Текст книги "Гуляй Волга"
Автор книги: Артем Веселый
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)
Похлебают посылы щец, набьют брюхо кашею и – шарила!
Дорога полем, дорога лесом, ухаб, овраг, болото, холм, и по холму голый кустарник, как волчья щетина. Спали заметенные снегами древние деревни, – над снегами где-где торчал клок гнилой соломы, закопченная избяная труба. Луна топила мглистые поля, над черными лесами горели холодные звезды.
Просторы... В просторах тонул глаз, радовалось сердце, напоенное, накормленное просторами. Сдобно пахло конским потом да теплыми конскими говяхами. За обозом гнались волчьи орды, по снегу летели косые волчьи тени. Казаки громили волков из взятой на дорогу пушки.
Большая московская дорога, как река, несла людей конных, людей пеших, торговые караваны. С севера тянулись обозы с рыбой, льном и кожами. За возами шагали рослые мужики с бородами, обледенелыми будто банные веники. Обозы обгонял обитый медью и выложенный костью щегольской возок купчика-скупщика. На раскормленных монастырских битюгах плелись краснорожие монахи-сборщики. Звеня веригами, шли и ползли юродивые, храбро открыв голые груди навстречу вьюгам и морозам. Боярин с семьею пробирался на богомолье в санях столь просторных, что в них впятером можно было лечь и спать. От города к городу гнали скороходы. С Руси брели калеченные ратники, нищие, бездомки да работные люди тверских, вологодских и владимирских земель.
Москва блеснула жестяными главами церквей.
Заставу миновали на рассвете.
В морозном инее дремала столица. Кривые улочки тонули в сугробах. Дворы были обнесены бревенчатым тыном, а то и плетнем. По дворам горланили овцы, раскалывались петухи, кто-то кого-то лаял последними словами. На перекрестках улиц, около [156/157] колодцев, как галки, кричали молодухи, вокруг обледенелых колод табунились коровы и лошади. Светлый дым столбом качался над трубами. На папертях толклись, гудели нищие. Не спеша шли к церквам люди московские в шубах и охабнях, опоясанных кушаками низко, по самому заду. Кремлевская стена после татарского разорения все еще достраивалась: набережная Москва-реки была завалена строевым лесом и бунтами каленого кирпича.
Разбежались у казаков глаза.
Зашли в часовню, поставили по свече и наскоро помолились. Тут же, рядом завернули в кабак. В кабаке нестерпимый жар, вонь, разило чесноком, кислым хлебом и горелым луком. Для храбрости – выпили. Иван Кольцо поучал товарищей:
– Будет царь о чем спрашивать, ворчи чего-нибудь про себя, мычи, но голосу не подавай. Брякните словцо некстати – государю обида, а мне – кнут.
Кабатчик провожал казаков, коих он принял за купцов, до возка и низко кланялся.
Ямщик разобрал вожжи.
– Э-э, залетные!
С простоты да по незнанью, всем обозом подкатили прямо к высокому резному крыльцу царевых хором, что считалось нарушением чести государева двора.
Иван Кольцо распорядился:
– Кашляй! Сморкайся!
С треском высморкались, обили смушковые, татарской валки, валенки и полезли на крыльцо.
В дверях показался голова стрелецкий и крикнул:
– Шапки!
Переглянулись и неторопливо стащили шапки.
– Куда?
– К царю.
– Отколь вы и кто?
– Сибирской земли послы.
В полутемных сенях топтался караул стрелецкий, человек с двенадцать, все вороной масти и в ладных малинового сукна кафтанах.
Из щели узкой двери высунулась лисья морда думного дьяка.
– Кто гамит?
– Казаки.
– Господи Исусе! Кого вам?
Наученный головой стрелецким, Иван Кольцо ответил уже по чину:
– До великого государя и царя Ивана Васильевича с добрыми вестями волские и донские казаки.
Дьяк еще раз оглядел их и скрылся, а голова попросил казаков снять оружие. Отдали пистолеты, чаканы, но шашки не снял [157/158] ни один. Заспорили. Егорка Поморец, колотя себя кулаком в грудь, так, что грудь гудела, стал кричать о сибирской славе. На шум из внутренних покоев вышел боярин и, снова обо всем казаков расспросив, успокоил и втолковал, что с оружием к царю никто не допускается, велел оставить шашки и провел в переднюю.
Государева Москва жила в горе. Последние проигранные войны вконец разорили казну, пошатнулась торговля, – большинство лавок в Китай-городе были заколочены досками, разорившиеся купцы сидели по тюрьмам или ударились в бега. Пожарами подняло Яузскую и Замоскворецкую слободки, одичавшие собаки бродили по пожарищам, выискивая и пожирая горелую падаль и человечину. Народ, спасаясь от голодной смерти, расползался и разбегался из Москвы на все стороны. Казаки с сибирскими вестями приехали кстати.
За обедом повеселевший царь подробно о делах сибирских выспрашивал да подливал гостям в кубки, а себе в чашу душистую романею.
– Были мы, государь, во всяких твоих службах и службишках – и в пешей, и в конной, и в лыжной, и в стружной, и в пушкарях при взятии Казани, и у строения городов, и у сбора ясака, и в толмачах, и в вожах, и у проведывания новых землиц, и у подведения неверных под твою, царь, руку...
– Ведомо мне по всей истине, как вы, злоумысля и преступя многое крестное целование, купцов на Волге грабили, послов наших побивали, городки и острожки и черные слободки жгли, казну нашу всяко разоряли и множество православных христиан до сущих младенцев саблями секли и иные непотребства творили.
– Мы, государь, свою славу худую омыли кровью и службой своею. За нашу службишку и кровь, и радение, и за нынешний поезд пожалуй нас, государь...
– Бог с вами, прощаю! Все вины ваши покрываю своею милостью. Как, по велению божию, царство Сибирское вы забрали, пошлю к вам воевод с войском, попов, иконы, книги и колокола и все церковное строение. Вы верою укрепитесь. Наша Христова, православная вера – всем верам вера. Служите мне содружно и будьте готовы ударить против недругов, непослушников и изменщиков, кои зломыслием своим оплели меня, как паутиною... Говорят: которая земля перестраивает обычаи свои, та земля недолго стоит.
– Постоим за царя и за веру крепко, будем биться до смерти с недругами твоими, непослушниками и изменщиками!
– За храбрость вашу спасибо. Суд божий есть, и честь царева суд любит. Вы б, атаманы и казаки, помня свое обещание за царя и веру стоять и прежнюю свою службу и страдание, и крови казачьей в Сибири разлитие, – то с моими воеводами жили бы дружно и заодно укреплялись бы против ордынцев, сколько [158/159] всещедрый бог помощи подаст. На мою рать особенно не надейтесь, – нету у меня рати, всю растеряли глупые воеводы.
В глазу царском блеснула слеза. Уронив голову на грудь, он некое время молчал, потом снова заговорил:
– О рудах медных попечение имеем. Ввозим мы те руды из других государств, а у нас руд и своих много. Велел я Строгановым купцам приискать – они не нашли, а живут на дарованных землях, немалые прибытки от торговли получают, а о моем, государевом, деле не радеют. Чаю – Сибирь – край богатейший. Вы о тех землях прилежно проведайте и мне скажите. Строгановы таят выгодный торг для своей прибыли, выменивают соболя на жестяную пуговицу, земли у инородцев отнимают и от меня с Руси людей сманивают, сами хотят царями быть... Глядел рухлядь, привезенную вами, – добрые соболи, давно таких в руках не держивал. За подарки спасибо. Отдарками все отдарю и жалованьем пожалую, коли не станете заводить воровства да смуты. А чем будете скудны – одежой ли, обужей ли, боевыми ли припасами, – все дам, все дошлю и от себя Строгановым отпишу... Алексей! – позвал царь и постучал посохом в стену.
В дверях появился Адашев в монашеской скуфье, насунутой по самые брови.
– Алешенька, – обратился к своему наложнику царь, – вели казначеям отпустить на всю Ярмакову дружину жалованье за год. Казакам по пяти рублев на голову, есаулам и сотникам – по десяти рублев, атаманам – по полусотне. Пошлю сукна всем на штаны и на кафтаны. Подарю Ярмаку шубу свою да панцирь добрый, да саблю хоросанскую. Скажи дьяку Лукашке, чтоб отпустил атаману Ивану Кольцову два фунта ладану да сорок пудов пороху, вина церковного боченок, ящик свечек восковых да сто пудов свинцу. Сготовь подорожную грамоту: указываю пропустить казачьего атамана Ивана Кольцова с товарищи в Сибирскую землю, а ехать им на Вологду, Тотьму, Устюг. Посылать с ними от города до города провожатых по сколько пригоже, чтоб им было ехать от воров бесстрашно. И корм им и лошадям их давать, чтоб сытым быть и чтоб никакие нужды в дороге не терпели. В придорожных кабаках вином вволю поить. Воеводам острогов напиши особо: корму, лошадей и провожатых давать казакам тотчас, чтоб им ни в котором городе задержания и помешки не чинилось бы. Иди!
Адашев поклонился и вышел.
Царь – казакам:
– Сыскивайте по Сибири гулящих людей и верстайте их в ясачные, дабы ни избылых, ни прошатаев не было. Собирайте данье мехами, конями, златом и чем бог приведет. Народ сходен [159/160] с бородою: чем больше стриги, тем гуще будет расти. Ясаки присылайте за крепкой охраною каждый год к благовещенью дню. Знаю, наживались за вами грешки самоохотные, – да кто старое помянет, тому глаз вон. Ныне службу свою прямую мне покажите. Подарю вам свой серебряный кубок, всегда из него пейте да меня помните. А коли станете мне челом бить, а сами учнете не по моему слову ходить или сызнова пуститесь в разбой, тогда и ласка моя будет не в ласку...
День случился постный. На обед были поданы щи кислые, блюдо квашеной капусты, каша с конопляным маслом да сушеные венгерские сливы.
Казаки, отобедав у царя, пошли на радостях дообедывать в кабак.
Весть о покорении Сибири быстро распространилась по столице. В церквах – звон большой. Народ валил в Кремль поглядеть на послов. Купцы с ног сбились, рыская с хлебом-солью по всей Москве в поисках завоевателей.
А казаки, как с крестом, шли из кабака в кабак, везде зелено вино пили, денег ни грошика не давывали да еще затевали с голюшками кабацкими драки. Так, стоял кабачишка на яру, над Яузой-рекой, – Мамыка разыгрался да столкнул тот кабак под яр вместе с горланящими песни пьяницами.
Немало победокурили гостьюшки пока гостили, а там поднялись и – шарила.
Дорога полем
дорога лесом
ухаб
раскат
овраг
болото...
Да и Русью ехали с великим боем и озорством. В одном сельце грабили, в другом спускали награбленное за полцены. Под Тотьмою подняли на ура вотчину худородного князца Кубасова да батогами вымучили из старика двести рублей. В Устюге застрелили решеточного сторожа, ямщикам прогонов нигде не давывали, да накидали полны сани девичьей красоты и веревками укрутили – мчали русскую красоту в Сибирь на племя. Лай псов, лютая темень. Ломились в ворота.
– Отпирай!
Тихо.
Высадили ворота, чаканами высекли дверь.
– Здорово, хозяин! Жарь порося, щипли гуся! Перед ними стоял полуодетый мужик с лучиною в дрожащей руке и угрюмо бурчал:
– Гуся, порося... Сами на мякине сидим.
Мужика – плетью, мужик – за топор:
– Не балуй, казаки! [160/161]
По слободке бабьи визги, накрик. На колокольнице сполошный звон. К слободке, чая нивесть чего, со всей волости скакали верхами и в санях с топорами, вилами, дрекольем.
Казаки заперлись в избе и двое суток, пока было вино, сидели в осаде. Потом атаман вышел на крыльцо с бумагой в руках.
– Царев указ.
Мужики, что грелись у костров, стащили шапки и хмуро молчали.
Слободской поп вслух прочитал подорожную грамоту. Мужики в страхе разбежались. Однако седоглавый слободской староста сказал атаману:
– Не дуруйте, православные, а то из лесов наших живыми вас не выпустим.
– А чего вы, старик, ни кабака, ни б.... не держите?
– Живем по преданьям отцов и дедов.
Засвистали, поехали дальше.
И долго еще слобожане ахали, казаков вспоминаючи.
– Пятеро, а сколько от них грозы и страху приняли!
– Им, мил человек, тише ездить нельзя: Сибири громители.
– В чумной год народ такой лихости не видал. Слава богу что их пятеро, а не дружина целая, злее орды татарской.
Борзо гнали, а слух еще борзее летел: жители запирали дома, прятали девок, угоняли в леса скот, выставляли подводы, чтобы поскорее выпроводить незваных, непрошеных.
Во всех городках, слободках и деревнях, на пути стоящих, казаки вино и девичью красу пили да житьишко сибирское хвалили, чего ради много гулящих и беглых людей увязалось за ними: бежали за казачьим караваном пеши, гнали на уворованных лошадях, иные шли по слуху.
.......................................................................................................................................................................................................................................
40
Реками – по казачьему следу – приплыл князь Семен Болховской да привел с собой пять сотен стрельцов московских. Начал князь вводить в городе московские порядки и оттого притужания многие казаки пустились в разбег.
Мурза Карача прислал к Ярмаку гонца с прошением отправить к нему на помощь несколько казаков против киргиз-кайсацкой орды. Ярмак тому объявлению с радостью поверил и, говоря: «Через сего знатнейшего мурзу и прочие склонятся на русскую сторону», – отправил с нему Ивана Кольцо с полусотней. Карача присланных вероломно перебил. Яков Михайлов не поверил тому и с тридцатью казаками бросился на выручку друга. Татары и этих окружили да всех побили. [161/162]
Рассыльщики карачинские шныряли меж татарами, остяками, вогулами и подговаривали их к всеобщему восстанию, потому-то и были равномерно перебиты казаки, разбросанные там и сям по сбору ясака.
По последнему мартовскому снегу расхрабревший Карача и сам пришел под город с сильным войском и расположился вокруг города, обдернувшись обозами: долговременной голодной осадою он вознамерился принудить завоевателей к сдаче.
Так у русских все дороги были отняты, а земля пребывала в возмущении. Казаки и стрельцы поедали падаль, хомуты, трофейные щиты, лыко сосали, многие за зиму примерли бедной смертью, но оставшиеся в живых осаду выдержали и Карачу от города прогнали.
...Жили.
В город прискакал запыленный и оборванный лазутчик Чумшай.
– На твой зов, атаман, сюда идет бухарский караван с товарами. Кучум-хан держит бухарских купцов на рубеже Ишимских степей и в Сибирь не пускает.
Ярмак давно искал встречи с ханом.
Набрал полусотню казаков и скорым делом поплыл вверх по Иртышу.
Жители близлежащих становищ были в совершенной покорности и по пути следования казаков, по своему обычаю, резали баранов, раскидывая тушку баранью на одну сторону дороги, голову – на другую. Однако чем дальше удалялись завоеватели от своего логова, тем все чаще и чаще натыкались на косые взгляды.
Первый бой приняли у бегишевых юрт. Татары защищали свои жилища с большой отвагой, по поводу чего старописец с душевной простотою замечает: «Казаки так на неприятелей огорчились, что ни одного человека, который им в руки попал, живым не пускали, и весьма малое число было тех, которые бегством спасли живот свой».
Повоевали и разорили Шамшу, Рянчик, Залу, Каурдак, Тебенду объясачили.
Долго гоняли по степи кочевников, многие другие городки и юрты погромили, но нигде ни хана Кучума, ни каравана бухарского не нашли, – смекнули, что дались обману, и повернули назад.
Плыли в тихие ночи, когда на еле колеблемой ходом стругов воде плясала звезда; плыли и в ветер, когда подымалась на Иртыше вся щетина.
Татарин крался берегом – по траве, по кустам – в правой руке шашка, в левой, поднятой до уровня груди, травы пук, скрывающий загорелое до черноты лицо и волчий блеск глаз. [162/163]
Плыли.
Бежал Иртыш, храпя и прядая как конь.
Бушевала такая темень, что под веслом и воды было не видно, будто обнялись и выли над Сибирью разом сорок ночей.
– Пора и на стан, атаман... Третью ночь не спим.
Слипались словно песком засоренные глаза, кости просили отдыха.
Ярмак повернул свою каторгу к берегу.
Заночевали на острове близ горы Атбаш.
Лаял ветер
лес стонал и трещал
темнота ночи была умножена
дождем.
Знали татары брод к тому острову.
– Ара, джамагат.
– Ара, ара... .
– Аллага...
Скользя по размокшему берегу, полезли в воду. И вот, в самый развал сна, пролился на спящих ливень клинков.
Ярмак воспрянул, когда уже больше половины людей было посечено.
– По стругам! – загремел его голос.
Работая шашкой, атаман кинулся к воде, но татары, чтоб отрезать казакам надежду на спасение бегством, заранее ссунули с берега пустые лодки, и они, подхваченные быстрым течением и ветром, исчезли во тьме.
(Панцирь Ярмака – царя подарок – бит в пять колец мудростно, длиною в два аршина, в плечах с четвертью аршин, на груди и меж крылец печати царские – златые орлы, по подолу и рукавам опушка медная на три вершка.)
Прижатые к берегу казаки рубились и отстреливались, сколько силы хватало.
Падали
гибли.
Ярмак отбивался, пока не перелетела шашка, ударившись о татарское копье.
С крутояра бросился в разливы... Тяжкий панцирь увлек атамана в пучину, волны шумя сомкнулись над его непокрытой головой...
...Неприветлива ты, чужая сторонка, нерадошна.
Дурыня, удалой казак! Не твои ли очи песком засыпаны? И не твой ли последний вздох ветер развеял по степи?
Не твое ль тело, Якаш, поделили меж собой хищный зверь и хищная птица?
Не слышно было больше и песен Якуньки Дедюхина – с кровью изошла его жизнь. [163/164]
Чапура, ясмён сокол! Не твое ль тело моет вода, не твои ль кудри завивает волна?
И ты, Заруба, отгулял, отбуянил – смирнехонько лежишь в долбленой колоде. Над твоей могилой вьюга завивает пушистые венки...
Не тебя ль, Табунец, аркан кочевника увлек в далекую Бухару? Не твою ль бычью шею гнетет колодка и не ты ль, в земляной тюрьме сидючи, в косматую грудь крест заростил и не ты ль гложешь сухую корку, кропя ее своей слезою?
Кряж мерзлой земли лег на грудь охотника Яха. Могучие руки его, что раздирали пасть медведя, закоченели.
Мамыка и Сенька Драный, Черкиз и Рамоденков, повздорив с воеводою московским, ушли на восход солнца и следы их замыла вода, замела пурга...
..................................................................................................................................................
Ценный зверь уходил все дальше и глубже в тайгу, в тундру и в степь. По следам зверя, неся тамошним народцам гибель, шел русский промысленник и добытчик: ни болота, ни таежные заломы, ни лютые морозы не держали его.
Следом за казачьей саблей катилась деньга купецкая, за деньгой – топор, соха и крест.
С Руси на многих стругах плыла в Сибирь московская рать воеводы Васьки Сукина, да Ивана Мясного, да письменного головы Данилы Чулкова.
За ратью, на привольное житье украин, двигалась с семьями и скарбом голодная мужичья орава.
Пеши шли
конны шли
лодками греблись
телеги на себе везли
бродом брели
плывом плыли...
Новоселы вымирали от гнилой воды, гибли от лихорадок и от шашек сибирцев, но все же на самом пороге Азии крепили свое владычество: горели леса, до облак взвивался багровый дым, горели травы, полыхала степь пожарами горькими, – то пришельцы расчищали место под пашню. Упорно стучали русские топоры, гремели песни, убогая соха подымала первую дикую борозду. И над неоглядными просторами на усторожливых местах – грозя сияющим крестом далеким аулам – вставали городки и острожки, обкиданные боевыми завалами, рвами и терновником. Орда набегала сюда в вихрях пыли, в огне и реве и, разбившись под стенами русских укреплений, с воем откатывалась орда, оставляя за собой кровавый след. Брякал церковный колоколишка, вонь ладана мешалась с пороховой гарью...
1926 – 1932
Литературные додарки
Как дело было
Летопись сибирская
(Вольный пересказ)
1
Вниде в слух благочестивому государю, царю и великому князю Ивану Васильевичу всея Руси, о частых приходах басурманских войною на его государскую землю Пермскую от сибирских людей и как безбожные своим приходом русским городам и посадам и селам многое пленение и запустение учиняют. И вложил бог благочестивому государю во ум расспросить своего государства ведущих людей про ту страну, и повелел царь-государь поставить перед собою промышленников и купцов Якова и Григория Строгановых и расспросил их, как бы оберечь Пермскую землю от нашествия сибирских людей и чем бы Кучуму салтану тесноту учинить. Они же царю все подробно рассказали, и слово их ему, государю, было приятно.
2
В лето 1558 года царь пожаловал Григория Аникиева сына Строганова ниже Великой Перми за восемьдесят и восемь верст, вниз по Каме по правую сторону устья Лысьевы-речки, а полевую сторону вниз Пызновской Курьи по обе стороны по Каме до Чусовой-реки – места пустые. Где изберет Григорий [165/166] Строганов место крепко и усторожливо, тут ему и городок поставить, и крепость огородить и пушкарей, и затинщиков, и пищальников, и воротников нанять для обереганья от сибирских и ногайских и иных орд. Ему, Григорию, поведено называть к себе вольно нетяглых и неписьменных людей.
3
В лето 1564 года царь Иван подарил Григорию же Аникиеву сыну земли на Орловском волоке. Велел Григорию поставить стены сажен по триста меж углами, а с приступной стороны по низу обрыть и камнем скаты выложить. Пищальников и сторожей в том городе поставить и держать наряд скорострельный: пушечки, и пищали, и затинные, и ручницы поделать записным мастерам, которых к себе приговорить из найма.
4
В лето 1568 Якову Аникиеву сыну Строганову пожалованы от устья Чусовой вверх по обе стороны и до вершины все земли и все речки, льющиеся в Чусовую, до своих вершин. И повелено в тех местах, от Камы до Чусовой вверх на восемьдесят верст на правой и левой стороне поставить городки для обереганья от басурманских орд. Завести городовой наряд скорострельный, и всякие крепости поделать, и людей называть в те городки вольно.
5
В лето 1570, по цареву хотенью, поставил Яков Строганов острожки над Сылвой и над Яйвой реками на пути сибирских и ногайских людей для утеснения сылвенских и иренских татар, и остяков, и чусовских, и яйвинских, и ильвинских, и косьвинских вогулич.
6
В лето 1572 божьим попущением пришли на Каму черемисы, остяки, башкирцы и буинцы и около городков Канкора и Кергедана побили русских торговых людей восемьдесят семь человек. Яков и Григорий Строгановы напустили на азиятцев свою дружину и множество некрещеных было побито и множество в полон взято и к шерти приведено, чтобы впредь оброк царю русскому давать и во всем прямить и по все дни быть подручными. [166/167]
7
В лето 1573, на Ильин день, из Сибирской земли с Тобола-реки приходил Кучумов сын, Маметкул, с мурзами и уланами на русскую сторону дороги проведывать. Да в этом приходе многих данных остяков побил, а жен их и детей в полон повел и посланника государева Третьяка Чебукова и с ним служилых татар, кои шли с ним в Казань служить, иных побил, а иных в полон взял. До Чусовских городков не дошел пять верст, побоялся и назад воротился. А Строгановы вдогон за Маметкулом рать свою послать не посмели, а писали обо всем царю. По разборе дела, без малого через год, из Москвы была прислана грамота, дарующая Строгановым земли за Югорским Камнем на Тахчеях и на Тоболе-реке, и на Иртыше, и на Оби, и на иных реках, где приглянется и пригодится острожки поделать и снаряд огненный завести, и у рыбных ловель и у пашен дворы ставить, по обе стороны Тобола и по рекам иным, и по озерам крепиться всякими крепостями накрепко. А кои остяки и вогуличи и югричи от сибирского салтана отстанут и захотят быть под его, государевой, рукой, и почнут ему, государю, дань давать, – слать их с провожатыми в Москву, а жен их и детей и самих данников беречь от набегов сибирцев. На сибирского салтана посылать воевать доброхотов из своей дворни и остяков, и вогулич, и югрич, и самоедов, кои похотят. А станут приходить к Строгановым купцы бухарские и иных земель – торговать с ними вольно и беспошлинно.
8
В лето 1579 года прослышали Семен, Максим и Никита Строгановы о буйстве и храбрости поволских казаков и атаманов Ермака Тимофеева с товарищи, как они на Волге на перевозах ногайцев побивают и ардобазарцев грабят и побивают. Строгановы людей своих с писанием и с подарками послали к ним, дабы шли в Чусовские городки на спомогание. Тогда атаман Ермак Тимофеев с товарищи: Иван Кольцо, Яков Михайлов, Никита Пан, Матвей Мещеряк, а всего единомысленников пятьсот и сорок человек вскоре пошли на призыв Строгановых.
9
Того ж году, в день памяти чудотворцев и бессребреников Кира и Иоанна, приплыли казаки с Волги в Чусовские городки с радостью и на радость. Семен, Максим и Никита Строгановы приняли их с честью и дали им дары многи, и ествой и питиями их обильно наслаждали. Атаманы и казаки, рассыпавшись по городкам и острожкам, стояли против неверных агарян буйственно и немилостиво, а всего прожили у Строгановых два года и два месяца. [167/168]
10
В лето 1581 злокозненный дьявол, иже искони ненавидящий добра человеческому роду, поощрил злого и безбожного вогульского мурзу Бегбелия со своим вогульским и остяцким собранием, – а собрания его шестьсот восемьдесят человек, – и пришли безвестно, украдом под Чусовские городки и под Сылвенский острожек и тут окрест живущие села и деревни попленили и пожгли и в полон многих людей – мужей и жен и детей – поймали, но преблагий бог не попустил окаянных превозноситься. Вскоре над ними, безбожными, русские победу одержали и многих поймали и по тем вестям на переходах и перелазах многих побили, а иных переловили, и мурзу Бегбелия взяли жива. И они, видя свое изнеможение, царю московскому вину свою принесли и добили челом, что быть им под данью царевой и на русскую землю впредь лиха не мыслить и войною не ходить.
11
В лето 1582, первого сентября, на память преподобного Симеона Столпника, послали Строгановы из городков своих на сибирского салтана волских атаманов и казаков и с ними проводили своих ратных людей: литовцев, немцев, татар и русских – предобрых воинов – триста человек и отпустили их с казаками заодно, и того их собрания учредилось восемьсот сорок человек, отпели молебен всемилостивому, в троице славимому, богу и пречистой его богоматери, и всем небесным силам, и всем угодникам его, и удовольствовали их казною и одеянием украсили и оружием снабдили: пушками, пищалями скорострельными и запасами многими. Вожей дали и толмачей басурманского языка им дали. Казаки с приборными людьми пошли на сибирского салтана, чтобы очистить место для русского поселения и отогнать безбожного варвара. Шли по Чусовой вверх до устья Серебрянки и по Серебрянке шли до волоку и поставили тут Кокуй-городок. Тут, перезимовав, бросили тяжелые струги, а легкие переволокли на речку Жаровлю и поплыли вниз и вышли на Туру-реку: ту бе и сибирская сторона.
12
В те же времена злочестивый и безбожный князь пелымский ярости многой наполнился и паки зверострашием объят бысть, и умысли злохитрое коварство в сердцы своем и начат лесть с лукавством сшивати, и бысть ему, безбожному, ко своей погибели. Тогда он, злочестивый, собрал воинов семьсот и подозвал с собою буйственных и храбрых и сильных мурз и уланов со [168/169] множеством воинов. Он же, по злой неволе, взял с собою сылвенских и косьвинских, и иренских, и обвинских татар, и остяков, и вогулич, и вотяков, и башкирцев множество. Пришел с воинством своим и яряся на Пермские городки и на Чердынь и те места попленил и пожег и к стенам града сурово и люто приближался и едва не взял. Но всемогий бог не допустил окаянных, и вскоре князь пелымский от того места пошел под Кай-городок и тут пакость учинил и оттоль окаянный пошел под Камское Усолье и тут села и посады пожег и людей попленил. Потом пришел под Канкор и под Кергедан городки, а оттоль пошел под Чусовские городки и под Сылвенский и Яйвинский острожки, и внезапно напал на Чусовские городки, и около ту живущих крестьян множество посек и села и жилища пожег и немилостиво православных в полон погнал. Казаков же не было в ту пору в городках, а оставшиеся в городках люди от злого притужания татар едва смерть избыли, и то не силою своею, а божьей помощью, и оттоле многие скорби приняли от окаянных. Строгановы же с людьми своими, призвав в помощь всемилостивого, в троице славимого, бога и пречистую его богоматерь и всех угодников его, вышли из-за стен и мужественно устремились на врага, и многое множество от обеих сторон пало, и неприятели пустились в невозвратное бегство. А Чердынский воевода Василий Перепелицын пожаловался в Москву на Строгановых, что они-де ему не помогали.
13
В лето 1582, шестнадцатого ноября, за черною восковою печатью была получена Строгановыми царева грамота.
«Писал к нам из Перми Василий Перепелицын, что послали вы из острожков своих волских атаманов и казаков воевать вотяков и вогулич, и татар, и пелымские, и сибирские места. В то же время пелымский князь пришел войною на наши пермские места и к городку Чердыню и к острогам приступал, наших людей побил, многие убытки нашим людям учинил. И то сделалось вашим воровством и вашей изменою: вы вогулич, и вотяков, и пелымцев от нашего жалованья отвели, и их задирали, и войною на них приходили да тем задором с сибирским салтаном ссорили нас. А волских атаманов к себе призвав, воров наняли в свои остроги без нашего указа, а те атаманы с казаками прежде того ссорили нас с ногайской ордою, послов ногайских на Волге на перевозах побивали, и ардобазарцев грабили и побивали, и нашим людям многие грабежи и убытки чинили. Им, казакам, было б вины свои покрыть тем, чтобы нашу Пермскую землю оберегать, а они сделали с вами вместе по тому же, как на Волге чинили и воровали, и Перми ничем не пособили. Послали мы в Пермь воина Аничкова и велели казаков взять, отвести в Пермь и в Усолье Камское, и тут им стоять велели, разделясь. А не [169/170] вышлете из острогов своих волских казаков, атамана Ермака Тимофеевича с товарищи, будет положена на вас опала великая, а атаманов и казаков, которые слушали вас и вам служили, а нашу землю выдали, велим перевешать».
14
В лето 1582 года, в сентябре, в день памяти богоотца Иоакима и Анны, пришли в Сибирскую землю бесстрашные воины и многие татарские городки и улусы повоевали вниз по Туре и, дойдя до Тавды-реки, поймали татар. Один из них, по имени Таузак, царева двора поведал им все по ряду: про сибирских царей и князей, и мурз, и уланов, и про салтана Кучума. Казаки, уведавши от него о всем достоверно, отпустили его, да скажет Кучуму о пришествии, их мужестве и храбрости. От Таузака слышно бысть Кучуму: «Таковы русские сильны: когда стреляют из луков своих, тогда огонь пышет, дым великий исходит и громко голкнет – будто гром на небесах. Стрел тех исходящих не видно, но уязвляют они ранами смертельными, а ущититься от них никакими ратными сбруями невозможно: куяки, бегтерцы, пансыри и кольчуги наши – все пробивают навылет». Услыша сие, Кучум опечалился и послал гонцов во всю свою державу, по всем городам и улусам, дабы к нему ехали на спомоганье против русских. В малое время собралось к нему множество воинов: князья, мурзы, уланы, татары, остяки и вогуличи и прочие подвластные ему языки.
