Текст книги "Фантомная боль"

Автор книги: Арнон Грюнберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Конечно, мы останемся чужими друг для друга, но разве это не есть условие влюбленности, Ребекка, и того, что люди, никогда не знавшие страсти, называют любовью? Когда люди остаются друг для друга чужими, не знают друг друга как следует, они друг для друга все равно что черные дыры, простые контуры, которые предстоит заполнить своей фантазией. Разве это не обычное дело для влюбленного: верить, что другой – его фантазия, превращающаяся в реальность? Но настоящее твое „я“ так и останется для другого недоступным. Если, конечно, на свете и вправду есть что-то настоящее».

Вот что я хотел сказать ей и в заключение добавить:

«Не удивляйся, если однажды субботним днем ты обнаружишь себя в букинистическом магазине. Возможно, вместе с тобой в эту минуту будут твой муж и ребенок в коляске. Не пугайся и не сердись, ты ведь знала, на что шла, когда согласилась пойти за мной. Знала, что я могу предложить тебе и что мне нужно от тебя взамен, и уже тогда ты догадалась, что отправила свою жизнь на барахолку. Ты сообразила, что я охотник за дешевым товаром, рыскаю в поисках чужих жизней, отправленных на барахолку. Такого лихого разбойника ты, возможно, в глубине души ждала. Потому и приехала ко мне со статуэткой, сделанной твоей псориазной подругой. Возможно, ты надеялась, что я разгляжу в тебе Царицу Ночи. Но такой рассказ был мне неинтересен, кроме того, меня больше волновала ночь, чем царица.

Ты должна знать, что мои молчаливые обещания были ложью, что даже мое присутствие рядом с тобой было ложью, точно так же, как и твое – рядом со мной. Наверное, тебя, как и меня, вообще не было: человека, который исполняет желания другого в надежде на собственное спасение, не существует».

– Каждый считает себя исключением, – сказала Ребекка.

– Кто так считает?

– Я.

– Так все считают, – промолвил я, – поэтому люди женятся, поэтому они заводят детей, поэтому живут на свете. Ибо каждый считает, что все, что есть дурного, не для него, потому что он – исключение.

* * *

Моя жена пришла в ярость. И не только из-за перепачканных кровью обоев и дивана. Она заявила, что стеллажи неправильно собраны.

– Как ты мог их принять? – возмущалась она. – Где были твои глаза?

– Я решил, что все нормально, я ведь не специалист.

– Ты только взгляни, дуралей, – кричала она, – ты только взгляни!

Я взглянул, но ничего особенного не увидел.

– Оставь меня в покое, – сказал я, – у меня свои дела, для чего мне эти твои идиотские стеллажи? Если они никуда не годятся, мы отнесем их на помойку и купим новые, подумаешь! Я не желаю слушать твои вопли.

Она сбросила со стола все мои бумаги. У меня было очень много бумаг, и я всегда раскладывал их на столе. Так что со стола она сбросила отнюдь не маленькую кучку.

– Прекрати! – заорала она. – Прекрати считать, что значение имеют одни только твои хреновы рассказы. Прекрати тиранить людей!

– Я никого не тираню. Я сам жертва тирании – я был бы счастлив, если б не ты. Тебе не мешало бы об этом задуматься. Я заплатил за эти стеллажи и больше не желаю о них ничего знать.

– Но они для твоих книг, придурок. Для твоих же книг!

– Потому что тебе не по душе, что мои книги стопками стоят у стен. Мне они не мешают, пускай стоят себе стопками. Мне это даже нравится. Это тебе нужен уют, а у меня нет в этом ни малейшей потребности. Создавай уют у своих психов.

– Если ты не позвонишь на фирму и не пожалуешься, я от тебя ухожу! – отрезала Сказочная Принцесса.

– Да не собираюсь я никому звонить.

– В таком случае я ухожу! Засовывай свой член в других женщин! В меня ты его больше не засунешь. Собирай вокруг себя подхалимов, это ведь тебе больше по душе – видеть у своих ног людей, глядящих на тебя с собачьей преданностью? Ты ведь даже не понимаешь, какую услугу я тебе оказываю, споря с тобой! Ведь больше никто не решается с тобой спорить! Для споров нужно гораздо больше энергии, чем чтобы только тупо соглашаться и бормотать «аминь». Но ты настолько ослеп, что этого абсолютно не замечаешь.

– Куда мне совать член – это мое личное дело! Захочу – суну его в печную трубу.

– Твой член мне противен! – сказала Сказочная Принцесса. – Одному богу известно, куда ты его только не совал. Впредь мой его получше, чтобы другим женщинам, когда они будут тебе сосать, не приходилось вначале слизывать твою засохшую мочу.

– Тебе противна моя сперма?

– Твоя сперма – это еще не самое страшное. Я говорю о твоем члене – у него вкус старой мочи и рыбного салата, слишком долго пролежавшего на солнце.

– Спасибо.

– Мне-то все равно, я лично больше не собираюсь брать его в рот, но мне жалко других женщин.

– Ужасно трогательно, что ты так переживаешь из-за других женщин, но ведь речь шла не о моем члене, а о книжных стеллажах, которые ты заказала. Слышишь меня – ты заказала! Это ты их заказала, это тебе позарез нужны книжные стеллажи.

– Для твоих же книг, для твоих книг, господин Мельман!

– И я не желаю переживать из-за какого-то там дефекта этого хлама, мало того – меня он вообще не интересует. Я должен написать новую книгу, все ждут от меня новой книги.

Моя жена захохотала:

– Новая книга! Новая книга! Кто, скажи, ждет твою новую книгу? Твой цикл о Сидни Брохштейне собираются отправить в утиль. Кое-кто считает, что этот цикл деградировал, впрочем, ты и сам деградировал. Но этого никто не хочет замечать, потому что все думают: «Этот Мельман еще может пригодиться для составления какого-нибудь сборника или, возможно, для участия в том или ином дебильном жюри».

– Кто сказал, что цикл о Сидни Брохштейне деградировал? Кто это сказал, а?!

– Какая разница – кто сказал? Все говорят.

– Я хочу знать имена и адреса людей, которые утверждают, что мой цикл о Сидни Брохштейне деградировал. Имена и адреса, слышишь! Чтобы я мог к ним зайти и на деле показать, что это такое, по-настоящему деградировавший тип. Они что, вообще перестали отличать дурное от хорошего?

– Послушай, Роберт, – сказала Сказочная Принцесса, – возвращайся-ка ты лучше назад к своей матери. Это самое лучшее, что ты можешь сделать. Вы оба чокнутые, поэтому будете счастливы под одной крышей. Но кроме своей мамаши ты ни с кем больше не должен жить, потому что это преступление.

Я принялся собирать с пола свои бумаги.

– Ладно, я позвоню «Королю книжных шкафов».

«Король книжных шкафов» – так называлась фирма, где мы заказали эти чертовы стеллажи.

Владелец фирмы выразил готовность немедленно зайти и возместить нам ущерб. Утешение прибыло через полтора часа в лице словоохотливого грека Георгия, хозяина «Короля книжных шкафов».

Повсюду еще виднелись следы недавнего кровопролития.

– Да уж, – сказал грек Георгий, – некоторые из моих сотрудников немного «ку-ку». Этот парень недавно сидел на больничном, а пару дней назад пришел и заявил, что доктор, мол, его выписал, но он все еще так и не поправился.

Хозяин фирмы пообещал в течение двух недель прислать нам нескольких ребят, чтобы они устранили все недочеты.

* * *

Ребекке не спалось. В одиннадцать она проснулась и пожелала спуститься в холл.

– Я себе места не нахожу, – сказала она, – хоть об стенку бейся головой.

– Не надо, – попросил я, – пожалуйста, не надо. – И я дал ей несколько штук драже от зимнего авитаминоза. – А твой отец, он что, тоже умирающий?

– Нет, – ответила Ребекка, – его интересует только порнуха. Когда я у него бываю, я нахожу порнуху в самых невероятных местах: в корзине для белья, среди банковских выписок, на его письменном столе между стопками книг по специальности.

– В корзине для белья – это оригинально.

Она пожала плечами.

В знак утешения я погладил ее по голове.

– Если у пожилого мужчины есть хобби, смерть не посмеет к нему приблизиться.

Мы оделись и спустились в холл.

Я спросил, не расстроится ли она, если сегодня вечером мы не будем играть – разве что в автоматы, в которые кидают монеты по двадцать пять центов.

– Что ж, давай сыграем в автоматы с монетами, – согласилась она.

В следующее воскресенье, через неделю после того, как были доставлены книжные стеллажи, неожиданно наступила чудесная погода. Моей жене захотелось прогуляться.

С утра я работал. Ломал голову, придумывая сценарий для молодежного телесериала. Я согласился на это ради денег. «Американ Экспресс» барабанил в дверь, «ВИЗА» стучалась в окно. И тогда я подумал: «Телесериал для молодежи, а почему бы и нет?»

Но для меня оставалось загадкой, почему они обратились именно ко мне. Видимо, считали меня хорошим юмористом. Если у людей сложится о вас какое-то мнение, они уже не склонны его менять. Поэтому, чтобы не расстраивать окружающих, вам лучше оставаться тем, за кого вас принимают.

В то воскресенье я написал сценарий для новой серии и заранее предвидел свои препирательства с заказчицей, ведь, как она выразилась, «сценарий не должен быть слишком абсурдистским». Она не просто это подчеркнула, а повторила трижды. Рано или поздно человека выдаст его язык, каким бы амбициозным он ни был и каким бы значительным ни притворялся!

Один знакомый как-то раз сказал мне:

– Не надо стараться раскрыть людям глаза на их бездарность, ведь они ничего не могут с этим поделать.

Но я никому и не «раскрываю глаза» на его бесталанность, единственное, на что я пытаюсь «раскрыть людям глаза», так это на то, что они плохо выучили порученную им роль.

В полпервого моя жена спросила:

– Ну что, пойдем?

Мы с ней вызвали такси и поехали вначале в итальянский ресторан в Сохо, так как перед прогулкой следует подкрепиться. При ресторане был садик. Но в такую погоду сидеть на улице было довольно холодно, поэтому мы заняли столик внутри возле открытых дверей. Я заказал на аперитив кир «по-королевски», а моя жена обычную воду.

Как мне кажется, все у нас покатилось к черту после того двойного уговора. Она договорилась в среду пойти на джаз с коллегой-психиатром, и я вроде бы тоже согласился составить им компанию. Я абсолютно этого не помнил, но разве мало я всего забываю?!

На тот же вечер в среду, после нескольких недель перерыва, у меня была назначена встреча с любовницей. Не для того, чтобы потрахаться. Просто она хотела о чем-то со мной посоветоваться. И я предложил ей где-нибудь вместе перекусить. Выходит, я согласился из благородных побуждений. Но нет, не из-за этого – не стоит без нужды себя приукрашивать. Я согласился из любопытства, из шкурного интереса. Я тогда подумал: «Глядишь, она расскажет что-нибудь, что мне может пригодиться. Например, что-то сентиментальное. И драма моего соседа прольет воду на мою мельницу».

Итак, я не мог идти слушать джаз. У меня был уговор с Эвелин. Как только мы перестали встречаться с ней в окрестных гостиницах, между нами возникла неловкость. Двое, знающие друг о друге нечто такое, чего бы им знать не следовало, встречаются при изменившихся обстоятельствах.

Я давно понял, что люди, которые не исчезли из твоей жизни, создают неудобства. Самое правильное – это исчезнуть из жизни одних, чтобы затем появиться в жизни других – тех, для кого ты пока еще в новинку, кто полон желания принимать позолоту за золото, кто готов слышать в твоем сиплом голосе голос оперного певца и видеть в твоих презентах вещественные доказательства любви.

– Ты же согласился, – уверяла меня жена, – я спросила тебя, хочешь ли ты с нами пойти, и ты согласился.

– Должно быть, я слушал вполуха.

– Ты вечно слушаешь меня вполуха, когда я о чем-то рассказываю! Мне надоело, что ты так со мной обращаешься! Ты меня слышишь?

– Не кричи так, мы не дома.

– Почему ты назначаешь две встречи сразу? Почему другие для тебя всегда важнее?

Я сделал глоток кира. Официант спросил, будем ли мы что-нибудь заказывать, на что я ответил:

– Дайте нам еще немного подумать.

– Я не собака, которую можно тянуть за собой на поводке, если тебе вдруг случайно оказалось нечего делать.

– Я не тяну тебя за собой на поводке, ты сама, как собака, следуешь за мной по пятам. Если ты не в отъезде и не у своих психов, ты ни секунды не даешь мне покоя, ни единой секунды!

– По-твоему, все просто мечтают засунуть себе в рот твой член, даже мужчины, да? Только меня от этого воротит!

– Ладно, – сказал я, – что мы будем есть?

– Знаешь, что особенно обидно? Это то, что твое «эго» больше России и Китая, вместе взятых. Может, тебе попытаться как-то это изменить? Тогда ты перестал бы считать, что в жизни каждую минуту нужно с кем-то соревноваться. На самом деле это вовсе не обязательно – соревноваться со всем миром, не обязательно всех побеждать.

Я захлопнул меню.

– Это мир соревнуется со мной, а не я с миром. А что до моего «эго» – если оно для тебя слишком велико, то уходи. Уходи же наконец. Дай и мне шанс стать счастливым.

Вместо ответа я получил стакан минералки в лицо. Кожу защипало больнее, чем я ожидал. Давно мне не плескали в лицо минералку. Порой меня умывали вином, шампанским, чаем со льдом, но только не минеральной водой.

Я заплатил за воду и кир «по-королевски», после чего мы покинули ресторан. На улице было полно народу. Люди грелись на солнышке. Мы тоже гуляли по солнышку, шли молча, пока не подошли к Гудзону. Выйдя на набережную, мы отыскали свободную скамейку, сели и стали рассматривать Нью-Джерси и прохожих: велосипедистов, полуголую молодежь на роликах, родителей с детьми, потных стариков, бегающих за здоровьем, влюбленные парочки, женщин в инвалидных колясках.

Вот так незаметно проходило воскресенье, но есть нам не хотелось.

– Какой чудесный день! – сказал я.

– Да, правда, какой чудесный день! – согласилась Сказочная Принцесса.

– Так больше продолжаться не может.

– Так больше продолжаться не может, – повторила Сказочная Принцесса.

Я не унимался:

– Какой чудесный день, как рано в этом году началась весна!

И тут я вспомнил про сценарий очередной части молодежного телесериала, который, как убедительно просила редакция, не должен быть слишком абсурдистским. «Немного абсурда не помешает, – писала заказчица, – но не перестарайтесь, ситуация в целом должна оставаться узнаваемой». Это свое пожелание она подчеркнула красной ручкой.

Я давно уже мечтал уехать в другую страну, где мне не придется больше отвечать на письма и телефонные звонки. И пусть себе ждут следующую, не слишком абсурдистскую часть молодежного сериала, да и мой роман пусть подождут десять тысяч лет, ибо в этом месте я поставил точку. Мне хотелось уйти под воду и вынырнуть где-нибудь подальше отсюда, скажем, в образе парикмахера.

– Так больше продолжаться не может, – сказала Сказочная Принцесса, – это сущий ад.

Если бы я взялся писать свой портрет, то изменил бы себя до неузнаваемости, я бы всех, весь мир изуродовал до неузнаваемости, действуя молотком и ножницами, когтями и зубами, я бы многое изодрал в клочья!

– Да что ты, какой уж там ад, – отмахнулся я, – ничего страшного.

Домой мы возвращались пешком. По дороге я сказал:

– Сегодня вечером мне нужно написать сценарий для сериала, он должен быть не слишком абсурдистским и вполне узнаваемым.

– Для сериалов узнаваемость – самое главное, – заметила Сказочная Принцесса.

– Узнаваемость – это наше все, – подтвердил я. – Люди хотят узнавать только то, что им давно известно, но звучать это должно так, будто они слышат это впервые, тогда все будут довольны.

Мое терпение было на пределе. Оно до того съежилось, что уместилось в авиаконверт. Запечатав конверт, я бросил его в почтовый ящик.

– Я выиграла! – воскликнула Ребекка. – По-моему, здесь не меньше ста долларов.

Звон монет в лунке автомата напоминал мне клацанье костей скелетов.

– Поздравляю, – сказал я, обнимая ее. – Наконец-то счастье нам улыбнулось.

* * *

Итак, в среду я не пошел с женой и ее коллегой-психиатром слушать джаз, сославшись на встречу с зарубежным издателем. Встреча должна была состояться в гостинице. Ведь зарубежные издатели всегда останавливаются в гостиницах.

– А он вообще откуда? – спросила моя жена.

– Из Франции, – ответил я.

– Из Франции? – Она наморщила лоб. – А тебя там издают?

– Можешь не сомневаться.

– И твои книги там еще не отправили на распродажу?

– Нет, не слышал ничего подобного.

– Что это вдруг стряслось с французами?

– Ей-богу, не знаю.

Я стряхнул пыль и перхоть с воротника своей синей куртки.

– И сейчас ты идешь с этим издателем ужинать?

– Да, у него относительно меня большие планы.

– Большие планы?

– Он говорит, что я выдающийся писатель.

Моя жена засмеялась и открыла окно.

– А когда освободишься, придешь в джаз-клуб?

– Конечно, когда освобожусь, приду.

Я надел ботинки. На всякий случай я их начистил.

– Как ты сегодня здорово выглядишь! – отметила моя жена.

– Ну, ты ведь знаешь, каковы эти французы, – сказал я.

– Надеюсь, он тебе предложит что-нибудь стоящее. Как его зовут?

– Мастроянни.

Я брякнул это имя, не подумав.

– Мастроянни, – повторила моя жена, – как забавно! Точно так же, как и актера?

– Да, точно так же. Кажется, они даже дальние родственники. Отец у него итальянец, мать француженка, сам он вырос в Париже.

– А разве фамилия у твоего французского издателя не Набоков?

– Ну конечно, Набоков, как я мог сказать Мастроянни, когда имел в виду Набокова? Набоков – это их директор, а Мастроянни – редактор, с которым я больше всего имею дело. Мастроянни заведует зарубежной прозой.

– Как забавно, – повторила моя жена. – Набоков и Мастроянни, работающие в одном издательстве.

– Похоже, у них там любят известные имена. Однако мне действительно пора, не то бедолаге придется долго ждать.

Она проводила меня до двери.

– Хорошего тебе вечера, мальчик мой, – пожелала мне на прощанье жена.

– Тебе тоже, Сказочная Принцесса, – сказал я, – приятно провести вечер в джаз-клубе. Я приду, как только освобожусь.

– Захвати с собой что-нибудь на счастье, – предложила Сказочная Принцесса, – на вот, возьми хотя бы заколку.

И она протянула мне свою заколку в форме бабочки.

– Да у меня всего лишь встреча с французским издателем.

– Наперед никогда не угадаешь, – сказала она, – просто возьми ее с собой.

Я молча посмотрел на свою жену и сунул заколку во внутренний карман.

Я поручил Йозефу Капано составить программу на вечер. Сам я не люблю организационные хлопоты – все эти машины, заказ столиков в ресторане, сувениры. В принципе, мы не собирались трахаться, но на всякий случай я все же прихватил с собой пяток презервативов. Ведь наперед никогда не угадаешь, чего от тебя хотят люди.

Свои секретные депеши Капано всегда посылал с курьером, в коричневых конвертах с надписью «Printed matter»^[3]. И потом звонил, чтобы удостовериться, что все в порядке.

– Ты дома? – спрашивал он. – Скоро тебе поступит секретная депеша.

Здравствуй, Роберт, – писал Капано. – Богиня приедет в «Кайтано» в 5.15. Я буду дожидаться ее у входа в лимузине. (Автомобиль на восемь персон, 70 долларов в час плюс чаевые.) Я доставлю ее в отель «Вальдорф-Астория», где ты будешь ждать ее с 5–20 в баре. Смотри не опаздывай и имей в виду, что в это время почти невозможно заказать такси. Я объясню ей, где ты будешь сидеть, но заходить с ней внутрь не стану. Если ты опоздаешь, она будет сидеть там дура дурой. Шофер отвезет меня домой, после чего я отправлю его обратно в «Вальдорф-Асторию». Если окажется, что возле входа парковка запрещена, машина будет подъезжать каждые пятнадцать минут. Поэтому не забудь захватить часы!

Затем ужин: ресторан «Терраса», 119-я улица, Вест-Энд, дом 400, телефон 6–669–490. Это примерно между Амстердамом и Монингдрайвом. Столик заказан на 7 часов. Если захочется перенести ужин – допустим, в «Вальдорф-Астории» покажется уж очень уютно, – позвони в ресторан из отеля.

На машине из отеля в «Террасу» ехать примерно полчаса.

Программа годится?

С сердечным приветом,

Йозеф Капано.

P. S. Выучи наизусть и проглоти.

Я был режиссером галлюцинаций. Желающие со мной встретиться могли навестить меня на сеансе галлюцинации, поставленной мной по индивидуальному сценарию. Все напитки подаются бесплатно, еда – высшего качества, постельное белье – из египетского хлопка.

– Ребекка, – сказал я, – тебе не кажется, что когда никто уже больше не вставляет тебе палки в колеса, это полное одиночество?

Она ссыпала выигранные четвертаки в большие пластмассовые стаканы.

– А кто тебе вставляет палки в колеса?

– Никто, – ответил я, – абсолютно никто. Знаешь, у тебя сексуальные глаза.

Я подумал об Эвелин, она сказала мне эту фразу как-то раз утром в туалете, но я ей не поверил. Ни тогда и ни потом. Даже теперь, когда я сам повторил эти ее слова, я все еще в них не верил.

– Эвелин, – произнес я.

– Ребекка, – поправила она, – меня зовут Ребекка.

* * *

Обычно я ходил в кофейню по утрам в половине девятого. Иногда один, а иногда вместе с женой. Она не всегда шла со мной – в свои свободные дни Сказочная Принцесса любила подольше поспать.

Это произошло как раз в один из тех дней, когда она не пошла со мной в кофейню. Накануне вечером мы засиделись допоздна. Мы пили водку в водочном баре из бокалов-вазочек в форме сердечек. С нами была подруга Сказочной Принцессы, которая тоже работала психиатром, только в закрытом стационаре. На следующее утро я отправился в кофейню один, прихватив с собой газету. Я чувствовал, что алкоголь еще не до конца из меня выветрился. Я сел на свое обычное место. Эвелин принесла мне кофе и апельсиновый сок. Больше в зале никого не было.

– Может, еще круассан? – предложила она.

– Нет, не надо, – ответил я, – только не сегодня.

Стоит после такого вечера, как накануне, сожрать жирный-прежирный круассан – и все немедленно выйдет наружу.

Я углубился в чтение.

Эвелин скрылась в туалете, но вскоре вернулась.

– Ты не мог бы мне немного помочь? – спросила она. – Мне нужно заменить лампочку, а стремянки нет. Если бы ты меня подержал, я могла бы влезть на унитаз.

– А ты что, боишься высоты?

– Немножко.

Я, конечно, мог предложить ей, что сам поменяю лампочку, но это как-то не пришло мне в голову. Я не спец по замене лампочек.

– Хорошо, я тебя подержу, – согласился я.

Она влезла на унитаз. Левой ногой я придерживал дверь открытой, чтобы был хоть какой-то свет, а руками держал Эвелин за икры. Она возилась с лампочкой. Дело оказалось непростое: перегоревшая лампочка была вкручена туго. Вдруг Эвелин посмотрела вниз и сказала:

– У тебя сексуальные глаза.

Я засмеялся, она тоже.

– Спасибо за комплимент, такого я еще ни от кого не слышал.

Я видел свое отражение в зеркале и не считал себя особенно сексуальным.

Но Эвелин вдруг сказала:

– Не мучай меня так, у меня уже два месяца не было мужчины. – И после этого сошла на пол.

Свет загорелся, но я все еще продолжал придерживать ногой дверь.

– Но у тебя же есть муж?

– Мы с ним друг друга не касаемся, в последний раз мы занимались любовью в День святого Валентина, и это продолжалось не больше двух минут.

– Ты, наверное, мастурбируешь? – предположил я.

– Нет, – ответила она, – от этого только хуже. Ведь в твоем распоряжении всего лишь рука.

Возможно, мне следовало закрыть дверь, но я не двинулся с места. Я подождал, пока она уберется в туалете, затем вернулся за свой столик и продолжил читать газету.

После того как я рассчитался, Эвелин спросила:

– Я тебя еще увижу сегодня?

– Может быть, – ответил я, – может быть, перед обедом.

Эвелин сказала, что у меня сексуальные глаза, в тот день, когда ей понадобилось заменить лампочку в туалете. А в тот день, когда трубочисты безуспешно пытались прочистить дымоход, в мою жизнь вошла Пустая Бочка. Между этими двумя точками протянулся отрезок других дней, встреч и счетов, но сейчас в казино, при виде четвертаков в пластиковых стаканчиках, мне пришло в голову, что два этих дня неразрывно связаны между собой. Словно одна встреча логически вытекала из другой.

Домой я вернулся с двумя стаканчиками капуччино для жены.

Работа у меня в то утро не клеилась. На листочке я записал: «Не мучай меня так, у меня уже два месяца не было мужчины».

Прошло несколько недель, и вот однажды я опять оказался утром в кофейне один.

– Какая еда тебе больше всего нравится? – спросил я у Эвелин.

– Обыкновенная, – ответила она, отсчитывая мне сдачу.

– Что ты обычно ешь?

– Что-нибудь, да и то, когда у меня есть время. А ты?

– Я люблю французскую, итальянскую, испанскую кухню.

– Я вообще-то не должна в этом признаваться, но я за тобой наблюдаю: как ты входишь, как пьешь кофе, как разрываешь пакетик с сахаром, как разговариваешь со своей женой, как надеваешь плащ – я за всем наблюдаю. Я вижу то, чего не должна видеть.

– Что ты имеешь в виду?

Но в эту минуту вошли новые посетители, и она скороговоркой пролепетала:

– Подойду попозже.

В то утро я написал рассказ, который озаглавил: «Не мучай меня так. У меня уже два месяца не было мужчины». Через какое-то время пришел ответ из журнала, куда я его предлагал. В нем говорилось, что рассказ им в целом понравился, но название слишком длинное.

Обеденный перерыв у Сказочной Принцессы был с двенадцати до часу. Я часто заходил за ней в это время, чтобы вместе пообедать. В конечном счете вся наша жизнь превратилась в один сплошной неудавшийся обеденный перерыв. Если была хорошая погода, мы покупали сэндвичи и съедали их прямо на улице. Мы глазели на прохожих и обменивались комментариями. Мне нравилось глазеть на людей и обсуждать их со Сказочной Принцессой.

Но в тот день мы никого не обсуждали.

Сказочная Принцесса спросила:

– Чем ты сегодня занимался?

– Работал, – ответил я.

Мы продолжали молча есть.

– Пойдешь сейчас обратно домой?

– Да, еще немного поработаю.

Но в действительности я собирался купить в магазине какую-нибудь безделицу: набор косметики, вазочку или маленькую плетеную корзиночку для сережек. Или свечи, которые сами собой загораются после того, как их задуешь.

У режиссера галлюцинаций не бывает выходных. Одна галлюцинация сменяет другую. Чтобы чувствовать, ничего при этом не чувствуя, особенно боль. Вообще-то мне следовало бы печатать в газетах объявления: «Позвоните Мельману, и он сделает из вашей жизни галлюцинацию. По вашему индивидуальному сценарию».

Разве это не то, чего все мы хотим? Видеть сны, будучи уверенными в том, что достаточно проснуться, всего-навсего открыть глаза, как сон растворится и все снова встанет на свои места.

* * *

Мы обменяли монеты на бумажные деньги. Ребекка выиграла сто двадцать долларов. Затем мы вернулись на набережную. Дождь прекратился, но было прохладно. Мы сели на скамейку. Все магазины, где можно было купить спиртное, уже закрылись. Поэтому мы взяли бутылку минералки и банку холодного чая.

– О чем ты думаешь, когда пишешь? – неожиданно спросила Ребекка.

Ее вопрос застал меня врасплох.

– А о чем думаешь ты, когда флиртуешь? – спросил я.

Я обошел скамейку и обнял ее сзади.

– Я твоя первая любовница?

– Да.

– А ты не врешь?

Я оглянулся на вереницу отелей, посмотрел на ее спортивные кеды, на полупустую бутылку с минералкой.

– Нет, я вообще не умею врать.

– А все эти твои рассказы, эти истории, которые ты сочиняешь?

– Они не выдуманные, – ответил я, – они правдивые. Истории по-разному бывают правдивыми.

Некоторые люди удивляются, когда вы говорите им, что любой человеческий контакт можно рассматривать как сделку купли-продажи. Экономические законы как нельзя лучше применимы к эмоциям.

Я покупал безделушки для Эвелин у одного русского, от которого пахло старой лошадью. Весь его магазин пропитался конским запахом. На улице в самом разгаре была весна и светило солнце, а в магазине у русского стояла зима и все пропахло конским потом.

Безделушки были дешевые, но смотрелись очень мило. Я все красиво упаковал и затем направился в кофейню. Моя жена возвращалась домой от своих психов где-то в четвертом часу. То чуть раньше, то чуть позже – иногда психи никак не желали угомониться. Один не хотел садиться в автобус, на другого нападал приступ буйства, и моей жене приходилось дожидаться полицию, чтобы отправить такого буйнопомешанного в больницу. Порой с одним пациентом с трудом управлялось шестеро полицейских.

В кофейне я сел на свое обычное место и принялся читать журнал. Через полчаса, выпив полбутылки минеральной воды, я встал, подошел к кассе и сказал:

– Под моим столиком пакет, можешь забрать его домой или выбросить. В общем, посмотришь сама.

Она улыбнулась. Я обратил внимание на маленький шрам у нее под подбородком с правой стороны.

– Хорошо, я посмотрю.

Она оглянулась по сторонам, желая убедиться, что никто нас не видит, после чего прошептала:

– Ты мой первый капуччино.

– Как это понять?

– Утром, – стала рассказывать она, – немного пораньше тебя приходит Марвин. Но он всегда заказывает обычный кофе, Гертруда пьет чай, а потом в половине девятого приходишь ты. Ты мой первый капуччино. И что бы ни произошло, ты всегда будешь моим первым капуччино.

Я медленно скатал журнал в трубочку. Пальцы липли к бумаге.

– Здорово, – сказал я, – значит, я твой первый капуччино.

– Тебе он нравится?

– Что, твой капуччино, который ты готовишь? Ну, не сказал бы, что я в восторге.

Она проводила меня до двери.

– А знаешь ли ты, что другие клиенты, когда хотят заказать капуччино, специально зовут меня?

– Другие клиенты дураки.

– Ладно, отныне я буду просить Соню, чтобы она готовила для тебя капуччино.

Соня работала в той же кофейне. Это была бездомная из Алжира; она уверяла, что приехала из Парижа, где до этого была модельером. Хозяин охотно брал на работу бездомных – они были дешевой рабочей силой и никогда не рвались домой.

– Может, съездим как-нибудь в Атлантик-Сити? – предложил я Эвелин.

– Зачем?

– Чтобы научить тебя готовить капуччино.

– Хорошо, – сказала она, – а я научу тебя танцевать сальсу.

В ту пору никто еще не заикался о распродаже по сниженным ценам моего цикла о Сидни Брохштейне. Долги по кредиткам были еще не горами, а небольшими холмиками с сочными лугами. Меня считали интересным человеком – по крайней мере, отдельные личности. Но сам я уже чуял недоброе. Время отделять зерна от плевел подкралось незаметно. Иногда я уже получал гневные письма от людей, которым хватило ума воспринять печатное слово на свой счет.

«То, что Ваши книги хорошо продаются, – писал один мужчина, – заставило меня усомниться в интеллектуальных способностях человечества».

Я ответил ему следующим письмом:

«То, что Вы усомнились в интеллектуальных способностях человечества лишь на основе динамики продажи моих книг, заставляет меня усомниться в Ваших собственных интеллектуальных способностях. Несмотря ни на что, я желаю Вам всего наилучшего. Кстати, мои книги уже давно не столь успешно продаются. Так что Ваши сведения устарели».

Я подписал контракт, в котором давал обязательство написать поваренную книгу. Мне выдали неплохой аванс. Чтобы немного подсластить пилюлю, речь в этом контракте шла о «литературной поваренной книге». Но литературных поваренных книг не бывает. Поваренные книги – это поваренные книги. Не то чтобы я хорошо разбирался в кулинарии, но этого, похоже, и не требовалось.