Текст книги "Фантомная боль"

Автор книги: Арнон Грюнберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Затем я заказал разговор за счет абонента с Чикаго. Мой друг Дэвид переехал в Чикаго, а я сам – в Нью-Йорк.

– Зачем ты меня разбудил? – спросил он. – И почему звонишь мне за мой счет?

– Я все тебе возмещу, Дэвид. Не кричи так, я в Олбани.

– Что ты там делаешь?

– Я здесь случайно. Слушай, как твои дела? Ты все еще пытаешься защититься?

– Я уже говорил, Роберт, люди защищаются годами, это тебе не романы писать. Докторская диссертация требует серьезной работы.

– Сейчас речь не об этом. Я в Олбани, я решил, что мне следует расстаться с женой, хотя бы временно, вот я и подумал: может быть, ты ей позвонишь?

– Что-что? Кому я должен звонить?

– Моей жене, Сказочной Принцессе.

– Почему я должен ей звонить? И что я ей скажу?

– Ну, что я временно от нее ушел.

– А почему это должен делать я?

– Потому что ты мой друг. Посуди сам, если она начнет плакать, я не выдержу и сломаюсь, ты меня знаешь, я сломаюсь; я на все всегда согласен, в случае необходимости она может меня даже убить, но если она заплачет, то я сломаюсь.

– Роберт, тебе нужен психиатр.

– Сказочная Принцесса сама психиатр, в этом-то вся и беда.

– Тебе вызвать врача? У меня родственники в Олбани, они наверняка знают врачей. Я давно с ними не говорил, но в случае срочной надобности они, конечно же, согласятся тебе помочь.

– У тебя всегда были хорошие отношения со Сказочной Принцессой, – сказал я. – Может быть, вы даже поженитесь. Это был бы идеальный вариант, я стал бы вашим другом семьи.

– Ты что, пишешь новый роман?

– Нет, я занимаюсь реальностью. Я не могу ей позвонить, это должен сделать ты. Если надо, скажи, что я сейчас в Японии, провожу исследование.

– Какое еще исследование? По проблеме рака?

– Я тебе заплачу, я подарю тебе все свои первые экземпляры, только, пожалуйста, позвони Сказочной Принцессе! И почему ты не хочешь на ней жениться? Для тебя это совсем не худший вариант, ты ведь не собираешься прожить всю жизнь один со своей собакой?

– Мне не нужны твои первые экземпляры, Роберт, и я тебя уже просил, чтобы ты не впутывал в свои фантазии мою собаку. А сейчас я хочу спать, мне не нужны ни вторые твои экземпляры, ни третьи, и, кроме того, я не хочу звонить твоей жене и говорить ей, что ты от нее уходишь. Я дам тебе телефонный номер своих родственников в Олбани; позвони им и скажи, что ты меня знаешь и что тебе срочно нужен врач, – это все, что я могу для тебя сделать.

– Я не могу слишком долго разговаривать – меня Ребекка ждет наверху в номере.

– Какая еще Ребекка? Проститутка? Ты что, опять таскаешь проституток?

– Нет-нет, она никакая не проститутка, как бы это лучше объяснить, она просто подбросила мне в подъезд одну вещь. Она очень похожа на Мата Хари. Вернее, она сама себя считает второй Мата Хари.

Я услышал, как Дэвид на том конце закряхтел и вздохнул.

– Ладно, Роберт, у тебя есть под рукой ручка и бумага? Мои родственники найдут для тебя врача.

– У меня нет времени ходить по врачам! – закричал я. – Мне нужно писать поваренную книгу, идиот! И еще мне нужно написать свой некролог, ибо я не могу доверить это третьеразрядным журналистам. Тебе я тоже не могу этого доверить, Дэвид, ведь ты даже не третьеразрядный журналист, ты третьеразрядный философ!

Я повесил трубку и высморкался.

Когда я вернулся назад в номер, Ребекка стояла у окна.

– Я уже два дня не меняла трусы, а для женщины это негигиенично, намного хуже, чем для мужчины.

– Правда?

– Да, – подтвердила она, – правда. Если бы ты был на уроках биологии чуть внимательней, ты бы это знал.

– Ребекка, – сказал я и сел, – я должен тебе кое в чем признаться. На самом деле я составитель поваренных книг.

Она внимательно на меня посмотрела и начала смеяться, она смеялась громко, почти истерически, я даже испугался.

– И какую же ты составляешь поваренную книгу?

– О польско-еврейской кухне. Такой, во всяком случае, был уговор. Я обещал написать поваренную книгу о польско-еврейской кухне.

– А ты что, знаток этой кухни?

– Не сказать чтобы знаток.

Тут она опять так громко захохотала, что я испугался.

В то же утро я дал объявление в «Нью-Йорк тайме»:

Порядочный джентльмен, составитель поваренных книг, ищет специалиста по польско-еврейской кухне для написания поваренной книги. Обещаю достойное вознаграждение.

Расплатился я ирландской «Мастеркард». Мне сказали, что объявление выйдет на следующий день.

Так началась моя жизнь в качестве составителя поваренных книг, и тогда я невольно вспомнил об Эвелин, которая хотела для меня готовить, если б мы с ней жили по соседству, и то, что она всегда, когда мы с ней ходили в ресторан или кафе, передавала мне меню со словами:

– Выбери лучше что-нибудь сам, ты ведь знаешь, что у них здесь вкусное.

* * *

Позавтракали мы в сумрачном кафе неподалеку от гостиницы. На завтрак у нас были маффины. Снега все не было, зато дул пронизывающий ветер.

– Мы должны купить не только трусы, тебе обязательно нужно пальто.

– Я две зимы проходила в этом плаще.

– Две зимы, – повторил я, – а сейчас уже весна.

Если бы я мог избавиться от жгучего чувства стыда, купив ей двадцать зимних пальто, я бы без колебаний это сделал. Только я подозревал, что в моем случае даже покупка зимних пальто не поможет.

Она посмотрела на меня этим своим характерным взглядом, полным надежды, и откусила еще кусочек от ежевичного маффина.

– Послушай, – сказал я, – теперь мне и в самом деле пора браться за поваренную книгу.

– Я тебе в тягость?

Что значит «в тягость»? Если мне кто-то и в тягость, то, скорей всего, это я сам.

– Нет, ты мне вовсе не в тягость.

– Почему вдруг такая срочность?

– Ты о чем?

– О твоей поваренной книге.

– Срочность не у меня, а у издателя. Такой уж народ эти издатели: вначале о них ни слуху ни духу, а потом оказывается, что они и дня не могут больше ждать.

Я постарался изобразить обаятельную улыбку. Может, это тоже было бы своего рода спасением – навсегда избавиться от необходимости обаятельно улыбаться. В последнее время желающих купить меня оставалось все меньше, а я с энтузиазмом продолжал себя предлагать. Магазин имени меня сейчас был пуст. Его тотальная распродажа шла уже довольно давно с не вызывающим сомнений успехом.

Я знал, что самое главное сейчас – начать хотя бы понемногу выплачивать свой долг «Американ Экспресс». Если в какую-то минуту окажется, что ваша жизнь состоит исключительно из выплаты долгов по кредитным карточкам, это значит, что вы в чем-то допустили ошибку. Одного я не мог понять: в чем моя роковая ошибка?

Пару недель назад жена сказала:

– Возможно, теперь нам стоит меньше обедать в ресторанах. Как продвигается продажа твоих книг?

– Как это, меньше обедать в ресторанах? – возмутился я. – Да я скорее повешусь, чем буду меньше обедать в ресторанах. Продажа идет прекрасно. В отдельных странах даже великолепно.

– В каких же это странах?

– Например, в Корее. Корейцы меня понимают.

Не знаю, поверила она мне или только сделала вид, будто поверила. Порой невыносимо, если люди вам верят, но если они начинают делать вид, будто вам верят, – это уже законченная форма одиночества.

– А я могу как-то помочь тебе с этой самой поваренной книгой?

Я удивленно посмотрел на Ребекку:

– Нет, что ты.

В эту минуту в кафе вошел вчерашний карлик. Заметив нас, он заковылял к нашему столику.

– Добрый утро, – сказал карлик.

Волосы он намазал гелем, от этого его прическа напоминала шлем мотогонщика.

– Как хорошо – брат и сестра в поездке вместе! – И карлик засмеялся, как и накануне вечером, словно ему что-то о нас было известно.

Первый рассказ, который я сумел опубликовать, назывался «Зеленый чай». Он вышел в журнале, которого уже не существует и который, по правде говоря, просуществовал очень недолго. Когда номер поступил в продажу, я купил три экземпляра. Один экземпляр я всегда носил с собой и всем показывал. Даже некоторым ни в чем не повинным покупателям в ночном магазине.

Не то чтобы рассказ прибавил мне ощущения собственной значимости – он просто-напросто стал доказательством моего существования. Позже, опять-таки на деньги Дэвида, я заказал дополнительные экземпляры журнала и раздал знакомым.

Парочка профессиональных критиков упомянула «Зеленый чай» в двух косвенных предложениях. Эти предложения я тоже носил с собой во внутреннем кармане.

Однажды мне позвонила знакомая, та самая, у которой я когда-то ел макароны с зеленым сыром.

– Я что-то не могу найти, – сказала она, – скажи, где искать? Я уже три раза перелистала всю газету.

Я назвал ей номер страницы. Через некоторое время она мне перезвонила, в ее голосе звучали нотки разочарования:

– Там всего одна фраза, к тому же они переврали твою фамилию.

Возможно, это своего рода цикл, через который суждено пройти всем. Вначале вам посвящают мимоходом одну фразу и перевирают при этом вашу фамилию, под конец все в точности повторяется. А тому, что происходит в середине, вообще трудно дать какое-либо определение. Это можно сравнить с вечеринкой у малознакомых людей, у которых вы засиделись допоздна, отчасти против своей воли. И после такой вечеринки вы наутро просыпаетесь в чужой гостиной.

– Сегодня снова в путь? – спросил карлик.

– Может быть, – сказал я, – все может быть.

Ребекка молча крошила свой маффин. Моя жена в эти минуты мастерила с глухонемыми психами кукол для кукольного театра. Она, одна из немногих психиатров дневного стационара, владела азбукой глухих.

– Вы куда ехать теперь? – снова спросил карлик.

– В сторону Канады.

– Канада – большой страна, – сказал карлик, – я там был, – большой и пустынный.

И он посмотрел на меня победоносно.

Лжец – это тот, кого вечно нет на месте. Меня уже очень давно не было на месте. Я уже давно исчез из жизни тех, кто меня знал, остались лишь мои фантазии, у которых случайно оказалась та же самая внешность, что и у меня, и этим, в общем, все сказано. Мне осталось только исчезнуть из собственной жизни. Последний трюк с исчезновением после всех моих многочисленных трюков с исчезновением, наверное, окажется сущим пустяком.

У карлика я купил себе в качестве талисмана монетку на веревочке. Она должна была меня защищать, не знаю только – от чего.

Ребекке я купил за двести долларов пальто – любой непредвзято настроенный суд присяжных, если такой только существует, подтвердил бы необходимость и оправданность этой траты.

* * *

В то утро, когда вышло объявление, позвонили сразу двенадцать человек. Все они назвали себя знатоками польско-еврейской кухни. Об этом я узнал от Сказочной Принцессы – с ней я связался из телефонной будки.

– В чем дело? – негодовала Сказочная Принцесса. – На автоответчике уйма сообщений от незнакомых людей, и все они уверяют, что звонят по объявлению.

Я вкратце объяснил ей, что собираюсь написать поваренную книгу и нуждаюсь в помощи знатоков.

– Почему ты никогда мне ничего не рассказываешь?

Ребекка сидела в машине с откидным верхом. Сейчас верх не был откинут. Она читала газету.

– Ты никогда ничего мне не рассказываешь. Я все должна вытягивать из тебя клещами. Я, черт побери, твоя жена и имею право знать, в чем дело.

– Как я могу сказать тебе, в чем дело, когда я сам этого не знаю? Как дела в психушке?

– Тебя это не касается. Почему ты мне раньше не сказал, что собираешься писать поваренную книгу? Почему ты никогда мне ничего не говоришь?

– Я собираюсь написать литературную поваренную книгу. Это будет сборник рецептов вперемежку с рассказами. Я еще должен подобрать для нее форму, например сентиментальный рассказ о штетле^[4], а потом какой-нибудь рецепт. Я и сам пока ничего не знаю, понятия не имею.

– А что ты делаешь в Олбани, если тебе надо писать о польско-еврейской кухне? Ты можешь мне объяснить?

Ребекка помахала мне рукой. Я тоже помахал ей в ответ.

– Что я делаю в Олбани? Я ухожу от тебя.

– Что ты этим хочешь сказать? Ты уходишь от меня?

– То, что я сказал. Ухожу от тебя. Точнее я не могу это сформулировать.

– Можно спросить – почему? Идиот.

– Потому… Потому что мы сводим друг друга с ума. Как две собаки, посаженные на одну цепь.

– Выходит, ты считаешь, что мы похожи на двух собак?

– Иногда.

– Прекрати свои шутки. Чем ты занимаешься, Роберт?

– Уходом от тебя.

– В этом нет ничего нового. Ты этим занят уже тыщу лет. Звонил Дэвид.

– Что он сказал?

– Спрашивал, не заболел ли ты, все ли с тобой в порядке и не нужна ли тебе помощь.

– У Дэвида комплексы. Я пишу книги, а ему приходится писать о книгах. На его месте у меня тоже возникли бы комплексы. Что у него вообще есть в жизни? Только лишь его собака и несколько студентов. К тому же он не умеет вести себя за столом. Ты когда-нибудь видела, как он ест? Просто как свинья.

– Он волнуется за тебя.

– Собственно, развод – это всего-навсего негативная форма любви. Полюбил кого-нибудь на секунду или тебе вдруг показалось, что полюбил, и потом все время прощаешься с этим человеком, пытаешься от него уйти; и чем дольше длится прощание, тем сильнее, как мне кажется, была любовь. Жизнь – это, собственно, не что иное, как отвальное застолье. Что-то вроде «Было здорово, но теперь пора домой, немного поспать и перемыть посуду, накопившуюся за неделю». Понимаешь?

Я почувствовал, что у меня стало получаться. Хорошо бы все это запомнить.

– Роберт, ты немного не в себе, тебе надо лечь в больницу.

– Ты профи, я не собираюсь обсуждать с тобой твои критерии помещения в стационар, но со своим добрым советом ты опоздала. Год назад я бы еще согласился на больницу и два года назад тоже, но теперь уж – извини. Отныне я гений на полставки.

– Постарайся стать гением на полную ставку, Роберт, это облегчило бы всем жизнь. А пока что возвращайся домой.

– Не могу. Я взял напрокат машину.

– Меня не интересует, что ты там взял напрокат. Я не желаю знать, что ты там арендовал и в каких борделях побывал, я знаю только одно: ты никого не пускаешь в свою жизнь и уже много лет пытаешься выпроводить из своей жизни и меня тоже. Я обещаю тебе, что пройдет не так уж много времени – и у тебя это получится.

– Я не был в борделе. Я уже несколько лет не хожу по борделям. Еще я хотел сказать, что говорю сейчас из телефона-автомата; у меня времени в обрез, потому что я должен ехать дальше.

– Каждый раз, когда ты мне звонишь, ты куда-то немедленно уезжаешь. Зачем ты звонишь мне, если ты немедленно должен ехать дальше?

– Потому что я занят уходом от тебя. Я звоню, чтобы сказать тебе об этом. Дай мне время закончить.

– Что закончить?

– Закончить мой уход от тебя. А в отношении того, что ты только что сказала, ты права: я действительно никого не пускаю в свою жизнь. Это мой принцип.

– Я больна от твоих принципов.

– Ты можешь продиктовать телефоны людей, которые мне звонили?

– Роберт, ты не должен так со мной обращаться.

– А как я с тобой обращаюсь?

– Так, словно я твоя мать.

– Ты хуже, чем моя мать. Даже здесь, в Олбани, ты не оставляешь меня в покое.

– Как это я не оставляю тебя в покое? Это ведь ты мне звонишь!

– Звоню, чтобы поговорить, а не чтобы выслушать град упреков. Собственно, ты упрекаешь меня в том, что я вообще есть.

– Не выдумывай, Роберт.

– Если неправильно собрали книжный стеллаж, то виноват, конечно, я.

– Конечно, это ты виноват, потому что надо было лучше смотреть. Но ты, видите ли, опять был слишком занят своими дурацкими книгами.

– Поваренными книгами, а не дурацкими, все мои дурацкие книги уже в прошлом.

– Неважно. Ты был невнимателен.

– Вот это я и имел в виду: длинный нескончаемый град упреков. Если я хочу узнать о себе что-то плохое, мне не надо читать рецензию, достаточно просто позвонить своей жене. А теперь дай мне эти номера телефонов.

– Роберт, я не знаю, чем ты там занят, но я уверена: ты вернешься домой, как только проголодаешься.

– Мой отец тоже всегда так говорил.

– Прекрати сравнивать меня со своими сумасшедшими родителями.

Ребекка в машине погудела в клаксон. Я снова ей помахал. Она тоже мне помахала.

– Ты куда более сумасшедшая, чем мои родители, поверь, потому-то ты так нравишься своим пациентам. Когда они на тебя смотрят, они видят отражение своего собственного безумия.

– Давай не будем больше об этом. С меня хватит, Роберт, хватит с меня.

– Как часто я уже это слышал!

Она продиктовала мне номера телефонов людей, которые выдавали себя за специалистов польско-еврейской кухни. Я записал эти номера на газете.

– Я скоро снова тебе позвоню, – сказал я после того, как все записал.

Она молчала.

– А ирландская кредитка еще работает? – спросил я.

– Да, – ответила она. – Пока что работает, но из «Ситибанка» сегодня пришло письмо.

– Я с этим разберусь, – пообещал я, – я разберусь.

– Береги себя.

– Хорошо, буду себя беречь.

И я повесил трубку. После чего набрал номер матери, чтобы узнать о ее здоровье.

Когда и с этим было покончено, я принялся звонить по номерам, которые продиктовала Сказочная Принцесса. Большинства звонивших либо не оказалось дома, либо они были дома, но ничего не смыслили в польско-еврейской кухне, разве только в перуанской. Эти люди сразу начинали канючить про деньги. Так продолжалось до тех пор, пока я не позвонил некоей госпоже Фишер. Она жила в Йонкерсе, но выросла в Польше, в Бреслау. По-английски она говорила с сильным акцентом. Госпожа Фишер сообщила мне, что мир для нее все такая же загадка, как и для четырехлетнего ребенка, но что в польско-еврейской кухне для нее секретов нет. Она пригласила меня заехать к ней, не откладывая.

– Я всегда говорю «добро пожаловать» тому, кто хочет побольше узнать о польско-еврейской кухне.

Мы договорились, что я навещу ее сегодня же вечером. После этого я плюхнулся на сиденье рядом с Ребеккой.

– Как ты долго, – вздохнула она.

– Скажи, а по-твоему, – спросил я, – счастье можно пропустить?

– Я не совсем поняла.

– Ну, как во время обеда пропускаешь десерт, потому что съел уже суп и мясо и чувствуешь, что наелся. Думаешь, и счастье можно так же пропустить?

– Но ведь счастье – это не десерт?

Она купила себе новую губную помаду, на этот раз розовую.

– Как тебе твоя семейная жизнь? – спросила Ребекка.

Моя семейная жизнь, как она мне?

– Неплохо, – ответил я, – напоминает фуршет, на котором закусывают стоя.

Она кивнула.

– Тебе не смешно, ты не смеешься?

– Я смеюсь про себя.

– Слушай, – сказал я, – ты считаешь, клоун бы обрадовался, если бы люди в конце его выступления сказали: «Мы смеялись про себя»? Как ты считаешь?

* * *

Мы ехали обратно на юг, к госпоже Фишер. По дороге нам снова захотелось чего-нибудь съесть. Ребекка попросила чизбургер. Все это время аппетит у нее был отменный, хотя она утверждала, что неделями ничего не ест, не считая разве что нескольких листиков салата и горсточки риса.

Мы сели за столик у окна, откуда хорошо видна была парковка. Ребекка доставала из чизбургера кусочки лука и выкладывала их цепочкой на пластмассовом столе.

Я был чем-то вроде спасательной шлюпки, в которую она прыгнула, не зная того, что шлюпка дырявая.

– Я думаю, – сказал я, смахивая лук на картонную тарелочку из-под чизбургера, – что просто обязан напомнить тебе еще раз: того, кого ты ищешь, уже нет. Больше нет того человека, которого твоя мама увидела на экране и подумала, что у него нездоровый вид. Я взялся писать поваренные книги, вернее, я вот-вот начну их писать. При этом я по уши в долгах, и не в каких-нибудь романтических долгах, с которыми легко разделаться, стянув кое-что у родителей, нет, у меня настоящие, взрослые долги. Единственное, что во мне есть взрослого, – это долги. Понимаешь?

Она кивнула, но меня не покидало ощущение, что чизбургер интересует ее куда больше, чем я.

– У меня шестизначные долги. Так что если ты ищешь приключений, то ты ошиблась адресом.

– Я не ищу приключений, – проговорила она с набитым ртом. – Приключения у меня уже были, и мне не больно-то понравилось.

Вселять надежды, которые наверняка не сбудутся, – не припоминаю, чтобы в жизни я занимался чем-то иным. Порой я просыпался среди ночи и вспоминал о том, как смотрели на меня обманувшиеся во мне: со смесью удивления, гнева и горечи. Словно не могли понять, почему это они так верили мне когда-то. На самом деле они и до сих пор мне верят; до сих пор считают, что я пошутил, и ждут моего единственного и главного слова; ждут, когда я докажу им, что я именно тот, за кого себя выдавал.

– Я и в самом деле не ищу приключений, – повторила Ребекка. – У тебя еще остались драже моей матери? Я бы съела несколько штучек.

Я разглядывал Ребекку, от нее восхитительно пахло лежалым мясом, она уже несколько дней не меняла платье, зато у нее были новое пальто и новая губная помада.

Будущее, которое всегда находилось от меня в приятном отдалении, готовилось обрушиться на мою голову. Моим будущим была госпожа Фишер. Моим будущим была польско-еврейская кухня, мое будущее угрожающе маячило где-то совсем рядом.

Моя ладонь покоилась на колене у Ребекки, но не потому, что меня вдруг охватила похоть, нет, просто не хотелось чувствовать себя одиноким в этом «Бургер-кинге», на полпути между Олбани и Йонкерсом. Я почему-то вспомнил рисунок с изображением таксы. Память – это болезнь, это жар, который не спадает, несмотря на сотню холодных примочек.

– Мы, конечно, можем попробовать друг с другом лечь, – сказал я, – только я не уверен, что это поможет.

Ребекка сказала:

– Мне кажется, все же поможет.

Это было давно, стоял теплый вечер, один из тех вечеров, когда весь город курится испарениями. Я люблю курящиеся города, я люблю мусор, гниющий где-нибудь на солнцепеке в двух шагах от столиков, выставленных на улицу хозяевами кафешек, которые не смотрят на часы и не торопятся закрываться.

Эвелин одевалась, очень-очень медленно, и вдруг протянула мне рисунок с изображением таксы.

– На вот, возьми, – сказала она, – это мой сын для тебя нарисовал.

Рисунок был свернут в трубочку и стянут резинкой, какими пользуются почтальоны.

Я развернул листок.

– Такса, – удивился я, – как мило!

Эвелин кивнула.

– Это тебе подарок. От моего сына.

Я снова свернул рисунок в трубочку, натянул резинку и, когда вернулся домой, положил рисунок в ящик своего письменного стола.

Прошло несколько недель, и Сказочная Принцесса сказала:

– Я нашла рисунок с таксой.

– Угу, – отозвался я, – мне его подарили.

– Как забавно, – заметила она.

Город еще курился испарениями, но отдельные листочки уже пожелтели, а другие стали коричневыми. Сказочная Принцесса обратила мое внимание на разноцветную листву. Мы с ней решили покататься на роликовых коньках. Вернее, это она решила покататься, а я сидел на скамейке и махал ей, когда она проезжала мимо.

Проехав три круга, Сказочная Принцесса плюхнулась на скамейку рядом со мной.

– Как, уже надоело? – спросил я.

– Если бы у меня был с кем-нибудь роман, – сказала она, – я бы ни за что об этом не проболталась. Зачем, ведь правда? Что это дает?

– Да, действительно, что это дает?

Она сняла ролики.

Верность и неверность – наступает такой момент, когда эти два слова теряют свое значение, свой первоначальный смысл. Чувство, которое привязывает вас к другому человеку, уже не укладывается в рамки такого двусмысленного понятия, как верность. В конечном итоге вас начинает связывать негативная форма любви: допустим, ваш партнер вам надоел, вы страшно хотите, чтобы он ушел, провалился ко всем чертям, даже умер, но ваш партнер не умирает и никуда не проваливается. Вы делаете одиннадцатиметровый удар и с нетерпением ждете ответного – и смеетесь над этим своим нетерпением, так вот этот ваш смех и есть признак того, что вы готовы наслаждаться своей негативной любовью. Можно надоесть друг другу – и годами, а то и всю жизнь не расставаться.

– На сегодня я уже накаталась, – сказала Сказочная Принцесса.

Возможно, для того, чтобы жить по-настоящему, нужно потерять контроль над жизнью. Но я не мог позволить себе потерять контроль. В этом ведь суть игры – сделать так, чтобы не вы, а ваш партнер потерял над жизнью контроль и однажды вдруг заметил, что под ногами у него не твердая почва, а зыбучий песок.

Вращая окуляр, можно сделать предметы нерезкими, и точно так же можно сделать так, что реальность для вашего партнера постепенно потеряет контуры и станет туманом, на фоне которого пятнами будут проступать обещания. «Иди за мной, и мы рука об руку пойдем на поиски обетованной страны. Пускай в твои башмаки набьется песок, я вытряхну его и языком вылижу твои ноги».

Где-то я совершил фатальную ошибку, упустил нечто важное, чего нельзя было упускать. И незаметно потерял контроль. Жизнь подкинула мне задачку, которую я не смог решить.

– Нельзя смотреть на жизнь, как на игру, – сказала Сказочная Принцесса, – это ненормально.

Возможно, она была права, но я не исключаю и того, что я слишком пристально всматривался в действительность. Немного рассудочно, согласен, но от этого еще пристальней.

Можно быть умнее других, но нельзя показывать этого окружающим. Вы должны поддерживать в людях иллюзию, что они умнее вас, что они всем заправляют, и когда они в этом уверятся, вы выпрыгнете из засады, точно тигр из-за кустов.

Моя рука по-прежнему лежала на Ребеккиной голой коленке.

– Я не верю, что секс поможет. Секс – занятие бестолковое.

Ребекка открыла рот, и из ее горла вырвалось нечто, похожее на возмущение.

– Ты только и делаешь, что пишешь о сексе, а теперь говоришь, что это бестолковое занятие?

Она крепко стиснула в руке чизбургер. Из него засочилась жидкость.

– Слишком много сыра напихали, – сказала Ребекка, – один ломтик – это вкусно, но ведь не полкило?!

– Мне нравится описывать бестолковые занятия. А сейчас мне нужно спешить к госпоже Фишер.

– А ты хоть раз подумал, а что я здесь делаю? – спросила Ребекка. – Ты когда-нибудь задумывался, зачем я сначала поехала с тобой в Атлантик-Сити, потом в Олбани, а теперь еду в Йонкерс, ты хотя бы на одну секунду подумал обо мне?

– Ты умоляла взять тебя с собой, просила: «Не прогоняй меня».

– Не выворачивай мои слова наизнанку, – возмутилась она. – Ты мастер по промыванию мозгов!

– Я не мастер по промыванию мозгов, Ребекка, я составитель поваренных книг.

Она прошла к мусорному контейнеру, выбросила остатки чизбургера и вернулась за столик.

– Ты писатель. Что ж, отлично, я все понимаю. Тебе нужно вдохновение, это я тоже понимаю, и ты черпаешь его у бедных овечек, на которых потом запрыгиваешь, как настоящий баран. И это я, в общем, тоже могу понять.

– Постой, постой! – вскричал я. – Ни на кого я не запрыгиваю. И я не баран, а ты не овечка. Позволь тебе напомнить, что это ты искала встречи со мной, якобы затем, чтобы отдать статуэтку. Я понятия не имел о твоем существовании. Я вовсе не просил тебя приходить.

– Ты не знал о моем существовании! – насмешливо воскликнула она. – Ну да, ты не знал о моем существовании, зато с удовольствием повез меня в Атлантик-Сити!

– Сядь, Ребекка, – сказал я, – на нас все смотрят.

– Не принимай меня за дуру. За эти дни ты выжал из меня нужное тебе вдохновение, словно я курица, а ты птицеферма, но я не так проста, у меня тоже есть желания. А потом в газете появится фельетон. Но я и это стерплю, вот только скажи, для чего мне-то все это?

Люди в придорожной забегаловке уже вовсю глазели на нас.

– Никто не говорил, что у тебя нет желаний. И при чем здесь какая-то птицеферма и куры? И для газеты я написал лишь статью о Звево. Сядь, прошу тебя, сядь и расскажи о своих желаниях.

Я схватил блокнот и ручку.

– Рассказывай, какие у тебя желания?

– Я вообще ничего больше тебе не скажу! – крикнула Ребекка и рванулась к выходу.

Тип, стоявший за прилавком, зааплодировал.

Вначале я не собирался за ней бежать, но потом все же решил, что придется.

Оказалось, что Ребекка в хорошей спортивной форме: она пересекла по диагонали площадку для парковки и помчалась в сторону шоссе. Она напомнила мне одного из пациентов моей жены, однажды бежавшего ночью голышом по Голландскому туннелю. Нагнал я ее возле самой полосы безопасности. Мы остановились, тяжело дыша.

– Что ты собираешься делать? – прохрипел я. – Дурочка, ты что, хочешь броситься под машину, да? Так и собираешься соревноваться в спринте вдоль шоссе? Чего ты хочешь?

– Оставь меня в покое! Я еду домой, это была моя ошибка.

– Спокойствие! – крикнул я. – Нам нельзя терять голову! Мы с тобой повязаны поваренной книгой.

– Не повязана я никакой поваренной книгой!

– Ты повязана поваренной книгой, а еще ты привязана ко мне, поэтому мы должны сохранять спокойствие. И раз уж речь зашла об этом, то поверь, я ничего из тебя не выжимал, и уж точно не вдохновение. И коли говорить о вдохновении, то ты тощая корова, очень даже тощая, такую никто не станет забивать ради ста граммов диетической колбасы. Ладно, не плачь. Все еще можно обсудить и поправить. Чем ты раньше занималась в Амстердаме?

Она посмотрела на меня.

– По официальной версии, я училась.

– А по неофициальной?

– Я покупала сыр и круглые булочки с изюмом и ела, а все остальное время не выходила из дому.

– И что ты делала дома?

– Я думала.

– О чем?

– Я хотела заняться чем-нибудь необычным.

– Об этом ты размышляла, поедая булочки с изюмом и сыр?

– Да, и еще одну неделю я проработала кассиршей в супермаркете.

– О’кей, – сказал я, – сейчас мы спокойно сядем в машину и обо всем подумаем. Мы повязаны поваренной книгой, вот ею и займемся. Но мы во всем разберемся, если не потеряем голову и не наделаем ошибок.

– Ты правда считаешь секс бестолковым занятием? – спросила она.

Я кивнул. Мы остановились возле машины.

– Теперь нам уже точно пора к госпоже Фишер. Она нас ждет.

– А она тоже бестолковое занятие?

– Нет, она – нет, она – начало новой жизни. Ты можешь поехать со мной, но, может, у тебя есть дела поинтереснее?

– Так ты хочешь от меня отделаться?

– Нет, но, возможно, госпожа Фишер тебе не особенно интересна. Кто знает, вдруг она тебе не понравится?

Кто вечно хочет всех перехитрить, в конце концов окажется на ничейной полосе. А тот, кто считает, что человек, с которым он сейчас беседует, непременно его предаст, сам предаст, чтобы оказаться первым.

– Я чувствую, что госпожа Фишер мне очень понравится, – сказала Ребекка.

Когда наши языки встретились на ничейной полосе, я слизнул остатки мяса и сыра и несколько заблудившихся долек лука, которые еще оставались во рту у Ребекки.

– Я без трусов, – сообщила Ребекка.

– Почему?

– Так гигиеничнее.

* * *

Госпожа Фишер жила в собственной вилле на окраине Йонкерса, а вовсе не на восьмом этаже многоэтажки, как мне почему-то казалось. У госпожи Фишер были две собаки, которые бросились нам навстречу, как только мы вылезли из машины. Здесь нас уже ждали.

Через сад и кухню хозяйка провела нас в гостиную. Мы сели: я – на диване, Ребекка – в кресле. Госпожа Фишер продолжала стоять.