Текст книги "Мечты и свершения"

Автор книги: Арнольд Веймер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Успехи советской страны – это наши успехи

Обходя тюремную цензуру. – «Пришлите „Поднятую целину“ Шолохова». – Наша сила – в сплоченности. – «Большой поддержкой для нас является сознание, что у вас там работа приносит плоды».

Мы действительно были глубоко убеждены, что конец власти буржуазии не за горами. Нашу убежденность не поколебали ни поражение пролетарской революции в Германии, ни удушение Венгерской Советской республики. О нашей твердой вере в скорую победу революции говорят письма, которые мы нелегально отправляли из тюрьмы в рабочие организации, молодежи, в МОПР. В этой вере нас утверждали успехи Советского Союза, о которых мы узнавали по различным скрытым каналам.

Мысль о том, что успехи советских людей – это и наши успехи, проходила красной нитью во всех письмах, на каком бы языке и в каких бы выражениях они ни были написаны. Мы жадно интересовались всем, что происходило в Стране Советов. Просили близких и друзей присылать нам книги и письма о жизни в СССР. Опасаясь, что из-за строгой цензуры письма не попадут к нам, мы советовали рассказывать нам о Монголии, не упоминать Советскую Россию. Книги на русском языке вызывали у цензуры приступ ярости. Но зато легко пропускалась литература (в том числе и «противогосударственная») на немецком, французском языках. Этим мы и пользовались. Заключенные интенсивно изучали иностранные языки, и чтение немецких и других книг уже не представляло для нас проблемы.

В архиве хранится несколько моих писем, довольно убедительно рисующих жизнь политзаключенных.

Приведу с некоторыми сокращениями одно мое письмо. Оно ушло в СССР нелегальным путем в июне 1935 года, то есть когда за спиной у его автора было уже 12 лет каторги.

«Дорогой Адольф, я очень рад, что ты написал мне и обещаешь писать и впредь, потому что мы все здесь больше интересуемся вашей жизнью, чем вы сами. Вы же так заняты повседневными делами, а мы только и можем делать, что все мысленно взвешивать и высчитывать. Ведь от успеха вашей работы зависит и наша судьба, а письма остались для нас теперь единственным источником, через который мы можем кое-что узнать о вашей жизни. Поскольку всякая печать для нас запрещена и книги часто задерживают, особенно хорошо, что ты работаешь в колхозе и таким образом можешь, основываясь на собственном опыте, описать тамошнюю жизнь. Скажу наперед, что я очень жаден. Хочу получить много, давая взамен мало. Дело в том, что я могу посылать в год только шесть писем и то теоретически, лишь в лучшем случае. В действительности же из-за дисциплинарных взысканий это число сильно сокращается. Так что при самом большом желании я не могу послать тебе больше одного письма в год. Плохо дело, но ничего не попишешь.

Тебе, наверное, поначалу трудно было мне писать по той причине, что не знаешь, какое понятие мы имеем о вашей жизни в колхозе. Поэтому напишу коротко, что мы о ней знаем. Членами колхоза является деревенская беднота, включая середняков. О размерах колхоза не имеем представления. Правление колхоза избирается членами колхоза.

Есть ли между правлением и членами колхоза какое-нибудь промежуточное звено? Не знаем. А также не знаем, как далеко простирается власть правления, например при приобретении инвентаря, распределении работ и т. д. Кому подотчетно правление? Только членам колхоза?

Поля, инвентарь и земля находятся в коллективном пользовании. Колхозникам оставлено право держать корову, овец, свиней, домашнюю птицу – так ли это? Колхоз имеет собственное стадо и рабочий скот. Есть ли в вашем округе государственная тракторная станция, какие полевые работы выполняются машинами станций? Какие там есть машины? Как велик район деятельности такой станции? Много ли недовольства бывает, когда машины не поспевают всюду в самое лучшее время? Видел ли ты, как работают комбайны? Можно ли их использовать здесь, на севере, или они годятся только на юге, где более сухая погода? Применяете ли вы искусственные удобрения? Много ли было забито скота при коллективизации? Как велико колхозное поголовье? Сколько молодняка? Сколько вообще разного рода скота? Сколько рабочих и сколько ездовых лошадей? Как велика посевная площадь? Что вы сеете? Урожай с гектара раньше и теперь? Сколько из него вы употребляете сами? Сколько продаете и куда?

С колхозных дворов взимаются государственные налоги, как велики они? Плата машинной станции – какая? Определенное количество зерна продается государству, сколько, по какой цене? Вычитаемая из дохода сумма на производственные расходы, машины и т. д.

Наконец, остаток распределяется между колхозниками в зависимости от того, сколько кто выработал трудодней, это так? Сколько, например, в вашем колхозе колхозник получил на трудодень в минувшем году? Какова земля в вашем колхозе? Сильно ли ее нужно улучшать, прежде чем можнп полностью использовать машины?

Как обстоит дело с выходящими из колхоза? Ведь с увеличением числа машин вроде бы должна высвобождаться рабочая сила для промышленных предприятий? Сколько у вас людей? Если при вступлении в колхоз люди имели инвентарь, получают ли они при выходе из колхоза какое-нибудь возмещение за него?

Сколько у вас в колхозе партийных, молодежи? Что вы сделали и намереваетесь сделать в ближайшем будущем на культурном поприще? Какая у вас школа? Какие организации есть в колхозе? Издается ли своя стенгазета, какие газеты читаете? Как обстоят дела со спортом? Сломлена ли власть религиозных мракобесов? Многие ли читают книги? Уходит ли молодежь в город получать образование и много ли таких? Кто помогает нести связанные с этим расходы и т. д.

Таких вопросов можно задать тьму-тьмущую, но не стоит продолжать, ведь ты сам видишь, какого они рода. И если ты мне на них ответишь и добавишь текущую информацию, каков был урожай у вас и во всем Советском Союзе, много ли производится тракторов и других машин и т. д., и напишешь о своей личной жизни, ты можешь быть уверен, что твое письмо ждет теплый прием и я заранее говорю тебе спасибо!

Хорошо, если бы ты прислал нам художественную литературу, такие книги меньше всего задерживают. Например, вторую часть „Поднятой целины“ Шолохова, первая часть у нас есть. А также, если вышла, – третью часть. Из учебников не могу ничего назвать, выбирать не приходится, пропускают книгу, если она чисто технического содержания.

Теперь несколько строк о себе. Мне 32 года, из них 12 лет провел в тюрьме, из этого ты можешь заключить, что арестовали меня совсем молодым, так что революционной работой успел заниматься совсем мало и все-таки, несмотря на это, приговорен к пожизненному заключению. Из семьи живы мать и брат. Отец умер в 1929 году. Второго брата расстреляли 1 декабря 1924 года за участие в подготовке вооруженного восстания рабочих. У матери небольшой арендный участок – 8 га, платит за него городу около 400 крон, что составляет половину дохода, – эксплуатация крепкая. Брат – мелкий чиновник.

О тюремной жизни. Мы уже третий год сидим в одиночках. Но поскольку камер мало, нас держат по двое в одной камере. Размер камеры – 4×3 шага. Тут же в камере уборная и водопроводный кран, так что выходим из камеры только на 20-минутную прогулку. В двери камеры есть небольшое окно, через которое нам подают еду. Так что можно сказать, что мы совершенно отрезаны от внешнего мира. Ничего хорошего из этого дома написать нельзя. Господа стремятся удержать свою власть посредством неприкрытого террора. И если это так на воле, что же говорить о тюремной жизни, где нашим верным средством борьбы является сплоченность и упорство. Это нам помогало до сих пор, и надеемся, что будет помогать и впредь.

Большой поддержкой для нас является сознание, что у вас там работа приносит плоды и особенно труд ваших колхозников. Это должно показать деревенской бедноте всего мира путь из того тупика, в котором бьется сейчас весь буржуазный мир. Вы знаете, что уже в 1932 году, когда кризис еще далеко не достиг высшей точки, в Соединенных Штатах Америки было 1,2 миллиона брошенных ферм, владельцы которых могли назвать своими одну только палку и мешок, так как их имущество пошло с молотка. Эта цифра была бы еще больше, если бы число безработных не достигало 10 с лишним миллионов человек. В то же время крупные фермы работали с удовлетворительным успехом, как об этом писал их министр земледелия.

Отсюда ясно, какое значение имеет ваша работа для бедняков всех стран, ведь аукционный молоток занесен над их головой и впереди им маячит призрак безработицы. По вашей работе они в состоянии видеть, что можно жить и иначе.

Желаю крепкого здоровья…

Это письмо посылаю тайком, в своем ответе не вспоминай про него, пойму по содержанию».

Письмо к другу «Адольфу» было послано тайно. Читатель видит, как много в нем вопросов, касающихся колхозов. Это, разумеется, не значит, что я или кто-нибудь другой вплотную заинтересовались проблемой колхозного строительства. Обилие вопросов давало корреспонденту возможность дать так же много ответов. И я, будучи уже опытным конспиратором, учил писать между строк.

Мое письмо характерно и тем живым интересом к жизни Советского Союза, который был присущ, конечно, не только мне. В этом убеждаешься, читая и другие письма политзаключенных. Хорошо передано в письме наше понимание международного значения успехов экономики Советского Союза для трудящихся других стран. Эти успехи дали нам силы выстоять. Приговоренные к пожизненной каторге или к 15–20 годам (что, по существу, означало то же самое), черпали в победном шествии Советского Союза огромную волю и веру в то, что социалистическое строительство в СССР неизбежно приведет и к нашей победе. А в условиях, которые создали для политзаключенных после поражения восстания 1 декабря 1924 года, это было очень важно.

Борьба продолжается

Статья в газете «Тюремный луч». – Следы «одиночки». – Организация политзаключенных. – «Вабе» и «Кабе». – Кто станет центром?

Перелистывая книгу «За решеткой»[19]19
  «За решеткой» (Сборник воспоминаний и материалов о пребывании коммунистов Эстонии в тюрьме). Таллин. 1962.


[Закрыть] я наткнулся на статью, которую написал в 1980 году для нелегальной рукописной газеты «Тюремный луч» № 2 от 1 февраля. Поскольку эта статья довольно хорошо раскрывает тактику нашей борьбы за тюремной решеткой, приведу ее.

«Для улучшения положения заключенных нужны их общие требования. Для этого между заключенными должно быть тесное сотрудничество, каждый заключенный должен писать заметки в „Тюремный луч“.

Имеется бесчисленное количество примеров, подтверждающих, что, если отдельный заключенный начнет тягаться с администрацией, последнее слово непременно останется за правительством, а заключенный будет наказан. Ведь за спиной часового стоит начальник тюрьмы, а за его спиной начальник главного управления, прокуроры, и весь этот букет венчает министр юстиции, который окончательно затыкает рот заключенному, если тот упорно настаивает на своих требованиях.

Таким образом, угнетатели заключенных организованы, составляют единый фронт. Подавить одного заключенного для такой силы – просто забава. Поэтому необходимым условием улучшения положения заключенных является сплочение их в свой единый фронт, чтобы противостоять гнету правительства, – это уже и раньше делалось, и не безрезультатно. Далеко ходить за примерами не надо, достаточно вспомнить направленную недавно совместную жалобу в связи с избиением одного заключенного. Точно так же в прошлом, т. е. 1929 году, пришлось вести особенно упорную войну из-за длительного содержания заключенных на голодном пайке.

Систематически появлялись статьи о тюремных условиях как во внутренних, так и в зарубежных рабочих газетах. Даже министр юстиции Кальбус не в силах был покрыть злоупотребления своих подчиненных и до последнего времени засыпает редакции зарубежных рабочих газет своими опровержениями, пытаясь доказать, что ни в одной из эстонских тюрем заключенные не спят на полу, расстояние между постелями составляет один метр, пищевой рацион во всяком случае не ниже рациона полицейской собаки и т. д. Конечно, вся эта ложь была разоблачена заключенными.[20]20
  Речь идет о напечатанных в швейцарской газете «Арбайтер Цайтунг» критических статьях относительно царящего в Эстонии белого террора, в ответ на которые министр юстиции буржуазной Эстонии, выступая в Государственном собрании, открыто сообщал ложные данные, которые, в свою очередь, были разоблачены в газете.


[Закрыть]

Чтобы добиться удовлетворительных результатов, мы должны крепче сплачивать свои ряды и совместными требованиями улучшать свое положение. Но совместные требования могут появиться лишь в том случае, если каждый акт произвола тюремного управления будет касаться всех заключенных.

Газета заключенных „Тюремный луч“ и выполняет эту задачу. Но если мы лишь из буржуазных газет узнали, что в Нарве заключенные открыто протестовали против плохой пищи, что в Харку заключенного ранил шашкой пьяный представитель власти, тогда как в „Тюремном луче“ об этом не появилось ни слова, то из этого надо сделать вывод о необходимости укреплять связь между заключенными и их собственной газетой.

Общеизвестно, как жестоко угнетают заключенных в мастерских, здесь и речи нет о 8-часовом рабочем дне. Говорят, что за напряженный труд заключенным, делающим, например, коробки, платят так мало, что хватает только на папиросы и на сахар. Общеизвестно также, какой произвол, какая бесконтрольность царят при определении платы. А произвол тюремного управления над заработанными заключенными деньгами? Ведь не секрет, что скопившаяся в течение лет неприкосновенная половина заработка заключенных фактически является фондом, откуда тюремное управление берет необходимые суммы для покрытия всевозможных недостач и растрат. А все это позволяет тюремному управлению выступать на маленьком рынке труда Эстонии в качестве весьма весомого фактора понижения заработной платы.

И поэтому политзаключенные, хотя сами они на работу не ходят, поддерживают каждую попытку других заключенных бороться против эксплуатации.

Обличение подлинного положения работающих – одно из звеньев этой борьбы. Что работающего заключенного эксплуатируют – это общеизвестно, однако необходим подробный материал для обличения этого. Поэтому ближайшая задача всех сознательных заключенных – следить за тем, чтобы каждый случай хищения пайка, каждый случай грубого обращения, каждая нетопленная камера, эксплуатация заключенных были правдиво описаны в „Тюремном луче“. Каждый заключенный должен быть сотрудником „Луча“. Улучшение собственного положения возможно только при сплочении сил».

Воспоминания о пребывании в тюрьме довольно тягостны. Многое пришлось пережить борцам за Советскую власть. Среди них были и такие, как я, – попали в тюрьму 20-летними, а вышли из нее 35-летними. Это не могло не повлиять на их физическое и духовное состояние. В тюрьме был разработан целый комплекс мер для превращения коммуниста в «приличного» гражданина. И право же, не вина «воспитателей», что у них ничего не вышло. Конечно, находились и такие, кто в революционной ситуации выступал вместе с другими, но позднее, в тюрьме, когда надо было проявить характер и выдержку, сдавался. Но у тех, кто отсидел весь срок и не согнулся, появились в характере новые черты, которыми они прежде не обладали, их привила им тюрьма. Помню себя: до тюрьмы я был живым, общительным, а по выходе из тюрьмы долгое время не в состоянии был в многолюдной среде отделаться от какой-то скованности. Видно, сказывались годы, проведенные в одиночке.

Как должны были держаться в тюрьме политзаключенные, чтобы, с одной стороны, не дать спровоцировать себя «черным» (так мы называли тюремных надзирателей по цвету их мундиров) и, с другой стороны, самим не лезть зря на рожон? Надо сказать, что состав политзаключенных был очень пестрым как по возрасту, образованию, так и по профессии, и поэтому особенно необходимо было сплотить их в один коллектив. Политзаключенные стали подумывать о создании своей организации, хотя прекрасно сознавали, что это повлечет за собой новые испытания и трудности, новые наказания.

Организация могла возникнуть на базе общих требований политзаключенных, которые были сформулированы в одном из обращений: «Отделение политических заключенных от уголовных. Отмена „прогрессивной системы“ наказания в отношении политзаключенных. Увеличение пайка и улучшение его качества. Разрешение свиданий с родными и переписки, отмена ограничений на продуктовые передачи. Право на подписку и чтение газет. Отмена коллективного наказания».[21]21
  Архив Института истории партии при ЦК КП Эстонии (ПАКПЭ), ф. 27, оп. 27–1, ед. хр. 721.


[Закрыть]

Наша сила состояла в том, чтобы держаться единой семьей, чтобы, как на войне, чувствовать локоть соседа – в этом была как моральная, так и физическая необходимость. Кто именно и когда первым высказал мысль, что необходимо создать такую организацию, наверное, невозможно установить, мысль об этом, как говорится, витала в воздухе, ее вынашивали одновременно как в Центральной тюрьме («Батарея»), так и в карательной тюрьме («Сирина»). Все чувствовали необходимость в организации. И она была создана.

Назвать всех инициаторов создания организации довольно трудно. Одним из ее вдохновителей был Иоханнес Лауристин, его поддержали Хендрик Аллик, Андрей Мурро, Оскар Сепре, Ольга Кюннапу, я и другие. Моя память не сохранила, что было прежде – яйцо или курица, то есть что было раньше – «вабе» (вангимая – тюремное бюро) или «кабе» (камбрибюро, камерное бюро). Мне представляется, будто первоначально было все же камерное бюро. «Кабе» были созданы во всех камерах, где политзаключенных было не меньше трех, потому что три человека было вроде минимума, необходимого для голосования, а там, где политзаключенных в общих камерах было менее трех, скажем, двое, то один из них был связной, держал связь с политзаключенными других камер. С образованием во многих камерах «кабе» появилась необходимость в центре, который объединял бы всех политзаключенных в одну семью, представлял организацию как в тюрьме, так и вне ее стен. Последнее имело большое значение, поскольку товарищам с воли надо было знать, с кем они должны иметь дело, кто выражает взгляды политзаключенных как коллектива.

Кто мог стать этим координирующим центром? Скажем, бывшие депутаты Государственного собрания, которые пользовались большим авторитетом. Но дело затруднялось тем, что они сидели не в одной камере. Значит, координирующим центром бывшие депутаты стать не могли. Оставалось одно – создать центр на другой основе. При строгом соблюдении правил конспирации такой центр был создан.

Тюрьмы делились на отделения, каждое в пределах одного коридора с запирающимися дверями, за которыми всегда стояли надзиратели. Таким образом, составной единицей организации политзаключенных стало отделение, или коридор со всеми находившимися здесь камерами. Само собой образовалось бюро отделения, или «ябе» (яосконна бюро), которое координировало действия политзаключенных одного коридора.

После вынесения приговора политзаключенные помещались главным образом в пятом отделении. Здесь содержались в основном приговоренные к пожизненным каторжным работам и некоторое число осужденных на 15–20 лет. Каждая камера имела по 15–16 нар. Политзаключенные и уголовные сидели вместе. В некоторых камерах большинство составляли политзаключенные, а в некоторых – уголовники, осужденные за тяжкие преступления.

В пятом отделении были самые толстые стены и самые крепкие решетки. «Батарея» являлась раньше крепостью, ее стены, сложенные из плитняка, были толщиной более чем в сажень. В камере имелось сравнительно большое окно, которое было затянуто тонкой и густой сеткой и двойной решеткой из толстых железных прутьев. Свет через такую преграду проникал плохо. Особенно мешала мелкая сетка, зимой ее залепляло снегом, и в камере воцарялась полутьма.

В «каменном пароходе»

12 тюрем в буржуазно-демократической республике. – Пресс оправдывает свою фамилию. – Гибель Адольфа Цильмера и Мартина Нурка. – Юная Вильгельмана Клементи и ее подруги.

Мрак усугублял и без того тяжелые условия нашей жизни. Мы должны были безропотно терпеть все издевательства «черных». За малейшую провинность следовало наказание.

Приведу один документ о налагавшихся на политзаключенных Центральной тюрьмы дисциплинарных наказаниях в 1930 году (в нем укасано имя политзаключенного, количество проведенных им в карцере дней и число месяцев, на которые он был лишен «прав»):

«Силленберг, Йох – 41 день, 7,5 месяца; Шер – 23 дня, 5 месяцев; Вите – 12 дней, 4 месяца; Кулль – 10 дней, 2 месяца; Бауман – 14 дней, 3 месяца; Тульп – 57 дней, 5 месяцев; Ральф Пика – 24 дня, 11,5 месяца; Китсинг – 42 дня, 7 месяцев; Эрлих – 73 дня, 7 месяцев; Рейнштейн – 40 дней, 2 месяца; Рандорф – 17 дней, 12 месяцев; Аксель – 33 дня, 11,5 месяца».

А вот сведения за 1931 год. «37-я камера. Ойнас, Мюльберг, Кэппер, Борн, Апперсон – каждый по 6 месяцев лишения прав; Штамм – 12 дней, 6 месяцев; Сейн – 20 дней, 6 месяцев; Буш – 14 дней, 8 месяцев; Ханзен – 12 дней, 8 месяцев; Юргенсон – 974 месяца, Камберг – 6,5 месяца, Мурро – 8,5 месяца, Сеавере – 14 дней, 4 месяца; Типман – 8 дней, 6,5 месяца, в том числе 6 месяцев коллективного наказания всей камере.

35-я камера: Георг Абельс – 14 дней, 7,5 месяца; Мете – 10 дней, 7 месяцев; Прульян – 38 дней, 8 месяцев; Тыниссон – 12 дней, 9 месяцев; Лейман – 8,5 месяца; Йентсон – 8,5 месяца; Тиннори – 8,5 месяца плюс 3 дня; Роотси – 8,5 месяца; Pea – 3 дня, 9 месяцев; Мадаль – 10 дней, 9,5 месяца; Вольдемар Аллик – 12 дней, 8,5 месяца; Борис Кумм – 39 дней, 12 месяцев; Пеетрее – 7 дней, 7,5 месяца; Мяэматть – 6 дней, 12 месяцев, в том числе 8,5 месяца коллективного наказания всей камере.

39-я камера: Роотс – 7 дней, 5 месяцев; Саат – 10 дней, 7 месяцев; К. Паук – 7 дней, 11 ¼ месяца; Рейнсон – 7 дней, 13 месяцев; Антон – 10 дней, 12'Д месяца; Пообус – 28 дней, 11 ¼ месяца; Оравас – 3 дня, З¼ месяца; Куульберг – 6 месяцев; Муй – 10 дней, 11¼ месяца; Веймер – 65 дней, 16 месяцев; Аллик Хендрик – 14 дней, 11¼ месяца; Томинг – 3 дня, 6,5 месяца; Цильмер – 12 дней, 8 ¾ месяца, в том числе 1074 месяца всей камере».[22]22
  ПА КПЭ, ф. 27, оп. 27–1, ед. хр. 721. 134


[Закрыть]

Надо сказать «сводка» составлена точно: я действительно просидел в 1931 году 65 дней в карцере, на 16 месяцев меня лишили «прав», то есть запретили читать, писать родным, не давали свиданий с близкими и т. д.

В Эстонии в тот период насчитывалось 12 тюрем. Число томившихся в них политзаключенных не было постоянным. В 1926–1927 годах их было 466, в том числе в Таллине: в Центральной тюрьме – 235, в «Сирина» – 70, в подследственной тюрьме – 15; в Валга – 17, в Пярну – 45, в Тарту – 44, в Нарве – 8, в Курессааре – 6, в Харку – 9, в Раквере – 5, в Вильянди – 12.[23]23
  ПА КПЭ, ф. 24, ед. хр. 749, л. 31.


[Закрыть]

Наиболее жестокий, прямо-таки террористический режим царил в Центральной тюрьме. Здесь «черные» зверски избили коммуниста Александра Каазика. Ему насильно сбрили бороду, что якобы вызывалось необходимостью установить его личность. Несмотря на все мучения, Каазика ничего не сказал. Я короткое время сидел с ним на улице Вене, в подследственной тюрьме, Каазик отбывал срок – 8 лет каторжных работ – в камере того отделения, где находились тяжкие преступники. Камера маленькая, на 7–8 человек. В этой же камере был еще Круузамяэ, обвинявшийся в устройстве побега из тюрьмы политзаключенным женщинам.[24]24
  Выйдя из тюрьмы, он уехал в Советский Союз, где работал механизатором сельского хозяйства, а позднее, после восстановления Советской власти, вернулся в Эстонию и сейчас работает преподавателем в Таллинском политехническом институте.


[Закрыть]

Сырость и холод. Пища скверная. За малейшее возражение сажают в карцер, часть которых вообще не отапливается. Обычная тюремная одежда при отправке заключенных в карцер заменяется тряпьем.

Свидание с родными разрешалось шесть раз в год. Это, конечно, при условии, если заключенный не наказан лишением права на свидание, а это делалось, как уже указывалось выше, весьма часто. Кстати, разговаривали заключенные с родными через двойную решетку, между которыми прохаживался надзиратель, зорко следивший, чтобы заключенному ничего не передавалось. Иногда же стоял надзиратель прямо за его спиной.

Приведу строки из одного письма, посланного нелегально 1 сентября 1931 года на имя Александра Круузамяэ в СССР.

Его автор, узница такой же тюрьмы, только в Вильянди, писала:

«Пользуюсь случаем, чтобы сообщить тебе в двух словах кое-какие новости о нашем „каменном пароходе“. Во-первых, сообщаю, что твоего „бизона“ на суповое мясо получила. Но того журнала, о котором ты упоминаешь в письме, я не видела и о нем ничего не слышала. Если бы задержали, мне бы сообщили. Очевидно, по дороге пропал. У нас задерживают все политические журналы и книги, а также все книги и журналы, которые рассказывают о достижениях социалистического строительства в Советском Союзе. „Технический раэбор“ по некоторым отраслям проходит, а общие итоги о достижениях и успехах строго запрещены. Например, журнал „Наука и техника“ проходит. В Таллине некоторые его получают. Но те номера, где несколько больше говорится об успехах, мы не видим. Исходя из этого, ты сам можешь ориентироваться, когда собираешься что-нибудь послать. В мае я была в Таллине в больнице; я впервые посетила это заведение – „повезло“. В это время там находилась и Лонни Вельс, с которой я лежала в одной палате. Ее совсем свалил ревматизм. На носилках принесли в больницу. Еще была там Лийза Прикс и из тартуских – Цильмер и Борн, ты, наверное, помнишь их. Пребывание в больнице превратилось для меня в приятное событие.

Сижу в одиночке уже 15 месяцев. Во время прогулки видела целый легион старых приятелей, как-то: Сепре, Тульпа, Аллика, Кээрдо, Веймера, Резева и др. Ребята что быки, ничего не сделалось. Бледнее и худее стали, но ног не волочат, и настроение у всех хорошее и революционное. Последнему удивляться нечего. Порядок там страшно строгий, по 30 дней заключенные проводят „на зеленой лужайке“ (имеется в виду карцер. – Ред.) – это там обычное дело. Это делает „кровожадным“, как и всякая „гражданская война“. Ты и не представляешь себе, какова жизнь в наших гробах. Большую часть года мы сидим на казенном пайке, потому что целые камеры лишаются права получать передачу на шесть, семь месяцев подряд. Одно наказание следует за другим. Вдобавок по 30–45 дней „на зеленой лужайке“. Причина – беспощадная война с нами, живучими. Так что под видом исправления нашего мировоззрения вгоняют в гроб, это им счета не портит, наоборот.

Прошлой осенью от разрыва сердца умер Мартин Нурк, помнишь его по семинарии? В 1924 году ему дали пожизненную за листовки. Будем надеяться, что больше урожая им не собрать и мы поменяемся ролями! Но довольно о наших делах, расскажи лучше, как твои дела. Выполнил ли на сто процентов план сева и урожая? Я уже в прошлый раз спрашивала о подробностях, касающихся твоего имения, но ты в ответ ни звука, не будь же таким ленивым. Передай привет нашей молодежи. Есть ли у вас там ячейка МОПРе, привет от меня и ей. Ах да, нас сейчас здесь в Мульгимаа четыре души: трое мужчин и я. Трое уже второй год сидят в одиночке. А вообще-то здесь ничего, не так жестоко преследуют, как в Таллине. Желаю тебе здоровья и сил».[25]25
  Надо полагать, что автором этого письма является Ольга Кюннапу (Лауристин), других женщин-политзаключенных в то время в Вильянди не было.


[Закрыть]

В 30-х годах начальником главного тюремного управления был назначен некто Пресс. Фамилия соответствовала его призванию и характеру. Он прямо заявил политзаключенным, что намерен сломить им хребет и для осуществления своего плана введет новую «систему воспитания». Теперь белый террор стал еще более жестоким. В систему вошли долговременные наказания, в результате отдельные заключенные месяцами сидели в карцере, а целые камеры на многие месяцы лишались всех прав. Этим Пресс надеялся сломить политических заключенных и духовно, и физически. Первой жертвой стал Адольф Цильмер. Он заболел туберкулезом, лечения же, кроме карцера и голода, не было, поэтому он сгорел довольно быстро.

Жертвой суровейших тюремных условий стал и упоминавшийся Мартин Нурк. О его судьбе следует рассказать особо. Выходец из пролетарской семьи, воспитанник Таллинской семинарии, он был схвачен накануне декабрьского восстания в тот момент, когда распространял листовки. Его предали военно-полевому суду на том основании, что он имел при себе оружие. Хотя «оружием» этим был обыкновенный перочинный нож, военно-полевой суд в полном соответствии со всеми законами «демократического» государства приговорил Мартина Нурка к смерти. Но поскольку Мартин, был несовершеннолетний, смертный приговор ему заменили пожизненной каторгой. Ее Мартин Нурк и отбывал главным образом в пятом отделении таллинской Центральной тюрьмы вместе с другими пожизненными заключенными.

Никто не знал, что у Мартина Нурка больное сердце. А сам он не любил говорить о болезнях и горестях. Он почти все время сидел, уткнувшись в книгу, а если к кому и обращался, то чаще всего с какой-нибудь математической задачей, которая у него не выходила, или по другому вопросу из области науки. Нурк пристально следил по газетам за политической обстановкой и участвовал в ее обсуждении, при этом он всегда реально оценивал действительность, учитывал все конкретные факты и на их основе делал выводы. Его не увлекали прогнозы людей с богатой фантазией, таких, как Андрей Мурро или кто-нибудь другой, он, скорее, присоединялся к тем, кто исходил не из желаемого, а из действительного. Но, возможно, это обусловливалось и тем, что он чувствовал себя в области политики еще не совсем уверенно, а в теоретических и философских вопросах недостаточно компетентным. Но во всяком случае, Нурк, по-моему, глубоко положительный образ молодого коммуниста. Его больное сердце не выдержало тюремных условий, и он умер от инфаркта на глазах у всех.

Другая комсомолка того времени Вильгельмине Клементи – по-дружески Виллу – признала для себя более важным практику – активное участие в работе по организации трудящихся, особенно молодежи.

Помню одно собрание в литературном кружке, кто-то заметил, что участие в революции без глубоких теоретических знаний бессмысленно, ведь здесь дело идет не только о тебе самом, а о судьбе народных масс, если же человек недостаточно теоретически подготовлен, он способен причинить движению крупный ущерб. Виллу со всей присущей ей горячностью стала опровергать этот тезис.

– Оратор делает грубую ошибку, – заявила она, – он забывает, что речь идет о движении, вождями которого являются не школьники, не подростки, а опытные как в теоретическом, так и в практическом отношении люди, партия, и поэтому неправильно присваивать школьникам то, что принадлежит партии, и совершенно неверно противопоставлять овладение теорией марксизма-ленинизма революционной практике. История рабочего движения знает так называемых общественных деятелей, в голове которых как бы сложены бесчисленные ящички с цитатами из книг и речей подлинных и мнимых вождей революции, в том числе меньшевиков и даже контрреволюционеров.

– Какой толк в знании цитат, – спрашивала Виллу, – если их не применять и не проверять в жизни, в борьбе, особенно в революционной борьбе рабочего класса? В противном случае эти цитаты становятся дымовой завесой для трусов, которые не осмеливаются вступать в революционное рабочее движение, поскольку это все-таки опасно, а свою трусость маскируют разглагольствованием о том, что сперва надлежит основательно подковаться в теории, а потом уже вступать в революционное движение в роли руководителей.