Текст книги "Мечты и свершения"

Автор книги: Арнольд Веймер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

Учитель Яян Лейман и другие

В доме у учителя. – Школа или гимназия? – В наш дом приезжает дедушка. – Путешествие по мельнице. – О чем спорили Сассь и хозяин.

Дорога вела мимо дома, где жил учитель. Крыша посередине провалилась и держалась только по краям. Лийна бывала в этом доме, когда провожала детей. Выглядел он убого. В одной комнате занимались дети, отсюда дверь вела прямо в комнату, где жил учитель. Рядом была кухня, большая, полутемная, с большой печью, на которой грели воду и корм для скота (учитель держал свою лошадь, корову и телку). Тут же был умывальник для учеников.

Лийна смахнула снег с ботинок и вошла. Учителя она застала дома. Это был крупный, сильный человек, в самой поре – лет тридцати с небольшим. Будучи холостяком, он привык к несколько беспорядочному образу жизни, что сказывалось и на его внешности. Летом и зимой ходил с расстегнутым воротом.

С мельником и мельничихой у Леймана были хорошие отношения, он нередко заглядывал к ним. Его приветливо встречали, угощали кофе. Хозяйке это было особенно по душе, так как она хотела, чтобы ее сыновья после учебы у Леймана попали в городскую школу, а затем и в гимназию. Муж был против гимназии. Я помню эти споры. Отец уверял, что из гимназии выходят одни конокрады, а он у себя в доме таких не потерпит и сыновьям не разрешит в гимназии учиться. Все равно дать детям полное образование у него средств не хватит. Но мать мечтала видеть нас гимназистами и искала поддержку у учителя.

Вот и теперь они заговорили о том же. Занятия в школах уже начались, и надо позаботиться, чтобы будущей осенью оба старших мальчика поступили в школу. Учитель объяснил, что в гимназии обучение ведется на русском языке и, чтобы попасть в приготовительный класс, мальчики должны хоть намного говорить по-русски. Кроме того, им нужно привыкать к городской жизни, а поэтому следует заранее подумать и о квартире. Он обещал разузнать в городе, нельзя ли в какой-нибудь частной школе поучиться год или полгода русскому языку. За обучение надо было платить. В частных школах плата довольно высокая, но попасть туда легче.

Так они решили в тот вечер, сидя в полуразвалившейся школе при свете тусклой лампы. Мельничиха была очень тронута, что учитель так участливо относится к ее детям. Он вызвался немного проводить ее, хотя она и запротестовала: дескать, далеко ли тут, да и люди увидят, станут судачить, мол, что это у них за дела. Но учитель сказал, что и ему не вредно немного пройтись, подышать свежим воздухом, тем более что все равно полдня ничего путного не делал и из дому не выходил, а этак немудрено и быстро состариться.

– Уж вы-то не скоро состаритесь, такой богатырь, – заметила Лийна. Так с шутками они и дошли до хутора.

Учитель жил вместе с матерью. Она уже была старая и все больше лежала на кровати и растирала мазями сведенную ревматизмом ногу. С ними жила и сестра с ребенком, помогала в хозяйстве, ходила за скотиной и выполняла прочие домашние работы. Был у учителя еще брат, студент. Жил он в Петербурге и приезжал на хутор только летом. Будучи одиноким, учитель живо интересовался всеми делами хуторян. Появление новых хозяев было в их однообразной жизни большим событием.

Учителю не терпелось узнать, что это за люди, интересно ли будет поддерживать с ними знакомство. Не мешкая, он зашел к ним познакомиться. И надо сказать, что семья Кости произвела на учителя довольно благоприятное впечатление. Они разговорились с хозяином. Кости утверждал, что земледелец – основа всей жизни. Ведь крестьянин пашет, сеет, собирает урожай, дает людям хлеб, молоко и мясо. Нет крестьянина – нет и государства. Учитель пытался было возразить, говоря, что крестьянин работает не голыми руками, ему требуются орудия и все другое, а это все ему дает город. Нельзя сбрасывать со счетов и образованных людей. Ведь кто получил образование, тот больше знает и умеет. Хозяин этого не оспяривал.

– Так-то оно так, но, если взять хотя бы газеты, скажем «Постимээс»,[3]3
  «Постимээс» – консервативная буржуазная газета, издававшаяся в Эстонии.


[Закрыть] уж очень много они толкуют про общие интересы, – заметил Кости. – А что, скажем, у меня общего хотя бы с теми же голодранцами из соседнего поселка, у них нет ни поля, ни усадьбы, они и не работают по-настоящему. Нет, нам, крестьянам, нужна газета, которая защищала бы наши интересы. Ведь у крестьянина свои заботы: как управиться с работами, как собрать средстьа для выкупа хутора, расплатиться с долгом помещику, и обо всем ему приходится думать одному, а надо бы, чтоб ему помогало государство, хотя бы ссудой.

– Ведь и ему выгодно иметь хорошо развитое сельское хозяйство, – озабоченно рассуждал Кости.

Затем разговор перешел на слухи о войне. Хозяин старался побольше выведать про это у учителя, человека образованного, читающего газеты. Но учитель отвечал сдержанно, сказал только, что о Балканской войне газеты не пишут, а если про то болтают люди, так не всему следует верить.

Понравились Лейману сыновья Кости. Старшему по возрасту следовало бы уже учиться в средних классах гимназии, и хозяйка просила учителя, чтобы тот устроил мальчика в городскую школу, хотя бы в частную, где он мог бы пройти ускоренный курс начальных классов. Мальчик очень хотел учиться и поэтому с волнением прислушивался к разговору взрослых…

В конце года Кости в последний раз съездил на старое место, забрал родителей жены и все их пожитки.

Как условились, старикам пришлось жить врозь. Бабушка осталась со старшей дочерью в Соо, а дед поселился у нас, в доме при мельнице. Ему отвели большую комнату, которая почти не отапливалась. Другого места не было. Отец холода не переносил, так как страдал от ревматизма, и спал возле самой печки.

Дедушка был человеком веселого нрава. Он легко загорался, настроение у него менялось часто, и в этом отношении у них было много общего с матерью. Между ними быстро вспыхивали ссоры и споры, которые так же быстро прекращались и забывались.

Дед окончил в свое время Валгаскую учительскую семинарию и, когда бывал в хорошем настроении, рассказывал веселые истории из жизни семинаристов, вспоминал их проделки, а также довольно пикантные истории о семинарских учителях. В молодости он обморозил ноги, и несколько пальцев у него было ампутировано. Это мешало ему ходить, и он постоянно жаловался, что уцелевшие пальцы очень чувствительны к холоду, не выносил тесной обуви. Старик был страстным курильщиком, трубка вечно торчала у него в зубах, и, если кончался табак, дед готов был в любую непогоду идти за ним за две версты в лавку. И любопытно, что при этом он не ворчал, хотя обычно не любил далеко ходить.

Мы сразу привязались к деду и с удовольствием поверяли ему все наши тайны. Особенно он интересовался рекой, глубока ли она, высок ли уровень воды весной, летом и зимой. Есть ли в реке рыба. Ну, здесь мы могли рассказать ему много! Все мы – и старший брат Руут, и я, и Бенно – знали о реке все. Мы целыми днями пропадали на ней. Могли точно сказать, где у нее места глубокие, где мелкие, когда весной вода начинает прибывать, когда к лету высыхает и как на зиму копят воду для мельницы.

Затем пошли показывать деду мельницу. Была она плохонькая, но все-таки имела три пары жерновов, в том числе крупорушку и приспособление для сеяния муки. Обычно она бывала загружена только с осени до нового года. В это время отец работал здесь от темна до темна. В большом количестве приходилось молоть зерно для мызы. Как уже упоминалось, делалось это бесплатно. Помещик пропускал через мельницу все кормовое зерно. Кроме того, в течение года подвозились еще подсолнечные жмыхи, немного уже измельченные, их тоже пропускали через мельничную воронку, и они шли на корм скоту. Бесплатно размалывалось зерно, шедшее на оплату мызным рабочим и служащим.

В имении существовало два вида оплаты труда: частично труд работников оплачивался натурой, они получали зерно для выпечки хлеба и кормовое зерно для скота, причем норма натуральной оплаты колебалась в зависимости от специальности работника. У мызных мастеров – у кузнеца, плотника и других – нормы были выше, чем у простых рабочих, К тому же всем отводился клочок земли под картофель, каждый должен был обрабатывать его сам на мызных лошадях в свободное время – либо в воскресенье, либо после окончания рабочего дня.

Была еще и денежная оплата, правда небольшая, – рублей пятьдесят – шестьдесят в год. Работники держали одну-две свиньи на мясо. Молоко – один-два штофа – женщины получали на мызном скотном дворе за дойку. Бедный люд довольствовался и этим. У кулака батрачить было несравненно тяжелее. Рабочий день батрака там был не ограничен временем. Хозяева будили батраков и работниц по своему усмотрению, как того требовали полевые работы. Мызные рабочие все это знали и старались держаться за свои места. К тому же управляющий, заинтересованный в хороших рабочих, старался подчеркнуть к ним свое расположение. Существовал даже обычай преподносить старому, почтенному работнику к его юбилею от мызы подарок (конечно, недорогой), который тот берег как память и лишь в редких случаях выносил и показывал гостям. Мыза предоставляла своим рабочим жилье обычно в самом имении. Служащие имели небольшие отдельные домики на одну или две-три семьи, в пристройке содержался скот, хранилось топливо и т. д.

На винокуренном заводе работали обычно в течение года. Винокур и его помощник входили уже в верхушку служащих. Им платили жалованье, даже если завод стоял.

Мыза старалась свести эти простои до минимума. Закупала картофель у крестьян. Те охотно продавали его, так как хранить его зимой было опасно: картофель мог замерзнуть.

Таким образом винокуренный завод приносил выгоду помещику, который продавал и сырец, и барду. За счет барды обогащался и мызный писарь, утаивая зерно и реализуя его в своих интересах. Теперь у него появился еще новый клиент в лице хозяина хутора Соо.

Для Кости сделка не таила в себе вообще никакой опасности, ведь он нигде не оставил своей подписи. Он только подсчитывал, сколько получит благодаря этому дополнительно мяса и масла. Дела его шли на лад.

Вскоре учитель Лейман зашел к ним и сообщил, что ему удалось договориться в городе о том, что их старшего сына примут прямо в гимназию. Один из учителей согласен взять его к себе на полный пансион при условии, если хозяин будет платить ему натурой – маслом, мясом, яйцами. Кости был вполне доволен условиями.

– Если мы в состоянии выращивать и кормить скот, то можем оплатить и учебу детей, – важно заметил учителю хозяин хутора.

Договорились, что в гимназию мальчик поедет зимой, а до этого с ним позанимается учитель Лейман.

Жизнь на хуторе постепенно входила в колею. Работа спорилась, ведь хозяин сам был еще в полной силе, да и жена помогала, сколько могла. Даже постороннему глазу были видны перемены: парни Кару пришлись хозяину по душе. Сассь воистину обладал огромной силой, и хозяин не мог нарадоваться, глядя, как тот ловко выламывал плитняк и вместе с Руутом перевозил к месту постройки хлева. Единственной заботой, все больше и больше донимавшей хозяина, была покупка новой лошади – Гнедой что-то сильно стал сдавать и вряд ли долго протянет. Правда, на первых порах можно попросить лошадь у мельника – та все равно стояла на конюшне без дела. Кости уже намекал свояченице на это, и она пообещала поговорить с мужем. Тот согласился одолжить лошадь, и на двух повозках братья Кару навезли столько плитняка, что должно было хватить не только на хлев. Раздобыли также известь, цемент, дело было лишь за лесоматериалами. В роще спилили деревья, ободрали кору, разрезали бревна пополам для стропил и распилили на доски. Пока все это делалось, хозяин ломал голову, где найти людей для рытья бурового колодца, где раздобыть для него трубы и насос.

– Да, без помощи не обойтись, – не раз говорил он себе. Правда, у него был родственник – фабричный рабочий, но он потерял с ним связь. Тот как раз работал по водопроводной части, слесарем, он бы и насос помог раздобыть. Пусть не новый, лишь бы был пригодный. А может, и бракованные трубы найдутся где-нибудь на фабрике, для хлева и такие подойдут. Так размышлял Кости. Он неоднократно ездил в город, разыскивая родственника и добился своего. Бутылка водки и масло сделали свое дело, и тот согласился помочь. Нашел насос, раздобыл трубы. Долго торговался с бурильщиками. Они поначалу заломили баснословную плату. Кости и тут схитрил: дождался, когда у них кончилась работа, а другой никто не предлагал, и снова за свое. Теперь мастера стали сговорчивее.

Много хлопот было с изиестью: ее нужно гасить в земле по крайней мере полгода-год, только тогда она превратится в вяжущее средство самого высокого качества. Сассь торопил, говорил, что после такого срока выгребать из ямы известь – сущая пытка. Но хозяин про это и слышать не хотел.

Стычки между ними участились. Хозяин видел, что работает Сассь хорошо, но уж больно строптив, не терпит никаких замечаний. Однако хозяина это мало беспокоило. Не успевал Сассь разделаться с одной работой, как он подбрасывал ему другую. И когда основные дела подходили к концу, Кости решил при удобном случае «вправитъ Сассю мозги». Но случай пока не подворачивался. Тем временем Кости получил возможность убедиться, что не один Сассь не доволен хозяевами хутора Соо. Когда хозяйка стала приглашать себе в помощь работницу, то одна девушка из поселка прямо сказала, что в хутор Соо не стоит наниматься: «Там из тебя всю душу вытряхнут непосильной работой». Эти слова вывели хозяйку из себя.

– Мы и сами целыми днями работаем, – ответила она, – почему же ты не можешь?

Девушка в ответ рассмеялась. Хозяйка, передав мужу этот разговор, высказала мнение, что подобные слухи, очевидно, распространяет Сассь Кару, ей и раньше приходилось слышать, что Сассь очень зло отзывается о порядках в Соо.

Хлев был построен. И теперь можно было позаботиться о том, чтобы увеличить свое стадо. Надежда на то, чтобы поживиться чем-то у мельника, рухнула. Правда, Лийна согласилась продать телку, а со свиньями ничего не получилось. Лийна самым решительным образом отказалась дать хоть одну свинью. Они сами заинтересованы в дополнительном доходе – помещику надо платить за аренду, и 250 рублей в год сумма немалая, а много ли мельница дает? К тому же с Тынисом ни о чем не договориться. Везде на мельницах перешли на денежную оплату за размол, причем, берут по рыночной цене зерна, Тынис же придерживается старинки, берет за помол зерном и перепродает его окрестным безземельным по твердой цене.

– Этак немудрено и в трубу вылететь, – сетовала Лийна.

И хозяин Соо, слушая ее, понимающе кивал головой. Он тоже считал Тыниса сердобольным чудаком. Лийна иногда украдкой от мужа брала осьмину за размол мызного кормового зерна. Да и греха особого она в том не видела: помещик-то выжимал из мельницы все, что мог, – и высокую арендную плату, и бесплатный размол, И поэтому когда хозяйка откармливала свиней на мясо, которое она продавала в городе на рынке, то это было заметным подспорьем в семье.

В годы первой мировой войны

Тревожные слухи. – Мыза готовится к войне. – В первые дни войны. – У отца забирают лошадь. – Я становлюсь мызным работником. – Споры на мельнице.

Вести о далекой Балканской войне доходили и до наших хуторов. Крестьяне с тоской думали, что их могут призвать в армию. Эта тема горячо обсуждалась и среди мызных служащих. Управляющий толковал с писарем о том, что если война и впрямь разразится, то мыза окажется в весьма затруднительном положении – у нее могут отобрать лошадей, а как без лошадей поле обрабатывать? Писарь, вернувшись из города, рассказывал, что в порту идет большое строительство – возводят новые судостроительные заводы и укрепления, со всей России согнаны туда тысячи и тысячи людей. От знакомых он слышал, что французский президент побывал в Петербурге, в гостях у царя, и они договорились, что Франция и Россия вместе выступят против немцев. Потому и начато такое строительство. Управляющий сетовал на то, что безземельные и батраки уходят в город, где спрос на рабочих растет и заработки намного выше, чем в деревне.

Слухи о войне обсуждались и на мельнице. Вообще мельница, как корчма и церковь, была в то время в деревне обычным местом сборищ, но если в церкви и в корчме время проводили, так сказать, впустую, то на мельницу приезжали по делу, здесь обычно собирались сами хозяева. Поэтому именно на мельнице обсуждались важнейшие события, часто возникали споры о государственных делах. Хозяева побогаче утверждали, что Россия необъятно велика и если к ней присоединится еще Франция, то она, несомненно, победит, а от этого будет польза и эстонцам. Те, кто победнее, спорили с ними, в том числе и мельник Тынис.

– Никогда еще от войны не было пользы трудовому человеку, не будет ее и теперь, – говорил отец. – Только нужду и горе принесет она и больше ничего. И зачем царю воевать-то, мало ему земли, что ли? Земли у него довольно – выращивай хлеб, строй заводы и живи в мире. Что ему приспичило людей на бойню гнать? Все это выдумки помещиков и банкиров!

– Без войны забот не оберешься, – вторили отцу бедняки. – Помещик нажимает, долги за землю растут, за все надо платить, заработки низкие, зерно, молоко, яйца отдавай задаром.

Говорили о войне и у нас дома. Правда, война еще далеко от нас, на Балканах, но долго ли ей сюда докатиться. Родители решили, пока цены еще не подскочили, купить про запас бочку керосина, смазочного масла, чтобы мельница могла работать, а также кое-что из провизии, в первую очередь соль и сахар. А большую свинью, которую предполагали скоро зарезать, не продавать целиком, окорока закоптить, тогда их можно держать в ржаном закроме сколько угодно. Призыва в армию отец не боялся, лет ему было немало, да и здоровье неважное. Врачи говорили, что тяжелый бронхит проник у него глубоко в легкие, а нездоровые условия работы на пыльной мельнице только ухудшают его состояние. Надо побольше быть на свежем воздухе. Но врачу легко советовать. А кто же будет кормить семью?

Мызный управляющий тоже по-своему готовился к войне. Он правильно рассудил, что с началом войны рабочих коней заберут для армии, а потому необходимо уже сейчас приобрести таких, которые для военных нужд не годятся. Скоро в мызном хозяйстве появились маленькие сааремааские лошади. Это были славные рабочие кони, но из-за своего роста они не подходили для упряжки в пароконные мызные телеги, рассчитанные для нормальных лошадей. Так мыза подстраховалась нa случай войны, продолжая держать и прежних лошадей, используя их на самых тяжелых работах.

Больше всего боялся войны хозяин хутора Соо Кости. По возрасту его могли призвать в армию. Правда, у него когда-то была оперирована нога, и в плохую погоду она давала себя чувствовать довольно сильно. Да разве этим отделаешься от армии! Кости решил принять меры, посоветоваться с докторами, «подмазать» тех, кто решает дело. Только бы уцелеть, рассуждал он.

Что же касается хозяйства, то здесь бы он как раз во время войны и развернулся.

Время шло, а разговоры о войне не утихали. Находились все новые знатоки, которые доказывали, что война неизбежна, ссылаясь при этом на мнение каких-то высоких начальников и собственные умозаключения. Так, в один прекрасный день на мельницу явился старый друг отца. Когда-то давно он уехал в город учиться ремеслу, выучился на портного и со временем сделался самостоятельным мастером. Теперь он уже сам имел подмастерьев, причем заказчиками у него были известные купцы, предприниматели и всякие дельцы. Он приехал молоть зерно на собственном жеребце. На правах старого приятеля он вошел в дом мельника и, широко жестикулируя, принялся подробно объяснять хозяевам, почему передовые люди Эстонии должны поддержать войну, если она грянет.

– Мы семьсот лет терпели иго немецких баронов, – ораторствовал портной, – теперь Российская империя, разбив германцев, ограничит их права и расширит права эстонцев. В городской думе уже идет борьба между немецкой стороной (то есть представителями немецких баронов – дворян, в чьих руках находилась большая часть земли и крупные промышленные капиталы. – Ред.) и русской и эстонской (это представители третьего сословия – купцов, домохозяев, мелких предпринимателей и т. д. – Ред.). Объединившись, мы выгоним прибалтийских немцев.

Отец не очень спорил с приятелем, только заметил, что раз царь и его двор хотят войны, так пусть они и воюют. Зачем же простой народ на бойню гнать.

Через несколько дней на мельницу пришла «бумага» – отца обязали привести в город на мобилизационный пункт свою лошадь, захватив для нее и корм. Помрачнев, мельнич отправился в город. Вернулся он с купленной по объявлению старой лошадью. И то было хорошо: ее хоть можно было в телегу запрячь и кое-какие грузы перевозить. Забрали лошадей и на хуторах. А затем появился приказ о призыве нескольких возрастов мужчин. Это был настоящий удар по помещичьим и крестьянским хозяйствам – ведь на мужчинах держалось все.

Управляющий лихорадочно набирал новую рабочую силу. В это время нанялись на мызу и мы с братьями. К крестьянскому труду мы были приучены. Из-за нехватки рабочих рук полевые работы в мызном хозяйстве выполнялись с большим запозданием и не так тщательно, как прежде. Винокурение сократилось. Удои молока понизились, меньше стало хороших кормов, подсолнечные жмыхи не подвозились, да и барды уже не было в прежнем изобилии. Правда, управляющий имением всячески пытался сохранить винокурение на прежнем уровне, это было для него важно со всех точек зрения.

Война подходила все ближе к нашим хуторам. Начали распространяться слухи, будто враг одерживает победы. Вскоре недалеко от нас началось строительство оборонительных укреплений – рвов, площадок для орудий.

Какие-то незнакомые люди что-то измеряли, указывали, где следует рыть канавы. Крестьян заставляли обкладывать их изнутри мешками с песком, а чтобы края не осыпались, покрывали их дерном. Площадки для орудий маскировались земляными валами, устилали их дерном, высаживали на валы молодые деревца. Возле орудий строили из бревен блиндажи, засыпали их толстым слоем земли, обкладывали дерном снаружи и изнутри. В блиндажах размещался орудийный расчет.

Командовали работами военные в офицерских мундирах. Однажды отряд человек в двадцать приехал и к мельнику. Привязав лошадей к забору, офицеры вошли в дом и велели подать себе есть; я хорошо помню, как это было. У нас в доме стояла фисгармония, один из офицеров попробовал играть, но у него ничего не получилось. Тогда наш Руут, которого дедушка обучил нотам, сел за инструмент и начал играть. Офицеры громко его хвалили и, когда он кончил играть, дали ему денег. Мы, мальчики, расхрабрились и, хоть плохо знали русский, начали говорить с военными, чем привели в восторг наших родителей, особенно мать. «Вон, мол, какие у меня сыновья, могут вести разговоры на чужом языке», – было написано на ее сияющем лице.

Офицеры спросили, между прочим, есть ли в имении свободные помещения, где можно, если понадобится, разместить людей. Об этом мы ничего не знали. Мама посоветовала им обратиться к мызному управляющему. И вскоре действительно такое помещение потребовалось. В имение прибыли беженцы из Литвы. Поселили их в имении Соо. Мужчин использовали на строительстве укреплений. Жили беженцы обособленно, с мызными рабочими почти не общались.

Уже в конце первого года войны стали появляться и военнопленные – австрийцы. Их разместили в большом, из дикого камня сарае, посреди поля. Там жило несколько сот человек. Они тоже работали на постройке оборонительных укреплений.

На работу пленных водили большими партиями под конвоем, и это для обитателей мызы, равно как и окрестных усадеб, было настоящим зрелищем. В часы, когда пленные шли на работу или возвращались с нее, около мельницы, у моста, по краям дороги всегда собирались группы людей. Пленным, а заодно и конвоирам протягивали папиросы и табак. Если не дать конвоирам, то и пленным ничего бы не перепало. Австрийцы в ответ дарили свинцовые колечки, мундштуки или какие-нибудь другие пустячки, сделанные своими руками. Особенно благодарны они были за табак. Нехватка курева сильно ощущалась тогда и в армии, и среди гражданского населения. В магазинах табак можно было получить главным образом из-под прилавка, по знакомству.

Отношение к пленным было, как ни странно, доброжелательное. Сердобольные женщины считали своим христианским долгом помогать им. А мужчины смотрели на них как на свидетельство мощи русских войск.

Надо сказать, что в продолжавшихся на мельнице спорах сторонники войны козыряли пленными, говорили, что только царские войска могли захватить такое большое количество чужих солдат.

Другая спорящая сторона выдвигала свой «козырь» – беженцев. «Если бы русская армия не отступала, не было бы и беженцев, – говорили они. – Видимо, у царя дела идут плохо».

Вскоре на хутор Соо прибыла новая воинская часть. Это был какой-то продовольственный обоз. Солдаты заняли все свободные помещения, даже и мельничный сарай, сложенный из гранитных глыб (он служил и хлевом, и для хранения сена и торфа). Отец было возражал, что сарай и так забит, но никто с ним не посчитался. Теперь в сарае стояли лошади военных.

В нашем доме, разделив комнату перегородкой, поселился начальник участка строительства укреплений, или десятник, по фамилии Осипов. Маленького роста, с бородой, родом из какой-то центральной губернии, этот человек, хотя и не знал ни слова по-эстонски, вскоре благодаря своему общительному нраву стал известен всей округе. О нем говорили, что он из тех, кто полагает, что казенные деньги вполне годятся и для его кармана. Теперь крестьяне, старавшиеся увильнуть от призыва в армию, являлись на постройку укреплений с лошадьми и работали какое-то время, во всяком случае не полный день. В получку они только расписывались в ведомости – деньги же шли в карман Осипова. Делалось это легко, ибо начальник одновременно был и табельщиком – отмечал выход людей на работу и вел учет работ. Оплачивался труд на строительстве укреплений повременно: кто был с лошадью, получал четыре рубля в день, безлошадные – два рубля.