Текст книги "Мутанты. О генетической изменчивости и человеческом теле."

Автор книги: Арман Мари Леруа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

Только вверх

1994 год ознаменовался исключительным событием: в тот год не умерла ни одна из восьмилетних шведских девочек. Ни одна не стала жертвой гриппа; ни одна не попала под автобус. И в начале и в конце года число их составило 112 521. Конечно, это была статистическая случайность. В том же году умерло несколько восьмилетних шведских мальчиков, так же как и семи– и девятилетних девочек, а в следующем году умерло и несколько восьмилеток обоего пола. Но то, что в означенный год выжили все эти шведские девочки, можно рассматривать как знак величайшего свершения индустриальной цивилизации – успешной защиты детей от гибели.

Показатели детской смертности в экономически развитых странах становятся в наши дни бесконечно малыми, в особенности если не брать в расчет несчастные случаи или насильственную смерть. Именно это достижение, которое цивилизация стремилась воплотить на протяжении по меньшей мере последних двухсот пятидесяти лет, лежит в основе постепенного подъема к максимальным показателям продолжительности жизни человека. До 1750 года ожидаемая продолжительность жизни новорожденного составляла двадцать лет; сегодня в самых богатых странах любой только что родившийся младенец может рассчитывать дожить примерно до семидесяти пяти лет. По большей части столь разительное увеличение сроков человеческой жизни следует приписать уничтожению инфекционных заболеваний, которые поражали преимущественно юных членов общества. Удивительно, пожалуй, другое: хотя в наиболее развитых странах задачу предотвращения детской смертности можно считать решенной, ожидаемая продолжительности жизни там по-прежнему растет.

Шестидесятые годы XX века были, так сказать, революционными. Но параллельно с бурей и натиском культурной и сексуальной революций происходило нечто куда более важное: в это же время начали снижаться показатели смертности пожилых людей. [300]300
  Данные об изменениях показателей смертности у пожилых приводятся в основном по работам: Wilmoth, 2000; Wilmoth et al., 2000. – прим. авт.


[Закрыть]Американская женщина, которой в 1970 году исполнилось восемьдесят лет, имела 30-процентный шанс прожить еще десять лет. В 1997 году этот же шанс для восьмидесятилетней женщины возрос до 40 процентов. Нечто подобное происходит и в Швеции. В период с 1860 по 1960 год возраст, в котором умирали самые старые шведы, постоянно увеличивался – со скоростью примерно 0,4 года за десятилетие. Между 1969 и 1999 годами этот показатель резко возрос – до 1,1 года за десятилетие. Иными словами, начиная с какого-то времени люди стали жить дольше, но после 1960-х тенденция заметно ускорилась.

Такие цифры говорят нам о том, что старение можно не только вылечить, но и что существует великое множество способов лечения. Если рассматривать старение как зависящее от возраста увеличение коэффициента смертности, тогда все, что снижает этот показатель, можно, по определению, считать лекарством от старости. Уменьшение коэффициента смертности у стариков в основном связано с тенденцией нескольких последних десятилетий к снижению распространения сердечно-сосудистых заболеваний и рака. Сердечно-сосудистые заболевания были основной причиной смертности населения в Соединенных Штатах начиная с 20-х годов прошлого столетия, но между 1950 и 1996 годами их вклад в показатель смертности уменьшился почти наполовину. В Японии процент онкологических заболеваний начал снижаться уже в 1960-х годах; в остальных развитых странах подобная тенденция проявилась примерно на два десятилетия позже. В этом, конечно, нет ничего сверхъестественного, кроме стабильного прогресса в сфере общественного здравоохранения.

Однако стабильный прогресс здравоохранения – это, пожалуй, все, на что мы вправе рассчитывать. Теория эволюции и постоянно растущий поток информации относительно генетики старения, то ли преждевременного, то ли, наоборот, замедленного, говорят нам, что старость есть множество болезней, которые одна за другой должны быть излечены. В то же время на пути этого прогресса нет никаких преград – ничего такого, что заставляло бы нас думать о наличии фиксированного срока человеческой жизни. В 1994 году в возрасте восьмидесяти лет умерли 1674 шведские женщины. Невозможно предсказать, какие именно открытия в области медицины смогут гарантировать такую ситуацию, чтобы в будущем все женщины этого возраста продолжали жить. Но когда такой день настанет, он будет знаменовать собой завершение второго грандиозного проекта современной индустриальной цивилизации, направленного на защиту стариков от смерти.

Глава X
Антропометаморфозы
[эпилог]

Череп австралийского аборигена, Земля Арнем.

Из книги Армана де Катрфажа "Crania ethnica: черепа человеческих рас", 1882.

Авторы книг по генетике, по крайней мере книг, предназначенных для широкого читателя, часто расходятся во мнениях, а если в чем-то и сходятся, так либо в предсказаниях о будущем человечества, либо в морализировании по поводу этого будущего. Иногда, правда, в их трудах можно найти и то и другое. Прогнозы неизбежно основаны на той роли, которую "новые генетические технологии" – массовые генетические обследования, селекция эмбрионов, клонирование, модификация зародышевых линий и тому подобное – будут играть в жизни индивидов и групп. Некоторые из пишущей братии полны оптимизма и уверяют нас, что все технологии ничто по сравнению с величайшими демографическими движущими силами, такими как рождаемость или миграции, которые формируют генофонд нашего вида. Другие с поразительным хладнокровием рисуют картину трансформации человеческого рода в нечто, напоминающее высокоинтеллектуальное растение. Есть такие, как правило – среди научных обозревателей в средствах массовой информации, кто хочет получить собственные клоны, другие выражают желание так реструктурировать налоговую систему, чтобы она удерживала людей с наследственными заболеваниями от воспроизводства. Кое-кто – так называемые приверженцы этического развития, биологи-диалектики и священнослужители – напыщенно говорят о "человеческом достоинстве", активно бранят "генетический детерминизм" или туманно намекают на "этические дилеммы, стоящие перед всеми", редко нисходя до объяснений, что под этим подразумевается. [301]301
  Стив Джоунс в заключительной главе своей книги "Язык генов" (Jones, 1993; см. комментарий к стр. XIII) приводит классическое утопическое описание будущего человечества. Марк Ридли (Mark Ridley) в заключительной главе своей книги "Демон Менделя" ( Mendel's Demon.London; Weidenfeld and Nicolson, 2000) высказывает немного странную, но интересную идею, что люди могут приобрести в ходе дальнейшей эволюции огромные геномы и фантастически сложный ход жизненного цикла. Об этических взглядах некоторых из более раскованных ученых можно судить по книгам Ричарда Докинза (Richard Dawkins) или покойного Уильяма Хамильтона (William Hamilton); о противоположных точках зрения см. в обозрении "Нью-Йорк ревью оф букс" и газете "Санди таймс", Лондон. – прим. авт.


[Закрыть]

Я предлагаю не поддаваться соблазну пойти по одному из таких путей. Я не знаю будущего, а мои взгляды на моральные проблемы клонирования людей, инженеринга зародышевых линий или любого другого технологического приема не являются ни глубоко продуманными, ни хоть в чем-то уникальными, чтобы их можно было выставить на публичное обсуждение. Эта позиция вызвана не трусостью, а, скорее, благородством – по крайней мере, так мне хочется думать. Вместо сентенций я закончу эту книгу, которая повествует о множестве вещей, известных нам относительно строения человеческого тела, некоторыми мыслями о том, чего мы не знаем и – по крайней мере я – хотели бы узнать.

Я хочу больше знать об изменчивости. Эта книга посвящена преимущественно редким мутациям, наносящим ущерб организму. Если я и упоминал об изменчивости, то только мимоходом. Под изменчивостью я подразумеваю нормальные вариации человеческой внешности и признаков, которые мы видим у окружающих нас здоровых людей. Я имею в виду изменчивость, которая существует в пределах самой маленькой шотландской деревушки с ее кареглазыми, зеленоглазыми и голубоглазыми обитателями. Кроме того, я имею в виду различия по форме тела между популяциями, живущими по соседству, но чем-то друг от друга отличающимися, как, например, в случае низкорослых пигмеев и высоких банту. Я также понимаю под изменчивостью особенности цвета кожи, курчавости волос и формы глаз, которыми в большей или меньшей степени отличаются друг от друга народы, связанные своим происхождением с разными континентами. В таком случае одна из тем, о которой я хочу знать больше, связана с расой.

В течение долгого времени понятие "раса" находится под прицелом критики. Среди ученых атакой руководят генетики. Их нападки основаны на двух эмпирических выводах, полученных в результате изучения характера генетической изменчивости по всему земному шару. Первым стало открытие того, что большая часть разнообразия, столь характерного для наших геномов, вовсе не делит человечество на группы, которые соответствовали бы традиционным антропологическим или общепринятым представлениям. Все гены присутствуют в различных вариантах, даже если большая часть из них "молчит" и не влияет на структуру кодируемых ими белков. Некоторые варианты с неизбежностью чаще представлены в одних частях света по сравнению с другими. Но широта распространения или, наоборот, редкость отдельных генных вариантов в разных областях земного шара не совпадает с традиционными границами расовых ареалов. Обычно считается, что границы между расами должны быть резкими, а изменения частот генных вариантов, как правило, сглажены. Изменения частот разных генов могут также не согласовываться между собой. Если разделить человечество на некие сегменты, большая часть генов попросту не обнаружит, к какому именно отсеку относится.

Другое открытие, которое заставило – и заставляет – генетиков сомневаться в существовании рас, – это широкое распространение генетического разнообразия даже в пределах самых маленьких популяций. Около 85 процентов всего спектра генетической изменчивости можно обнаружить внутри любой страны или популяции – к примеру камбоджийцев или нигерийцев. Еще около 8 процентов отличают друг от друга народы – скажем, голландцев от испанцев. Таким образом, остаются какие-то жалкие 7 процентов или около того на все разнообразие различий между континентами или, при наиболее либеральной интерпретации термина, "расами". Конечно, между голландцем и представителем племени динка существуют генетические различия, но они не больше тех, которые свойственны двум любым уроженцам города Делфт.

Эти факты относительно генетической изменчивости человека были известны давно, еще в 1960-х годах. С тех пор каждое десятилетие тому находились новые подтверждения, снабженные еще более внушительным количеством данных, полученных с использованием все более продвинутых способов обнаружения и анализа генетического разнообразия. В 1960-х генетическую изменчивость изучали с помощью миграции различных белков на геле; сегодня методом изучения служит секвенирование целых геномов. Поколения ученых интерпретировали результаты своих исследований приблизительно так, как сделал это здесь я, уверенно утверждая, что расы, по крайней мере в генетическом смысле, не существуют. Они представляют собой искусственные образования, социальные понятия или же остатки дискредитированных идеологических систем. [302]302
  Стив Джоунс в "Языке генов" приводит добротное, хотя и не всегда датированное, описание событий, связанных с этими проблемами. Более поздние обзоры исследований, базирующихся на микросателлитных локусах, см.: Barbujani et al., 1997; Rosenburg et al., 2002. О единичных нуклеотидных полиморфизмах (SNP) пишут: Stephens et al., 2001. – прим. авт.


[Закрыть]

Однако большинству людей такие доводы казались неубедительными. Они восприняли главную мысль: расы сегодня – почему-то не совсем то, чем они были раньше. И лучше вообще избегать этого слова, заменяя его термином "этническая принадлежность" или чем-то подобным, что дает возможность удачно соединить культурные и физические варианты. Для некоторых настаивание на существовании рас есть проявление стойких расистских взглядов. Я полагаю, что они не правы. По-моему, уроки генетиков столь широко игнорируются именно потому, что они явно противоречат фактам, которые находятся у нас перед глазами. Если расы несуществуют, тогда почему же при мгновенном взгляде на лицо незнакомца мы можем распознать континент, а иногда и страну, в которой жили он или его предки?

Ответ на этот вопрос следует искать в тех самых у процентах, сколь жалкими они бы нам ни казались, которыми отличаются люди в разных частях света. Семь процентов – действительно малая часть от общего генетического разнообразия, однако она достаточно велика, чтобы заключать в себе наличие сотен, а может быть, и тысяч полиморфных генов, которые являются обычными и широко распространенными на одном континенте и редкими или даже отсутствующими на другом. В последние годы некоторые генетики занялись поиском таких вариантов. Они известны под названием "Информативных маркеров происхождения" ("Ancestry Informative Markers" – AIMs), названных так потому, что могут действительно приблизительно сообщить, откуда происходят ваши предки, или даже разобраться с ними, если они – как это часто бывает – происходят из разных мест. Поиски AIMs, которые поначалу фокусировались на африканских и европейских популяциях, но теперь постепенно охватывают и другие группы, ведутся в надежде найти генетические основы некоторых заболеваний, например диабета 2-го типа, риск развития которого различается у африканцев и европейцев. [303]303
  О поисках этих маркеров пишут разные авторы (Collins-Schramm et al., 2002; Shriver et al., 2003). – прим. авт.


[Закрыть]

Многие AIMs yже обнаружены. Для некоторых из них причины их присутствия на одном континенте и отсутствия на другом вполне очевидны. Один из вариантов гена FY (Duffy) широко встречается у африканцев, но крайне редок среди других народов. Африканский вариант выглядит странным, поскольку он препятствует продукции белка, кодируемого геном FY. Все остальные варианты способствуют образованию белка, хотя его форма также может варьировать. Белок FY – это рецептор фактора роста на клетках крови, которым как будто пользуются также и малярийные паразиты, поэтому его отсутствие у африканцев можно почти наверняка считать результатом длительного действия естественного отбора для защиты от болезни. Факт отсутствия FY у африканцев и его наличия в других частях света был известен на протяжении нескольких последних десятилетий. [304]304
  О молекулярной генетике FY (Duffy) см.: Li et al., 1997. – прим. авт.


[Закрыть]В наши дни обнаружены многие другие отличия, хотя обыкновенно и не столь разительные, как в случае с FY. Никто не знает, каковы функции большинства AIMs и почему они встречаются в том, а не другом месте.

Тем не менее где-то среди всех этих AIMs находятся гены, благодаря которым китайский ребенок народности хань будет иметь характерную складку верхнего века, а житель Соломоновых островов – темный, граничащий с лиловым, цвет кожи. Среди них будут находиться также гены, определяющие форму нашего черепа. Измерение черепов имеет давнюю традицию в антропологии. Одним из первых по-настоящему грамотных измерителей был голландец Петрус Кампер, который в XVIII веке изобрел "лицевой угол", по сути – показатель лицевой уплощенности. На своей знаменитой схеме Кампер изобразил серии голов и черепов, куда входили низшая обезьяна, орангутан, африканец, европеец, греческая статуя, с постепенно уменьшающимся лицевым углом. Сам Кампер не был расистом. В своих трудах он неоднократно подчеркивал тесное родство между всеми людьми независимо от их происхождения. "Протяните вместе со мной, – призывал он в 1764 году, – братскую руку неграм и признайте в них истинных потомков первого человека, на которого все мы должны смотреть как на нашего общего прародителя". К этому он добавлял, что первый человек мог быть белым, коричневым или черным и что европейцы – просто "белые мавры", причем все это он писал в то время, когда Линней делил человечество на расы.

Вариации человеческих черепов.

Из книги Армана де Катрфажа "Crania ethnica: черепа человеческих рас", 1882.

К сожалению, рисунки Кампера убеждали больше его же собственных слов, а схема, скрыто демонстрирующая восхождение от обезьяны к Аполлону (где африканцы располагались намного ближе к обезьянам, чем к божествам), стала краеугольным камнем антропологии XIX века. Нет нужды повторять или критиковать результаты краниометрических исследований, выполненных в XIX – начале XX века, которые ставили целью показать, что одно из подразделений человечества обладало большим или меньшим интеллектом по сравнению с другим. Многие авторы уже писали об этом с таким тщанием, которого едва ли заслуживают научные достоинства подобных исследований. [305]305
  Гульд (Gould, 1981) дает классическую критику представлений о связях между краниометрией и IQ. Недавние крупные краниометрические исследования проведены рядом авторов (Lahr, 1996; Hanihara, 2002; Hennessy and Stringer, 2002); все эти работы базируются на исследовании Уильяма Хауэллса (William Howells). – прим. авт.


[Закрыть]Стоит отметить, однако, что современные специалисты в области физической антропологии продолжают испытывать интерес к описанию формы черепа, хотя сегодня они используют для этого трехмерные лазерные сканнеры и многомерную статистику. Они приходят к выводу, возможно не вызывающему удивления, что при всем внутрипопуляционном разнообразии люди из разных частей света характеризуются различной формой головы.

В согласии с утверждениями Кампера, у людей из африканской суб-Сахары челюсти действительнов среднем выступают вперед больше по отношению к вертикали лба, чем у европейцев. Этот признак известен под названием "прогнатизм". Меланезийцы и австралийские аборигены также более прогнатны, чем европейцы. Противоречитвыводам Кампера, однако, то, что эта характеристика не делает африканские (или аборигенные) черепа ближе к обезьяньим, чем к европейским, черепам. Лицевой угол – это довольно-таки грубый способ описания чрезвычайно сложных особенностей формы черепа. Он не делает различий между разными аспектами прогнатизма. У шимпанзе высокие значения лицевого угла обусловлены наклоном всей лицевой части и лба; у африканцев и австралийских аборигенов более высокие значения угла по сравнению с европейцами вызваны исключительно выступанием челюстей. Кроме того, европейцев вовсе нельзя считать самыми плосколицыми. Этой привилегией, если она таковой является, обладают инуиты Северной Канады.

Человеческие черепа изумительно разнообразны. Инуиты также отличаются очень крупными глазницами и массивными скуловыми костями. По сравнению со всеми остальными людьми народы койсанской группы в Южной Африке обладают выступающими лобными костями (нависание лба); у аборигенов Австралии – массивные брови (надбровные дуги); у некоторых обитателей африканской суб-Сахары широко расставлены глаза (большое межорбитальное расстояние); у жителей Андаманских островов (негритосов) – небольшие круглые черепа. Список различий можно продолжать до бесконечности. Немногие из этих различий являются абсолютными. Подобно тому как большая часть разнообразия генных частот обнаружена внутри, а не между популяциями (народами, континентами), изменчивость формы черепа в основном характеризуется теми же закономерностями. А все различия между популяциями очень незначительны. Австралийские аборигены и инуиты отличаются по показателю выступания челюстей (прогнатизму) всего лишь на 6 процентов. Да, различия невелики, но, принимая во внимание то значение, которое мы придаем лицам друг друга, они сразу же бросаются в глаза. [306]306
  Авторитетное исследование более поздней изменчивости человеческих черепов: Lahr, 1996. Данные по относительному прогнатизму эскимосов и австралийских аборигенов вычислены на основании значений, приведенных в работе: Hanihara, 2002, таблица 3. – прим. авт.


[Закрыть]

Мое убеждение в том, что вскоре мы сможем идентифицировать гены, ответственные за вариации формы черепа, заключает в себе важный вопрос: а есть ли вообще такие гены? В 1912 году американский антрополог Франц Боас решил продемонстрировать, что их нет. Он был человеком, стоявшим на позициях гуманизма и толерантности, непримиримым оппонентом тех, кто пытался провести обидные границы между людьми на основе формы их черепа. Приведенная ниже цитата из одной серьезной антропологической статьи, написанной в 1905 году немецким зубным врачом по фамилии Рёзе, поможет понять, против чего боролся Боас: "Длинные головы людей германского происхождения характеризуют носителей более высокой духовной жизни, обладателей верховных позиций, которые предназначены им природой, истинных защитников отечества и социального порядка. Все их свойства предопределяют их аристократическую сущность". [307]307
  Цитата из Рёзе приводится по статье: Boyd, 1955, p. 299. – прим. авт.


[Закрыть]И так далее, вплоть до осуждения более демократически мыслящих и негерманских "круглоголовых".

"Длинные" и "круглые" головы определяются значениями "головного указателя", представляющего собой отношение ширины черепа к его длине, выраженное в процентах. У длинноголовых, или долихоцефалов, головной указатель ниже 75; у круглоголовых, или брахицефалов, – выше 80; мезоцефалы характеризуются промежуточными цифрами. Заметив, что эмигранты, прибывающие на остров Эллиса, – богемские чехи, словаки, венгры, итальянцы, шотландцы и восточноевропейские евреи – несколько отличаются по своему головному указателю, Боас задался вопросом, являются ли эти различия генетическими (согласно его терминологии – "расовыми") или же обусловлены влиянием среды. Он вполне обоснованно рассуждал, что если головы детей, родившихся в Америке у представителей всех этих групп, будут больше похожи друг на друга, чем на головы тех, кто родился в Европе, значит, условия среды, а не происхождение являются причиной различий. Боас измерил около 13 тысяч голов – грандиозный проект, который, в отсутствие компьютера, погрузил его в нескончаемый поток цифр. [308]308
  Боас опубликовал несколько исследований относительно роста иммигрантов, наиболее важное из которых датировано 1912 годом (Boas, 1912). – прим. авт.


[Закрыть]Тем не менее он сумел вычертить график, который как будто показывал, что значения головного указателя у родившихся в Америке детей сицилийцев и восточноевропейских евреев и вправду сближаются друг с другом (отметим, что обе группы изначально были скорее долихоцефальными). Это был разительный пример появления новых голов в Новом Свете.

Исследование Боаса нанесло краниометрии почти смертельный удар. За последние девяносто лет его цитировали несчетное число раз – не в последнюю очередь покойный Стивен Джей Гульд – в качестве доказательства "пластичности" формы черепа, а следовательно, ее обусловленности негенетическими различиями. [309]309
  Гульд (Gould, 1981) с одобрением цитирует Боаса на стр. 108. – прим. авт.


[Закрыть]Боас, однако, оказался неправ. Его данные были недавно заново проанализированы с использованием современных статистических методов. Черепа детей, родившихся в Америке, на самом деле отличаются от черепов их родителей, но отличия эти противоречивы и не носят характер закономерности. Действительно, выбери Боас для сравнения детей шотландских или венгерских эмигрантов вместо сицилийцев и восточноевропейских евреев, он смог бы показать, что под влиянием американских условий черепа по форме удаляются друг от друга, а не сближаются. Но ошибка Боаса коренилась в чем-то более глубоком. Повторный анализ его данных показал также, что изменения формы черепа у детей, родившихся в Америке, вне зависимости от направленности этих изменений, были ничтожно малы по сравнению с теми различиями, которые сохранялись и были обусловлены их предками, семейной принадлежностью, или – для лаконичности – генами. [310]310
  В недавних исследованиях (Sparks and Jantz, 2002; Gravlee et al., 2003) данные Боаса были подвергнуты повторному анализу. Методы анализа, использованные в обоих случаях, несколько различались, в связи с чем различались и полученные выводы. Однако Спаркс и Янц (Sparks and Jantz, 2002) использовали важный метод дисперсионного анализа, выбрав в качестве факторов происхождение, место рождения с учетом их взаимодействия. Они обнаружили значимый эффект места рождения и, как и можно было ожидать, исходя из гипотезы Боаса, сильное взаимодействие факторов. Тем не менее, в противоположность выводам Боаса, вклад онтогенетической пластичности оказался довольно низким по сравнению с присутствием предкового эффекта, а взаимодействия между факторами были не того порядка, которые непременно привели бы к конвергированию формы черепа. Вышеуказанные авторы не обвиняли Боаса в подлоге. Тем не менее у каждого просвещенного читателя могло возникнуть впечатление, что Боас учитывал только те результаты, которые подтверждали его гипотезу, и игнорировал другие.  – прим. авт.


[Закрыть]Действительно, если оставить в стороне европейских мигрантов, это едва ли покажется странным. Эксперты в области судебно-медицинской антропологии в Соединенных Штатах и Англии вполне в состоянии распознать, принадлежит ли данный череп, возможно свидетельствующий о каком-то преступлении, человеку африканского или европейского происхождения. То, что они могут это сделать после десятилетий или даже столетий сосуществования народов, не говоря уж о наличии значительной доли примеси, означает, что наши различия сохраняются, как часто говорят, не только на уровне кожи, но и на уровне черепа, а возможно, и того, что в нем содержится.

Итак, генетические различия существуют между самыми разными людьми. Должны ли мы попытаться выяснить их природу? Многие ученые полагают, что нет. Некоторые считают достаточным просто заявить, что физическое разнообразие, существующее между человеческими популяциями, их "не интересует" и недостойно изучения. Другие признают, что такие исследования интересны, но проводить их не рекомендуется, поскольку даже размышления на эту тему могут породить вспышки социальной несправедливости. Они страшатся возрождения не расовой, а расистской науки.

Со своей стороны я был бы счастлив узнать о генах, отвечающих за разнообразие человечества и определяющих различия между людьми – будь то мужчины и женщины, живущие в одной и той же деревне, или индивиды, никогда не покидавшие своих родных континентов. В некоторой степени мною движет простая любовь к познанию. Это чувство возникает тогда, когда я смотрю на картину Данте Габриеля Россетти "Ла Гирландата", понимая, что у его модели Алексы Уайлдинг было две мутации утраты функций гена MC1R, которые и сделали ее обладательницей роскошных рыжих волос. Радость познания отчасти всегда сопровождает любые занятия наукой, но к этому следует прибавить некое особое удовольствие, которое возникает тогда, когда удается понять причину явления ранее знакомого, хотя и абсолютно загадочного.

Точка зрения, что человеческая изменчивость не представляет интереса для науки, кажется мне излишне высокомерной. В конце концов, игнорируя человеческое разнообразие, популяционные генетики десятилетиями усиленно растрачивают свою энергию (запасы которой кажутся неисчерпаемыми) на изучение разновидностей окраски раковин у садовых улиток или числа щетинок на спинках плодовых мушек – задач, которые в интеллектуальном отношении весьма близки к тем, которые демонстрируются изменчивостью человека.

Утверждение, что генетика человека морально опасна, выглядит более серьезным. Зная историю науки о расах, конечно, можно понять причины возникновения такого мнения. Тем не менее оно совершенно неуместно. Разумные люди знают:различия между представителями человеческого рода настолько невелики, что с их помощью нельзя причинить сколько-нибудь значимый ущерб идее социальной справедливости. "Человеческое равенство, – если позаимствовать крылатое выражение Стивена Джея Гульда, – есть условный факт человеческой истории". Справедливо, однако, другое: пока причины человеческой изменчивости остаются неизвестными – пока те самые 7 процентов генетического разнообразия, различающие людей из разных частей света, пребывают в забвении, всегда найдутся те, кто использует это незнание для пропаганды теорий с социально опасными последствиями. Несправедливость иногда может возникать из-за нового знания, но чаще, гораздо чаще, она просачивается сквозь щели нашего невежества.

Возможно, самый неотразимый довод в пользу того, что мы должны вновь обратить все наше внимание на изучение физического разнообразия человечества, заключен в угрозе его исчезновения. В Юго-Восточной Азии численность негритосов, этих загадочных, похожих на пигмеев людей, постоянно снижается. Они ведут образ жизни охотников-собирателей. В эпоху неолита они были вытеснены земледельцами и скотоводами, говорящими на австронезийских языках, и сохранились в основном на отдаленных островах. Теперь им угрожает современная цивилизация. На Малых Андаманских островах немногие сохранившиеся онге живут в резервациях. На Больших Андаманских островах несколько сот ярава выжили только потому, что защищались от любопытствующих луком и стрелами (за последние пятьдесят лет они убили или ранили более сотни человек). Теперь они выходят из лесных убежищ, привлеченные безделушками, которые предлагают им индийские власти. Есть опасность, что вскоре они станут жертвами туберкулеза, кори и культурного шока, как это случилось ранее с их предшественниками.

Таковы лишь недавние примеры печальных последствий австронезийской и европейской экспансий (не говоря о китайцах, банту или хараппах). В 1520 году Фернан Магеллан, приблизившись к проливу, который сегодня носит его имя, сообщил о существовании расы гигантов, которые живут в глубинах Огненной Земли. Он назвал их патагонцами,по имени гиганта из испанского рыцарского романа. В дальнейшем путешественники разукрасили его рассказ новыми подробностями. К 1767 году эти гиганты, дикие и безжалостные, увеличились в размерах до 3 метров. Сегодня гиганты Огненной Земли полностью забыты и представляются фантастическими существами, наподобие плиниевских аримаспов. И все же патагонцыреально существовали. Они именовали себя "селкнам" или "она", средняя длина тела взрослого мужчины в их группе равнялась 178 сантиметрам и была гигантской только на взгляд испанских моряков XVI столетия. Но если их рост не представляется особенно примечательным, то черепа, несомненно, обладают исключительными свойствами. Они крепкие, толстые и очень массивные, что отличает их от всех других человеческих черепов. Те же особенности были характерны и для остального скелета. Существует несколько фотографий селкнамов. На них изображены красивые и физически крепкие люди, одетые в накидки из шкур гуанако, на которых они охотились пешими, с луками величиной в человеческий рост. Владельцы аргентинских скотоводческих ранчо перебили всех селкнамов в результате массового геноцида; последний из патагонцевумер где-то в 1920-х годах. [311]311
  См. комментарии к главе VI относительно истории негритосов, а также многочисленные очерки об истории селкнамов, их существовании и судьбах (McEwan et al., 1997). – прим. авт.


[Закрыть]

Группа селкнамов, Огненная Земля, ок. 1914 г.

(Королевское географическое общество, Лондон)

Есть еще кое-что, о чем мне хотелось бы знать. Это феномен куда более общий, чем раса, и почти столь же противоречивый. Имя ему – красота. Красота есть то, что мы видим (или слышим, ощущаем на ощупь или по запаху) и что доставляет нам наслаждение. Как таковая она обладает, или, по крайней мере, кажется, что обладает, бесконечным разнообразием форм. В данном контексте меня интересует только физическая красота.

"Красота, – пишет философ Элейн Скерри, – ускоряет рождение детей: когда глаз видит нечто прекрасное, тело жаждет воспроизвести образец". Платон, подчеркивает она, высказывал ту же идею. В "Пире" Сократ рассказывает, как мантинеянка Диотима учила его искусству любви и как они рассуждали о природе любви и красоты. "Я объясню проще, – говорит Диотима. – Любовь вовсе не есть стремление к прекрасному, как то тебе, Сократ, кажется". – "Тогда что же она такое?" – "Стремление родить и произвести на свет в прекрасном". – "В самом деле?" – "Уверяю тебя, что это так".

Сам Дарвин не смог бы выразиться лучше. Большая часть его книги "Происхождение человека и половой отбор" посвящена изучению существования красоты, ее восприятия и назначения. "Самая утонченная красота, – пишет он, – служит всего лишь для привлечения внимания самки и ни для каких иных целей". Он размышлял о хвостовых перьях самцов аргусового фазана с геометрически расположенными на них пятнами. Но психология фазанов и жителей островов Фиджи, по его мнению, не слишком отличается. Для Дарвина любовь к красоте – одна из главных эволюционных сил, уступающая по значению только естественному отбору. Существа, поколение за поколением выбирающие красоту, привнесли в мир живой природы большую часть ее роскоши. Половой отбор снабдил мадагаскарского хамелеона рогами; рыбу меченосца – знаменитым мечом; райских птиц и павлиньих фазанов – хвостами. Он сформировал разнообразие человеческого вида.

Одна из поразительных вещей в дарвиновском описании красоты состоит в том, что, не ссылаясь на философов и художников, он сформулировал свой взгляд на основные принципы эстетики. Он хочет знать, является ли красота общим или частным понятием, часто или редко она встречается, есть ли в ней смысл. На все эти вопросы Дарвин дает абсолютно четкие ответы. Физическая красота, утверждает он, не универсальна, а скорее специфична. Разные народы в разных частях света имеют собственные представления о красоте. А еще она редка. Быть красивым значит быть в чем-то отличным от окружающих. Кроме того, она бессмысленна. Наш мозг, по тем или иным причинам, воспринимает некоторые вещи как красивые независимо от других качеств, которые могут быть им свойственны. Красота ничего не значит. Она существует сама по себе.