Текст книги "Жизнь поэта"
Автор книги: Арнольд Гессен
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)
В Царском Селе Пушкин подготовил к печати написанные в Болдине «Повести Белкина» и, состязаясь с Жуковским, работал над записанными со слов Арины Родионовны сказками. Успел закончить «Сказку о попе и о работнике его Балде», «Сказку о медведихе», читал друзьям «Сказку о царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидоне Салтановиче и о прекрасной царевне Лебеди».
В пушкинских сказках нашли отражение народная мудрость, лукавство, доброта и смекалка. В них и острая сатира на поповскую жадность, и восхищение крестьянской сметливостью, и злая насмешка над беспечным, неумным царем...
* * *
Бал в Благородном собрании. С картины Д. Кардовского.
Летние месяцы 1831 года были счастливые, безоблачные месяцы жизни Пушкина.
«Я женат – и счастлив, – писал он Плетневу вскоре после венчания, – одно желание мое, – чтоб ничего в жизни моей не изменилось – лучшего не дождусь. Это состояние для меня так ново, что, кажется, я переродился».
Кругом в то время свирепствовала холера, почта приходила редко и неаккуратно.
Получив грустное, опечалившее его письмо из Петербурга от Плетнева, который жаловался на свое одиночество после смерти друзей, Дельвига и Молчанова, Пушкин трогательно успокаивал его:
«Опять хандришь. Эй, смотри, хандра хуже холеры, одна убивает только тело, другая убивает душу. Дельвиг умер, Молчанов умер; погоди, умрет и Жуковский, умрем и мы. Но жизнь все еще богата; мы встретим еще новых знакомцев, новые созреют нам друзья, дочь у тебя будет расти, вырастет невестой, мы будем старые хрычи, жены наши – старые хрычовки, а детки будут славные, молодые, веселые ребята; а мальчики станут повесничать, а девчонки сентиментальничать; а нам то и любо.
Вздор, душа моя, не хандри – холера на днях пройдет, были бы мы живы, будем когда-нибудь и веселы».
В связи с холерой в то время распространялись нелепые слухи. Начались серьезные беспорядки. В Петербурге, на Сенной площади, народ остановил карету, в которой везли больных, карету разбили, а больных выпустили.
Вызванные войска и артиллерия держали площадь в осаде. Большие возмущения произошли в новгородских поселениях и Старой Руссе. В середине июля, спасаясь от холеры, в Царское Село «двор приехал и Царское Село закипело и превратилось в столицу». И все переменилось в жизни поэта.
Молодая жена его была представлена императрице, понравилась ей, имела большой успех и сразу вошла в круг большого света. Николай I, встречаясь в парке во время прогулок с Пушкиным и Натальей Николаевной, обоим им оказывал большое внимание. Пушкин даже как-то заметил шутя: «Царь со мною очень милостив и любезен. Того и гляди попаду во временщики...»
Приближалась осень. Поэт мечтал о тихой пристани, где можно было бы спокойно отдаться любимому творчеству, и он обратился к П. А. Осиповой в Тригорское, соседке своей по Михайловскому, с просьбой выяснить, нельзя ли ему приобрести, и на каких условиях, соседнее село Савкино: «Я бы выстроил себе там хижину, поставил бы свои книги и проводил бы подле добрых старых друзей несколько месяцев в году. Что скажете вы, сударыня, о моих воздушных замках, иначе говоря, о моей хижине в Савкине? – меня этот проект приводит в восхищение, и я постоянно к нему возвращаюсь».
Эти мечтания о воздушном замке в Савкине, как и надо было полагать, остались только мечтаниями...
Волновало Пушкина и другое: кончались приготовленные на годичный расход деньги. Жизнь в Царском Селе оказалась намного дороже, чем он предполагал. Расходы вблизи двора вырастали безмерно.
В середине октября Пушкин покинул с женою Царское Село и поселился в Петербурге. Вскоре вышли в свет «Повести Белкина» тиражом в 1200 экземпляров, по цене 5 рублей...
* * *
19 октября 1831 года, через несколько дней после переезда Пушкина в Петербург, лицеисты первого выпуска праздновали свою очередную лицейскую годовщину.
Видимо занятый поисками квартиры и ее устройством, Пушкин не был на этом празднике и, надо полагать, еще в Царском Селе написал свое послание лицейским товарищам.
Вид стен и садов Лицея, вид воспетых им памятников русской славы вызвали у Пушкина грустные чувства. Двадцать лет прошло с того дня, когда он и товарищи его переступили впервые порог Лицея!.. Оглядываясь на эти прошедшие годы, он писал:
Чем чаще празднует лицей
Свою святую годовщину,
Тем робче старый круг друзей
В семью стесняется едину,
Тем реже он; тем праздник наш
В своем веселии мрачнее;
Тем глуше звон заздравных чаш
И наши песни тем грустнее.
В черновиках оставил Пушкин строфу, повествующую о многом пережитом за эти десятилетия:
Давно ль, друзья... но двадцать лет
Тому прошло; и что же вижу?
Того царя в живых уж нет;
Мы жгли Москву; был плен Парижу;
Угас в тюрьме Наполеон;
Воскресла греков древних слава;
С престола пал другой Бурбон;
Отбунтовала вновь Варшава.
Шести лицейских товарищей уже не было.
Шесть мест упраздненных стоят,
Шести друзей не узрим боле, -
замечал Пушкин и всем погибшим отдал дань памяти: «там на ратном поле» нашел смерть полковник С. С. Есаков, «в земле чужой» нашли покой умершие за границей от чахотки Н. А. Корсаков и П. Ф. Саврасов, от «недуга» скончались Н. Г. Ржевский и К. К. Костенский, от «печали» преждевременно «во мрак земли» сошел А. А. Дельвиг.
Поэта охватили мрачные предчувствия:
И мнится, очередь за мной,
Зовет меня мой Дельвиг милый,
Товарищ юности живой,
Товарищ юности унылой,
Товарищ песен молодых,
Пиров и чистых помышлений,
Туда, в толпу теней родных
Навек от нас утекший гений.
Как бы преодолевая невеселые раздумья, Пушкин заканчивает послание бодрым призывом:
Тесней, о милые друзья,
Тесней наш верный круг составим,
Почившим песнь окончил я,
Живых надеждою поздравим,
Надеждой некогда опять
В пиру лицейском очутиться,
Всех остальных еще обнять
И новых жертв уж не страшиться.
На лицейской встрече 1831 года друзья не досчитались еще троих друзей, находившихся на каторге, декабристов И. И. Пущина, В. К. Кюхельбекера и В. Д. Вольховского.
Сами они не имели права тогда писать, это делали за них жены декабристов. Из письма директора Лицея Е. А. Энгельгардта Пущин узнал, как мало товарищей соединил этот лицейский праздник около старого директора, и просил жену декабриста А. В. Розен передать от его имени дружеский поклон всем верным Союзу дружбы и попенять охладевшим...
* * *
Заботы о судьбе семьи особенно омрачали в те дни Пушкина. Наталья Николаевна ожидала первого ребенка. «Долги, постоянная нужда в деньгах, вечные домашние волнения, – писал Н. М. Смирнов, муж А. О. Россет, – были главною причиною раздражительности и частой, неожиданной смены его настроений.
Придя к нам однажды, – продолжает Смирнов, – Пушкин ходил печально по комнате, надув губы и опустив руки в карманы широких панталон, уныло повторял: «грустно! тоска!» Временами улыбался шуткам и остротам, громко хохотал, но вслед за этим снова становился грустен и протяжно напевал: «грустно, тоска!»
Как-то вечером, осенью, Пушкин был с женою у Смирновых. Прислушиваясь к завыванию ветра, он сказал, вздохнув: «Как хорошо бы теперь быть в Михайловском!..» Смирнов предложил ему поехать вместе в деревню.
Наталья Николаевна, услышав их разговор, воскликнула: «Восхитительное местопребывание! Слушать завывание ветра, бой часов и вытье волков! Ты с ума сошел!» И залилась слезами...
Совсем недавно, в декабре 1970 года, в архиве Гончаровых найдено было доселе неизвестное большое письмо Пушкина, адресованное брату жены Пушкина Д. Н. Гончарову.
Эта редчайшая находка – письмо, написанное рукою поэта в 1832-1833 годах в связи с рождением первой дочери, Марии, свидетельствует о том, как материально стеснен был Пушкин.
«...Я Вас попрошу одолжить мне на шесть месяцев 6000 рублей, в которых я очень нуждаюсь и которые не знаю где взять...
Семья моя увеличивается, мои занятия заставляют меня жить в Петербурге, расходы идут своим чередом, и так как я не считал возможным сократить их в первый год своей женитьбы, долги так же увеличились...»
Письмо свое Пушкин закончил горестными строками:
«Я не богат, а теперешние обстоятельства мои не позволяют мне заниматься литературным трудом, который давал мне средства к жизни. Если я умру, жена моя окажется на улице, а дети в нищете. Все это печально и приводит меня в уныние...»
* * *
П. В. Нащокин. С портрета работы неизвестного художника.
3 ноября 1831 года Пушкин выехал в Москву для архивных изысканий по «Истории Петра» и устройства своих денежных дел. В этом ему обычно помогал большой друг его последних лет, Павел Воинович Нащокин, у которого он и останавливался в Гагаринском переулке, 4, ныне улице Рылеева.
Человек независимый, с тонким художественным вкусом, не чуждый и литературных интересов, Нащокин был близок Пушкину как человек «ума необыкновенного и доброты несказанной».
Современники говорили о нем, что он «не потерялся ни разу душою, не изменил ни разу ее благородным движениям, умел приобресть невольное уважение достойных и умных людей и, с тем вместе, самую искреннюю дружбу Пушкина, питавшего ее к нему, преимущественно перед другими, до конца своей жизни».
Нащокин был товарищем брата Пушкина, Льва Сергеевича, по университетскому Благородному пансиону. Друзьями Нащокина были: М. И. Глинка, В. А. Жуковский, П. А. Вяземский, Е. А. Баратынский, Н. М Языков, Н. В. Гоголь, П. Я. Чаадаев, знаменитый актер М. С. Щепкин.
Нащокин нравился Пушкину широкой натурой, даже своими странностями. Жизнь его «состояла из переходов от разливанного моря (с постройкой кукольного домика в несколько тысяч рублей) к полной скудности, доходившей до того, что приходилось топить печи мебелью красного дерева». Он нравился и Гоголю, который, работая над «Мертвыми душами», придал черты характера Нащокина одному из своих героев, Хлобуеву.
Большой прожектер, Нащокин, будучи при деньгах, как-то задумал и осуществил оригинальную затею: построил в миниатюре дом и комнаты, в которых жил он сам и Пушкин, наезжая в Москву из Петербурга.
Эта удивительная миниатюра – копия комнат нащокинской квартиры – сохранилась до наших дней. Она находится во Всесоюзном музее А. С. Пушкина в бывшем Царском Селе, носящем сегодня имя поэта.
Посетители музея всегда с большим интересом рассматривают эту миниатюру и мысленно переносятся в обстановку комнат, где жил у Нащокина в 1831-1832 годы Пушкин.
Сохранился до наших дней и самый дом. На нем сегодня мемориальная доска с надписью: «В этом доме в 1831-1832 гг. останавливался у П. В. Нащокина А. С. Пушкин».
* * *
Нащокинский домик, кабинет. С литографии.
Нащокинский домик, спальня и уголок гостиной. С литографии.
В Москве Пушкин пробыл недолго. Познакомился с необходимыми ему архивными материалами по истории Петра, побывал у московских друзей. «Видел я Вяземских, Мещерских, Дмитриева, Тургенева, Чаадаева, Горчакова, Дениса Давыдова, – писал он жене уже на третий день после приезда. – Все тебе кланяются; очень расспрашивают о тебе, о твоих успехах; я поясняю сплетниц, а сплетен много... Тоска без тебя; к тому же с тех пор, как я тебя оставил, мне все что-то страшно за тебя... побереги себя...»
Через два дня новое письмо жене: «Не люблю я твоей Москвы. У тебя, т. е. в вашем Никитском доме, я еще не был. Не хочу, чтоб холопья ваши знали о моем приезде; да не хочу от них узнать и о приезде Натальи Ивановны, иначе должен буду к ней явиться и иметь с нею необходимую сцену; она все жалуется по Москве на мое корыстолюбие; да полно, я слушаться ее не намерен...»
Работать в Москве не удавалось. В доме Нащокина, где на этот раз остановился Пушкин, царила безалаберщина, от которой голова шла кругом. Нащокин очень любил Пушкина, для него он был «удивительный Александр Сергеевич, мой славный Пушкин, утешитель мой, радость моя». Уезжая в Английский клуб, Нащокин обычно укутывал и укладывал своего друга спать.
Но ни сердечный прием, ни доброта друга не могли более удерживать Пушкина, он устал и, покинув 13 декабря 1831 года Москву, возвратился в Петербург.
* * *
Н. М. Языков. С литографии К. Эргота.
В Петербурге Пушкин впервые зажил собственным домом, однако душевного покоя не обрел.
Бездушная, холодная, ненавидевшая Пушкина светская и придворная «чернь» начала завлекать Наталью Николаевну в свой круг, осложняя и без того тягостную жизнь поэта.
Графиня Нессельроде, жена министра иностранных дел, однажды без ведома Пушкина взяла Наталью Николаевну с собою на небольшой придворный вечер в Аничковом дворце. Императрица тепло встретила её.
Пушкин же был взбешен, когда узнал это, и резко выразил графине свое возмущение. Нессельроде сделалась после этого злейшим врагом Пушкина...
19 февраля 1832 года Пушкин присутствовал на новоселье у издателя и книгопродавца А. Ф. Смирдина, который перевел свой книжный магазин и библиотеку при нем в дом лютеранской церкви святого Петра на Невском, против Казанского собора.
Кн ижная лавка Смирдина была необычная, и Смирдин был необычный книгопродавец.
Александр Филиппович Смирдин – значительная и интересная фигура в литературном мире пушкинского времени. Страстный любитель книги, он был одновременно и просвещенным издателем. Его лавка являлась своеобразным литературным клубом, где «сочинители» почти ежедневно сходились для литературных бесед.Со многими из них Смирдин находился в дружеских отношениях.
В пушкинское время книжные лавки вообще были в Петербурге своего рода профессионально-литературными клубами. Но «литературный салон» Смирдина имел свой, отличный от других, стиль.
Стремясь объединить всех писателей, независимо от их взглядов и направлений, – это было его мечтой, – он пригласил на свое новоселье весь цвет тогдашней литературы: Пушкина, Гоголя, Жуковского, Одоевского, Вяземского, Крылова, Языкова – и одновременно реакционнейших литераторов той поры: Булгарина, Греча и Сенковского.
С Пушкиным у Смирдина сложились особые отношения. Смирдин был основным издателем произведений Пушкина. Он чуть ли не первым стал выплачивать писателям и поэтам гонорар за их литературные труды. До того поэты, большей частью состоятельные люди из аристократических кругов, считали неприличным получать деньги за свое поэтическое творчество.
Смирдину Пушкин предоставил впоследствии монопольное право издания его сочинений. И тот никогда не стремился снизить Пушкину авторский гонорар: он платил ему по червонцу за строку. При этом Пушкин принимал участие в издававшемся Смирдиным журнале «Библиотека для чтения».
* * *
Ежедневно Пушкин направлялся пешком на Дворцовую площадь, в здание Главного штаба, где изучал в архиве материалы по истории Петра. И одновременно знакомился с находившейся в Эрмитаже, приобретенной в свое время Екатериной II библиотекой Вольтера. В ней было семь тысяч томов книг и тридцать семь томов рукописей, материалы, относящиеся к истории Петра, заметки о России, по истории Камчатки, переписка Екатерины...
Все это представляло для Пушкина исключительный интерес. Свои находки он заносил в записную книжку, где сохранилось несколько отрывочных записей. На одной из ее страниц видим рисунок Пушкина – беглая зарисовка карандашом находившейся в библиотеке статуи Вольтера, выполненной французским скульптором Гудоном. На нем дата рукою Пушкина – 10 марта 1832 года...
Возвращаясь домой, Пушкин зашел однажды в магазин на Невском и купил альбом, имея в виду преподнести его в день рождения А. О. Смирновой-Россет. Александра Осиповна была в дружбе с ним и виднейшими писателями и поэтами той поры, и Пушкин хотел побудить ее писать свои записки. На альбоме он сделал надпись: «Исторические записки А. О. ***».
Передавая ей альбом, Пушкин сказал: «Вы так хорошо рассказываете, что должны писать свои «Записки», и от лица ее самой поместил, вместо эпиграфа, написанное им 18 марта 1832 года стихотворение:
В тревоге пестрой и бесплодной
Большого света и двора
Я сохранила взгляд холодный,
Простое сердце, ум свободный
И правды пламень благородный
И как дитя была добра;
Смеялась над толпою вздорной,
Судила здраво и светло
И шутки злости самой черной
Писала прямо набело.
* * *
В те дни Пушкин вернулся к новым вариантам задуманной еще в Михайловском, одновременно с «маленькими трагедиями», драме «Русалка». То прерывая работу, то снова возвращаясь к ней, поэт в апреле 1832 года закончил первые шесть сцен этой подлинно народной драмы, легенды о девушке-утопленнице и ее обезумевшем от горя отце, мельнике.
Тема эта навеяна была оперой венского композитора Кауэра, поставленной на русской сцене К. Краснопольским под названием «Днепровская русалка».
Пушкин, видимо, знаком был с этой оперой, судя по тому, что, описывая деревенский быт Ленского, включил в строфу «Евгения Онегина» стих из «Днепровской русалки»:
Потом приносят и гитару:
И запищит она (бог мой!):
Приди в чертог ко мне златой!..
«Русалка» – подлинно народная трагедия, поражающая глубоким проникновением поэта в психологию действующих лиц, верным изображением страданий покинутой девушки и безумия старика мельника. Сюжет произведения пронизан народными мотивами, овеян мягким лиризмом.
Драма осталась, к сожалению, незаконченной поэтом.
* * *
Московский университет в XVIII веке. С акварели К. Лопялло.
19 мая 1832 года у Натальи Николаевны родилась дочь Мария. Пушкин плакал при первых родах и говорил, что убежит от вторых. О рождении дочери он сообщил В. Ф. Вяземской: «Представьте себе, что жена моя имела неловкость разрешиться маленькой литографией с моей особы. Я в отчаянии, несмотря на все свое самомнение».
В середине сентября 16-17 числа 1832 года Пушкин выехал на некоторое время в Москву. Ему необходимо было снова засесть за архивные материалы.
В этот приезд Пушкин посетил Московский университет.
Это было 27 сентября 1832 года. «Когда он (Пушкин) вошел с Уваровым22, для меня точно солнце озарило всю аудиторию: я в то время был в чаду обаяния от его поэзии... – вспоминал об этом посещении, студент И. А. Гончаров, будущий знаменитый писатель. – Перед тем однажды я видел его в церкви, у обедни – и не спускал с него глаз. Черты его лица врезались у меня в памяти. И вдруг этот гений, эта слава и гордость России – передо мной в пяти шагах! Я не верил глазам. Читал лекцию Давыдов, профессор истории русской литературы».
Прерывая лекцию, Уваров, замечает Гончаров, сказал, обращаясь к студентам и указывая на Давыдова и Пушкина: «Вот вам теория искусства, а вот и самое искусство...». Он эффектно отчеканил эту фразу, очевидно, заранее приготовленную. Мы все жадно впились глазами в Пушкина. Давыдов оканчивал лекцию. Речь шла о «Слове о полку Игоревом». Тут же ожидал своей очереди читать лекцию после Давыдова и Каченовский. Нечаянно между ними завязался, по поводу «Слова о полку Игоревом», разговор, который мало-помалу перешел в горячий спор.
«Подойдите ближе, господа, это для вас интересно», – пригласил нас Уваров, и мы тесной толпой, как стеной, окружили Пушкина, Уварова и обоих профессоров. Не умею выразить, как велико было наше наслаждение – видеть и слышать нашего кумира.
Я не припомню подробностей их состязания, – продолжает Гончаров, – помню только, что Пушкин горячо отстаивал подлинность древнерусского эпоса, а Каченовский вонзал в него свой беспощадный аналитический нож...»
Гончаров подробно описывает далее внешний облик поэта, сравнивая при этом портреты двух художников:
«С первого взгляда наружность его казалась невзрачною. Среднего роста, худощавый, с мелкими чертами смуглого лица. Только когда вглядишься пристально в глаза, увидишь задумчивую глубину и какое-то благородство в этих глазах, которых потом не забудешь. В позе, в жестах, сопровождающих его речь, была сдержанность светского, благовоспитанного человека. Лучше всего, по-моему, напоминает его гравюра Уткина с портрета Кипренского. Во всех других копиях у него глаза сделаны слишком открытыми, почти выпуклыми, нос выдающимся – это неверно. У него было небольшое лицо и прекрасная, пропорциональная лицу, голова, с негустыми, кудрявыми волосами».
Собираясь на эту встречу, Пушкин писал 27 сентября жене: «Сегодня еду слушать Давыдова... но я ни до каких Давыдовых, кроме Дениса (его большого друга, партизана и поэта. – А. Г.), – не охотник – а в Московском университете я оглашенный. Мое появление произведет шум и соблазн, а это приятно щекотит мое самолюбие».
После посещения университета Пушкин делился своими впечатлениями в письме к На талъе Николаевне: «На днях был я приглашен Уваровым в университет. Там встретился с Каченовским (с которым, надобно тебе сказать, бранивались мы, как торговки на вшивом рынке). А тут разговорились с ним так дружески, так сладко, что у всех предстоящих потекли слезы умиления».
* * *
Закончив дела, Пушкин, после трехнедельного пребывания в Москве, снова вернулся 13 октября 1832 года в Петербург.
Близилась зима, но она не радовала поэта. Наталья Николаевна, увлекаясь балами, все больше и больше втягивалась в светский круг столицы. Необходимость сопровождать ее отвлекала Пушкина от работы.
«Блестящий свет и ветреное и рассеянное существование» – так охарактеризовал Пушкин тогдашнюю обстановку своей жизни и в конце февраля писал Нащокину: «Жизнь моя в Петербурге ни то ни се. Заботы о жизни мешают мне скучать. Но нет у меня досуга, вольной холостой жизни, необходимой для писателя. Кружусь в свете, жена моя в большой моде – все это требует денег, деньги достаются мне через труды, а труды требуют уединения».
«Пушкина нигде не встретишь, как только на балах, – с сожалением замечал Н. В. Гоголь в письме от 8 февраля 1833 года своему другу А. С. Данилевскому. – Там он протранжирит всю жизнь свою, если только какоинибудь случай, и более необходимость не затащут его в деревню...»
Одна из современниц, А. Д. Шевич, рассказывала, что на придворных балах Пушкину бывало просто скучно. Стоя как-то возле нее, пока Наталья Николаевна танцевала, позевывая и потягиваясь, он сказал два стиха из старинной песни:
Неволя, неволя, боярский двор,
Стоя наешься, сидя наспишься.
Так продолжалось всю зиму. Наталья Николаевна ждала в это время уже второго ребенка...
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
ВОЛГА, УРАЛ, БОЛДИНО
1833
«Путешествие нужно мне нравственно и физически»
Я посетил места, где произошли главные события эпохи, мной описанной, поверяя мертвые документы словами еще живых, но уже престарелых очевидцев и вновь поверяя их дряхлеющую память историческою критикою.
А. С. Пушкин. «История Пугачева»
Уезжая из Москвы, Пушкин получил от Нащокина неожиданный подарок – сюжет романа. Нащокин рассказал ему историю обедневшего помещика Островского, которого стал теснить богатый, влиятельный сосед. Призвав на помощь неправый суд, сосед выселил Островского из небольшого родового имения. Этого беднягу Нащокин увидел в остроге...
Тема заинтересовала Пушкина. Помещичий быт и тяжкая доля подвластных крепостникам крестьян были ему хорошо знакомы. Приезжая в Псков, он мог видеть и рисовать своего Троекурова с натуры.
В руки Пушкина попало в то время подлинное судебное дело, возникшее между подполковником Крюковым и поручиком Муратовым, рассматривавшееся в октябре 1832 года в Козловском уездном суде.
Пушкин тут же принялся за новый роман, получивший название «Дубровский». За двадцать дней, с 21 октября по 11 ноября 1832 года, написал восемь глав, причем во вторую главу включил полностью, без всяких переделок – лишь заменив фамилию, – копию решения Козловского уездного суда.
В это время Пушкин заболел ревматизмом. Выздоравливая, он неожиданно услышал заинтересовавший его рассказ о родовитом офицере Гренадерского полка, крестнике императрицы Елизаветы Петровны, Шванчиче, попавшем 8 ноября 1773 года в плен к Пугачеву. Шванчич перешел на сторону руководителя крестьянского восстания и присягнул ему.
В январе 1833 года Пушкин набросал план повести о Шванчиче – будущей «Капитанской дочки» – и, прервав работу над «Дубровским», на следующий же день обратился к военному министру Чернышеву с просьбой предоставить ему для изучения Следственное дело о Пугачеве.
Дело это было опечатано, не подлежало вскрытию без особого разрешения царя, и Пушкин в течение марта и апреля изучает архивы военной коллегии и секретную переписку о восстании 1773-1774 года и действиях военных и гражданских властей против Пугачева.
* * *
Необходимо заметить, что в царскосельское лето и последующие годы Пушкина все больше и больше влекло к прозе. Стихотворная муза его почти молчала: в 1831 году он написал всего 9 стихотворений, в 1832-13, в 1833-18, в 1834-7 и цикл «Песен западных славян».
Пушкин был свидетелем больших народных волнений во время поездки в 1830 году в Болдино. Холера и волна этих восстаний прокатились тогда по всей России.
«Народ подавлен и раздражен», – писал Пушкин, вернувшись в Москву 9 декабря 1830 года, своей приятельнице Е. М. Хитрово. «Народ ропщет», – пишет он в «Заметках о холере 1831 года».
За десятилетие с небольшим, истекшие после создания в 1819 году «Деревни», Пушкин много видел и испытал, был глубоко потрясен жестокой и беспощадной расправой с восставшими крестьянскими массами, неправдою на родной земле и перо свое обратил к защите обездоленных. Крестьянская тема становится главной в его творчестве, и он все чаще обращался к ней.
Изучая архивные материалы по истории Пугачева, Пушкин вернулся к «Дубровскому» и с 14 декабря 1832 года до 6 февраля 1833 года дописал последние одиннадцать глав романа. В них он очень смело раскрыл отношения между помещиками-крепостниками и крестьянами. «Старинный быт русского дворянства в лице Троекурова изображен с ужасающей верностью», – писал Белинский.
Ярко изобразил Пушкин исконных врагов крепостного крестьянства – подьячих, исправников, судей, заседателей, равнодушных к народу попов, корыстное «чернильное племя» чиновников.
И крестьян – от помещичьих холопов и прихвостней до бунтарей, типа кузнеца Архипа, готовых в огне сжечь своих угнетателей, – показал с их подлинными настроениями.
«Дубровский» – историко-бытовой роман, широко обобщающий помещичий быт и нравы начала прошлого века. Богатый своевольный помещиккрепостник бросает вызов бедному, но гордому, сохранившему человеческое достоинство соседу. Мстителем за него встает сын – обедневший дворянин, бунтарь Дубровский, поднявший своих крестьян против ненавистных им помещиков и чиновников.
Перед нами в романе три мира: с большой теплотой и сочувствием изображенный крестьянский подневольный люд; презренное «крапивное семя» – чиновники-казнокрады, кровососы народные; наконец, «барство дикое, без чувства, без закона» и «рабство тощее», грозно восставшее на защиту своих попранных человеческих прав.
В какой-то мере Пушкин и Дубровский в романе сливаются в одном образе, протестуя против позорного рабства, крепостничества и насилия над человеческим духом.
* * *
После «Истории села Горюхина» и «Дубровского» замыслы «Капитанской дочки» и «Истории Пугачева» полностью овладевают Пушкиным, и работа над ним идет у него параллельно. К лету 1833 года он настолько овладел материалом, что написал уже первую черновую редакцию «Истории Пугачева».
Ощущая необходимость на месте ознакомиться с фоном обстановки и людьми пугачевской эпопеи, желая быстрее закончить начатые труды, Пушкин обратился 22 июля 1833 года к Бенкендорфу с просьбою разрешить ему поездку в Оренбург и Казань.
Николай I изъявил желание узнать, что побудило Пушкина оставить свои исследования по истории Петра I, почему он едет в Оренбург и Казань, Пушкин на это ответил: «В продолжение двух последних лет занимался я одними историческими изысканиями, не написав ни одной строчки чисто литературной. Мне необходимо месяца два провести в совершенном уединении, дабы отдохнуть от важнейших занятий и кончить книгу, давно мною начатую, и которая доставит мне деньги, в коих имею нужду. Мне самому совестно тратить время на суетные занятия, но что делать? они одни доставляют мне независимость и способ проживать с моим семейством в Петербурге».
При этом Пушкин пояснил, что имеет в виду написать книгу о деревне – роман, коего большая часть действия происходит в Оренбурге и Казани. Вот почему хотелось бы ему посетить обе сии губернии.
7 августа было получено разрешение на четырехмесячную поездку в намеченные места, и 18 августа 1833 года Пушкин выехал из Петербурга.
Уже 20 августа он писал жене из Торжка, а на следующий день – из Павловского, куда заехал по пути, направляясь в имение Гончаровых, Ярополец, где жила теща. Там он отобрал для себя в библиотеке десятка три книг и просил переслать их в Петербург вместе с вареньем и наливками.
Жене он писал, между прочим: «Забыл я тебе сказать, что в Торжке толстая M-lle Pojarsky (мадам Пожарская. – А. Г.), та самая, которая варит славный квас и жарит славные-котлеты, провожая меня до ворот своего трактира, отвечала мне на мои нежности: стыдно вам замечать чужие красоты, у вас у самого такая красавица, что я, встретя ее (?), ахнула... Ты видишь, моя женка, что слава твоя распространилась по всем уездам... Гляделась ли ты в зеркало, и уверилась ли ты, что с твоим лицом ничего сравнить нельзя на свете – а душу твою люблю я еще более твоего лица. Прощай, мой ангел, целую тебя крепко».
29 августа Пушкин писал жене уже ив Москвы, где пробыл четыре дня, сообщил, кого посетил, с кем встречался, как выглядит древняя столица: «Однако скучна Москва, пуста Москва, бедна Москва. Даже извозчиков мало на ее скучных улицах. На Тверском бульваре попадаются две-три салопницы, да какой-нибудь студент в очках и в фуражке, да князь Шаликов...»
* * *
29 августа 1833 года Пушкин выехал на восток. А вслед ему полетели указания учинить всюду секретный полицейский надзор за поэтом. Петербургский обер-полицмейстер уведомил об этом нижегородского военного губернатора Бутурлина, тот сообщил оренбургскому военному губернатору Перовскому, а дальше об этом довели до сведения казанского.
При этом Перовскому предложено было учинить особое наблюдение за образом жизни и поведением «известного поэта, титулярного советника Пушкина».
Перовский давно знал Пушкина, был с ним на «ты» и поставил на официальном к нему письме резолюцию: «Отвечать, что сие отношение получено через месяц по отбытии г. Пушкина отсюда, а потому, хотя во время кратковременного его в Оренбурге пребывания и не было за ним полицейского надзора, но как он останавливался в моем доме, то я тем лучше могу удостоверить, что поездка его в Оренбургский край не имела другого предмета, кроме нужных ему исторических изысканий».
Любопытно, что, преследуя Пушкина по пятам, полицейские и жандармы сами запутались в своем сыске. Когда Пушкин вернулся в середине ноября 1833 года из Москвы в Петербург, петербургский военный генералгубернатор официально запросил московского генерал-губернатора, «по какому случаю признано нужным иметь г-на Пушкина под надзором полиции». Московский генерал-губернатор ответил, что сведений об этом у него не имеется...
