Текст книги "Фантомная боль"

Автор книги: Арнон Грюнберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

– Да, мы останемся еще на одну ночь, – ответил я и положил трубку.

Ребекка сидела, выпрямившись, и смотрела на меня. Должно быть, она проснулась уже некоторое время назад.

– Хорошо поспала? – спросил я.

Она кивнула и тоже спросила:

– Ты не жалеешь?

– О чем? – удивился я.

– О том, что ты здесь сейчас со мной в номере.

Я выглянул в окно. Дождь прекратился, но облака висели по-прежнему низко. Набережная производила безотрадное впечатление.

– Жалею, не жалею. Да нет, о чем же?

– Ну, что ты сейчас видишь меня перед собой.

Десять дней назад один из пациентов моей жены швырнул стулом в социального работника. Социального работника отвезли в больницу. В стационаре завязалась настоящая драка, после того как на этого пациента набросилось сразу четыре охранника. Моя жена поясняла:

– Агрессию со стороны пациентов никогда нельзя воспринимать на свой счет, иначе долго не протянешь. Нам, врачам, приходится сдерживать очень серьезную агрессию. Один из пациентов, например, считает меня чертихой.

– Я иногда тоже так считаю, – сказал я. – На твоем месте я надевал бы шлем, уходя на работу.

– От кого, от кого, а уж от него я этого никак не ожидала, – вздохнула моя жена.

В эту минуту в номере гостиницы при казино «Бэйлиз» меня вдруг тоже охватило неудержимое желание швыряться стульями, срывать со стен картины, ломать и крушить их. В номере висели две картины, на одной был пейзаж, на другой – птица. И пусть потом никто не воспринимает это на свой счет. Так и скажу администрации гостиницы, чтобы они ни в коем случае не воспринимали это на свой счет.

– У меня осталось двенадцать долларов и шестьдесят четыре цента, – объявила Ребекка.

Она по-прежнему сидела, выпрямившись в постели, с таким видом, словно мы с ней уже года три как были помолвлены.

– Что ж, на некоторое время тебе этого хватит.

Я хотел распроститься с жизнью, которую вел в последние пять лет, – как прощаешься с курортным местом, в которое слишком часто ездил. Только я не знал, как это сделать.

Я сходил в ванную по нужде, затем повесил на входную дверь табличку «Просьба не беспокоить».

Примерно два месяца назад я купил новые книжные стеллажи – выложил за это чудовище несколько сотен долларов. Стопки книг, прислоненные к стенам, достигли такой непомерной высоты, что все время обваливались. Сказочная Принцесса решила, что пора с этим кончать.

Ребекка стояла у окна в больших белых трусах. Сейчас они показались мне до ужаса старомодными, вчера я как-то не обратил на это внимания. Ребекка дергала за раму.

– Оно не открывается, – сказал я.

– Почему?

– Потому что иначе люди станут прыгать. А в казино не любят прыгунов. Мы можем включить кондиционер, если тебе жарко.

– Не надо. А ты знаешь, кто мой кумир?

– Не знаю, а кто?

– Мата Хари.

– Мата Хари…

Она продолжала дергать за раму, поэтому я сказал:

– Администрация гостиниц предпочитает, чтобы постояльцы не кончали жизнь самоубийством.

– Я хотела быть похожей на Мата Хари. Из-за нее я пошла учиться.

– Это как это?

– Ну, сначала я чистила лошадей и глотала одну за другой книжки про Мата Хари, но потом стала изучать историю, чтобы побольше про нее узнать.

– И?..

Сидя на кровати, я смотрел на женщину, которой захотелось стать второй Мата Хари наших дней.

– Оказалось, что мои преподаватели ничего не знают о Мата Хари. Подобно ей, я впитывала в себя благородные свойства мужчин, потому что так всегда поступала Мата Хари.

– Благородные свойства… – повторил я.

Я встал с кровати и подошел к окну. В эту минуту я понял, что дороги назад не бывает и что раз уж ты однажды решила быть похожей на Мата Хари, остается только продолжать в том же духе.

– Мата Хари была гением, – сказала Ребекка.

– А у тебя много родни? – спросил я.

– Да так, кое-кто есть. А у тебя?

– Моя мать, еще собака матери, правда, она недавно сдохла из-за огуречных очистков.

– Как грустно…

Она села на свою кровать.

Моя жизнь все больше походила на приморскую деревушку, не лишенную привлекательности, но изученную до последнего булыжника мостовой, до последней дюны, на которую я карабкался уже бессчетное количество раз. Разумеется, я сам создал эту деревушку, но от этого желание с ней расстаться было не менее страстным.

– Почему ты хочешь бросить писать? – однажды спросила меня жена.

– Видишь ли, – ответил я, – когда ты порождаешь дебилов, даунов, девочек с двумя головами, сиамских близнецов, то в один прекрасный день тебе это может надоесть.

– А разве ты считаешь свои книги чем-то вроде сиамских близнецов, девочек с двумя головами и даунов?

– Сам я, конечно, никогда бы в этом не признался, но если честно, то да, порой мне так кажется.

– У тебя есть любовница? – спросила Ребекка.

От ее вопроса я несколько опешил. Я никак не ожидал, что она вдруг задаст такой вопрос, произнесет такое слово.

– Платоническая, – ответил я.

– Платоническая… Платоническая любовница?

Она засмеялась, захохотала как сумасшедшая, брызги полетели у нее изо рта. Такой я ее еще не видел.

– Это как безалкогольное пиво, что ли?

Ребекка подошла ко мне вплотную. Я почувствовал запах у нее изо рта – так пахнет от людей, которые курят, пьют, спят, а в перерывах жуют луковые чипсы.

– Может, мне стоит открыть хлебную палатку? – спросил я однажды свою жену.

Та покрутила пальцем у виска.

– Ты – и хлебная палатка! Да ты за два месяца не продашь ни одной булочки, и от твоей хлебной палатки ничего не останется.

– Послушай, – сказал я жене, – без языка мир ничто, абсолютный ноль. Язык объемлет собою все, поэтому мне ничего не стоит открыть в том числе и хлебную палатку. Язык – это тюрьма, – тюрьма, в которой заключены, между прочим, и твои пациенты.

Тут Сказочная Принцесса ущипнула меня за щеку.

– Нет, мой милый. Тюрьма моих пациентов совсем не похожа на твою. Так что не путай.

Сигареты, выпивка, сон и луковые чипсы – да-да, всем этим пахло у Ребекки изо рта. Запах не сказать чтобы отталкивающий, вполне даже естественный.

– Ты знаешь, что до тебя абсолютно невозможно достучаться? – заметила Ребекка.

Я отступил на шаг назад.

– До меня нельзя достучаться? У меня есть телефон, почтовый ящик, все, кому я нужен, легко могут меня найти.

«Но нужен я теперь только банкам», – подумал я. И еще я подумал: «Но пока человека ищут его кредиторы, у него есть причина жить».

– Она скоро умрет, – сказала Ребекка, пытаясь отыскать неизвестно что под кроватью.

– Кто умрет?

– Моя мать. Теперь к ней хотя бы женщина приходит гладить. Два раза в неделю.

– Молодцом. Что ты там ищешь?

– Коробок со спичками, – сказала Ребекка, вылезая из-под кровати.

В дверь постучали. Раздался голос:

– Можно убраться в вашем номере?

– Погодите еще полчасика, – крикнул я в ответ. – На нашей двери табличка «Не беспокоить», недаром ведь она там висит.

– Приму душ, – сказала Ребекка и отправилась в ванную.

Я взял блокнот и записал:

«Мата Хари. Мать скоро умрет».

Над этим можно было поработать.

* * *

Ребекка сказала:

– Мне нужна жидкость для линз.

Мы бродили по приморской набережной Атлантик-Сити в поисках чего-нибудь съестного на завтрак. В конце концов купили пару хот-догов, сделанных, по словам продавца, из стопроцентной говядины. В эти сто процентов я еще готов был поверить, но вот уж в говядину – никак. Ели мы на ходу. Нам было холодно.

Мы остановились возле аттракциона со сталкивающимися мини-машинками. Какой-то тип закричал нам вслед, предлагая попытать счастья и побросать шары, но такого желания у нас не было.

– Еще нам нужны зубные щетки, – вспомнил я.

– И зубная паста.

– Ну, это уж ты хватила!

Было четверть четвертого, опять собирался дождь. А в Европе четверть десятого вечера. Мне захотелось позвонить в Базель.

В тот день, когда привезли стеллаж, я сказал жене:

– Может, нам стоило бы исчезнуть.

Мы ехали в такси. Сияло солнце.

– Как так исчезнуть?

– Может, я должен исчезнуть из твоей жизни. Может, я мешаю твоему счастью.

– Что это еще за трусливое решение?

– Ты же сама говоришь, что тебе плохо.

– Это из-за пациентов, из-за работы. Недавно один психиатр покончил с собой.

– Вот видишь, это начало конца, – сказал я. – К прыгающим пациентам мы уже привыкли, но если психиатры сами начнут накладывать на себя руки, это будет уже полный крах.

– Да, это очень тяжело, особенно для пациентов.

– Похоже на эпидемию. За последний квартал я почти не припомню дня, чтобы ты не рассказывала за обедом или за ужином, что кто-то умер, хотел умереть либо проглотил не те таблетки.

– Не те таблетки – это серьезная проблема. Сегодня один из наших пациентов признался, что все время считал, будто лекарства ему дают лишь для того, чтобы его контролировать. Чтобы его мог контролировать президент.

– Какой президент?

Я расплатился, и мы вышли из такси.

– Президент Соединенных Штатов. Он считал, что через лекарства, которые мы ему прописываем, его мысли контролирует секретная служба.

– Кто знает, может, он и прав. Не так уж это глупо.

– Ну вот опять ты со своими шуточками. Я каждый день выслушиваю подобные бредни на работе и не желаю слушать их снова дома.

Она остановилась.

– Знаешь, в чем проблема с вами, мужиками? – вдруг спросила моя жена. – Вы не в состоянии трахаться, если вас не расхваливать до небес.

У Ребекки вытекло из уголка рта немного горчицы. Я промокнул ей губы бумажной салфеткой.

– Ты лучше смотришься без косметики.

– Спасибо, – сказала она.

– Хочешь покататься на аттракционе?

Она рассеянно озиралась по сторонам.

– А на врезающихся машинках?

Она помотала головой.

– Может, побросаем шары?

– Нет, спасибо.

– Может, прокатимся на колесе обозрения?

Она оглядела колесо обозрения. Колесо было небольшое, прямо сказать, миниатюрное, к тому же довольно ржавое. Ребекка кивнула. Колесо обозрения снискало ее одобрение.

Человек, продававший билеты, сам же их и проверял. Мы были единственными, кто решил прокатиться на этом колесе. Когда мы очутились на самом верху, колесо остановилось. Ребекка спросила:

– О чем ты думаешь?

– О пятидесяти тысячах долларов, – ответил я.

– О каких еще пятидесяти тысячах долларов?

– Ну, о тех деньгах, которые я на следующей неделе должен выплатить «Американ Экспресс».

– Как тебе удалось выбить такой кредит?

Она, похоже, считала это каким-то крупным достижением.

– Очень просто. Если однажды у людей возникнет иллюзия, что ты кредитоспособен, их уже очень трудно переубедить, для этого придется очень сильно постараться.

Когда колесо обозрения снова поехало, Ребекка спросила:

– А ты из тех, кто не боится целоваться?

– Счастье, – провозгласила моя жена в тот день, когда привезли те злополучные книжные стеллажи, – это не смягчающее обстоятельство.

– Ты ошибаешься, – ответил я, – счастье – очень даже смягчающее обстоятельство. Или, вернее, счастье – это все смягчающие обстоятельства, вместе взятые. Если ты представляешь себе это иначе, то ты просто нереалистически смотришь на мир и вообще на жизнь. Кстати, что ты имела в виду, сказав, будто мужчин нужно превозносить до небес, потому что иначе они якобы не могут трахаться?

Жена остановилась перед витриной антикварной лавки.

– А то, что ты превратил меня в домашнее животное, вот что. И все потому, что я не расхваливала тебя до небес. Я превратилась в простое домашнее животное, живущее при смягчающих обстоятельствах.

– Как это так, в домашнее животное? У тебя ведь есть любимая работа, во всяком случае, это та работа, которой ты всегда хотела заниматься. У тебя, по нью-йоркским понятиям, уютная квартира, открытый камин… У тебя, черт побери, есть открытый камин! Ты каждый день ходишь в кафе или в ресторан, ты можешь купить себе сколько угодно шмоток, ты можешь позволить себе, если захочешь, любую поездку.

– Черт побери, Роберт, – перебила она меня, – неужели ты меня не понимаешь? Ты такой тупой? Ты так плохо понимаешь людей? Мне не деньги твои нужны, а эмоции.

На этот раз я остановился.

– Тебе нужны эмоции? Так читай любовные романы – и получишь эмоции.

Она ущипнула меня за руку повыше локтя.

– Знаешь, о чем я жалею, Роберт? О том, что Бог дал тебе мозги. На самом деле они тебе ни к чему, ведь ты полностью сосредоточен на своем члене.

В том месте, где она меня ущипнула, наливался синяк.

– Какая же ты жестокая, – сказал я, – а еще, называется, психотерапевт!

– С тобой кто угодно станет жестоким. Твои слова провоцируют жестокость. И знаешь почему? Потому что ты отмежевался от своих слов. Людям кажется, что за твоими словами прячется живой человек, но это всего лишь иллюзия. За твоими словами – черная дыра. И когда однажды это поймешь, то действительно станешь жестокой.

Колесо обозрения сделало еще один круг. Мы опять повисли на самом верху.

– Ребекка, ты думаешь, что мы… тебе не кажется, что то, что сейчас происходит с нами, – это смягчающие обстоятельства?

Мы смотрели на очертания отелей вдали, на казино, на набережную, на бредущих по ней пешеходов.

– Бывают еще и не такие смягчающие обстоятельства, – ответила она, вытащила ногу из правой туфли и сбросила туфлю вниз. Потом скинула туфлю и с левой ноги тоже. – Они дырявые. Давно пора было их выбросить.

Колесо обозрения снова медленно поехало. Я смотрел в одну точку. Я не выношу сентиментальности, поэтому старался подобрать слова, которые уместны по отношению к человеку, который только что скинул с колеса обозрения свою обувь.

Подходящих слов я не нашел, и поэтому мы начали целоваться. Вначале осторожно, потом уже не слишком осторожно, словно поцелуями хотели стряхнуть с себя разочарование; мы делали это очень энергично – так трут унитазы, которые настолько давно никто не мыл, что коричневый налет крепко въелся в фарфор.

Мы сошли с колеса обозрения и зашагали по мокрому бульвару – Ребекка шлепала в одних колготках, босиком.

– Ну как ты? – спросил я.

– Ничего, я привыкла, – ответила она.

* * *

В спортивном магазине, где мы мерили обувь, Ребекка вдруг сказала:

– Вообще они симпатичные.

– Кто?

– Мои родители.

– Я думал, ты это о продавцах.

– Да они тоже симпатичные.

– Симпатичные родители – это хорошо. Как трогательно, что твоя мать, умирая, все же решила послать мне эти витаминные таблетки.

– Она узнала, что я собираюсь тебя навестить, и сказала: «В последний раз, когда я его видела по телевизору, он плохо выглядел, у него был такой бледный и нездоровый вид, – на вот, захвати для него». Моя мама и вправду бывает очень доброй, но сама она выглядит крайне бледной и нездоровой.

В Европе сейчас четверть двенадцатого ночи. По всей вероятности, моя жена уже готовится ко сну в своей гостинице в Базеле. Возможно, она еще немного почитает или попытается дозвониться в Нью-Йорк, узнать, дома ли я. А может, она со своими базельскими друзьями ходила ужинать в какой-нибудь ресторан и сейчас, слегка под хмельком, возвращается в гостиницу. Должно быть, перед сном она захочет еще принять ванну, чтобы расслабиться.

Через несколько дней после того, как я встретил свою будущую жену и ее мать в обувном магазине, она мне позвонила. Это был ее первый звонок мне.

– После твоего ухода ночной магазин уже совсем не тот.

Она не представилась, но это было, в общем-то, ни к чему. Мне не так уж часто звонили.

– Правда? Я не знаю. Я туда больше не заходил.

– Поссорился с хозяином?

– Да нет, но порой я исчезаю на минутку, а порой навсегда.

– Чем ты сейчас занимаешься?

Я замялся.

– Да так, всякое-разное.

– И очень ты этим всяким-разным занят?

– Нет, всяким-разным никогда не бываешь чересчур занят.

– Я подумала, может, мы как-нибудь встретимся?

– Чтобы продолжить курс лечения?

– Если хочешь, назови это так.

Мы договорились встретиться в магазине деликатесов. Закупить продуктов, чтобы потом вместе что-нибудь приготовить. Она считала, что готовка пойдет мне на пользу. Сам я никогда ничего не готовил, поэтому действительно не исключалась возможность, что это пойдет мне на пользу.

Она сильно опоздала. Я уже двадцать минут бродил по магазинчику, на меня начали коситься, но я про себя твердо решил: «На этот раз не отступлю, иначе мы с ней опять друг друга потеряем». Я делал вид, будто не могу найти что-то из продуктов, но время шло, и я набрал себе чего-то в корзину. Если продавщицы предлагали мне свою помощь, я с улыбкой, но твердо давал им понять, что в этом не нуждаюсь.

На Зейдейке, в районе красных фонарей, я когда-то купил у югослава шубу. От этой шубы несло дохлым югославом. Я решил, что тут нет ничего страшного – запах покойного югослава мне к лицу.

Наконец она появилась. Моя будущая жена выглядела очень странно. На ней был цветастый дождевик, очень броский. В те времена я не очень любил броскую одежду.

– Что ты тут понакупил? – удивилась она.

– Я даже не посмотрел, – ответил я, – так, иногда брал кое-что с полок.

Это был странный набор продуктов – от сухих дрожжей и свечек на именинный торт до форельей икры.

– Знаешь что, я думаю, сегодня обойдемся без кулинарии.

– Вот как, – удивился я, – а как же лечение? Я думал, приготовление пищи как раз и будет моим лечением.

– Да, приготовление пищи и походы по магазинам. Ты ведь еще должен научиться ходить по магазинам.

– Я редко хожу в магазин.

– Вот именно.

Я по-прежнему стоял с корзиной в руках, в которой лежали сухие дрожжи, форелья икра и свечки для именинного торта.

– Давай-ка положим все это назад.

Я уже не помнил, где я все это набрал. Мне хотелось запихнуть все, не глядя, в какой-нибудь уголок, но она настаивала, чтобы мы аккуратно разложили все товары по местам.

– Какая у тебя красивая шуба! – похвалила она.

– И твой плащ тоже красивый.

– Откуда она у тебя?

– Купил у покойного югослава.

– В магазине?

– Нет, в кафе.

– Ты покупаешь одежду в кафе?

– Иногда. Теперь ведь везде что-нибудь предлагают, а я не люблю отказывать.

Мы вышли из деликатесной лавки.

– На самом деле это правильно – донашивать вещи покойников. Если человека отправляют в утиль, совсем не обязательно, чтобы и его вещи также отправили в утиль.

Она тоже так считала, а потому целиком и полностью со мной согласилась.

– Когда я умру, меня вполне устроит кладбище для животных, я вовсе не рвусь лежать среди людей, к тому же кладбище для животных наверняка обойдется гораздо дешевле, – сказал я.

Тогда же мы с ней решили посетить кладбище для домашних питомцев. Найти его оказалось делом непростым.

Охранник спросил, захоронены ли у нас на этом кладбище какие-то животные.

– Да, – ответил я, – целых три.

Там-то, на кладбище для домашних питомцев, среди могилок собак, кошек и кроликов, мы и сговорились о нашей помолвке. Я спросил у своей будущей жены:

– Это тоже входит в курс лечения или нет?

Но она решила, что время для ответа на этот вопрос еще не настало. Возможно, она ответит мне потом, когда все прояснится.

Пока мы с ней с интересом осматривали могилки собак и кошек, я спросил:

– А что привлекает тебя в психиатрии?

Она остановилась и подергала себя за ухо.

– Я работаю с эмоциями. Как раз это меня и привлекает. Раньше я изучала экономику, но это на меня плохо действовало.

– С эмоциями? Как странно, я никогда не думал, что с этим можно работать.

– А чем тебя привлекал ночной магазин?

Я обтер ботинок о штанину. Что я мог ей на это ответить?

– Меня признали годным к этой работе, – сказал я после долгой паузы. – Собеседование прошло очень гладко.

– И о чем тебя спрашивали?

– Хозяин спросил, не буду ли я много воровать, вот, собственно, и все, что его интересовало.

Словно посторонний, я слушал, как она задает вопросы, а я на них отвечаю. Я чувствовал странную усиливающуюся дурноту и столь же нелепое желание броситься к ногам своей будущей жены, прямо тут, на кладбище для домашних питомцев.

– Итак, – сказал я, когда мы возвращались с кладбища обратно, – теперь ты должна просто взять и переехать ко мне, иначе все лечение пойдет насмарку.

В тот же день она переехала ко мне с двумя чемоданами и корзиной. Так впервые со времен детства и жизни с родителями я снова стал делить кров с кем-то еще.

Счастье стало частью настоящего, а счастье в настоящем – это тревожное состояние, счастье в прошлом или в будущем переносится намного легче.

Когда год спустя она сообщила: «Я еду работать в Америку», я сказал:

– Это хорошо, я тоже поеду, ведь и там наверняка есть ночные магазины.

Ребекка выбрала спортивные кеды за сорок пять долларов.

– Мои старые туфли уже никуда не годились, – сказала она.

Продавщица, казалось, нисколько не удивилась, что в магазин вошла женщина в одних чулках. Наверное, это был уже не первый случай.

– Теперь осталось купить только жидкость для линз, – сказал я, – и мы снова короли!

Мы стояли на приморской набережной. Опять заморосил дождик, теплый весенний дождичек.

В Европе время близилось к полуночи. Мне позарез надо было найти телефон-автомат. Я не мог больше терпеть.

* * *

В баре «Бикини» между десятью и двенадцатью утра – «счастливый час». Кто не хочет пропустить «счастливый час», должен либо рано вставать, либо поздно ложиться. Название «Бикини» напоминает о прошедших временах. Сегодня здесь не было никого в бикини, один лишь толстяк за стойкой бара, который, казалось, с трудом выжил после вчерашнего «счастливого часа».

Ребекка попросила вина, мне хотелось чего-нибудь покрепче, но я никак не мог решить, что заказать. Уже несколько месяцев мне отравляла жизнь кислая отрыжка, по вечерам я иногда чувствовал во рту кислый привкус. Я решил, что от кислой отрыжки, пожалуй, мне поможет избавиться красный портвейн. С того дня, как нам доставили книжный стеллаж, я надеялся, что моя жена наконец от меня уйдет. Что наступит день, когда я вернусь домой и прослушаю оставленное ею на автоответчике сообщение: «Говорит Сказочная Принцесса. Я больше не вернусь. Пришли мои вещи».

Но Сказочная Принцесса не оставляла такого сообщения на автоответчике. И на разделочном столе возле мойки она тоже ничего не оставляла. Во всяком случае, никакой прощальной записки.

Каждый день она возвращалась с работы. Иногда мы разбивали что-нибудь вдребезги об пол. Я запрещал ей грызть в гостиной печенье, потому что ее чавканье мешало мне сосредоточиться, а она не хотела больше спать со мной в одной постели, потому что, как она говорила, ее тошнило от вони, распространяемой мной ночью. Но никто не уходил.

Думаю, мы оба пытались создать другому идеальные условия для ухода. Но другой не уходил. Другой оставался. Мы даже планировали совместный отдых в Акапулько, несмотря на то что вазы разлетались на осколки, а психологическая война с каждым днем становилась все более изощренной.

Мы звонили трубочистам и настоятельно просили их зайти, при этом Сказочная Принцесса восклицала, что я вирус, который ей привили без ее согласия.

– Я собираю вещи! – кричала в такие минуты моя жена.

Я в ответ не отставал:

– Да, пожалуйста, сделай милость!

Затем она вытряхивала из шкафа чемоданы, а я участливо спрашивал:

– Тебе помочь собраться?

Но ее чемоданы оставались пусты, да и мои тоже.

Мы покупали одежду, словно покупка одежды была единственным способом получить отдых перед следующей бомбардировкой. В нашей новенькой, с иголочки, одежде мы посещали ночные клубы и плескали друг другу в лицо вином.

В бистро мы встретили одного нашего знакомого психиатра. За закуской я сказал:

– Сказочная Принцесса, пожалуйста, сделай милость, прекрати ковырять в носу. Твой нос и так не ахти, а если ты еще будешь в нем ковырять, он у тебя и вовсе будет картошкой.

– Должна заметить, – парировала она, – что твой нос напоминает генетически модифицированный огурец.

Наш приятель психиатр заметил:

– До чего же вы все-таки интересная пара, вы так свежо друг с другом общаетесь, будто только что познакомились!

Мы швырялись свечками, книжками и деньгами. Наша холодная война была романтической. Но никто не уходил.

Незаметно счастье из настоящего времени перетекло в прошедшее, и мы даже не заметили, как это случилось. Время от времени мы еще возвращались в тот период, которого больше не существовало, но воспоминания о нем были настолько ярки, что нам казалось, что все повторяется снова и снова.

– Ты переживаешь? – спросила Ребекка.

– Из-за чего?

– Из-за «Американ Экспресс». Из-за этих пятидесяти тысяч долларов?

– Переживаю? Да нет. Это не переживания, а скорее неудобство, которое давит мне на мозги.

– А я для тебя тоже неудобство?

– Ты? Нет, ты – нет.

– Почему же тогда у тебя такой вид, словно тебе не нравится?

– Что не нравится?

Она пожала плечами и начала рыться в сумочке в поисках сигарет.

– «Что, что». Целоваться со мной, конечно.

– Я всегда делаю вид, словно я тут ни при чем. Даже если лежу с кем-нибудь голый, все равно притворяюсь, будто это против моей воли. Мне почему-то кажется, что так правильно.

Она взглянула на бармена и сказала:

– Оливковое масло – очень гадкая смазка. Особенно если приходится брать в рот. Тебе когда-нибудь приходилось пробовать на вкус член, который до этого обмакнули в оливковое масло?

Такого члена мне пробовать еще не приходилось. Но чего никогда не было, всегда еще может случиться.

Возможно, я должен был сказать ей в тот момент, что я ее люблю, что мы будем вместе, если не вечно, то по крайней мере в ближайшие двадцать четыре часа, – ведь двадцать четыре часа немного похожи на вечность, не так ли? Но я лишь сумел выдавить из себя, что я хотел написать о ней и что «Американ Экспресс» ждет от меня пятьдесят тысяч долларов. Еще я сказал, что подыскивал, как описать ее в тот момент, когда она рассуждала об оливковом масле, и что даже убийство кажется мне лишь вопросом выбора слов. Вопросом подбора верных слов, верного ритма, верных формулировок в правильный момент. Но что значит «верные слова»?

В дальнем углу бара «Бикини» располагались туалет и телефон. Аппарат пропах мочой. В кармане брюк я отыскал бумажку с телефонным номером гостиницы в Базеле. Когда я попросил девушку заказать разговор с Базелем за счет абонента, этот запах еще сильнее ударил мне в нос. Я услышал, как чей-то голос задал вопрос: «Вы согласны поговорить за ваш счет с Робертом Мельманом?» И моя жена ответила: «Да».

Все несчастья начались с этих самых злополучных стеллажей. Вернее сказать, после появления в нашем доме красных книжных стеллажей война разгорелась по-настоящему.

Когда их нам привезли, моя жена была на работе в дневном стационаре, поэтому мне пришлось принимать мебель самому. Жена оставила мне записку, на что следует обратить внимание при приеме. Эту записку она прикрепила к холодильнику. Я должен был расплатиться, лишь убедившись, что все в полном порядке.

Рабочие обещали приехать где-то между двенадцатью и часом. Но появились они лишь в половине четвертого. Это были двое латиносов, недавно обосновавшихся в Нью-Йорке. Так мне, по крайней мере, показалось. Они подняли стеллажи на этаж.

Дизайн стеллажей был разработан моей женой: в свободное время она проектировала шкафы и зеркала. Однажды она разработала проект тумбочки. Я, помню, сказал ей тогда:

– Среди нас уже есть один творческий человек, разве этого недостаточно?

Судя по всему, этого было недостаточно.

Во время монтажа стеллажей произошло кровопролитие. Когда рабочие прикручивали к дверцам ручки, один из них просверлил себе палец. Поскольку я никогда не просверливаю себе пальцы, я не знал, где у нас в доме хранится пластырь. Я обыскал всю ванную, нечаянно смахнув все на пол: губную помаду, зубную нить, бритвы, крем против морщин. Пластырь не нашелся. Тем временем в гостиной истекал кровью ни в чем не повинный нелегал. Я решил, что это уже слишком. Никто не должен умирать ради моих книжных стеллажей. Когда я наконец-таки нашел пластырь, повсюду были следы крови: на стене, на полу, на стеллажах, на одежде рабочего и на диване. Это последнее обстоятельство, подумал я, наверняка обрадует мою жену.

– Ну как ты, жив? – спросил я, подавая работяге пластырь.

Он выругался по-испански. Похоже, он уже распрощался со своим пальцем. Но я бы предпочел, чтобы это произошло не у меня в доме.

– Идите, – сказал я, – остальное я сам доделаю.

Я отдал им оговоренную сумму наличными. Мне предоставили выбор между солидной скидкой и оплатой наличными либо безналичный расчет, но тогда уже без солидной скидки.

Уцелевший поставщик товара оформил квитанцию. «Оплачено, – нацарапал он и подписался: – Юниор».

Я надеялся, что его хозяин мне поверит. Они ушли, не сказав мне «до свидания».

Вернувшись домой, моя жена сразу же спросила: «Что здесь произошло?»

Весь паркет был усеян стружками и заляпан кровью. В одном углу валялись инструменты, в спешке забытые рабочими, чуть подальше – ручки для дверец. Моя жена разработала конструкцию с закрывающимися дверцами, чтобы внутренность стеллажей не пылилась.

– Здесь произошло кровопролитие, – ответил я, – обычное кровопролитие, и ничего больше.

* * *

Женщина, которая любила флиртовать, сейчас ждала меня у стойки бара, ни с кем не флиртуя. Видимо, хозяин бара «Бикини» не одобрял флирта.

– Где ты пропадал?

– Ходил звонить.

Она не стала больше меня ни о чем расспрашивать. Вначале она не задавала лишних вопросов. Я даже решил, что она вообще не будет их никогда задавать. Принимать мир таким, каков он есть, – важная составляющая счастья; во всяком случае, это необходимое условие для того, чтобы разглядеть смягчающие обстоятельства.

Вот так я и шел по улицам Атлантик-Сити с женщиной, которую встретил меньше двадцати четырех часов назад в Музее естественной истории и о которой знал совсем немногое – что у нее некрасивые руки, мать, которая скоро умрет, и псориазная подруга.

Ну и хорошо, что так. Знал бы я все наперед, не шел бы с ней сейчас за жидкостью для линз и она бы тоже никуда со мной не шла.

Перед магазином «Оптика» мы остановились.

– Было время, – задумчиво произнесла Ребекка, – когда я считала себя только телом.

– Но все же увенчанным головой?

– Да, – согласилась она, – увенчанным головой.

Я предложил ей зайти куда-нибудь перекусить. Но Ребекка ответила, что с нее хватит витаминного драже. Чтобы придать происходящему праздничный характер, я купил пластмассовые тарелочки. Мне хотелось сказать ей:

«Я здесь для того, Ребекка, чтобы о тебе написать. Это правда, я здесь потому, что мне кажется, что в тебе запрятан рассказ, а если в тебе запрятан рассказ, то в тебе запрятаны и деньги, а если в тебе запрятаны деньги, я должен их из тебя вынуть. Взамен я могу предложить тебе свое одержимое внимание, правда, не навсегда. Я могу покупать тебе тряпки. И еще ты можешь наслаждаться моей компанией – не слишком долго, конечно. Я могу спустить на тебя слова, уже доказавшие свою эффективность, – я умею спускать на людей слова точно так же, как охотники спускают собак. Но при всем том я ничего не чувствую, вернее сказать, я чувствую пустоту в том месте, где у нормального человека чувства.