Текст книги "Неотвратимость"
Автор книги: Аркадий Сахнин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 32 страниц)
– А ты все не доверил, – подмигнул Дитрих. – Я, конечно, не такой журналист, как ты, только маленький, но немножко понимал, как ты напишешь. Еще лучше, чем про Гулыга.
– Читал?
– О, Крылова читает не только Москва.
– Ну уж… – отмахнулся Сергей Александрович. – А писать буду не я – Костя. Грандиозный дебют…
Прицепили локомотив, вздрогнули вагоны. Крылов взглянул на часы.
– О, теперь немножко забыл, – полез в карман Дитрих. – Тут я находил интересный документ. Мои друзья из Фау Фау Эн имели просить смотреть архив. Гестапо доносил про один ваш человек… Данченко его звали… «Самый жесткий допрос не дал результатов». Знаешь такого? – И вопросительно, выжидающе посмотрел на Крылова.
– Данченко? Фамилия распространенная.
Грюнер явно ожидал другого. На лице удивление.
– А что это за Фау такое?
Грюнер не успел ответить, вмешался Костя:
– Такие вещи положено знать, товарищ шеф, даже не владеющим немецким. Это очень разветвленная в Западной Германии «Организация лиц, преследовавшихся при нацизме». Они раскапывают материалы о фашистских злодеяниях, узнают адреса, где ныне скрываются фашисты, и возбуждают уголовные дела.
– Верно, – подтвердил Грюнер и протянул конверт: – Возьми, тебя это отшень заинтересовывайт будет.
– Меня? Почему?
– Я так думаю, Серьежа. Возьми.
Крылов довольно безразлично взял конверт, не глядя положил в карман.
И вот уже Крылов и Костя в купе мчащегося поезда. Кроме них – суетливый старичок с бородкой клинышком, в добротном костюме, явно ищущий повода заговорить. Костя, забравшись на верхнюю полку, возился с вещами, а Крылов, раскрыв «дипломат», перебирал бумаги. Достал из кармана конверт Дитриха, положил сверху и захлопнул крышку.
Словно дождавшись этого, старичок заискивающе спросил:
– А как вы насчет преферанса?
– Преферанс?.. А что если в очко? В очко, папаша, а? Играть, правда, не хочется, но позарез нужны деньги.
Бородка приподнялась вверх. Не то обиделся человек, не то удивился. Помолчав, вздохнул:
– Жаль… – Безнадежно взглянул на Костю. Этого и спрашивать нечего, нынешняя молодежь умные игры не признает. – Жаль. Удивительно, знаете ли, время летит за пулечкой. Не успеешь оглянуться, уже приехали. В дороге незаменимое средство.
Крылов не ответил. Мирный пейзаж, мелькавший за окном, почему-то напомнил трагедию в маленьком и тихом, таком красивом немецком городке. Всплыли в памяти школьная комната со знаменем, на котором ученики вышили советский герб и фамилию героя, его огромная фотография на стене, его личные вещи на стенде.
– А мне, знаете ли, не терпится опробовать, – не унимался старик и извлек колоду карт. – Пластмассовые, у нас их не производят. Чудо карты: не мнутся и мыть можно. Вечные. Пойду-ка поищу партнеров.
«Товарищи пассажиры! – раздался голос из микрофона. – Если среди вас есть врач, просим его срочно зайти в шестой вагон. Повторяю…»
Старичок преобразился. С нестарческой поспешностью раскопал в своих вещах баул, выдернул из чемодана тщательно выглаженный и аккуратно сложенный белый халат и выскочил из купе. Крылов и Костя переглянулись.
– Вот вам и очко, Сергей Александрович! А вы еще подсмеивались над ним.
Крылов молча смотрел в окно. Возможно, гибель украинского парня на немецкой земле навеяла воспоминания о далеких уже днях войны. Он снова открыл «дипломат», достал документ из конверта Грюнера.
– Я сейчас… – направился Костя к двери, – погляжу на ту сторону дороги.
– Минутку… Как Грюнер назвал его фамилию… того, что пытали?
Костя задумался.
– Данченко вроде.
– А тут что написано? – ткнул пальцем в бумагу.
– Панченко, – бросил Костя беглый взгляд на указанное место.
– Не может быть!
– Потому что не может быть никогда. Вам, естественно, не постигнуть, что русское «ч» составляется из четырех букв. Но латинский-то алфавит, надеюсь, вы знаете и отличить «д» от «п» в состоянии. Совершенно ясно: «П» – Панченко.
– Не до шуток мне, Костя. Переведи весь текст.
– У нас крепостное право давно отменено, Сергей Александрович. Это по моей исключительной доброте я в Берлине переводил. Мои функции переводчика на вокзале кончились.
– Переведи немедленно, – обозлился Крылов.
Костя наконец понял – встревожен человек серьезно – и совсем другим тоном прочел: «Выписка из донесения гестапо группы армий „Центр“ в Берлин от второго октября 1942 года. Установлено, что главарем банды, раскрытой двадцать восьмого августа, о чем я своевременно доносил вам, оказался бургомистр Панченко…»
– А имя-отчество?
– Тут не сказано… «Седьмого июля оповестил все население о готовящейся облаве. Он снабжал оружием бандитские партизанские шайки…»
– Где он был бургомистром?
– Вы думаете, это анкета по учету кадров?.. «Сообщников не назвал. Самый жесткий допрос не дал результатов. Приняты необходимые меры». И подпись: «Полковник Тринкер».
Крылов уставился глазами в пол.
– Что произошло, Сергей Александрович?
Крылов не ответил, тяжело откинулся назад.
– Что с вами?
Сергей Александрович рассеянно взглянул на Костю:
– Упустил, понимаешь. Хорошего партнера на пульку упустил.
И резко встав, вышел в коридор.
Точно дожидаясь его у двери, человек в тренировочном костюме развел руками:
– Дикость, просто дикость; – международный поезд, а вагона-ресторана нет! Представляете?
Крылов удивленно посмотрел на него.
– И проводники, видите ли, ничем не запаслись, тоже ничего у них нет.
– Почему нет? Чай носят вот, на столе печенье, сухарики.
Человек уставился на Крылова. В его взгляде не только недоумение – презрение.
– У нас не курят, гражданин, – недовольно заметил проходивший мимо проводник.
– Виноват. – Крылов быстро направился в тамбур. До самого вечера не находил себе места, ни с кем не разговаривал. И спал плохо, вернее вовсе не спал. Ворочался с боку на бок, то и дело протягивал руку к тусклому ночному свету, поглядывая на часы. Озираясь на спящего Костю, тихонько встал, аккуратно открыл двери и бесшумно зашагал по коридору. Из тамбура вышел сосед по купе. Лицо одухотворенное, гордое. Увидев Крылова, обрадовался. Торжественно провозгласил:
– Человек родился!
– Тише, спят все.
– Уже легли?
– Уже вставать скоро будут.
Старичок заговорил шепотом:
– Парень – килограммов пять. Герой! И мать – героиня, ни одного стона не издала.
Утром, когда проснулся Костя, Крылов сидел, глядя в окно. Пролетали разъезды, домики путевых обходчиков, станции, но ничего не замечал Крылов, смотрел невидящим взглядом в одну точку.
– Что все-таки произошло, Сергей Александрович?
– А?
– Что с вами случилось, я спрашиваю?
– Где случилось?
– Ну, Сергей Александрович! Вот сейчас, в поезде.
– Ах, в поезде… В поезде человек родился.
Костя обиделся. Что же он, издевается? Уже готов был высказать свою обиду, когда из микрофона донеслось: «Прибываем в Варшаву. Стоянка сорок минут».
Костя твердо решил: ни одного вопроса больше не задаст… как с мальчишкой разговаривает. Хотя, видимо, произошло что-то серьезное. Ну и черт с ним – не хочет, не надо.
Они вышли из вагона и молча зашагали по перрону. Костя смотрел, как отцепили часть вагонов и маневровый тепловозик утащил их куда-то. Потом подкатили другие вагоны, очень разношерстные – короткие, длинные, с широкими на шарнирах дверьми, с полукруглыми высокими крышами и почти все разного цвета. На них таблички: «Вена – Москва», «Брюссель – Москва», «Кельн – Москва». Тут же вагон-ресторан. Подкрался к поезду магистральный тепловоз, вздрогнули вагоны, и пассажиры заспешили к ним.
– Пойдем! – сказал Крылов таким топом, будто не в поезд звал, а решился на какое-то важное дело.
Поздним вечером в вагоне-ресторане сидел, клюя носом, тот, в тренировочном. Две официантки, убирая столы, уговаривали его:
– Ну сколько можно, гражданин, нет пива, вам же сказали – ресторан давно закрыт.
– Нам ведь хоть немного поспать надо, совесть поимейте, – убеждала другая.
Хлопнула дверь. Появился Крылов.
– Закрыто, закрыто, – выскочила из кухни буфетчица, преграждая ему дорогу. – Ну что за люди пошли! Ночь-полночь, а они прутся, как скоты.
– Извините, извините, бога ради, – быстро заговорил он, прижимая руку к груди. – Я не подумал, не сердитесь, – и повернулся к выходу.
Буфетчица явно не ожидала такой быстрой и безропотной капитуляции. Нет, этот не из тех, ее из алкашей. Недоуменно посмотрела ему вслед, и когда он уже был у двери, точно извиняясь, спросила:
– А вы что хотели, гражданин?
Он обернулся, в смущении помолчал и наконец выдохнул:
– Водки.
Она излила на него всю злость разочарования:
– Сколько вам? Бутылку, ящик, ведро?
– Полстакана.
– Водкой давно не торгуем, коньяк.
– Очень хорошо.
– И конфету?
– Да-да, спасибо.
Он выпил залпом, положил в карман конфету, расплатился а молча вышел.
Утром бодрый голос поездного радиоузла объявил:
«Прибываем на станцию Брест. После таможенного и пограничного досмотров можно выходить. Стоянка поезда два часа. Просим всех зайти в свои купе».
Костя сказал:
– Поедем Брестскую крепость смотреть?
– Нет, я не поеду, поезжай сам, – ответил Крылов.
– Вы же обещали.
– Не могу, Костя, у меня другой маршрут.
Костя совсем обозлился. Что могло случиться? Ехали в Берлин, и у Крылова было отличное настроение. В Бресте пошли смотреть, как меняли тележки вагонов с широкой колеи на более узкую. Это происходило ночью, при ярком свете прожекторов. А мемориал – он сам предложил – решили посмотреть на обратном пути, времени для этого вполне достаточно. И на вокзале в Берлине был веселым. Все изменилось после проклятого гестаповского донесения. Но при чем здесь он? И почему ничего не хочет объяснить?
Таможенники не стали проверять их чемоданы, спросили лишь – не везут ли фрукты или овощи. Пограничники взяли паспорта, осмотрели купе и ушли.
«Ну и бог с ним», – в который раз решил Костя и обратился к врачу:
– Интересно, что поставят в графе «Место рождения»? Поезд «Москва – Берлин»?
– Ну, конечно, Москва. Женщина-то наша, советская.
– Как же Москва? Спросят, где справка из роддома. Нет, скажут, вы сюда с готовым ребенком явились. – И они рассмеялись.
Крылов не слышал их. Думал.
К выходу Костя шел рядом с Крыловым, к которому с раздражением обратился проводник:
– Вещи зачем же? Никуда не денутся, не беспокойтесь.
– Да нет, я схожу здесь, – как-то обреченно ответил Сергей Александрович.
– Вы же сказали – до Москвы.
– Мало кто чего говорит, – вздохнул Крылов. – Проверять надо. Проверять – вот главное.
– А я и проверил, – недовольно проворчал проводник. – Билет у вас до Москвы.
На перроне Крылов сказал:
– Не теряй времени, поезжай смотреть мемориал, у вокзала всегда есть такси.
– Значит, успею, если есть такси. Я провожу вас.
– Меня некуда провожать, я – на вокзальный переговорный пункт.
– Тем более… Близко.
На почте Крылов заказал Берлин.
– Все-таки что мне сказать в редакции, Сергей Александрович?
– Я тебе уже ответил – ничего не говори. Я сам позвоню главному.
– Нет, ребятам что сказать?
– Отшутись, ты это умеешь.
Крылов взглянул на часы. Сунул голову в окошко:
– Девушка, переведите мой разговор на срочный.
– Втрое дороже.
– Хоть впятеро.
Вскоре она пригласила его в кабину. Костю разбирали и любопытство и беспокойство. Кабина большая, будь что будет – тоже вошел. Выгонит – значит, выгонит. Но Крылов не обратил на него внимания.
– Дитрих? Здравствуй, дорогой, это я… Да, благополучно, уже в Бресте.
Это, по-видимому, был тот редкий случай, когда слова били в ухо, и Крылов немного отстранил от себя трубку. Теперь Костя слышал весь разговор.
– У меня к тебе очень большая просьба, Дитрих. Ты оказался прав, меня очень заинтересовал твой документ. Узнай, пожалуйста, нет ли в архиве еще каких-либо документов, касающихся Панченко.
– Вот смотришь, я говорил, тебя заинтересовывай, а ты все не доверил… Узнаю, узнаю, там много документы. Фау Фау Эн готовят процесс майора Бергера…
– Кто такой Бергер? Не Бергер меня интересует – Панченко. Понимаешь – Панченко.
– Пан-чен-ко! – неожиданно, будто испугавшись, протянул Костя. А Грюнер продолжал:
– Майор Бергер был комендант, где самый жестокий допрос делайт…
Костя больше не прислушивался к разговору. Он все понял.
– Тот Панченко? – глухо сказал, когда Крылов положил трубку.
– Нет, этот. Дошло наконец.
– Как же это получилось? Может быть, недоразумение?
– Какое там недоразумение, документ подлинный…
– Нет, это копия.
– Ксерокопия.
– Что же теперь будет?
Крылов не ответил.
– Сергей Александрович, – горячо заговорил Костя. – Ей-богу, недоразумение. Не придумали же вы!
– Так и Гулыга не мог придумать. Тем более что я в архиве все проверил.
– Значит, вы и не виноваты.
Крылов горько усмехнулся.
– Ты виноватого ищешь, а искать надо выход из положения.
– А все очень просто, – уверенно заявил Костя. – Найти семью, если она осталась, родственников и официально сообщить. И на место прежней службы сообщить, официальным документом, с печатью.
Тоскливо и насмешливо слушал его Крылов. Глядя куда-то в сторону, покачивая головой, грустно сказал;
– На всю страну героя объявить предателем, а потом извиняться шепотом, на ухо? Так, что ли? Нет! – Голос изменился, стал резким. – В порядочном обществе так не поступают. Если действительно герой, еще как-то можно выйти из положения, сообщив об этом в газете. Но что это значит? Опровержение? Так? А на опровержение главный хоть убей не пойдет.
– А вы?
Крылов промолчал.
– Вам-то зачем это надо?
– Ох как не надо, Костенька.
– Ну и порвите к черту эту бумажку. Нет ее и не было никогда. Это же не документ, обрывок какой-то.
Крылов посмотрел на него. И Костя не понял – осуждает или ухватился за хорошую мысль, А Крылов, помедлив, извлек из кармана конверт, посмотрел на него, протянул Косте:
– На, рви… И едем дальше – воспевать и воспитывать.
– Сергей Александрович, я…
– Да знаю, что не порвешь, а потому – нравоучение сто тридцать пятое: никогда не советуй поступать так, как не поступишь сам, даже из лучших побуждений. – И неожиданно хлопнул по спине вдруг сгорбившегося парня. – Не сутулься, замуж никто не возьмет!
6
На следующее утро Крылов был уже в Лучанске, в приемной Гулыги.
– Сергей Александрович! Здравствуйте! – Анна Константиновна одарила его обворожительной улыбкой.
Не столь восторженно, но достаточно учтиво ответив на приветствие, спросил:
– У себя?
– Нет, – с сожалением покачала головой. – В командировке.
– Вот тебе и раз!
– Завтра будет, прямо с утра… Я вам сейчас помер в «Центральной»…
– Я всего-то на один день…
– Да что вы, Сергей Александрович! – все так же улыбаясь, всплеснула руками. – Да он же меня уволит, если узнает, что вы были, а я… Одним словом, я вас не отпускаю. – Говорит деланно строго, с едва уловимым кокетством.
– Впрочем… – достал сигарету, закурил. – Впрочем, впрочем… Где у вас Комитет ветеранов войны?
То, что он может не застать Гулыгу, как-то не приходило в голову. Решил все же дождаться его, а чтобы не пропадало время, найти кого-либо из бывших партизан и поговорить. Проверка эта нужна была ему просто для успокоения совести. Он ведь достаточно все проверил после рассказа Гулыги об этом предателе. Практически было достаточно и только того, что рассказал Гулыга… Но вот… Эта странная бумажка… Видимо, Гулыга сможет объяснить, в чем путаница. А пока есть смысл поискать бывших партизан.
В Комитете ветеранов войны ему дали фамилии и адреса трех человек, воевавших в отряде Гулыги и проживающих в районном центре Липань. Километров тридцать пять – далековато. Но один из них, Голубев, работает на сахарном заводе, всего в пяти километрах от города. Решил поехать на завод. Вышел на шоссе. Одна за другой проносились машины, а автобус как сквозь землю провалился. Еще издали увидел тяжелый «КамАЗ», доверху груженный сахарной свеклой. «Наверняка – на завод», – подумал Крылов и выскочил, преграждая ему дорогу.
Шофер оказался добродушным, разговорчивым человеком лет пятидесяти. Охотно согласился подвезти, тем более действительно ехал на сахарный завод. Голубева он хорошо знал.
– Я еще с него сто грамм стребую за то, что привез к нему корреспондента. Мужик он стоящий, каждый норовит к нему попасть. А то привезешь свеклу, чистую, как умытую, а приемщик – бах – пятнадцать процентов загрязненности ставит.
– Начальство куда же смотрит?
– У-у, начальство? Там директором такой кулак… И ему дай бог перепадает, да не подступишься, друг самого.
Крылов непонимающе взглянул на него. Тот умолк. Но ненадолго.
– А фигуру правильную выбрали. Голубев мужик стоящий. Сколько грязи привезешь, столько и пометит, даже бутылку не потребует. Чудной мужик. – Он окинул взглядом Крылова. – Аппарат где же у вас? Или без фотографии его печатать будете?
– Пожалуй, и писать ничего не буду. Поговорить с человеком надо.
Машина остановилась близ ворот сахарного завода. На вывеске эмблема – рог изобилия. Дожидаясь очереди, стояли у проходной несколько самосвалов тоже с сахарной свеклой. Видимо, был конец смены – люди шли с завода и на завод.
– Эй, Колька! – высунулся из окна водитель. – Поищи Голубева, к нему корреспондент приехал.
– Про меня напишет – найду! – засмеялся рыжий паренек в кепочке козырьком назад.
– А если правду напишет? – выкрикнул кто-то.
Парень не почувствовал подвоха:
– Премию дадут.
– Так заголовок будет «Лодырь».
Люди вокруг рассмеялись, улыбнулся и Крылов, направляясь к проходной.
Голубева нашел в какой-то конторке. Астенического сложения человек, сколько ему лет, и не поймешь. Может быть, шестьдесят, а может, и все семьдесят. Нетороплив, держится с достоинством. Во время войны был связным. Так сказали в Комитете ветеранов. Значит, дела тех лет знает точно.
Крылов представился – так, мол, и так, в связи с определенными обстоятельствами хотел бы проверить некоторые факты времен войны, просил помочь.
Голубев не понравился. Едва ответив на приветствие, начал перебирать бумаги и, пока Крылов говорил, ни разу не поднял головы. Не слушает, что ли? Ничего не сказал, когда Крылов умолк. На вопрос, как его имя-отчество, взглянул чуть ли не подозрительно, буркнул:
– Никита Нилович.
Будто недовольный приходом журналиста, беспричинно пожал плечами.
– Я хотел узнать, кто был бургомистром в Липани во время оккупации.
Метнул недобрый взгляд, ответил не сразу:
– Панченко.
– Звали его как?
И снова посмотрел настороженно, ответил неохотно:
– Иваном звали. Иван Саввич.
– Что вы о нем знаете, Никита Нилович?
– Что я о нем знаю?! Ничего не знаю, – полоснул Крылова глазами. – Так же, как и вы, товарищ корреспондент.
– Не понял… Вы же партизанили там, где он свирепствовал…
Молчит человек, не отвечает.
– Ну хорошо, – вздыхает Крылов. – Постарайтесь вспомнить день девятого августа сорок второго года.
– А что девятого августа?
– Ну каких-нибудь событий в тот день не было?
– Скажете тоже! Я третьего дня не помню, что было… Чудно.
– Облавы в тот день не было?
Задумался.
– Облава?.. Облава, похоже, в начале августа была.
– Людей много взяли?
– Сколько взяли? Как говорится, ку-ку! Попрятались от Бергера люди. Видел кот молоко, да рыло коротко.
Непроизвольно слова прозвучали приглушенно:
– Значит, предупредил кто-то. Кто?
Опять недобро покосился на Крылова.
– Никита Нилович! Что вас смущает? На ваших глазах все происходило…
– А что происходило? Наше дело было воевать, мы и воевали. А кто там, чего, как – нас не касается.
– Как же не касается, – не выдержал Крылов. – Вы советский человек, партизан, жизнью своей рисковали. Что же, вам безразлична судьба человека, который предупредил людей, а значит, спас их?
– Не безразлична, – впервые голос прозвучал твердо. – Только не знаю я… Вы, если хотите точно, к Зарудной Валерии Николаевне обратитесь, в Лучанске живет.
– Тоже партизанила?
– Нет, годами не вышла. Девчонкой тогда была.
– Так откуда же?..
– Вроде книжку научную писала. У нее материалов о нашем партизанском житье-бытье – горы, как у меня свеклы. А мне, извините, некогда, свеклу надо принимать. – И он поднялся.
– Где она работает?
– Откуда ж мне знать!
Обратно Крылов возвращался на пригородном поезде У стоянки такси образовалась очередь. Крылов пересек площадь и остановился у справочного киоска.
– Девушка, пожалуйста, Зарудная Валерия Николаевна. Адрес и, если есть, телефон.
– Год рождения?
Он беспомощно улыбнулся!
– Разве можно спрашивать, сколько лет женщине?
Улыбнулась и киоскерша. Достала справочник, долго листала, наконец нашла. Быстро записала на бланке и, подавая его Крылову, сказала:
– Вот. Третий и пятый троллейбус до площади Некрасова, потом на первом автобусе до Овражной, а там квартала три пешком придется.
– Ну и маршрутик вы мне устроили.
– Это не я, это Зарудная, Валерия Николаевна… А вот, – ткнула пальцем в бумажку, – ее телефон.
– Слава богу, хоть телефон есть… Спасибо. До свидания. – Положил бланк в карман и услышал:
– До свидания… Не беспокойтесь, я оплачу справку, зарплата у меня высокая.
– Простите… как же я… простите… – И он торопливо стал искать мелочь. Расплатившись, пошел в телефону-автомату, набрал номер.
– Да? – раздался приятный женский голос.
– Можно Валерию Николаевну?
– Слушаю.
– Валерия Николаевна? Товарищ Зарудная?
– Да, да, я вас слушаю.
– С вами говорит журналист Крылов…
– Кто?! Крылов?! – голос показался ему до крайности удивленным. – Сергей Крылов?
Крылов не был честолюбив. И все-таки приятно – знают люди. Какой-то Лучанск, где никогда но был, какая-то Зарудная, которую никогда не видел, а вот знает…
– Да. Сергей Александрович… – Частые гудки раздались прежде, чем он успел договорить. Мысленно послав в адрес телефонной сети подходящие для данного случая слова, снова набрал номер.
– Извините, разъединили, – сказал, как только ответила Зарудная. – Это Крылов…
– Я счастлива! – В голосе явная ирония, и снова частые гудки.
Что за чертовщина? В чем дело? Порывшись в кармане, снова опустил монету. На этот раз ответ последовал после пятого гудка.
– Слушаю! – строго сказала Зарудная.
– Ничего не понимаю…
– Значит, плохо соображаете… – Теперь уже не ирония, а чуть ли не злоба в голосе. – Я не желаю с вами разговаривать. Неужели не ясно?!
Обескураженный Сергей Александрович вышел из автомата. Такого с ним еще не было. Медленно достал сигарету, закурил. Прошелся взад-вперед. Как все же это понять? Вот так оплевали. Нет, так оставить нельзя… Он извлек из кармана адрес Зарудной. Безнадежно потух его взгляд – очередь на такси стала еще длиннее. Постояв минуту, резко отбросил окурок и снова решительно направился к автомату. Позвонил Анне Константиновне и спросил, не может ли часа на два дать машину.
– Сейчас же высылаю, Сергей Александрович. Машину Петра Елизаровича, все равно шофер ничего не делает. Куда послать?
Вскоре появилась начищенная, с двумя антеннами черная «Волга», и он назвал водителю адрес. Хотя ехали быстро, но добрались не скоро. Шофер затормозил у огромного жилого корпуса в новом районе города. Крылов нашел нужный подъезд, прыжком перескочил две ступеньки и оказался на хорошо освещенной площадке. По обе стороны и прямо перед ним были двери, обитые дерматином. Одна из них открылась, вышла женщина, не обратившая на него внимания, и заперла дверь.
– Извините… Валерия Николаевна?
– Что вам угодно? – чуть надменный взгляд голубых глаз.
Природа наделила ее неброской, но впечатляющей красотой, и смотреть ей в глаза – небезопасно.
– Я вам только что звонил…
– А я вам только что ответила. – Она заспешила к выходу.
И он заторопился вслед, на ходу быстро заговорил:
– Уверяю вас, какое-то недоразумение… Давайте разберемся.
– Мне некогда разбираться, опаздываю, – сказала она, быстро семеня по тротуару.
– Я вас подвезу, – кивнул на машину.
– На этой?! – обернулась и неожиданно расхохоталась. – Хороша я буду в этой машине, – и ускорила шаг.
– Что это значит?! – загремел Крылов, не отставая от нее и тоже ускоряя шаг. – Я – на службе, и у меня к вам дело…
– Ах, дело? – не то разочарованно, не то насмешливо. – А я-то думала… – Она остановилась. – Если вы сейчас же меня не оставите, я позову милиционера. – Повела глазами по сторонам, казалось, готовая выполнить свою угрозу. И быстро пошла.
Крылов, совершенно растерянный, остался стоять. Он смотрел, как, не оборачиваясь, она все ускоряла шаг, пока не скрылась за утлом. Медленно вернулся к машине:
– Поехали.
– Куда?
Глупо как все. И перед водителем неловко. Конечно, наблюдал эту постыдную сцену. А тут еще плюхнулся: «Поехали», – даже не сказав куда. Кто знает, как он истолкует… А в самом деле, куда? Он взглянул на часы.
– Пожалуйста, заедем на вокзал за чемоданом, а потом– в гостиницу «Центральная».
Весь вечер работал – приводил в порядок записи о подвиге Максимчука, твердо решив выбросить из головы эпизод с Зарудной, не думать больше о нем. Одно уравнение со многими неизвестными. Задача неразрешимая, и нечего его заниматься. Но как это сделать, как выбросить из головы? Это же не сундук – открыл и выбросил. Человек может решиться на любой поступок, даже самый безрассудный, и осуществить его. Но думать или не думать о чем-либо, зависит не от него. Он может тысячу раз решать не думать, и будь это человек даже самой железной воли, выполнить свое решение не сможет. Ходом мыслей он не управляет. Они управляют человеком. Изгнать их из головы он бессилен.
7
Петр Елизарович Гулага пришел на работу рано. Спокойно поработать, сосредоточиться удавалось только в ранние часы. Как бы ни задерживался в своем кабинете, все равно не давали покоя телефонные звонки, сотрудники, посетители. А ему предстояло подготовиться к серьезному докладу в обкоме партии. К началу рабочего дня он все закончил и с удовольствием потянулся. Вошла Анна Константиновна, доложила о приезде Крылова. Велел пригласить его, как только появится, а сейчас вызвать одного из начальников отделов. Не успела секретарша выйти, как он нажал кнопку.
– Слушаю, Петр Елизарович, – тут же появилась она вновь.
– Закажите обед на двух человек в «Поплавке».
– На который час?
– Когда, он сказал, придет?
– Крылов? Он не сказал, видимо, скоро – сегодня уезжает.
– Часа на два, только не в зале.
– Конечно…
Спустя полчаса снова появилась в дверях.
– …И передайте директорам заводов, – говорил Гулыга начальнику отдела, – пусть немедленно начнут отгрузку. Колхозы сидят без кормов, а у них жом складывать некуда…
Голос у Гулыги спокойный, без нотки раздражения. Видно, человек этот хорошо знает, где и что делается в его большом и сложном хозяйстве.
Он повернулся в сторону Анны Константиновны.
– Крылов пришел.
– Что ж вы его там держите? Зовите.
Захлопнув папку, поднялся начальник отдела.
– А прием отменить? – спросила она.
– Пока не надо, – взглянул на часы.
– Рад, рад видеть, – широко улыбаясь, пошел навстречу Крылову Петр Елизарович.
– И я рад, Петр Елизарович, – протянул руку, крепко пожал.
– Как живы, что хорошего?
– И не спрашивайте, верчусь, как вор на ярмарке. Приехал в два ночи и ни свет ни заря – здесь.
Усадил Крылова в кресло у журнального столика, сел напротив, но тут же, перегнувшись через письменный стол, нажал кнопку. Зажглось красное окошечко фонарика, вмонтированного в стол.
– Что-то новое, – кивнул Крылов на фонарик, – раньше вроде не было.
Петр Елизарович довольно улыбнулся:
– Такой же фонарик зажегся и у секретарши. У американцев подсмотрел, – хитро сощурился он. – Надо же и у буржуазии чему-нибудь учиться. – А секретарша уже стояла на пороге.
– Чайку нам… Какими же ветрами, Сергей Александрович? Я, откровенно говоря, немного смущен. Даже не поблагодарил. Да и как благодарить? Спасибо, что на всю страну прославили? Вроде неприлично. Однако спасибо.
– Полно вам, – поморщился Крылов.
– Не скажите, не скажите. У нас как принято? Расчихвостить хозяйственного руководителя – пожалуйста. А похвалить, оценить работу… Так что не скромничайте, дорогой Сергей Александрович.
– Что ж, написал, как есть, написал правду… Поэтому и приехал к вам.
– Слушаю, – Петр Елизарович откинулся на спинку кресла. – Слушаю, Сергей Александрович.
– Расскажите, пожалуйста, подробнее о Панченко.
– О ком?
– О Панченко. О предателе Панченко, фашистском бургомистре.
Петр Елизарович усмехнулся:
– Да, крепко вы его. Всего десятка два слов, а предатель как на ладони. Вот что значит писатель! И в глаза не видел, а как точно.
– Верно, не видел. Да точно ли? Вот в чем закавыка.
Гулыга поднял на него недоуменный взгляд. Крылов молча достал из кармана сложенный вчетверо листок с донесением гестапо.
– Что это?
– Почитайте.
Петр Елизарович взял со стола очки, надел их, повертел в руках листок, улыбнулся.
– Я, дорогой мой, кроме бюрократического русского, других языков не знаю. Только и выучил за всю войну «хенде хох»… Да, еще фрицы очень любили говорить «Хитлер капут» – тоже выучил… Переведите, пожалуйста, – вернул он бумагу.
– Вот перевод, – протянул ему другой листок Крылов. – Правда, от руки, но почерк разборчив.
– Что за чепуха?! – удивился Гулыга, прочитав первые строчки. И снова обратился к тексту. – Бред какой-то! Где вы это взяли?
– В гитлеровских архивах. Документ подлинный…
– Гм, подлинный, – хмыкнул Петр Елизарович. И задумчиво добавил: – Кому?
– Что «кому»? – не понял Крылов.
– Еще римляне говорили: «Кви продест» – кому выгодно. Вот я и думаю: кому это выгодно? Кому надо подбрасывать нам с вами такие «подлинные»?
Вошла Анна Константиновна, неся на подносе чай и вазочку с баранками и сухариками.
– Спасибо, – сказал Петр Елизарович. – И вот что… Извинитесь перед товарищами, отмените прием. И телефоны на себя возьмите.
Она подошла к столу, передвинула рычажки.
– Нет, нет, этот оставьте, – он поднялся, прошелся по кабинету. – Прошу, Сергей Александрович, – показал на чай. Снова сел, теперь уже за письменный стол. Положил перед собой донесение, разгладил, стал перечитывать.
– Что же получается, Петр Елизарович? У них Панченко предатель, и у нас предатель. У них бандит, и у нас бандит. Так не бывает.
– Сергей Александрович, дорогой мой, – как бы извиняясь, заговорил Гулыга. – Не обижайтесь, я даже разбираться не желаю. И плевать я хотел на любые бумажки. Я своим глазам верю, а не бумажкам.
– Но все-таки, – пожал плечами Крылов, – объяснить этот документ как-то надо.
– А разве вы не допускаете, что эту липу подбросили в свое время гитлеровцы? Они часто таким методом пользовались, обеляя в наших глазах предателей. Куда он делся? С ними бежал? А может быть, оставили на нашей земле, чтоб на них работал? А писуля такая любые подозрения с него снимет, зачеркнет его бургомистерство. И, наоборот, на честных людей клепали, а мы, – покачал ладонью, приставив к уху большой палец, – заглатывали.
Крылов задумался.
– Допускаю… Откровенно говоря, такая мысль не приходила в голову. Но как доказать это?
