словом снова отогнал нечистую силу. Черти разлились перед ним и обратились в скользкий лед. Конюх ступил на лед и поскользнулся: «Ах!» – и не успел закрыть рта, как старшой лягнул его в скулу копытом, так он и остался с раскрытым ртом, не мог произнести ни одного божественного слова. Набольший, размотав Мамета за ногу, метнул его по льду, и он летел по льду до самой болотной пучины, где и утонул. Осла сожрали волки, когда он возвращался восвояси, но остальные скоты зажили счастливо при новом конюхе. [186/187]
Литературные шутки
Что и как писали об Ярмаке
Плавильщиков П. Ермак, покоритель Сибири. Трагедия. Москва. 1806 г. Представлена в первый раз на Петровском театре, 1803 г. февраля 13 дня, причем Ермака играл сам автор.
Монологи Ярмака:
Я разбойник, но не бунтовщик. Чту добродетель превыше всего. Умерщвлял ли я кого-нибудь, кроме сих пиявиц иностранных, которые, подобно саранче, бегут поядать цветущее отечество наше?
Мои казаки покоятся сладким сном, а повелитель их не спит: он не спит для того, чтобы доставить им совершенный покой... Вот плоды начальствования. Повелевать гораздо труднее, нежели повиноваться. Но до сих пор бремя власти меня не отягчало...
Боже всемогущий, тебе открыты все помышления людей... Ты видишь мои намерения... Очернены ли они хотя тенью порока? Не алчность к пролитию крови человеческой влекла меня сюда; я не искал суетной славы победителя; я ищу прославить твое имя и имя государя... Ермак, Ермак, обрати мысль свою к богу! Нет под солнцем ничего, что укрылось бы от промысла всевышнего. Может быть, побитием татар господь захотел очистить оскверненную идольскими жертвами землю? Боже всемогущий! Ты оправдал над нами царствовать великого царя России. Прославь имя его в сем хладном краю света; да покоренные народы приведет он к познанию веры православной и да согреет блаженство его державы замерзлую сибирскую природу.
Палимая огнем войны душа моя алчет прохлады в любви. Любовь, любовь... Разве может быть закрыто мое сердце к ее [187/188] ощущениям? Это чистое, верховное блаженство, которое служит наградою добродетели. Несчастная пленница... Кто она? Она... ах! она владычица души и сердца моего... Верить ли слуху моему? Любовь... Ермак, ты любим! О, счастие! Ты превышаешь ожидание мое! Счастье! ты играешь участью людей! Будь ко мне милосердно, подай мне мир. Пусть вместо гибельной брани любовь утвердит мою славу!.. Она лишилась чувств! Она бездыханна! Боже, возьми мою жизнь, только оживи мне ее... Мне никто не внемлет... В ней я лишился всего... Мои победы мне несносны. Ах, на то ли, жизнь, ты вырвала меня из челюстей смерти? Лейтесь, лейтесь, горестные слезы, вы прохлаждаете грудь мою...
Полевой Н. Ермак Тимофеевич, или Волга и Сибирь. Драма. С.-Петербург. 1845 г.
Кузьма (старый разбойник)
Эх, Волга-матушка, кормилица родная,
Раздольный путь с полночной стороны,
Не по тебе ли воля удалая
Во дни разгульной старины
На челноке ушкуйника Прокопа
Да на ладье донского казака
Водила русских молодцов далеко?..
Ярмак
Прощай, родимый край,
Прощай ты, Волга-матушка, река-царица,
Раздолье дикой юности моей.
Уж скоро час ударит – каждый шаг
Нас будет отделять от родины.
Кто знает, приведет ли бог опять
Увидеть вас, родимые места.
Так дайте ж надышаться мне в последний раз
Родимым воздухом. Мне дайте наглядеться
На небо, на воды, на божие созданье,
Наслушаться землячек-птичек,
Взять горсть земли родной и на груди
Здесь сохранить ее, как мать родную, и, когда
В чужой земле мне будут рыть могилу,
Ты, горсть родной земли, прикроешь
Мой хладный труп, его согреешь ты!
Ярмак в Сибири
Друзья!
Мы ворвались в заветный лес, где от веков
Нечистые моленья приносились.
Здесь было требище богам поганым, [188/189]
Здесь кровь текла на жертву сатане!
Как пал кумир поганый, так падет
Неверие пред верой православной,
И просияют божья благодать и свет
Над областью Сибирской
На месте сем, где требище кумира
Зловонием окрестность заражало,
Поставим богу светлый храм,
И в нем кадила фимиам,
При пении согласном ликов.
Ты близок, близок день желанный,
Когда, во имя бога и царя России,
С главы сибирского царя спадет венец.
Мы на стенах его столицы
Хоругвь святую водрузим
И сердце батюшки-царя возвеселим.
Сибирь, ты примешь кости Ермака,
В твоих волнах, Иртыш велиководный,
Могила хладная готова мне.
Будь воля божья. Подвиг совершен.
Орел России, ты вознесся над Сибирью.
О радуйся, душа моя, весельем многим...
Буйницкий. Ермак, завоеватель Сибири. Историческая повесть. Москва. 1867 г.
Ермак находился в чрезвычайном волнении; грудь его вздымалась, чело становилось грозным: то важные мысли, казалось, стесняли его воображение. Иногда восклицал он – и взоры его воспламенялись; иногда погружался в уныние – и взоры его потухали. Взоры его сияли огнем мужества, лицо изображало важность.
Облаченный в торжественную одежду, прикрытую на груди панцирем, с пернатым на главе шлемом и препоясанный серебряной цепью, на которой висела сабля булатная, Ермак вступил во град Кучумов на белом коне, коего пламенные глаза, дымящиеся ноздри и пена, покрывающая стальные удила, оказывали, что он горд своим всадником.
В одну приятную весеннюю ночь Ермак вышел из града. Воздух был чист, небо ясно, повсюду царствовала глубокая тишина. Ермак увидел человека, сидящего на отломке скалы. Глава его склонена была на руку, которая опиралась на гранит; томные, печальные звуки – отголоски души – вырывались из груди его...
Ермак, привлеченный красотой окрестной рощи, вступил во внутренность ее и безмолвно наслаждался великолепным зрелищем природы: легкий ветерок помахивал зелеными листьями древес, кристальные ручьи струились по разноцветным [189/190] камушкам. Ермак достиг прекрасного луга и увидел под сенью одного дерева Героиню, разметавшуюся на траве и спящую глубоким сном. На величественном челе ее играл алый румянец, на малиновых устах покоилась кроткая улыбка, снежная грудь ее воздымалась от вздохов... Пораженный удивлением, Ермак приблизился к ней, долго рассматривал прелестные ее черты и не понимал, отчего душа его находилась в волнении, отчего кровь в нем стремилась быстрее?
– Любезная незнакомка! – с исступлением сказал Ермак. – Если ты надеешься со мной быть благополучною, прими мое сердце.
Лицо Колханты покрылось румянцем и, проснувшись, она тихо ответствовала:
– Друг мой, страсти сжигают меня! – И она бросилась в его объятья и сокрыла пламенные щеки свои на лице его.
Соперник же Азим напрягает лук и пускает пернатую стрелу, которая летит, свистит и углубляется в сердце красавицы. Подобно нежному цветку, сраженному пагубным, зноем, упадает Колханта, обращая в последний раз взоры свои к Ермаку, и испускает дыхание...
Шишков А. Ермак. Повесть. Москва. 1828 г.
...Твой меч остер, стрела метка.
Ты вносишь смерть и гибель в сечу,
Но сжалься, не ходи навстречу
Булатной сабле Ермака!
Он зол, страшна его рука,
Его душа неумолима.
Завет напрасный, дева Крыма.
Татарин смел: из юных рук
Он взял стрелу и звонкий лук;
Он обещал подруге сердца
Копье иль панцирь иноверца;
Он полетел грозою в бой.
Он с Ермаком изведал силы,
Вздрогнул под саблей роковой
И поздно вспомнил голос милый.
Но не один погиб Ахмат.
Он не один, краса Гюльнара,
Взгляни: курганов длинен ряд;
Они безмолвно говорят
О силе грозного удара.
...Несчастлив тот, кому любовь
Не улыбалась в жизни скучной!
Счастлив, кто спал среди цветов
С подругой жизни неразлучной, [190/191]
С младой посланницей богов.
Восторг любви, души порывы,
Ермак в забвенье вас узнал,
Когда один, нетерпеливый,
Теару к сердцу прижимал.
В глазах волшебницы невинной
Читал доверчивый покой;
Сгорая, трепетной рукой
Перебирал косою длинной,
Дыханье уст в себя впивал,
Желанья скрытого признанье
И груди полной колыханье
Кипящей грудью измерял.
...Ермак в цепях: подземный хлад
Тлетворной смертью в душу веет;
Железа тяжкие гремят,
Тоска на сердце тяготеет.
И мыслит он: «О краткий миг!
Куда исчез ты, призрак счастья?
Впервые радость я постиг
Под тучей грозного ненастья.
Исчезло все – мечты любви,
Младых надежд и шумной славы!
О сон! Повей, возобнови
Мои протекшие забавы».
...А ты, дружина Ермака,
Ты не услышишь глас знакомый;
Его бесстрашная рука
Перед тобой не бросит громы
В татарский стан, в толпы врагов,
И в час свободный, отдых битвы,
Его не будет слышен зов;
Он не помчит на пир ловитвы
Своих послушных казаков.
И где ж он, где? Никто не знает;
Тоска в дружине боевой;
Лишь шепотом молва, порой,
Из уст в уста перелетает:
«Ермак любил, Ермак пылал;
В тиши ночной, во мраке ночи
Теару к сердцу прижимал
И целовал сокольи очи».
«...Ермак! Ужасно преступленье!
Что предложил ты мне? Позор!
Где ж дружбы прежней договор
И к беззащитной уваженье? [191/192]
Не ты ли сам хотел щадить
Невинной страсти заблужденье?
Мне суждено тебя любить.
Но ты, Ермак, ты мне защита
От сердца, от себя самой:
Люблю тебя, перед тобой
Душа невинная открыта!
Ты пощадишь мою боязнь
И мыслей детских упоенье...
Люблю тебя; с тобой и казнь
Была б мне жизнь и наслажденье.
Но что? Тебя ль бояться мне?
Нет, лести мой Ермак не знает;
Кто страшен сильным на войне,
Тот слабых дев не поражает.
Итак, твоя, твоя, Ермак!
Клянусь, по гроб твоя Теара!..
Когда ночной прояснит мрак,
Я жду тебя под тень чинара». [
192/193]
Словцо конечное
Вначале книга была задумана, как забава и отдых меж ломовых дел, но в песне сердцу первое слово: приступил к работе, увлекся и – пошла писать...
Разин, Пугачев – большая дорога народных движений, Ярмак – глухая тропа. О Разине, Пугачеве, Булавине – горы архивных материалов, исторические же сведения об Ярмаке крайне скудны; так, достоверные известия о сибирских народах того времени можно уписать на пяти страничках, а еще того менее мы знаем о
работных людяхXVI века. Зимами я дневал и ночевал в книгохранилищах, а с весны распускал парус и на рыбачьей лодке плыл по следам Ярмака – Волгою, Камою, Чусовой, Иртышом, –
кормясь с ружья и сети. За шесть годов перерыл гору книг, проплыл по русским и сибирским рекам под двенадцать тысяч верст. Трудности, как, впрочем, и во всякой честной литературной работе, были огромны – коротко о них не расскажешь, а распространяться нет охоты: кому интересна потная, черновая работа такого дикого, как я, писателя?
До последнего времени имел намерение печатать книгу в двух разнословах (по-ученому сказать, варьянтах), а сейчас по немногим, но весьма увесистым причинам, отдумал. Впрочем, кое-что из второго разнослова мною подано в литературных додарках. Вьюга горестных раздумий захватила меня в пути – зазнобила сердце, залепила очи – книга не доработана... Может быть, когда-нибудь падет на меня радостных дней орлиная стая, с новой силой загремит и заблещет перо мое: тогда-то на роман и будут положены последние краски и жары...
Гуляй-городом в глубокую старину у русских звался военный отряд в походе – с обозами, припасами; у сибирцев – кочевое становище. Позднее гуляй-городом назывались подвижные на [193/194] катках башенки, для приступа к крепостям. Отсюда, в хорошую минуту, родилось и заглавие романа: Гуляй-Волга – русской воли и жесточи, мужества и страданий полноводная река, льющаяся на восток...
Знаю: глупец, зачерствевший в зломыслии и ненавистничестве, пустится поносить меня всяко и лаять на разные корки; полудурье прочтет книгу сию, ухмыльнется и забудет; умный же и чистый сердцем возрадуется крутой радостью и порою перечтет иные строки... Улыбка и уроненная на страницу слеза живого читалы да послужат мне лучшей наградой за этот каторжный и радостный труд!
Артем Веселый
