Текст книги "В гнезде "Пересмешника" (СИ)"

Автор книги: Артём Март

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Глава 3

Солдат мне не ответил. Он только поджал связанные в лодыжках ноги ближе к груди. Отвернулся и затих.

– Пчеловеев рассказывал, – подал свой мрачный голос Бычка, – что на горе было четверо переодетых душманов. В наше переодетых. Это видать, с плеча ваших парней они форму взяли, а? Да еще и пади, ваши все добровольно отдали, чтобы шеи свои сберечь…

– Захлопни пасть… – Снова подал голос солдат.

– Слышь… – Бычка насупился, – мы там, в ущелье, где вы БТР бросили, кровь за вас проливали! У нас замкомвзвода за вас погиб!

– Было б за кого погибать, – с натугой, стараясь неуклюже усесться, сказал Смыкало. – Мы там бока под пули подставляли… А они тут, выходит, гузку врагам решили подставить?

Боец, который отвернулся, ничего не сказал. Он только злобно засопел и принялся ругаться матом себе под нос.

Второй, стоявший на коленях, медленно повернул голову. Взгляд его блеснул в темноте.

– Вы, молодежь, попридержали бы языки, коль не знаете, как оно было, – сказал он низким, прокуренным голосом. – Что б потом стыдно за свои слова не было.

– Тут кому стыдиться надо – это вам! – Бычка гневно выдохнул. – Вместо того, чтобы бой принять, вы врагам сдались! Вот что вы сделали!

– А ты вспомни документы! – сказал Смыкало. – Вспомни фотографии и письма, что они под БТРом к земле прикололи! Может, это они специально! Напели им душманы, что в живых оставят, что каждому будет по жене! Вот они и сдрейфили воевать!

– Закрой рот свой поганый, паскуда! – вдруг вскрикнул боец, с которым я разговаривал, – закрой, сказано тебе! А то я сам его тебе захлопну так, что жрать не сможешь!

– Это ты-то захлопнешь, харя предательская! – Бычка зашевелился в путах, будто бы стараясь стянуть веревки с рук и ног, – вот я щас освобожусь… Вот освобожусь и…

– Тихо всем! – приказал я громко.

Голос мой прокатился по сводам пещеры. Отразился от них кратким эхом.

Бычка, суча было руками, вдруг замер. Солдаты-пленники смотрели на нас, не отрывая своих взглядов. Потом говорливый сплюнул и снова отвернулся. Парнишка, качавшийся в немой панике, стал двигаться еще быстрее и даже что-то бормотать себе под нос.

Потом вдруг стукнуло. Пустоватый звук удара дерева о дерево прокатился по пещере. Затем послышался злобный голос душмана. Это часовой гавкнул нам что-то не по-русски. Видимо, приказал молчать.

За деревянной решеткой я заметил его нечеткую в полумраке тень. Вооруженный автоматом душман несколько мгновений таращился на нас сквозь прутья, а потом, убедившись, что мы сидим тихо, снова исчез, встав где-то за стеной пещеры.

– Кажись, – негромко начал я, когда все затихли, – мы начали ни с того. Меня Сашей зовут. Это, вон, Бычка, тоже Саша. А вон тот вот, Толя Смыкало.

– Мухин разведвзвод? – проявив робкий интерес, спросил солдат с прокуренным голосом.

– Так точно. За вами пришли.

– Надо думать, – снова заговорил солдат с прокуренным голосом, – нету больше разведвзвода, раз уж вы тут?

– Большая его часть осталась в ущелье, – отрицательно покачал я головой. – Мы приняли бой в тех горах. Уничтожили группу духов, но понесли потери. А потом перегруппировались. Муха отправил нас троих на разведку, когда узнал, где засел проповедник.

Мрачная тишина окутала пограничников-пленников.

– Значит… – несколько смущенно начал тот боец, с которым поссорился Бычка, – значит, будет спасательная операция?

– Будет, – заявил я уверенно.

– А я говорил! Говорил тебе, Василь Иваныч, что не кинут нас, – обрадовался боец, – что рано или поздно командир кого-то да пришлет…

– Пришлет-не пришлет… – снова зазвучал прокуренный голос бойца, названного Василием Ивановичем, – да только духи с нами скорее расправятся, чем подмога подоспеет…

Говорливый боец ничего не ответил на это. Он только сильнее прижался к стене и вновь забубнил себе под нос что-то матерное.

– Так как вас звать? – спросил я, когда тишина стала неприятно густеть.

Боец, названный Василь Иванычем, вздохнул.

– Меня Васей звать. Чесноковым. Я мехводом служил. А Василь Иванычем называют, потому как самый старший был на заставе. Ну кроме офицеров.

Чесноков кивнул на говорливого бойца, мрачно отвернувшегося от нас.

– Это вон, – продолжил Чесноков, – Женя Суворов. Ефрейтор он. Служил старшим стрелком. А вон тот парень, что вон там забился, – Игорек Белых.

– Чего ты с ними разговариваешь, а? – нахохлился Суворов. – Они тебя предателем зовут, а ты с ними любезничаешь?

– Тихо, Женя. Ссориться нам – последнее дело, – сказал Чесноков упрямо.

– Это ты вон этому скажи, телку языкастому. Или как его там? Бычара? – кивнул в сторону Бычки Суворов.

– Я тебе дам, Бычара, – нахмурился Бычка, – вот точно зубы тебе пересчитаю… Я еще в школе, если кто надо мной из-за фамилии смеялся, вон как зубы считал!

– Ты свои зубы посчитай, – огрызнулся Суворов, – тебе духи их скоро все повыбивают…

– Вот я… – Бычка снова засуетился и даже попытался подняться на связанных ногах, но, конечно же, у него ничего не получилось.

– Тихо вы. Тихо, – успокоил всех я. – Послушайте Василия. Он дело говорит. Сейчас ссоры нам не к чему.

– Ну ты слыхал, че он буровит? – зло сказал Бычка.

– Тихо, Саша, – ответил я, смерив Бычку строгим взглядом.

Бычка отвел глаза. Недовольно забубнил.

Коптилки душманы забрали с собой, потому в нашей «камере» стояла почти полная темнота. Неяркий желтоватый свет проникал сюда только сквозь решетку. Но и его в конце концов хватило, чтобы глаза привыкли к темноте и научились различать лица бойцов.

Тогда я наконец смог рассмотреть бойцов пропавшего отделения, что оказались тут раньше нас.

Ефрейтор Евгений Суворов, явно не потерявший все еще волю к жизни и борьбе, был высоким и по-пограничному жилистым парнем. Молодой, не старше двадцати, боец прижался к сырой стене и поджал ноги.

Лицо его было осунувшимся от усталости и стресса. Темные, коротко стриженные волосы едва заметно торчали ежиком.

Но главным в образе парня мне показался взгляд.

По большей части мальчишка не смотрел на нас. Да и вообще – ни на кого бы то ни было еще. Но иногда взгляд его перескакивал с пола или стены на меня или Бычку.

И чувствуя это, я успевал заглянуть ему в глаза. А глаза эти были холодными и злыми. Но не просто злыми. Оказалось очень сложно понять, на кого затаил злобу Суворов – то ли на душманов, что взяли его в плен, то ли на товарищей, которые повели себя не так, как он ожидал, то ли на себя самого…

Чесноков же, стоявший на коленях, когда я увидел его в первый раз, теперь перевалился на бедро. Поджав связанные ноги, он оперся плечом о стену.

Это был коротконогий, но широкотелый мужчина лет двадцати пяти. Нет, он был не грузным, а именно широкотелым и оттого крепким.

Вася оказался разговорчивее остальных и охотнее шел на контакт. Потому быстро рассказал мне, что прошел техническое училище, оттуда призвался в армию и, оказавшись довольно талантливым мотористом, пошел на сверхсрочную, получив звание младшего сержанта.

У Чеснокова было кругловатое лицо, короткие, слегка отросшие и засаленные волосы. Щеки и подбородок все еще оставались гладко выбритыми, но все равно синели от пробивавшейся щетины.

Взгляд светло-голубых глаз мехвода казался мне уставшим, но все еще твердым.

Этот человек еще не сдался, нет. Он вряд ли верил в то, что выживет, но собирался погибнуть так, как подобает советскому пограничнику.

А вот последнего, Игоря Белых, я рассмотреть не мог. Худенький парнишка постоянно прятал от нас лицо и, казалось, боялся посмотреть даже на собственную тень.

– Так как же приключилось, что вы попали в плен? – спросил я Чеснокова, когда мы с ним чуть-чуть разговорились.

Чесноков вздохнул. Потом, почувствовав на себе суровый взгляд Суворова, который явно не хотел, чтобы он рассказывал мне эту историю, но все равно начал:

– Да по-дурацки как-то все приключилось, – сказал мехвод. – Мы когда заехали в ущелье, сразу начались проблемы со связью. Будто бы глушили нас. Ну а работать надо, куда ж деваться?

Руки Чеснокова связали спереди, и потому он смог пожать своими широкими, мощными плечами.

– Было нас семь человек во отделении. Старший сержант наш, Митя Голубочкин, решил вести стрелков в гору, к ручью. Мы с наводчиком Пашей Тюриным остались в машине прикрывать ребят. А потом…

– Что потом? – спросил я.

– Да я… Я точно не знаю, что там у ручья случилось, – продолжил Чесноков, – когда нас взяли, не было ни у кого времени толком рассказать. Вроде как пятерых наших бойцов духи окружили. Враги превышали наших числом в пять раз. Ну и Митя решил, что не хочет губить парней в самоубийственном бою. Велел сложить оружие.

– Но вы с наводчиком остались в машине, – сказал я.

– Верно, – горько вздохнул Чесноков.

– Как вас заставили покинуть БТР?

Чесноков замолчал, поджал полные губы. Видно было, что ему совершенно не хотелось вспоминать тот злосчастный момент.

– Душманы стали нами прикрываться, – сказал вдруг Суворов. – Погнали вниз, к машине, как стадо овец, а сами следом. Знали, сукины дети, что по своим наши огонь не откроют.

– Ну вот Тюрин и не открыл, – сказал мехвод мрачно. – И связи нет. Некому доложить, не у кого спросить, что делать. Не у кого помощи попросить. Они сказали, что если мы сейчас не выйдем из БТР, они начнут убивать наших по одному, а потом подожгут машину. Ну и я…

Чесноков сглотнул.

– Ну и я, как старший по званию, принял решение выйти.

Он замолчал. В пещере снова повисла неприятная, давящая тишина. Где-то, действуя на нервы, капала вода. За деревянной решеткой кашлянул душман-часовой.

– Это все Голубочкин, – сказал вдруг Суворов с укором в голосе. – Вечно он трусил. Вечно он колебался, прежде чем приказ отдать.

– Он за нас радел, – возразил ему Чесноков. – Берег личный состав. И тут хотел, чтобы мы подольше прожили.

– Ответственности он боялся! – крикнул Суворов. – Боялся, что какой ни тот приказ отдаст, и за это прилетит ему по шапке!

– Если б не он, – мехвод уставился на Суворова строгим взглядом, – ты бы сейчас уже в земле лежал.

– Так может быть, оно и лучше было бы!

На этот раз решетку отодвинули. Мы все наблюдали, как в пещеру вошли два душмана. Один остался стоять на входе, прижимая к груди автомат, а другой подошел к Суворову и пнул того в ногу. Досталось не только ему. Дух пнул еще и Чеснокова, а потом, почему-то, Бычку. Наконец он накричал на нас и пригрозил всем автоматом.

Суворов не издал ни звука. Он только и делал, что смотрел на часового, словно затравленный и раненый зверь. Чесноков опустил голову. Бычка принялся тихо ругаться матом, когда надзиратель направился к выходу.

Когда часовые ушли и снова закрыли проход решеткой, я спросил у мехвода:

– Они часто меняются?

– За временем тут сложновато следить, – сказал Чесноков с грустной улыбкой.

– Примерно каждые десять тысяч раз, – сказал вдруг Суворов.

Я ухмыльнулся.

И Бычка, и Смыкало, да даже Чесноков – все наградили Суворова удивленным взглядом.

– Что? Я считал… Когда до десяти тысяч досчитал – они сменились.

– Уже неплохо, – рассмеялся я сдержанно. – А эти давно менялись?

– Давненько, – пожал плечами Чесноков.

– Я сбился, – буркнул Суворов, – потому как вас привели. Было не до счета.

Я быстренько сообразил. Если взять счет за секунду, то получалось, что часовые менялись каждые два – два с половиной часа.

Маловато… Ну да ничего. Как я сказал – время наше главное оружие.

Правда, главной проблемой было то, что в любой момент может вернуться проповедник… И тогда снова придется выкручиваться… Сейчас, глобально, я мог сделать только одно – подождать новой смены караульных и плясать от этого.

Я принялся ощупывать стену позади меня. Потом, когда не удовлетворился результатом, перелез под стеной, поближе к Бычке, снова принялся ощупывать стену.

– Ты че делаешь? – спросил Бычка, когда я случайно толкнул его.

– Сыро там, – сказал я.

Бычка заворчал и с трудом отодвинулся.

– И что было потом? – спросил я у Чеснокова, наконец нащупав то, что нужно.

Чесноков вздохнул.

– Когда мы вышли, у нас отобрали оружие и документы. У кого с собой были личные вещи – тоже. Зачем-то приказали снять головные уборы. Ну а потом часть душманов осталась там, а остальные погнали нас сюда, в эти горы.

– Голубочкин все подбадривал нас, – сказал Суворов обиженно и зло, – но уже тогда все знали, что ничего хорошего нас не ждет…

– Он старался сохранить боевой дух, – нахмурился Чесноков.

Суворов ему ничего не ответил. Только зыркнул на мехвода и снова отвернулся к стене.

– Они все ваши вещи раскидали вокруг машины, – сказал Смыкало, – а документы порезали. Письма попортили.

– Угу, – вклинился Бычка, – будто бы вы сами дезертировали.

– С-с-суки… Падлы последние… – прошипел Суворов.

– Потом вас заставляли принять ислам, – прямолинейно заявил я.

– Да… – немного погодя ответил мехвод. – Но со всеми они не поспели. Проповедник убежал куда-то по делам, и до нас очередь не дошла. А вот остальные…

– Не рассказывай ему… – отрезал вдруг Суворов.

– Чего? – удивился мехвод.

– Не рассказывай!

– А какой смысл скрывать? – с искренним недоумением спросил Чесноков.

– А какой смысл рассказывать? – зло кивнул на него Суворов.

– Я понимаю, – мехвод снова вздохнул, – что тебе пришлось тогда тяжело, Женя. Но нам всем было тяжело. А они имеют право знать, что, пусть мы и сдались, но здесь, под дулом вражьего автомата, держались как следует. Пусть… Пусть и не все…

Чесноков заглянул мне в глаза, как бы стараясь оправдаться, а потом закончил:

– Но большинство.

– И что тут было? – спросил я.

Чесноков глянул на Суворова, тот отрицательно покачал головой – не говори, мол.

– Курить охота, сил нет, – вздохнул мехвод, – аж голова трещит, как охота…

– Если ты не хочешь рассказывать, – сказал я, – то и не обязательно.

Чесноков облизал иссохшие губы.

– У меня бабушка была набожная. Меня одного растила, – сказал он. – Пусть меня в школе и гоняли, что я верующий, а в церковь я все равно часто ходил. Потому как уже с малых лет знал – исповедь облегчает душу.

– Ты собрался ему исповедоваться? – со злой иронией спросил Суворов.

– С тяжелой душой помирать не дело.

– Умный ты мужик, Василь Иваныч, – вздохнул Суворов с тяжелой злостью в голосе, – умный, а дурак…

Мехвод никак не прокомментировал его слова.

Несколько мгновений он собирался с силами, чтобы пробудить в памяти страшные картины недалекого прошлого.

– В общем… Первым он спросил у нашего старшего сержанта, – наконец выдавил из себя Чесноков.

Суворов бессильно заматюкался.

Игорь Белых после слов мехвода принялся еще быстрее раскачиваться.

– Проповедник говорил, что мы будем жить хорошо. Что каждый из нас получит жизнь, землю и жену, если мы согласимся принять ислам и воевать против своих же. Командир наш не согласился…

Я молчал, ожидая, пока Чесноков закончит. Мехвод с трудом сглотнул.

– Тогда его застрелили. Не согласился и Владик Балодис, пулеметчик наш… – Чесноков нахмурился и с трудом, как бы выплевывая слова, закончил: – тогда ему отрезали голову.

Он некоторое время молчал. Никто не торопил. Бычка и Смыкало смотрели на мехвода, широко раскрыв глаза от удивления и шока.

– И пошло-поехало, – вздохнул Вася. – Ткаченко сразу согласился перейти на ихнюю сторону. Игорь наш…

Мехвод кивнул на Белых.

– … Как все это страшное зрелище увидел, так больше не разговаривает… Только вот так шатается туда-сюда… А потом пришел черед Сани Комолова.

– Не говори им ничего… – прошипел вдруг Суворов.

– Тихо, Женя… – немного повременив, сказал ему Чесноков. – Саша другом твоим был… Тебя никто не осудит…

– Что?.. – Женю Суворова словно молнией прошибло – он затих, уставившись на мехвода дурными глазами.

Мехвод замялся, будто бы понял, что сказал что-то не то.

– П-прости, Жень. Я не нарочно…

– Не нарочно?.. Ты не нарочно⁈ – У Суворова буквально началась истерика, он заметался в путах. – Я знаю! Знаю, что вы все думаете обо мне! Знаю, что ты меня презираешь, Вася! Вы все меня презираете!

Я заметил, как душман, обеспокоенный шумом, снова заглянул за решетку.

К этому времени я уже почти перетер веревку о твердый каменистый выступ, который нащупал в стене пещеры почти у самого пола. И лишнего внимания привлекать к себе не хотел. И если духи начнут дубасить нас всех, план провалится. Они могут понять, что я почти освободился.

– Женя… Женя! – позвал я Суворова, – смотри на меня! Сюда смотри, сюда!

Суворов, казалось, и не слушал меня. Он только и делал, что бился со связанными руками, будто рыба, выброшенная на сухую землю, да страшно ругался матом, понося всех подряд.

– Женя… – робко позвал Чесноков.

– Уймись! Уймись, мля! – зашипел на него Смыкало.

– Отставить! – громко сказал я, видя, что душманы уже отодвигают решетку.

Суворов аж вздрогнул от моего командирского тона. Застыл на месте. А потом наши с ним взгляды встретились.

Глава 4

– Спокойно, – сказал я Суворову, – только спокойно. Возьми себя в руки.

– Я не специально… – вдруг очень жалобно, очень виновато ответил мне Женя Суворов. – Мы с Сашкой… С Сашкой с одного села были… С одной школы… Служили вместе… И…

– Ты можешь драться? – строго спросил я.

Суворов вдруг от удивления округлил глаза.

– Можете драться? А? – тихо, в полголоса спросил я у всех пленных.

– Я себя, как барашка резать не дам, – сурово заявил Бычка. – Лучше уж в бою, чем так…

– Ну… – согласился с ним Смыкало. – Я лучше помру, чем жить предателем… У меня дед воевал, батя в шестьдесят восьмом в Чехословакии погиб. И что? А я к душманам? Ну нет…

Я хмыкнул, оставшись довольным ответами своих бойцов. А после этого я смерил взглядом Женю.

– Так готов или нет?

Лицо Суворова искривилось так, будто он сейчас заплачет. Он тут же отвернулся, прижал голову к бугристому камню стены и замолчал.

Только и было слышно, как он тяжело, натужно дышит, пытаясь успокоиться.

Я зыркнул на решетку. Душман следил за нами еще несколько мгновений, но потом, решив, что мы ведем себя достаточно тихо, снова пропал из виду.

– Если ты чего задумал, Саша, – обратился ко мне Чесноков, – то я сразу скажу тебе прямо – вряд ли выгорит. Вряд ли мы выберемся отсюда.

– Может, выберемся, может, нет, – покачал я головой, – но помирать без борьбы я не собираюсь.

С этими словами я снова бросил взгляд к выходу, за решетку. Хотел убедиться, что за нами никто не следит. А потом взял да и показал свои освобожденные от пут руки.

Парни, все как один, выпялили на меня глаза.

– Ты как это?.. – удивился Бычка.

– Тихо. Нельзя привлекать к себе внимания, – строго наказал ему я.

Изумленное лицо Бычки посерьезнело. Он кивнул.

– Ну Селихов… – прыснул Смыкало почти радостно, – ну ты дал…

– Женя… Жень… – позвал вдруг Чесноков Суворова.

Тот не отреагировал. Пусть он и уже смог успокоиться, но все еще жмурил глаза, прижавшись лицом к сырой стене.

– Женя…

– Ну чего? – наконец раздраженно обернулся к нему Суворов, но заметил мои свободные руки. Глаза его расширились от такого удивления, что казалось, заняли чуть не третью часть лица.

– Тихо. Ничего не говори, – прервал я Суворова, который хотел уже раскрыть рот и что-то сказать.

Потом я хитровато ухмыльнулся.

– Мы, братцы, еще повоюем, – сказал я с ухмылкой и обратился к Суворову с Чесноковым: – Вы как? С нами?

Суворов нахмурился и отвернулся. На лице Чеснокова отразилась робкая нерешительность.

Мехвод посмотрел на Белых, которого, казалось, совершенно не интересовали наши разговоры. Парень все еще покачивался, но уже едва заметно и все так же прятал от остальных свое лицо.

– Игорек совсем плохой, – вздохнул Чесноков. – Сомневаюсь я, что он сможет и автомат в руках удержать…

Я молчал, глядя на повернувшегося к несчастному Белых мехвода.

– Потому его кто-то должен защищать, – хмыкнул Чесноков. – У вас явно других дел море будет, не до Игоря. Потому, если что, я с вами. Присматривать за ним буду.

– Хорошо, – спрятав руки за спину, кивнул я. А потом с немым вопросом глянул на Суворова.

Женя Суворов шмыгнул носом.

– Все равно нам помирать. И лучше уж в борьбе, чем… Чем как…

Он не договорил. Только уставился в землю перед собой.

– Ну и отлично, – заключил я.

Потом я внимательно оценил обстановку – не наблюдает ли за нами враг, и быстро потянулся к ногам, нащупывая на щиколотках тугой узел веревки.

– Давай… Давай быстрее… – торопил Бычка. – Как ты от веревок отделался? Нас тоже освободи!

– Рано… – прошипел я, упорно трудясь над веревкой, – если начну всех вас развязывать – это привлечет больно много внимания. Сначала дождемся, пока караул сменится, чтобы хоть о них не беспокоиться еще два часа.

– А дальше? – спросил мехвод.

– Тише, – ответил ему я. – Если все получится, как я задумал, выйдем отсюда все вместе. Ясно вам?

– Выйдем? – Суворов попытался утереть лицо связанными руками. – У нас даже сапоги забрали. Полечь все вместе – поляжем. Но чтобы выйти?..

Я, наконец, разделался с веревкой на ногах.

– А если и поляжем? – глянул я на Суворова, поджимая ноги и пряча веревку за спину, – тебя такой расклад не устраивает?

Несколько мгновений мы буравили друг друга взглядом. Потом Суворов наконец отвернулся. Пробурчал:

– Устраивает.

– Ну и отлично, – примостился я у стены в такой позе, будто бы все еще связан по рукам и ногам.

Вдруг за пределами нашей пещеры я услышал голоса. Душманы о чем-то болтали. Сначала казалось, что это часовые разговаривают между собой. Но потом я понял, что голосов больше двух.

– Сменяются… – констатировал Чесноков.

Мы все затихли. Душманы, а их оказалось четверо, появились в поле зрения, стоя у решетки. Разговаривая между собой, они принялись поглядывать внутрь, прямо на нас.

Все мы замолчали, делая вид, что спокойненько себе сидим связанные.

Душманы, тем временем, казалось, даже и не собирались расходиться. Один из них остался у решетки. Другие исчезли где-то за стеной. И все же все четверо продолжали о чем-то болтать.

– Что-то они в этот раз долго… – выдохнул мехвод, украдкой наблюдая за духами.

– Пока ждем, – сказал я. – Двоих я еще сдюжу. Четверых, да еще вооруженных – точно нет.

– Двоих? – удивился Чесноков, – да у них же автоматы…

– Ты нашего Саню Селихова не знаешь, – рассмеялся Бычка, – а я знаю! Мы с ним в подземных туннелях вдвоем против пятнадцати стояли! И выстояли!

Бычка произнес эти слова даже как-то радостно, с гордостью, но потом вдруг замялся и погрустнел. Замолчал.

Мехвод явно это заметил. Да только ничего не сказал затихшему Бычке.

– Значит, будешь действовать на удачу, – вместо этого с грустной улыбкой сообщил мне Чесноков.

– Терять нам, кроме жизни, больше нечего, – сказал я и тоже улыбнулся ему в ответ.

– И то верно. Но может… Может, будет вернее, если кто еще тебе поможет?

Я покачал головой.

– Нужно сделать все точно. Извиняйте, братцы, но вы будете мешаться. Да и если кого-то еще освобождать, это может привлечь внимание.

Мехвод молча покивал мне.

Потом мы все затихли. Но недолго пришлось нам слушать нервирующий звук капающей воды и гулкую, прерываемую только негромкими разговорами душманов тишину.

– А то, что ты сказал тому упырю-проповеднику, – вдруг спросил у меня Женя Суворов. – Это что? Действительно ты так думаешь?

– Это ты о чем? – не понял я, краем глаза поглядывая за душманами.

– Ну… Ну тогда, когда он с тобой говорил. Ты рассказывал и про Брест, и про Ленинград. И про то, что стоять было до конца.

– Ну, помню, – сказал я и оглянулся на духов, когда у них за решеткой началось какое-то шевеление.

– Ты как мой дед говорил, – сказал Суворов и поджал губы, опустив взгляд. – Он… помню, когда живой был, тоже часто рассказывал про тягости войны. Иногда с улыбкой, иногда серьезный делался. И взгляд у него тогда становился какой-то… Какой-то…

– Глубокий. Отстраненный, – догадался я.

– Ну… – Суворов вздохнул. – Можно и так сказать.

Чесноков, удивленный тем, что Женя Суворов вдруг первым заговорил со мной, внимательно и с нескрываемым интересом уставился на парня.

Бычка, казалось, не выказывал никакого интереса к нашему разговору. Он сидел тихо и иногда шевелился, стараясь поудобнее устроить затекшие ноги и руки.

Смыкало и вовсе, казалось, спал. Ну а скорее всего – просто лежал, прикрыв глаза.

– Тогда малой был, – продолжал Суворов. – А сейчас, когда сам на войну попал, все чаще его рассказы вспоминаю.

Боец сглотнул. Облизал сухие губы.

– Как-то помню, был вечер. На улице нашей гроза летняя. Бушует там, сил нет никаких. Аж свет отключили. Папа с маманей на кухне, при свечке сидят. А мы с сестрой и дедом в зале. Дед тогда много разных историй нам рассказывал, какие с ним приключались на войне. Он же, – Суворов хмыкнул. – Без глаза вернулся. С повязкой, как у пирата. А потом с протезом стеклянным ходил. К старости – только на праздники его вставлял. А так всегда щурился, потому что сестренка моя, Катя, пугалась его пустой глазницы.

Лицо Суворова сделалось вдруг мечтательным. Кажется, перед его глазами появилось лицо деда-фронтовика.

– Помню… Он мне тогда говорил, что иного у них и не оставалось, как стоять. Но на войне люди бывают разные… Кто-то стоял, потому что по-другому не мог. А кто-то, потому что перед сослуживцами стыдно.

– Нынче точно так же, – вдруг подал голос Бычка. – Вон, никто в жизни от Волкова такого поступка не ожидал. А он на тебе – всех нас спас. Пусть теперь покоится с миром… Кончилась его война.

– А что он сделал, Волков?

– Дима? – спросил я как бы сам у себя. – Оттянул огонь на себя и накрыл сначала миномет, а потом и пулемет. Но сам скончался от ран.

Суворов поджал губы и покивал.

– Карьерист он был заядлый. Но в нужный момент повел себя как настоящий герой, – проговорил я.

– И как ты думаешь? – помолчав немного, спросил Женя, – это он, потому что сам такой оказался? Смелый и отчаянный. Или может быть, потому что стыдно ему было оставаться в стороне, когда товарищи в беде?

– Сам, – сказал я решительно. – Мы с ним уже бывали в передрягах. Пусть на службе он был той еще занозой в мягком месте, но если бой – можно было на него положиться. Это я сам видел.

Суворов вздохнул.

Раздался громкий смех одного из душманов. Все обратили на это внимание. Казалось, у караула завязался какой-то веселый разговор, который те и не спешили прекращать. Это обстоятельство меня немного нервировало. Все же в любой момент мог вернуться проповедник.

– Достали уже эти сукины дети, – нахохлился Бычка. – Все сиськи мнут да мнут.

– Я слыхал, как ты говорил с тем проповедником, – снова заговорил Суворов. – Смело говорил. Видимо, ты из тех, кто, чтоб не отступать, чтобы не сдаваться, силу где-то внутри себя находит. Не то, что я…

Я вопросительно приподнял бровь.

– Сейчас не лучшее время, чтобы себя винить, – сказал я.

– Я, кажется, винить себя до конца дней буду. Благо… – Он кивнул на решетку, – мне, кажись, не так и долго осталось.

– Ты говоришь о том, что произошло с твоим другом, когда проповедник требовал от вас принять ислам?

Суворов слегка опустил голову. Быстро-быстро заморгал. Не хотел он, чтобы мы видели его глаза. Но я знал – они заблестели.

Услышав слова Жени, Вася Чесноков тяжело и протяжно засопел.

– В общем… Когда Ткаченко наш согласился и его отпустили, следующим на очереди оказался Саня Комолов. Друг мой главный… – Суворов осекся и вытер нос предплечьем связанной руки. – А я ж… Я ж тогда видел, как он боится. Видел, что он сам не свой от страха… Да и у меня, что греха таить – поджилки тряслись. Но тряслись они и у остальных. Даже тех, кто ответил этому бородатому сукину сыну «Нет». Я… Я тогда пытался его как-то поддержать. Что-то сказать. Сказать, держись, мол, братец. Раз уж нам единожды помирать, так помрем хоть героями. Как старший сержант наш, как Владик Балодис…

Суворов тяжело вздохнул.

– Понимаю, слова так себе. Да тогда мне злость и страх глаза застелили. Мозги не работали. Да и… И не мастер я речей говорить.

Женя замолчал, как бы ожидая моего комментария, но я решил промолчать.

– В общем… В общем, не согласился он. Потому что думал, что и я не соглашусь. Тогда его повели на казнь. К большому такому плоскому камню, где уже Владика порезали. Уложили. Нож к горлу подставили. И тогда я сломался…

– Женя… – тихим, успокаивающим тоном старшего брата обратился к Суворову Вася Чесноков.

– Сломался я… – обернулся к Чеснокову Женя. – И все вы это видели. И слышали. Слышали, что я тогда сказал Сашке.

Суворов замолчал, и когда никто не сказал ему ни единого слова, он обернулся ко мне.

– Сказал ему, чтобы тот соглашался с душманами. Сказал, чтобы он принимал их условия. Чтобы живой остался любой ценой. Что его никто за это не осудит.

Я нахмурился. Сжал напряженные губы.

– У меня ж никогда брата не было, – попытался оправдаться Женя, – а мы с Сашкой с детства вместе. Вместе во дворе в догонялки играли. Вместе гоняли на старом сашкином мопеде… Вместе кулаки об дворовых пацанов разбивали.

Он заглянул мне прямо в глаза.

– Он мне был ближе, чем иным другим их братья. Всегда мы друг за друга горой. Ну и… Ну и в тот раз, когда его резать собрались, перемкнуло меня… Будто бы тумблер в голове щелкнул, и я ну ему кричать…

Женя Суворов снова скривился, но сдержался от слез.

– И тогда он посмотрел на меня так… Так… Будто бы на врага народа. И сказал душманам во весь голос: «Я умираю, но не сдаюсь. Как советский солдат и человек».

Суворов глубоко, прерывисто, как-то клокочуще вздохнул. Я видел, как затряслись от этого его губы.

– И пусть последнего слова он не договорил, – продолжил Суворов, – эти его слова у меня до сих пор в голове звучат. Как будто укор звучат. Как будто говорит мне Сашка, что я и его… и себя предал…

Когда Женя Суворов говорил, я заметил, как тонкие дорожки слез появились у него на лице. Как поблескивали они в тусклом, далеком свете коптилок, горевших где-то за решеткой.

А потом Женя словно бы обмяк. Словно бы какая-то пружина внутри его распрямилась. Он бессильно уронил голову на стену, прижавшись к ней виском. Расслабил постоянно сжатые до этого руки. Опустил плечи.

– Человек может по-звериному себя вести в минуты опасности, – тихо заговорил я. – Как на инстинктах. Как зверь перед охотником. А может – как человек.

Женя слушал и молчал. И не смотрел на меня.

– А может, все же остаться человеком. Как твой друг. Очень скоро ты сможешь проверить, кем ты окажешься, Женя. Проверить ни ради друга, ни ради нас, а ради себя.

Только теперь Суворов робко заглянул мне в глаза.

– Уж я такой шанс тебе предоставлю, – сказал я с едва заметной улыбкой.

– Ушли… – тихо сказал Бычка. – Вроде как ушли наконец. Сменились.

Я посмотрел в сторону входа. Там, за решеткой, стояли и молчали лишь двое часовых. Они еще несколько мгновений пошептались, а потом разошлись по разные стороны входа.

– Ну хорошо, – сказал я решительно. – Теперь надо их сюда заманить. И в этом мне понадобится ваша помощь…