Текст книги "Неотвратимость"
Автор книги: Аркадий Сахнин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 32 страниц)
– Пойдем, – еще раз сказал Дитрих, – надо купить цветы.
Двигались медленно, глядя по сторонам. В параллельном ряду девушка в нарядном платье, приседая, клала к могилам белые и красные гвоздики, которые подавал ей юноша, извлекая из огромного букета… Шел совсем дряхлый старик – ему уже не нагнуться с цветком, – то и дело останавливаясь, читая надписи и грустно качая головой. Многие из них на русском языке: «Здесь лежат гордые сердца», «Вы погибли с горячей верой в победу вашей родины», «Но нас будет больше», «Ваша, смерть – долг для живущих».
– Смотри, – кивнул Дитрих, – Люсе было меньше, как ему, на сорок лет…
Сергей Александрович обернулся – на обелиске, похожем на раскрытую книгу, слева было написано: «Люся Лобова. 1928–1944» – а справа; «Максим Тарасенко. 1888–1944». Крылов не ответил.
– О чем ты молчишь, Серьежа?
– О том, что ты сказал: ей шестнадцать, ему пятьдесят шесть. Они шли рядом… Спасали родину и мир от фашизма.
Вскоре цепочки людей по призыву из микрофонов потянулись по тропкам лесопарка к огромной поляне, где предстоял митинг. Сюда собралось шесть тысяч человек.
– Кто они?
– Все люди, – пожал плечами Дитрих. – Можно не спрашивайт, тут все профессии – чиновники, слесари, также инженеры и крестьяне. Все люди. Это есть все ряды народного населения западных немцев.
С трибуны говорил пастор Ганс-Иохен Швабедиссен:
– Под ветвями сосен и берез, между цветущими кустами вереска, – он протянул руку в сторону мемориала, – расположены могилы русских солдат. Мы должны говорить от имени тех, кто не успел этого сделать, от имени тех, кто стал жертвой ужасающих фашистских преступлений. Должны выступать против сытого самодовольства людей, не желающих вспоминать о прошлом. Лучшая память погибшим – борьба против сил войны. Но борьба не с оружием в руках, а оружием разума, силой убеждения.
Как изменился мир! Крылов не раз бывал в Западной Германии и всегда встречал к себе самое теплое отношение даже незнакомых людей только потому, что был из Советского Союза. Но то были частные случаи. А тут…
Точно разгадав его мысли, Дитрих сказал:
– Это все есть ваши друзья, Серьежа. Бергер сюда не приходить.
– Бергер?!
На следующее утро Крылов и Грюнер отправились в Фау Фау Эн. Дитрих отбирал документы, где встречалась фамилия Панченко, и переводил текст. Фрау Клюге занималась своими делами, роясь в шкафу, а Генрих, забравшись на верхнюю ступеньку стремянки, что-то искал на стеллаже под самым потолком.
Папка уже подходила к концу, и настроение Крылова портилось. Ясности не было, хотя фамилия Панченко, как и говорил Грюнер, встречалась часто.
– Видишь, сколько много Панченко, – заметил Дитрих.
– Верно, много, но, как бы это сказать… абстрактно, что ли. Ты читаешь: «В конце августа майор Бергер и бургомистр Панченко посетили такие-то хутора». Но это ни о чем не говорит. Из этого не ясно, предатель Панченко или подпольщик.
Грюнер посмотрел на него с удивлением.
– У тебя есть самый главный документ. «Жесткий допрос не дал результаты… снабжал оружие… главарь банды». Разве мало?
– Не ясно, что это за документ.
– Ясно, совсем ясно, донесение начальника гестапо полковника Тринкера.
– Значит, Тринкер гестаповец?
– Конечно.
– А теперь подумай. Мог ли быть при коменданте-майоре гестаповец в чине полковника?
Грюнер задумался.
– Нет.
– Конечно, нет. Выходит, сначала кто-то из более мелких чинов гестапо донес Тринкеру, а уже тот в Берлин, И хорошо бы поэтому найти первый донос.
– Такой документ нет, Серьежа. Только протокол от допроса, одна страница, наверное, от пожара, видишь, края горели.
– Ты ничего не пропустил? Нет ли данных о том, что стало с Панченко? Жив он или нет?
– Нигде не известно, я совсем внимательно смотрел. Теперь никто не знает.
– Нет! – вырвался у Крылова неожиданно резкий жест. – Один человек знает. Точно знает!
– Кто знает?
– Бергер.
18
В тихом районе Мюнхена, где воздух достаточно свеж, а в густой зелени, обрамляющей редкие особняки, распевают птицы, расположен отель для собак Иоганна Бергера.
Огромный щит на высоком шесте издали гарантирует «любовь и ласку» светящейся симпатичной морде пуделя. Впрочем, эта реклама – единственная дань современности; и литая кружевная ограда с надписью «Hundo Hotel», и само здание, приземистое, темно-вишневое, с башенками и разновысокими окнами в частых переплетах, и ухоженный парк за домом – все обещает самым изнеженным клиентам обслуживание на солидной добропорядочной основе без всякой примеси презренной синтетики и прочей заразы современной эпохи эрзацев.
Начищенный до зеркального блеска «фольксваген» Грюнера остановился у отеля рядом с другими машинами, но, увы, среди них – шикарных, респектабельных – выглядел довольно жалко. Из него вышли Линда с собачкой, Грюнер и Крылов.
В большой гостиной отеля их встретила Эльза Биттер, средних лет женщина, аккуратно, со вкусом, но неброско одетая. Встретила так, будто только их и ждала.
В подобного рода отеле Крылов оказался впервые. На стенах фотографии прекрасных в своем уродстве собак, подстриженных самым немыслимым образом. Стрижка сделала головы животных круглыми, как шар, или квадратными, даже многоугольными. Причудливую форму обрели хвосты, ноги, корпус. Целую стену занимал застекленный шкаф, заполненный предметами собачьего обихода. Различного рода и размера обувь на шнурках, «молниях», кнопках, попоны, штанишки с бахромой, шортики с золотистыми металлическими пластинками, чепчики и шапочки, множество всевозможных ошейников и поводков – все это лежало на полках, висело в шкафу. У другой стены – кресла, диванчики, пуфики для хорошо воспитанных собак, впрочем, других сюда и не приводят.
Пока Крылов рассматривал гостиную, Грюнер объяснил фрау Биттер, что ему необходимо дня на два определить собаку и хотел бы узнать, в каких условиях она будет находиться.
Изящно присев, Эльза ласково потрепала собачку.
– Главный наш принцип, – разъяснила она, – индивидуальное обслуживание. Собачке мы создаем те условия, к которым она привыкла дома. Нам необходимо лишь знать ее характер, привычки, вкусы. У нас лучшие повара, они приготовят любимое блюдо. Наши ветеринары внимательно наблюдают за их самочувствием.
Эльза мило улыбнулась. Казалось, глаза ее говорили: «Что еще вы можете придумать? Все у нас предусмотрено».
– Сколько это будет стоить? – осведомился Грюнер.
– Общий стол и общий режим – двадцать пять марок в сутки. Надеюсь, – снова обворожительная улыбка, – вы предпочтете индивидуальный уход. К сожалению, сейчас мне трудно назвать точную сумму. В зависимости от услуг, но не более ста марок.
Пока шел этот разговор, Крылов посматривал на двери. Их четыре. Видимо, за одной из них – Бергер. Выйдет ли он? Озабочен и Грюнер. Не собачку же устраивать они пришли. И он спросил:
– Можем ли мы посмотреть вольеры и места прогулок?
– Разумеется. Но наш принцип – не тревожить лишний раз собачек Надо получить разрешение хозяина. Одну минуточку. – И – воплощенная любезность – она исчезла за дверью.
По короткому коридору вышла на большую, всю в зелени площадку, где служащие в белых халатах прогуливали собак, так похожих на своих собратьев, запечатленных в гостиной отеля господина Иоганна Бергера. Вдали угадывались вольеры.
Эльза приблизилась к высокому забору из камня, покрытому вьющимися растениями. Отворила калитку, которую никак нельзя было предположить здесь, и попала в иной, неожиданный мир. Все было серо и мрачно. Высокие шлакоблочные стены ограждали территорию размером с хоккейное поле. На нем множество сооружений словно для тренировки пожарников – кирпичная стена с зияющими провалами окон, лестница, приставленная к сараю, узкие мостки, щиты, разной высоты заборы шириной в несколько досок. Чуть дальше – водоем.
Справа – затянутые металлической сеткой вольеры. В них нервно перебирали ногами огромные овчарки. Поблизости стояли несколько человек из тех, что были в пивной, и Бергер.
Он рявкнул короткое, как удар, слово, указав куда-то рукой. Распахнулась решетка одного из вольеров, и из него рванулся волкодав. Мгновенно набрав немыслимую скорость, вытянувшись чуть ли не в прямую линию, перемахнул через высокий щит, сверкая оскалом, устремился на человека в специальном костюме, похожем на водолазный. Тот стоял, широко расставив ноги, но ему бы все равно не устоять, не увернись он ловко, точно матадор от быка. И снова прыжок на грудь. Началась борьба.
Эльза приблизилась к хозяину.
– Господин Бергер, – сказала она несмело, – клиенты хотят посмотреть отель.
– Черт бы их побрал! – недовольно буркнул он. – Идите, сейчас.
Вскоре он появился в гостиной. Первый взгляд бросил на собачку, а потом уже на ее хозяйку и Грюнера, а Крылова, стоявшего в стороне, и вовсе не заметил.
– Добрый день, добрый день, – засияла на его лице улыбка, – Хотите посмотреть? Пожалуйста… Фрау Эльза, покажите гостям наш рай.
Готовясь к визиту в отель, как ни ломали голову, не могли придумать, с чего начать разговор с Бергером, как подступиться к нему. Махнув рукой, Крылов наконец сказал: «Поедем, и все. Там видно будет». Ему верилось – этому выродку тоже захочется поговорить. Захочется покуражиться, поиздеваться над русским, торжествуя свою победу на суде. Поиздеваться, конечно, не даст, а покуражиться?.. Черт с ним, любую цену готов уплатить, только бы узнать правду о Панченко.
Когда Бергер появился в гостиной и заговорил, Грюнер вопросительно посмотрел на Сергея Александровича. Не знал, как вести себя – переводить или ждать, пока Крылов сам проявит инициативу. Его взгляд перехватил Бергер.
– О, das sind Sie?[1]1
О, это вы? (нем.).
[Закрыть] – Почти неуловимо в глазах вспыхнула настороженность и тут же погасла, уступив место стойкому благодушию.
– Извините, – вежливо сказал Сергей Александрович, – немецким не владею.
– Немецким трудно завладеть, мой таинственный русский детектив, – двусмысленно заметил Бергер. – Держу пари, вы здесь не случайно… Это уже наша третья встреча. Вы ведь из России?
– Да, из Советского Союза, – подтвердил Крылов. – Журналист Крылов Сергей Александрович. И я действительно здесь не случайно – моим друзьям надо пристроить собачку.
Бергер обернулся, но Эльза уже увела гостей.
– Прекрасный экземпляр, хотя жрет много сладкого.
– Я восхищен вашим русским языком.
– Это не мой язык, – выпалил Бергер и уже мягко, с подчеркнутой иронией добавил: – Значит, приехали из России помочь устроить собачку?
– Нет, приехал по культурной программе – посмотреть ваш водевиль в здании суда.
– И как? Понравился?
– Опытный режиссер ставил.
– Что же вам от меня надо? Собираетесь писать «Репортаж из фашистского логова»? – Слова выплеснулись глухо и жестко.
– Отнюдь. Просто его величество случай привел в ваш отель. Впрочем, в силу профессиональной привычки мог бы и побеседовать с вами.
Бергер метнул острый взгляд, но безмятежный вид собеседника ничем не грозил, и, широко улыбнувшись, он развел руками:
– Ну что ж, давно не практиковался. Чашечку кофе?
Бергер распахнул задрапированную дверь, и Крылов очутился в кафе. Всюду висели, стояли, лежали изображения собак – фотографические и фарфоровые, деревянные и бронзовые. Спинки кресел венчались собачьими головками. На лужайке – она хорошо просматривалась сквозь стеклянную стену – тоже собаки, но живые, совершали ритуал прогулки. Иначе не назовешь этот парад выхоленных представителей собачьей аристократии под присмотром белых халатов.
Хозяин испытующе посмотрел на гостя и, видимо довольный произведенным эффектом, указал в дальний, сравнительно пустынный уголок:
– Прошу вас.
Пока они шли между столиками, лоснящиеся бюргеры, экзальтированные старухи и томные дамы, расплываясь в улыбках, приветствовали Иоганна Бергера; это насытило его тщеславие, и, устроившись в кресле, он не глядя бросил кружевной официантке:
– Два кофе, Эрика, два коньяка.
– Хорошее у вас кафе. – Долгожданная фраза прервала паузу.
– Благодарю. Это самое удачное предприятие в моей жизни. Бог подарил мне на склоне лет место, где я могу отдохнуть душой, – среди этих замечательных людей… – Поймай вопросительный взгляд Крылова, пояснил: – Все они заядлые собачники… – И помолчал, пока официантка ставила угощение. – Без преувеличения – все их проблемы замыкаются на благополучии их четвероногих любимцев. – И указал на лужайку. Засопев, достал из кармана большой плоский портсигар.
– Наверное, немало людей согласились бы не иметь иных проблем.
– О! Русский! Свернуть любую тему на политику, разодрать себе душу до крови по любому поводу, да еще отравить этой заразой человечество – вот ваша отличительная черта.
– Что ж, если политика – это забота о завтрашнем дне человечества, а не борьба за господство на костях другой нации, то стоит и, как вы говорите, разодрать душу.
– Знаете, далекое будущее покажет, кто был прав. Когда глоток воды станет дороже золота, а ваша любимая махорка будет выдаваться по большим праздникам – человечество вам спасибо не скажет!
– К счастью, человечеством в целом движет созидание, а не потребление, иначе общество уже давным-давно пришло бы к тому, что вы только что нарисовали.
– Сдаюсь! – поднял руки и загоготал. – Бегу записываться в коммунисты. – Отхлебнув кофе, увидел царапину на поверхности стола и озабоченно погладил ее пальцами. – И все-таки странные вы люди. – Задумался, устремив тяжелый взгляд на собеседника. – Если бы вас не было на земле!
– Да, решить эту задачу вашему гению с усиками не удалось, И если бы вы, господин Бергер, не были так запрограммированы, то, естественно, задали бы себе вопрос «почему?».
– Давно известно почему: генерал мороз плюс Англия и США были на вашей стороне.
– Не надоело? Вы сами только что ответили почему. Потому что мы странные люди, такие, например, как Панченко. – Крылов вдруг поймал себя на том, что боится ответа.
А Бергер не торопился. Видимо, раздумывал и он, как вести себя.
– Курите, господин Крылов, – раскрыл он портсигар.
– Спасибо, сигары не курю.
– Панченко, говорите, – равнодушно сказал Бергер. – Надежный человек, он и сейчас работает на меня.
Крылов стоически выдержал удар, ничем себя не выдав. Медленно отхлебнул глоток коньяка. Глядя сквозь двери на собачий рай, спокойно, даже безразлично спросил:
– Разве он жив?
– Гм… жив. Размазня он, ваш Панченко, на третьем допросе дух испустил… Жаль, очень жаль. Он заслужил допросов десять.
– Не понимаю.
– Чего вы не понимаете?
– Испустил дух, а потом стал работать на вас?
– Конечно, вы это сами видели. Видели, как на процессе он всю вину взял на себя, – оскалился Бергер.
Крылов закурил. Задумчиво сказал:
– Это был настоящий герой.
Бергер не ответил. Тщательно прицелившись, откусил щипчиками копчик сигары, не торопясь раскурил ее.
– Нет, дело не в нем. Просто подлецом оказался Тринкер. Скажи он мне, что раскрыл банду Панченко, а не рвись втайне от меня к начальству, чтобы выслужиться, все было бы по-другому. И генеральское звание в новый пост… – Бергер вдруг умолк, точно спохватившись. – Впрочем, – он отхлебнул глоток кофе, – грех жаловаться, о лучшей жизни трудно мечтать. Как видите, – победно обвел взглядом свой рай, – живу неплохо. Даже участвую, как вы выразились, в спектаклях… Но это был последний. Премьеру мы дали там, у вас. И последующие спектакли проходили у вас. Я ни в чем не могу упрекнуть себя, моя совесть чиста – за доставленную мне неприятность я взыскал дорогую плату, сполна рассчитался с вашими фанатиками, включив их в свои спектакли. Кроме главаря Панченко, мы уничтожили целый пласт ваших героев из его шайки и дотла сожгли их жилища. О-о, это было прекрасное зрелище, жаль, вам не довелось его увидеть. Зато насладились последним спектаклем.
У Крылова хватило сил сдержаться.
– Нет, это не последний, – сказал он спокойно. – Последний еще предстоит, такой, как Нюрнберг. А насчет цены вы правы – мы дорого заплатили, чтобы мир увидел вас. Взгляните в зеркало – именно в таком виде вы предстали перед человечеством.
Голова Бергера как бы помимо его воли дернулась, и он увидел свое отображение на зеркальной стене – разъяренный оскал, обезумевшие, налитые кровью глаза. Лицо мгновенно изменилось, и на нем появилась гримаса, должно быть от усилий улыбнуться.
– Еще чашечку кофе?
– Нет, извините, мне пора. – Крылов поднялся, обернулся к официантке. – Рехнунг, битте.
19
Жизнь надломилась. Разве только надломилась? Рухнуло все. Все, к чему стремился, чего достиг за долгие десятилетия. Авторитет, уважение, слава, высокое и устойчивое положение в обществе – все, добытое трудом и талантом, стерто, сметено.
Надо начинать сначала. С первого шага, с первой ступеньки, на которую поднимается человек, вступая в жизнь.
Начинать… Хорошо начинать, когда тебе двадцать и все впереди. А в шестьдесят с запятнанной биографией начинать поздно. В шестьдесят люди уже думают, как достойно завершить. Теперь не получится достойно. Поздно… По вине такого-то оклеветан герой. Это прочтут все. В учетной карточке в графе «Взыскания» появится запись, если, конечно, саму карточку не отправят в архив.
Не надломилась – рухнула жизнь. Из редакции придется уйти… На паровоз? Так нет же теперь паровозов… Куда девать глаза, когда появится в редакционном коридоре, в кабинете главного?
При любой болезни весь организм человека мгновенно мобилизуется на борьбу с недугом. Сам организм вырабатывает противоядие. Это относится не только к физическим болезням. Помимо воли Крылова где-то в глубинных недрах сознания зрели, пробивались иные мысли и возбуждали энергию и желание действовать, бороться, все настойчивее оттесняя на задний план те, что были так безысходно мрачны.
Нет, не за себя боролся – за истину. За попранную истину, за героя растоптанного и раздавленного. Кто это сделал? Кто уже мертвого патриота облачил в отрепье предателя?
Он распутает весь клубок, какими бы тугими узлами его ни затянули, куда бы ни спрятали кончик ниточки. Это станет целью жизни…
К дому он подъезжал, уже имея твердый план действий. Продумал и линию поведения с женой.
В Шереметьеве самолет приземлился рано утром. У стойки таможенного досмотра женщину, стоявшую впереди него, спросили, почему везет так много шарфиков.
– Это сувениры, – ответила она. – Семья, родственники, масса друзей, не могла же я вернуться без подарков. – В ее голосе было недоумение.
Крылов с досадой поморщился. Надо было, конечно, что-нибудь Ольге привезти, хотя ему, понятно, не до подарков… Но разве объяснишь?
В здании аэровокзала обошел несколько ларьков и киосков и, к радости, обнаружил изящную имитацию жемчужной нити, сделанную в Чехословакии.
Он жил у Речного вокзала, и лихой таксист довез егo минут за пятнадцать. Ольга еще спала. Он так и думал, что еще спит. Отпер дверь, поставил чемодан, привычным жестом не глядя повесил плащ, забросил на полку шарф.
– О-оля! – Он направился в спальню. – Петушок пропел давно.
Ольга раскрыла глаза, приподнялась на постели.
– «Какое чудесное жемчужное ожерелье у мадам Крыловой! Как, вы разве не знаете? Это ей муж из ФРГ привез».
– Сережа! – Ольга отбросила одеяло, спрыгнула с постели, обняла его. – Какая прелесть! Как настоящий жемчуг. Недаром ты мне всю ночь снился.
– Нихт ферштейн! Не понимайт руссиш фрау.
Они стояли у зеркала и смеялись.
– Сейчас будем завтракать, посмотри пока почту, там целая гора.
Писем и в самом деле было много – отклики на очерк о Максимчуке, просьбы обиженных, приглашения на различные заседания и вечера. Мельком просмотрев их, пошел в ванную. Ольга уже хлопотала на кухне.
– Ну что тут у вас нового? – спросил, растираясь полотенцем. – Кто женился, кто развелся?.. Кто звонил?
– Твой главный – без тебя жить не может. Герман Тихоныч…
– Трофимович… Не должен был звонить.
– Ну да, Трофимович. Сказал, чтобы по возвращении немедленно явился.
– Не говорил зачем? – входя в кухню, спросил он.
– Нет. Еще Константин твой бесценный звонил. Полчаса донимал, чтобы твой адрес дала. Сумасшедший, откуда я могу знать?
Они сели завтракать, но еда не шла ему в горло. Поковырял немного вилкой, закурил. Ольга настороженно посмотрела на него.
– Ты, часом, не болен? Какой-то ты не такой.
– Такой я, такой. Спать в самолете не умею, ты же знаешь. – За натянутой улыбкой он прятал напряжение. – Оленька, свари кофе покрепче… или вот что – рюмочку коньяка.
– У тебя неприятности? – Она достала темную бутылку и маленькую рюмочку.
– С чего ты взяла?
– По всему вижу. В такое время, например, никто не пьет. – Она остановила на нем долгий взгляд, сказала ровным, почти безразличным голосом: – Может, хватит играть в прятки? С чем ты вернулся?
– С жемчужным колье. – Шутка прозвучала неуместно. – Разве оно тебе не понравилось?
– Понравилось, а вот ты…
– Ну хорошо, – поднялся он. – Соберись с силами, Ольга, и будь умницей. Мне очень нужна твоя поддержка… Панченко не предатель, а герой. Установил точно.
– Та-ак… – Наступила долгая пауза. – Документально подтверждается?
– Документов пока никаких, но убежденность полная.
Сергей Александрович встретился со взглядом, полным удивления и возмущения.
– Так подшей свою убежденность к делу… – Она нервно заходила по комнате. – И что дальше?
Сергей Александрович налил в рюмку коньяк, не торопясь выпил.
– Дальше? Найду, как ты говоришь, документальные подтверждения и выступлю.
– И кто в этом выступлении предстанет клеветником?
– Хватит, Ольга! Неужели ты не понимаешь?..
– Не понимаю! – не дала она договорить. – И как человеку, если он не сумасшедший, понять! У тебя громадный авторитет, только что орден получил, тебе верят, как пророку, и вдруг ты сам на всю страну… И все как в пропасть. – Она говорила, едва сдерживая слезы. – Только-только из долгов вылезли после покупки машины, встали наконец на ноги, а ты опять за свое. – И залилась слезами. Неожиданно быстро пришла в себя, сказала спокойно и твердо: – Сережа, тебя же никто не заставляет писать, ведь никто ничего не знает.
Она смотрела ему в глаза. И он смотрел на нее пристально, не мигая. Прошло всего несколько мгновений, но обоим они показались бесконечно долгими, потому что в эти мгновения в их жизни решалось что-то большое, главное.
– Ты понимаешь, на что идешь? – тихо спросила Ольга.
– Понимаю. Но если гестапо замучило героического человека…
– И что? Ты вернешь ему жизнь? Ведь ничего не изменится.
– Да, не изменится, – возмутился он, – на века герой останется предателем. Это будет переходить из поколения в поколенье. И дети его, и внуки, и правнуки будут потомками предателя. И виной тому будет воинствующее мещанство, стремление любой ценой, даже ценой подлости уберечь свой уютец, свое гнездышко…
Он умолк и тут же снова заговорил. Голос стал мягким, просящим:
– Это же не катастрофа, Ольга. У меня еще есть и руки и голова…
– Нет, головы у тебя нету. Ты болен! У тебя мания величия! Ты возомнил, что можешь искоренить все зло на земле. Ты вечно балансируешь на краю пропасти, лезешь в дела, которые умные люди за версту обходят. Тебе просто везло. Хватит! Остановись! Будь как все люди. Ты даже тряпку паршивую боишься попросить у директора магазина, хотя все это делают.
С какой-то усталостью в голосе Крылов сказал:
– При чем тут магазин, тряпки?.. Впрочем, тряпки для тебя всегда были главными в жизни.
– Не намерена отвечать на провокацию, – спокойно сказала она. – Ничего дурного не вижу в том, что люблю красивые вещи и хочу жить без извержений вулканов. Это моя жизнь, и она у меня одна, другой не будет.
– Однова живем?
– Да, если хочешь. Я никому не приношу вреда. А ты со своими красивыми лозунгами методично изводишь, мучаешь человека, который зависит от тебя материально.
Еще несколько минут назад у Сергея Александровича теплилась надежда, что Ольга поймет его. Теперь рухнуло все.
Похоже, понимала это и Ольга. Она вышла в другую комнату и, закрыв рот платком, разрыдалась.
Прохоров возвратился из ФРГ на три дня позже Крылова. В день отъезда пригласил Грюнера на проводы. Беседа шла оживленно. Юрий Алексеевич то и дело наполнял рюмки добротной русской водкой «на винте», сам готовил бутерброды, толстым слоем накладывая икру. Расспрашивал, как провели они время с Крыловым, где удалось побывать, с кем встретиться. Спрашивал, похоже, для приличия, между прочим, больше делясь собственными впечатлениями. Грюнер охотно рассказывал об отеле для собак, с возмущением поведал о наглости, с какой Бергер беседовал с Крыловым.
– Вы втроем были? – безразличным тоном спросил Юрий Алексеевич.
– Нет, мы с Линдой поджидать его возле отеля Бергера, он потом говорил для меня подробности.
По приезде в Лучанск, прежде чем отправиться домой в Липань, зашел к Гулыге. Выслушав его, Петр Елизарович заходил по кабинету.
– Выходит, не так прост этот борзописец, – нарушил молчание Прохоров.
Гулыга, ушедший в свои мысли, не уловил слов. До него дошел только звук голоса.
– Что? – остановился он.
– Крылов, говорю, глубоко копает.
Гулыга не ответил. Снова зашагал из угла в угол. Потом уселся в свое кресло на колесиках, корпусом подтянул его к столу, уставился на Прохорова.
– Выходит, пора, Юрий Алексеевич.
– Самое время, пока не поздно.
20
Тяжело было на душе у Крылова, когда он вошел в кабинет главного редактора. Но в глаза это не бросалось. Свежая рубашка, чисто выбрит, внешне спокоен.
Герман Трофимович стоял у открытого окна, безучастно смотрел на тихую, почти безлюдную улицу.
Услышав приветствие, обернулся, сказал тоном, не предвещавшим ничего хорошего:
– Что же это ты, неделя как приехал – и глаз не кажешь?
– В отпуске я, Герман Трофимович, в отпуске.
– Как съездил? На Западе без перемен?
– А у вас? Вы звонили?
– Звонил. Садись.
Указал на стул и сам пошел к своему месту у стола. Достал сигарету и попросил у Крылова спички. Сергей Александрович щелкнул зажигалкой. Прежде чем прикурить, Герман Трофимович внимательно посмотрел на нее, многозначительно взглянул на Крылова, вернул ее.
– Хорошая зажигалка.
Вошел сотрудник с газетной полосой, покосился на Крылова.
– По номеру, Герман Трофимович, можно?
– Через три минуты. – И направился к сейфу. Извлек три конверта с подколотыми письмами. – Садись вон там и почитай, – протянул Крылову письма. – Только молча, без восклицаний.
– Что это?
– Почитай-почитай.
Сергей Александрович отошел к столику в дальнем углу кабинета, уселся, пролистал письма, отыскивая подписи. Одно большое было от Гулыги и два маленьких – от Чепыжина и Хижнякова. Начал с письма Гулыги, предчувствуя недоброе. Ему хотелось побыстрее пробежать это письмо, но читал медленно, произнося про себя каждую фразу:
«Уважаемый товарищ редактор! Нелегко мне было решиться на это письмо, но иначе поступить не мог. Если человек знает о преступлении и не сообщает о нем, хочет он того или нет – становится соучастником преступления. Только эти соображения и побудили меня обратиться к Вам. Я обязан написать Вам тем более потому, что Ваш корреспондент тов. Крылов весьма высоко оценил мои скромные заслуги, и если не сообщить о его более чем недостойных проступках, а речь пойдет именно об этом, значит, принять его выступление как плату, а точнее – взятку за молчание. Совесть не позволяет мне этого.
Итак, по существу. Дней десять тов. Крылов находился в Лучанске и с первого же дня установил интимную связь с некоей Зарудной Валерией Николаевной. С возмущением говорили об этом люди, знавшие, что фактически он проживал не в гостинице, а у нее. Предоставленную ему автомашину для поездок в совхозы и на заводы использовал для загородных прогулок с Зарудной. Однажды, зная, что водитель не обедал, не постеснялся продержать „Волгу“ у дома Зарудной несколько часов.
Писать о таких вещах неприятно, стыдно, и ни за что не стал бы пачкать руки, не служи связь с Зарудной объяснением более недостойных действий Крылова. Год тому назад была отвергнута ее политически вредная диссертация, искажавшая наше героическое прошлое, где, в частности, она пыталась возвести в герои предателя Родины Панченко, чьи руки обагрены кровью многих советских людей. Делала это в угоду своему сожителю – сыну предателя.
Я не знаю, с каким заданием редакции тов. Крылов приезжал в Лучанск второй раз, но вот чем он у нас занимался, известно доподлинно. Пользуясь своим высоким положением, вернее, злоупотребляя им, очевидно, под влиянием Зарудной уговаривал людей подтвердить, будто Панченко был патриотом.
Приведу еще факт на первый взгляд настолько мелкий, что и писать о нем неловко, но уж очень выпукло он характеризует моральный и нравственный облик человека.
Перед отъездом из Лучанска тов. Крылов зашел попрощаться и просил прослушать тезисы его статьи. Я усомнился, надо ли, ведь речь там шла обо мне. Однако тов. Крылов возразил – кто же лучше знает вашу биографию, надо проверить, не напутал ли чего. Я согласился. Фактические данные были изложены правильно, о чем и сказал ему. После этого тов. Крылов попросил подарить ему зажигалку, которую взял с моего стола, чтобы прикурить. Откровенно говоря, мне не жаль было этой довольно дорогой вещи, но она была дорога мне как память. Ее подарили западногерманские рабочие в знак уважения к нашей стране, а вручила мне, поскольку я возглавлял нашу делегацию в ФРГ. Я и сообщил ему об этом. Выслушав, тов. Крылов положил зажигалку в карман и, усмехнувшись, сказал: „Ничего, вам еще подарят“.
Не стал бы я писать и об этом, не к лицу мне, не соверши тов. Крылов ошибок, носящих политический характер. Имею в виду следующее.
Во время своего пребывания в ФРГ он установил контакты с военным преступником, ярым фашистом Бергером, который в период оккупации был комендантом нашего района. Он чинил жестокие расправы не только над партизанами, но и уничтожал мирное население. С этим палачом тов Крылов имел по меньшей мере две встречи. Одну – в мюнхенской пивной, откуда начинал свой кровавый путь Гитлер, являющейся и ныне пристанищем недобитых и неофашистов, вторую, наедине, в собственном отеле фашиста. Не знаю содержания их бесед, известно лишь, что вышел от него тов. Крылов изрядно выпивши. Эти встречи происходили не только без санкции советского посольства, но и втайне от него.
Пишу это письмо с большой болью и сочувствием к тов. Крылову, ибо давно знаю его по печати как острого партийного журналиста, да и при личном знакомстве он произвел на меня самое лучшее впечатление, лишь немного омрачившееся злополучной историей с зажигалкой. Другие факты, изложенные выше, мне стали известны в самое последнее время, и у меня не было возможности предостеречь его хотя бы от ошибок, допущенных в Лучанске. Будем надеяться, что он извлечет из них должные уроки и мы вновь увидим на газетных полосах его злободневные, по-настоящему партийные выступления.
