Текст книги "Фантомная боль"

Автор книги: Арнон Грюнберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Через пару недель мы действительно отправились в Атлантик-Сити – я имею в виду себя и Эвелин.

– Забудь про азартные игры, – сказала она в машине, – лучше давай сосредоточимся на любви.

– Как скажешь, – согласился я.

И мы сосредоточились на любви. Это правда: любовь требует большей сосредоточенности, чем игра. Все галлюцинации похожи, только каждый раз в них участвуют другие люди.

Я хотел сделать из своих слов хлыст для дрессировки людей. Дрессировщик людей – вот кем я был на самом деле, но в моем цирке возникли проблемы из-за своенравного бухгалтера и улетевшего шатра.

Кофейня работала до одиннадцати часов. В половине одиннадцатого я сказал Сказочной Принцессе:

– Я выйду ненадолго, хочу еще чего-нибудь выпить.

Как раз в тот вечер я купил самовозгорающиеся свечи и корзиночку для сережек – мои первые презенты для Эвелин.

– Составить тебе компанию? – спросила моя жена.

– Не нужно, – ответил я, – ложись лучше спать, завтра тебе снова с утра пораньше идти к твоим психам.

– Да, – согласилась Сказочная Принцесса, – и то правда. Счастливо.

Два раза в неделю Эвелин закрывала кофейню.

– Я думала, ты больше не придешь, – улыбнулась она.

В зале оставалось еще несколько посетителей. Четверо туристов, склонившихся над большими кусками яблочного пирога. Я устроился возле туалета, на своем обычном месте. Она потушила верхний свет, заперла дверь, составила стулья на столы. Потом присела рядом со мной и сказала:

– Ну, вот.

* * *

В газете было сказано, что нигилизм ведет к жестокости. Если это правда, то порнография ведет к любви.

Ребекка лежала на кровати и смотрела телевизор. Я в одних трусах сидел возле окна на стуле, на котором предыдущие жильцы оставили подозрительные пятна, но меня это не волновало.

Моя жена в Европе в это время только-только проснулась. Скорей всего, она сейчас примет душ, затем уложит чемодан и не спеша отправится в обратный путь. Меня дома не окажется. В холодильнике она обнаружит копченую утиную грудку, которую я так и не съел и не выбросил.

Я был слишком малодушен, чтобы однажды сесть напротив Сказочной Принцессы и сказать ей прямо в лицо, что человек, который хочет убежать от себя самого, должен прежде исчезнуть из жизни людей, знающих его лучше всего. Из жизни тех, кто ему больше всего дорог. Вместо этого я решил написать ей письмо и отправить его с пометкой «срочно».

Я уронил газету на пол.

– Как ты считаешь, ведет ли порнография к любви? – спросил я у Ребекки.

Она не ответила. На голове у нее были наушники. Она меня не слышала. Она радовалась, что хотя бы что-то выиграла, ведь я сказал ей, что наконец нам улыбнулась удача и можно надеяться, что какое-то время она нас не оставит.

Я взял лист почтовой бумаги с гостиничным логотипом и, насколько мог аккуратно, написал:

Милая Сказочная Принцесса,

Надеюсь, твой полет прошел хорошо и конгресс по проблемам сновидений тебя не слишком утомил. Прости за неприятности с кредитной карточкой, я обязательно выясню причину и все улажу.

Я только что прочитал в газете, что нигилизм ведет к жестокости. День ото дня приходится слышать все более странные теории. Ты тоже веришь в теории или подбираешь для каждого пациента индивидуальное лечение?

Я замечал, что некоторые люди, особенно женщины, считают, что путь к любви лежит через секс. Мы с тобой давно так не считаем, если вообще когда-либо так считали. Но через что пролегает путь к любви, мне лично неизвестно.

Извини, что я не съел утиную грудку и даже ее не выбросил. Я был занят своей новой книгой. Ее рабочее название «Письма моему трубочисту». Хотя «Письма метеорологу», по-моему, тоже неплохое название.

Мой путь лежит через окончательные сроки сдачи рукописи. Вернее, мой маршрут – это маршрут беженца, а окончательные сроки сдачи – это спасательные буйки, они упорядочивают мою жизнь, давая ответ практически на все вопросы.

Чем я занимаюсь в Атлантик-Сити? Я должен написать рассказ, меня поджимают сроки сдачи. Собственно говоря, сроки сдачи рукописи – это ответ на всю мою жизнь. У других есть идеалы, семьи и даже – Боже правый! – что называется, «предвидение будущего», у меня же есть только окончательные сроки сдачи рукописи. Но в последнее время они стали мне в тягость

– эти самые окончательные сроки.

Вот еще, чуть не забыл – звонили из «Короля книжных шкафов». Те дополнительные полки, которые ты заказала, привезут на следующей неделе. Прости, что я перескакиваю с пятого на десятое, но сейчас уже поздно, и у меня башка раскалывается.

Я пока не вернусь. За тобой остается право исчезнуть из моей жизни. У меня не хватит храбрости исчезнуть из твоей жизни, поэтому я пока не вернусь. Я буду писать поваренную книгу. Я подписал контракт, уже довольно давно, и обещал, что все-таки ее напишу, эту самую литературную поваренную книгу, – может, ты знаешь, что это такое? Я тоже не знаю, но скоро узнаю. Кажется, в Мидвесте в мотеле можно буквально за гроши снять комнату. Из своего аванса – кстати, весьма неплохого – я заплатил за нашу квартиру за несколько месяцев. Но это тоже было уже довольно давно. Судя по всему, на литературные поваренные книги появился спрос. Деньги – это неважно, но только бестселлер мог бы избавить нас от финансового краха. Стать бездомными – тоже не выход: что бы мы ни сэкономили, это все равно не покроет наших долгов.

Как в два счета состряпать бестселлер? Бестселлеры просто так с неба не падают. Кто-кто, а мы с тобой об этом знаем. Помочь выбраться из тупика нам обоим мог бы какой-нибудь богатый пациент твоей психиатрической лечебницы, если бы он упомянул тебя в своем завещании и не задержался бы с кончиной. Я здесь с одной женщиной, но ничего серьезного у меня с ней пока не было. Не считая поцелуев. С другими женщинами у меня было все. Вероятно, ты об этом уже давно догадывалась, впрочем, я не знаю, о чем ты догадывалась, а о чем нет. Ведь необязательно все говорить вслух. Мне надоели окончательные сроки сдачи рукописи, которыми меня донимают газеты, журналы и издательства, или я уже об этом писал? Поэтому я стал придумывать свои собственные окончательные сроки. Я не жалуюсь. Я был в здравом рассудке, когда решил доказать на практике действенность своих слов. Мои слова прелестны, и деньги тоже, какая из этих двух вещей прелестнее, пусть решают другие.

Извини, что у моего члена иногда был вкус застарелой мочи, я обещаю в будущем лучше за этим следить.

Береги себя. В скором времени я тебе позвоню или напишу.

Целую.

Роберт, автор литературных поваренных книг.

P. S. Как по-твоему, это справедливо, что меня отправили на распродажу? Знаешь ли ты, что такое искусство, и ведет ли нигилизм к жестокости? Знай, что порнография, которая ведет к любви, – это искусство. А сейчас я ложусь спать.

Но письмо, которое я в конце концов ей отправил, звучало так:

Милая Сказочная Принцесса,

Хорошо ли ты долетела? Как тебе понравился Базель? Успешно ли прошел конгресс?

Извини за накладки с кредитной карточкой.

Как видишь, я сейчас в Атлантик-Сити. Собираю материал для новой книги. Позже я тебе все объясню.

Я забыл выбросить и также съесть утиную грудку. Возможно, она еще не испортилась.

Я не знаю, сколько хранятся утиные грудки.

Много раз нежно тебя целую.

Роберт, автор поваренных книг и профессиональный гедонист.

Первое письмо я порвал и обрывки бросил в мусорный бак на первом этаже. Второе письмо я отнес на стойку администрации. Там сидела все та же дежурная, что и прошлой ночью. Я отдал ей письмо со словами:

– Отправьте срочной почтой.

Она вежливо улыбнулась.

Если бы я только сумел сочинить какую-нибудь историю, если бы только мне удалось ее рассмешить, все еще могло бы уладиться!

– Ни о чем не волнуйтесь, господин Мельман, – сказала дежурная.

– Вам нравятся поваренные книги? – спросил я. – Вы сами много готовите?

Она ничего не ответила, лишь только посмотрела на меня.

* * *

Ребекка заснула в одежде, не снимая наушников. Я выключил телевизор и осторожно снял с нее наушники. Она не проснулась. Я также снял с нее кеды. Все остальное я оставил. На всякий случай я накрыл ее пледом.

После этого я спустился в бар, в котором мы с ней сидели в самый первый вечер, – там она пила кофе с пенкой. Сейчас в баре никого не было. Но бармен за стойкой оказался тот же.

– Петер, – окликнул я его.

Он удивленно на меня посмотрел:

– Вы еще помните, как меня зовут?

– У меня хорошая память.

Я заказал двойной эспрессо и немного взбитого молока.

По этому казино я не так давно ходил с Эвелин, а теперь у меня в номере спала женщина, о которой я ничего не знал, даже ее адрес, и которая сама, скорей всего, не представляла, что она делает в этом номере. Возможно, она надеялась, что я смогу превратить ее жизнь в нечто особенное. Но я не в ответе за недоразумения, которые случились с людьми по их собственной глупости, – хорошо еще, если я помогаю им немного с ними разобраться, но это ведь не то же самое, что отвечать за них? Что я могу поделать, если другие слепы?

Однажды мы с женой отправились на недельку во Флориду – там мы с ней когда-то поженились. Ей необходимо было чуточку отдохнуть от ее психов. Серия удачных и неудачных самоубийств ее окончательно вымотала.

Остановились мы в шикарном отеле. Моя жена на каждом шагу натыкалась на знаменитостей. Не то чтобы у нее был пунктик на знаменитостях, но ей нравится на них натыкаться. А тут она натыкалась на них повсюду.

– Вот еще один! – радовалась она.

Я отрывал глаза от газеты. Я не большой спец по знаменитостям.

Это было через несколько дней после того, как я помог Эвелин поменять лампочку в туалете. После того памятного утра, когда она сказала, что у меня сексуальные глаза.

Я поручил Йозефу Капано все то время, пока меня не будет, каждый день доставлять в кофейню по чемодану роз. Для Эвелин. Я никогда еще не посылал никому розы чемоданами. По-моему, чемодан роз куда эффектнее букета.

– Только не говори, что от меня, – предупредил я Капано. – Если она смекалистая, то догадается, от кого все эти цветы.

Покупка шести чемоданов и мысль о том, что скоро они до краев заполнятся прекрасными розами на длинных стеблях, доставили мне радость. Всего оказалось 350 роз, разложенных по чемоданам. Как женщина на такое отреагирует?

Мы с женой сидели у бассейна, жарились на флоридском солнышке. Я купил ей маленькую сумочку из телячьей кожи, на которой еще поблескивали волоски. Сказочная Принцесса просто обожала сумочки.

До сих пор мы ни разу не легли с ней в постель, поскольку занимались более увлекательным делом – беспрестанно ссорились. Ссоры были нашей ежедневной дозой антидепрессантов: пока мы ругались, все было в порядке. Нашей формой любви была негативная любовь, любовь, вывернутая наизнанку. Еще мы до обалдения слушали Мадонну, днем отсыпались, а тем временем на пляжах молодые люди, не намного моложе нас, а иногда и постарше, развлекались всевозможными играми в мяч. Мы брали напрокат велосипеды и анализировали окружающую природу и самих себя. Результаты анализов не обнадеживали. Мы пришли к общему мнению, что результаты анализов вообще никогда не обнадеживают.

Однажды за ужином Сказочная Принцесса спросила:

– Ты помнишь, как ты работал в ночном магазине?

– Кладбище домашних питомцев, – откликнулся я.

Но общие воспоминания оказались слишком болезненной темой, ибо они не были по-настоящему общими. Каждый вспоминал что-то свое, и разность в воспоминаниях опять-таки провоцировала ссоры.

Когда моя жена запиралась в туалете либо лежала в ванне с книжкой, я звонил Капано.

– Розы доставлены благополучно? – осведомлялся я.

– Отправляю в день по чемодану, – отвечал он, – все о’кей.

– Она что-нибудь сказала?

– Она чуть ли не каждый час звонит мне и спрашивает, как с тобой связаться. Я от этого уже чокаюсь.

Дважды, пока моя жена плескалась в бассейне, я запирался в нашем номере, задергивал шторы, спасаясь от солнца, и писал рассказы: как обычно, меня поджимали сроки. Те самые окончательные сроки, которые призваны были придать моей жизни видимость порядка и утешить нелепой фантазией, будто моя деятельность служит какой-то цели.

В последний день наших флоридских каникул моя жена сказала:

– Ты систематически сокращал наше счастье.

Слово «систематически» резануло мне слух.

Оно напомнило мне об отце. Тот тоже всегда повторял: «Все нужно делать систематически».

– Систематически, говоришь? А что еще делать со счастьем, если его систематически не сокращать? Это единственная логическая реакция на счастье.

В последние часы, которые нам оставалось провести во Флориде, мы решили еще раз взять напрокат велосипеды. А потом полетели на самолете в Нью-Йорк, где оказалось почти так же жарко, как и во Флориде.

– Надеюсь, что твои пациенты будут хотя бы немного держать себя в руках и воздержатся от суицида, – сказал я в такси по дороге домой.

На следующий день мы, как всегда, вместе отправились в кофейню.

– Что здесь произошло? – удивилась Сказочная Принцесса.

Кофейня стала похожа на цветочный магазин. Везде стояли розы: на столах, на прилавке, на холодильнике, даже на аппарате для варки эспрессо были розы.

– Наверно, у кого-то был день рожденья, – сказал я и уткнулся в газету.

Сказочная Принцесса заказала Эвелин два капуччино. Получив их, она взяла такси и уехала. Через пять минут Эвелин подошла к моему столику.

– Спасибо тебе за подарки, – сказала она.

В то утро волосы у нее были распущены. Обычно она подбирала их наверх, в гигиенических целях.

– Я рад, – ответил я.

– Мой капуччино все такой же невкусный?

– Хуже не бывает, – ответил я, – твой капуччино еще никогда не был таким гадким, как сегодня.

Было полчетвертого утра, я сидел в баре казино «Бэйлиз» и пил двойной эспрессо с плохо взбитым молоком, тем временем в номере наверху спала Ребекка. Моя жена в Цюрихе ехала на машине в сторону аэропорта, а где сейчас находилась Эвелин, было вообще неизвестно.

Ко мне подошел Петер.

– Еще один эспрессо? – предложил он. – Кстати, как тебя зовут?

– Роберт. Да, я бы выпил еще один эспрессо, только ты не мог бы взбить молоко получше?

– Я постараюсь.

– Ага, постарайся взбить его как следует. Здесь сейчас нет ни души, так что сделай все так, как полагается, не торопись.

Через некоторое время он принес мне чашку эспрессо и более-менее прилично взбитое молоко.

– Ты занимаешься компьютерами?

Я внимательно на него посмотрел. Его лицо покрывал легкий загар. Я прикинул про себя, красивый ли он мужчина и откуда родом могут быть его родители.

– Компьютерами? Скажешь тоже! Я пишу поваренные книги.

Я стал размешивать в кофе кристаллики тростникового сахара. Моя мать считала, что тростниковый сахар продлевает жизнь.

Петер, похоже, не испытывал особого почтения перед авторами поваренных книг.

– Поваренные книги, – сказал он, – что ж, это неплохо.

– Это позволяет платить за квартиру, – во всяком случае, до сих пор это позволяло мне платить за квартиру. С поваренными книгами ведь никогда не знаешь, на сколько тебе хватит.

– Квартплата, – задумчиво повторил Петер. – Одно время я жил в автомобильном фургончике. Но это тоже не выход. Ты здесь в отпуске?

Я уже хотел было ответить «да», но тут мне вдруг пришло в голову, что моя жизнь стала похожа на приморскую деревушку, в которой мне известен каждый камень.

– В отпуске? Да не совсем. Я сейчас в процессе ухода от жены.

– В процессе?

– Да, я этим активно занимаюсь.

– А она знает, что ты сейчас этим активно занимаешься?

– Пока что нет. Она сейчас летит на самолете.

Петер добавил в мой эспрессо еще немного взбитого молока. Он ничего не смыслил во взбитом молоке. Принцип его взбивания еще не отложился как следует в его башке.

– Этот вид кофе называется мачиато, – сказал я.

– Я тоже иногда задумывался о суициде, – промолвил Петер.

Господи Иисусе, и здесь то же самое!

– Я не говорил, что задумал самоубийство, я только сказал, что нахожусь в процессе ухода от жены. А это не одно и то же.

– Я вот тоже говорю, что иногда об этом задумывался.

– Говорят, что самоубийство – это окончательное решение временных проблем, – промолвил я после паузы, – но это не для меня. Мне не нравятся окончательные решения.

– А если окажется, что проблемы не временные?

Никакой он был не бармен, а потенциальный клиент Сказочной Принцессы.

– Послушай, – сказал я, – в этом деле я не особо разбираюсь, вот моя жена – да, она в этом хорошо разбирается, она все об этом знает.

– О чем?

– О самоубийстве.

– И ты действительно хочешь от нее уйти?

– Да.

– Потому что она все знает о самоубийстве?

– Да, возможно, поэтому.

– Я тоже не мог бы жить с женщиной, которая все знает о самоубийстве. Тебе сделать еще эспрессо?

– Нет, спасибо, я уже и так хватил лишку.

– Может, кока-колы?

– Нет, спасибо, ничего не нужно.

Он наклонился ко мне и прошептал:

– Каждый должен пройти через определенную фазу.

– Что ты имеешь в виду?

– То, что сказал. Каждый должен пройти через определенную фазу. Одно время я жил на улице, это была стадия, через которую я должен был пройти.

– Ты что, считаешь, что мне надо пожить на улице?

– Ничего я не считаю. Я только вижу, что ты сидишь здесь один, и я чувствую, что тебе плохо, – такие вещи чувствуешь, после того как сам пройдешь через разные фазы.

– Я ведь только сказал, что я занят уходом от жены, а ты заговорил про самоубийство. Откуда я знаю почему. Наверное, потому, что ты абсолютно не разбираешься во взбитом молоке. Скорей всего, поэтому.

Я чересчур разговорился. Обычно я никогда так много не разговариваю с посторонними. Причиной могла быть моя усталость, плохо взбитое молоко или эспрессо. Или мысль о том, что в скором времени я, возможно, потерплю поражение от себя самого. Жизнь подкинула мне вопрос, на который я не мог найти ответа.

Петер взял тряпку и начал протирать стойку.

– Что ты имел в виду, сказав про взбитое молоко?

– Только то, что ты ни черта не смыслишь во взбитом молоке. Через эту фазу тебе еще предстоит пройти. Через фазу взбитого молока.

– А ты что, хочешь сказать, что разбираешься во взбитом молоке? Это потому, что ты составляешь поваренные книги?

Я рассмеялся. Его тон становился развязным. А чего еще ожидать, если ты в баре один?

– Я знал женщину, которая очень хорошо разбиралась во взбитом молоке. И если я говорю «очень хорошо», это означает «очень хорошо».

– Это та, которая знает все про самоубийство?

– Нет, другая.

Он загнул палец, за ним второй:

– Итак, ты знаешь женщину, которая знает все про самоубийство, и еще ты знаешь женщину, которая очень хорошо разбирается во взбитом молоке.

Я кивнул.

– Непростое положение, – покачал головой бармен. – А что это за женщина, с которой ты был здесь вчера?

– Это еще одна. Я познакомился с ней в музее. У нее некрасивые руки. Сейчас она наверху, спит у меня в номере.

Петер положил мне на блюдце печенье.

– Ешь, – сказал он, – я не отпущу тебя, пока ты как следует не поешь.

Я съел печенье. До чего повелительный у него тон! Вначале меня затошнило, потом я расплакался. Тошнота накатывала волнами.

В ту ночь тошнота накатывала вперемежку со слезами.

– Ты должен пройти через разные фазы, – произнес Петер таким голосом, словно выступал по радио.

Он положил свою руку мне на запястье, но тут уже я взорвался:

– Послушай, говнюк! Не собираюсь я проходить ни через какие фазы! Единственное, чего я хочу в данный момент, это чтобы ты научился как следует взбивать молоко!

Но он ответил:

– Не больно-то ты меня испугал. Я видал ребят и покруче.

* * *

После того как моя жена, прихватив два капуччино, а иногда еще вдобавок и круассан, уходила из кофейни, ко мне подсаживалась Эвелин и закуривала сигарету. С той минуты мне было уже не до чтения.

Каждый день она все больше распускала волосы и каждые два дня красила ногти в другой цвет.

Моя жена удивлялась:

– И что эта баба вытворяет со своими волосами?

– Подумаешь, – отвечал я, – может, у нее появился новый любовник, капуччино ведь она от этого готовит не хуже.

– Да, – соглашалась моя жена, – это, конечно, самое главное.

Старшего сына Эвелин звали Жозе, но она сокращенно звала его Же. А младшего она называла просто «малыш». У нее был джип, свою машину она тоже называла «малыш».

Как-то раз она призналась:

– Я всегда читаю газеты, которые ты здесь оставляешь, чтобы узнать, о чем ты думаешь.

Она стала писать мне на счетах записки детским почерком, вместо точки она рисовала над i кружочек. В записках она уверяла, что каждый раз, уходя из кофейни, я уношу с собой частичку ее сердца. Может, ей и вправду так казалось. А может, и нет. Я старался над этим не задумываться.

Я стал все дольше засиживаться в кофейне. Вначале полчаса, затем час, наконец полтора, а иногда и все два часа. Работа моя от этого страдала, но я считал, что это не беда. «Пусть себе пострадает, – думал я, – страдание облагораживает».

В те дни, когда моей жене не нужно было торопиться к своим психам, мы все утро проводили в кофейне, читая газеты. Эвелин держалась как ни в чем не бывало. Она здорово умела притворяться.

Как-то раз Эвелин спросила:

– Ты ведь не готов уйти от своей жены?

– Нет, – ответил я, – и никогда не буду к этому готов.

Она знала, что не сможет заменить мне мою жену, и не мечтала о том, чего не могла.

Сказочная Принцесса, казалось, ни о чем не догадывалась. Да и с чего бы ей было меня подозревать? Разве можно представить, чтобы я увлекся пухленькой мастерицей по приготовлению капуччино из Пуэрто-Рико? Той, что трудилась в химчистке, прежде чем целиком посвятила себя искусству капуччино? Той, что однажды призналась мне: «Моя жизнь очень простая – у меня вообще нет жизни»?

Однажды утром я проснулся простуженным.

– Тебя продуло из-за кондиционера, – вынесла вердикт Сказочная Принцесса.

В кофейне было полно народу. Чтобы поскорее выздороветь, я заказал чай с ромом. Каждый раз, едва только Эвелин присаживалась рядом со мной, в кофейню входил новый посетитель.

– Да что сегодня творится! – воскликнула она.

Моя газета была одновременно ширмой и извинением. Стоило Эвелин встать, я хватался за газету, едва она присаживалась – я откладывал газету в сторону.

Часам к одиннадцати народу убавилось. Полубездомная или вовсе бездомная уборщица Соня переодевалась на кухне. Туалет был для нее слишком тесен.

Покуривая ментоловую сигарету, Эвелин спросила:

– Что с тобой? Почему у тебя такой хмурый вид?

Она всегда задавала мне этот вопрос.

– Да так, – ответил я. – Может, снова пойдем поменяем лампочку в туалете? Мне кажется, нам надо срочно заменить лампочку.

– О’кей, – согласилась она.

В туалет она проследовала с сигаретой в зубах. Я шел за ней.

Бывают маленькие уборные, но меньше, чем в этой кофейне, мне редко где еще приходилось видеть.

– Что будем делать? – Она захихикала и показала мне свои груди. Потом слегка прижала меня к стенке. Но возможно, в уборной просто было слишком тесно.

– Осторожно, очки, – предупредил я, – у меня нет с собой запасных.

– А ты вообще их сними, – посоветовала она.

И я снял очки.

Некоторые люди не заботятся о своем теле, другие не обращают внимания на свой дух. Встречаются и такие, которые махнули рукой и на дух, и на тело. Мне больше всего нравится заброшенный дух в относительно ухоженном теле. Впрочем, заброшенные тела меня тоже устраивают. Я чувствую себя уютно рядом с любой заброшенностью.

– Мой муж – водитель автобуса, – сообщила Эвелин. – Если он нас застукает, то сперва прикончит меня, а потом тебя.

– Приятная перспектива, нечего сказать, – вздохнул я. – А по какому маршруту он ездит?

– М1, он заходит сюда раз по двадцать в день. Я хочу тебя, – прошептала она.

– А если нас прикончат?

– Мне все равно, главное, чтобы мне оставили детей.

Это был крошечный туалетик, но если человек хочет по-настоящему, его ничто не остановит, и уж конечно, никак не тесный туалет. Так уборная в кофейне стала местом, в котором мы отдавали дань любви к Богу в первые недели нашего романа.

* * *

В гамбургерах Петер разбирался так же плохо, как и во взбитом молоке. И все же один гамбургер я съел. Я человек воспитанный.

Я надеялся, что, вернувшись в номер, не обнаружу там Ребекки. На маленьком письменном столе я оставил немного наличных. Вполне достаточно для того, чтобы она могла вернуться на такси в Нью-Йорк. Я не хотел, чтобы она добиралась на автобусе.

Если вы заняты уходом от жены и всем, что этому сопутствует, делать это нужно в одиночку. А не на пару с курьершами, доставляющими статуэтки от псориазных скульпторш. Но я опасался, что скорей всего найду Ребекку лежащей на диване, в той же позе, в какой я ее оставил. Некоторые люди ужасно упорны. Они связывают свою жизнь с вашей, и этот узел порой бывает не разрубить.

– Как тебе гамбургер?

Я одобрительно кивнул.

– Я же говорил, что тебе нужно что-нибудь съесть.

Я снова кивнул.

– У тебя есть минеральная вода без газа?

– Вода из-под крана?

– Минеральная вода без газа, – повторил я.

– Я размешаю для тебя пузырики, – пообещал Петер.

По будням мы трахались в тесном туалете кофейни. Разумеется, не каждый день, потому что иногда в кофейне случалось настоящее столпотворение. Тогда мы ограничивались поцелуями. Прекрасное было время.

Мы много хихикали. Не потому, что делали что-то запретное, а потому, что иногда все это сопровождалось страшной спешкой – ведь в любую минуту в зал могли войти новые посетители и с полным правом потребовать свой капуччино. Спешка приводит к недоразумениям, а недоразумения заставляют нервно хихикать.

Возможно, «трахаться» – неудачное слово, возможно, стоит придерживаться выражения «отдавать дань любви к Богу». Прежде всего потому, что Эвелин всегда каким-то образом связывала секс с Богом. Рейсы осуществлялись три раза в неделю, зато нон-стоп. Прямые рейсы от тела Эвелин к Богу. При этом она всегда повторяла:

– В постели я не ангел.

Но кому нужен ангел в постели? Наша близость была анонимной. Не то чтобы мы не знали, как друг друга зовут, – нет, это мы хорошо знали, к тому же Эвелин было известно, где я живу.

Анонимными были следы ожогов на ее предплечье, анонимными были ее накладные ногти, анонимной была ее униформа – черно-белая, по требованию хозяина кофейни. Полная анонимность возникает от того, что вам не приходит в голову спросить: «Откуда у тебя эти ожоги?» От того, что вы не думаете постоянно: «Откуда они у нее?» На ее руках действительно были следы от ожогов, я их замечал, но они меня почему-то не трогали.

Анонимность – это отсутствие прошлого: в ней нет ни смертей, ни рождений, ни ссор, ни цифр продаж, ни залов ожидания, ни больниц, ни членов семей – только настоящее время в образе тесной уборной. Настоящее, которое растет и ширится, достигая невероятных размеров, до тех пор, пока наконец не лопается, как мыльный пузырь размером с бункер.

У нашей близости не было будущего. Ни один из нас не претендовал на будущее другого. Я знал людей, которые полагали, что в анонимной близости нет ни капли любви. Какая ерунда! Как это «ни капли любви» – когда даришь другому иллюзию, что он обольстительный и желанный?!

Она знала, что я писатель, но для нее это было примерно то же самое, как если б я был астронавтом. Однажды она спросила меня, продаются ли мои книги в книжных магазинах.

– Кое-где продаются, – ответил я.

Больше она меня об этом не спрашивала. На чтение у нее все равно не было времени. У нее едва хватало времени, чтобы жить.

Однажды мы отправились с ней и ее детьми собирать ежевику. Я нес младенца. Младенец был жирный и тяжелый. Я собрал мало ежевики, потому что нес младенца, жирного младенца. Кроме того, я вообще не мастер собирать ежевику.

Позже мы съели всю собранную нами ежевику в ее джипе – она припарковала его неподалеку от пляжа. Младенец все так же сидел у меня на коленях.

Когда вся ежевика была съедена, Эвелин в первый и в последний раз в жизни сказала:

– Я твоя жена.

– Нет, Эвелин, – возразил я, – ты не моя жена. Ты жена водителя автобуса.

Минуло довольно много времени, наш роман длился уже несколько месяцев, и вот как-то раз я зашел к ней домой. В ее квартире пахло моющим средством – Эвелин приходилось очень много убираться.

Мы очутились с ней в постели – разумеется, а где же еще? У каждого человека есть право на относительно анонимную близость без будущего. Отношения, которые не предполагают вопроса «Ты правда меня любишь?» (так как слово «правда» в данном случае ничего не означает); отношения, которые не предполагают заявлений, вроде: «Я тоже хочу иногда поваляться на пляже» – и жалоб на домработницу, «которая в последнее время очень мало старается».

Моя портативная любовь напоминала ручной багаж, который не потеряется, сколько через него ни переступай. Скажите, где найти такое в наши дни, когда каждый влюбленный уже через каких-то три дня хотел бы превратить свою любовь в шестидесятиэтажную высотку со стальным каркасом!

69 рецептов польско-еврейской кухни

На стоянке автомобилей, сдающихся в аренду, оставалась всего одна машина – белая с откидным верхом.

– О’кей, пусть будет эта, – согласился я.

Мы поехали на север, потому что Ребекка сказала: «Я люблю снег». Мы надеялись найти там немного снега.

Накануне я предложил отвезти ее обратно в Нью-Йорк, в Музей естественной истории, чтобы она могла продолжить работу над своим исследованием.

– Может, нам лучше прервать наше путешествие? – спросил я, переступив на рассвете порог гостиничного номера.

– Не прогоняй меня, пожалуйста, – жалобно попросила Ребекка.

– Я тебя и не прогоняю, – ответил я. – Просто мне показалось, что, возможно, так будет лучше.

– Как лучше?

– Ну, если ты вернешься в музей и продолжишь свое исследование.

– Но я не хочу возвращаться.

Я не мастер прогонять людей.

Мы провели еще несколько часов в Атлантик-Сити и наконец решили поехать на север.

– А как же твоя жена? – поинтересовалась Ребекка. – Она не будет волноваться, что тебя так долго нет?

– Она целыми днями возится со своими пациентами и не особенно замечает, рядом я или нет.

Ребекка удовлетворенно кивнула. Похоже, мой ответ ей понравился.

– Ты когда-нибудь ездил в романтическое путешествие со своей женой?

Романтическое путешествие с женой… Странный вопрос для женщины, которая мечтает быть второй Мата Хари. Я невольно задумался.

– Мы были в Лиссабоне.

– И как вам там?

– Красивый город, отличные трамвайчики, просто чудесные, лучше я нигде не встречал. Только вот до секса как-то дело не дошло.

Я начал прибираться в номере – хотел, чтобы после нашего отъезда комната осталась более-менее в порядке.

– У вас не было на это времени?

– В Лиссабоне слишком уютно, а трахаться – это неуютно, можно сказать, даже довольно неудобно.

– Да, – согласилась Ребекка, – уютным это никак не назовешь.

– Ну а ты – ты когда-нибудь путешествовала со своими мужчинами?