Текст книги "Великий поток"

Автор книги: Аркадий Ровнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Трудно было не согласиться с его обобщениями. Кроме того, за его словами чувствовались долго копившаяся усталость и нескрываемая горечь. Я подумал, что едва ли в его обязанности входило показывать мне изнанку Нижнего мира, скорее он должен был демонстрировать его мощные ресурсы и перспективы. Он рисковал, доверяя мне свои мысли. Может быть, он надеялся на что-то. Но на что?

Завершая круг наших дневных экскурсий, Пал Палыч предложил посвятить следующий день посещению Центров Истории, Музыки и Магии.

10

Поздно вечером мы снова сошлись с Аркадием за запотевшим графинчиком водки. У горничной был выходной, и мой хозяин сам вытащил из холодильника выпивку и закуску. Мы сидели в просторной столовой за дубовым столом под плетеным абажуром из крашеной соломки. Аркадий выглядел немного усталым и потому разговаривал резче, чем при первом свидании.

– Ну как впечатления от Города Господ? – спросил он меня после первой рюмки. – Пал Палыч, наверное, наговорил тебе сорок бочек арестантов? Но сам-то, сам ты что-нибудь понял? Не правда ли, в нашем городе колоссальная энергия? А все потому, что мы освободили людей от лишней рефлексии и направили все их внимание на то, что им нужно.

– Пал Палыча едва ли можно назвать интеллектуальным евнухом, – заметил я.

– Пал Палыч – моя находка, – не без гордости заявил мой альтер эго. – Я пользуюсь им для моих инспираций.

– А мной как ты хочешь воспользоваться?

– Ты мне можешь понадобиться для дела. А я тебе пригожусь в качестве трамплина для наших общих проектов.

Ледяная водка пилась намного лучше вчерашнего коньяка. Я постепенно выходил из затянувшегося ступора – соображал легче, легко находил нужные слова.

– Слушай, – весело сказал я братцу из Низшего мира, – а пошел ты на… три буквы!

Я – яростный противник ненормативной лексики. Не знаю, как такое у меня вырвалось. Но мой двойник и бровью не повел. Но предупредил:

– Помни про испытательный срок.

Мы выпили еще по одной рюмке. Вскоре нас сморил сон-примиритель.

11

На другое утро, гуляя перед домом, я любовался свежими кустами сирени и жимолости. Скамейки под тополями и акациями приглашали к отдыху и размышлениям. Фонтаны и бассейны навевали соразмерные фантазии. Когда мы с Пал Палычем вышли из ворот, Жора уже сидел в своей машине. Мы поехали в Центр Истории, а попросту в Главный Исторический музей.

– Что вы думаете, любезный мой Цицерон – ибо кто вы, как не римский всадник и слуга сената, – об Истории Нижнего Мира? – обратился я к моему провожатому, когда мы с ним оказались в просторных музейных залах среди крылатых ассирийских быков и барельефов, изображающих царскую охоту на тигров. – Как и когда эта история началась и куда она привела наши народы? И правда ли, что в истории Нижнего мира не было ничего, кроме кровавых войн, предательств и преступлений?

– Однажды шах, которому мудрец привез свой труд о смысле истории на караване верблюдов, попросил его сократить это произведение. То же самое он сказал, когда мудрец привез ему свой труд на одном верблюде, а потом – в одном толстом томе на спине ослика… Вы хотите получить выводы, сжатые до десяти минут. Мы сможем понять истоки, смысл и направление истории, только если вооружимся смирением и осознаем безграничное превосходство этих задач над нашими силами. Общий план и направление истории знает один лишь Режиссер, что же касается наших догадок об общем плане, то они могут быть более или менее удачными, а могут быть ошибочными. Однако нужно постоянно помнить, что истолкование истории неразрывно связано с нравственной волей, то есть, с проявлениями той же истории в человеческих поступках. И встает вопрос, чему служит или должна служить история – высшему благу, общему благу или частным благам? Кажется, никогда еще не было на земле такой дифференциации, какую мы видим сегодня, и никогда еще вопрос о единстве мира не стоял так актуально.

12

И вот мы опять в машине, везущей нас в Центр Музыки. Мы едем через кварталы, заполненные иностранцами, туристами, торговцами, богемой, проститутками… Приходится останавливаться через каждую минуту, пропуская возбужденные группы прохожих. С трудом припарковываемся.

Огромное старинное здание Консерватории. Кариатиды, арки, афиши, зеваки, студенты, студентки… Из окон несутся звуки скрипок, виолончелей, флейт, гобоев, труб, синтезаторов, органов… Мы поднимаемся в Большой Концертный Зал. Зал полон слушателями: шорох, шепот, листание программок… За кулисами шум настраиваемых инструментов… Поднимается занавес – концерт современной музыки.

Что может быть безнадежнее – говорить словами о музыке. Музыка выпадает из всех видов искусств. Она сделала все, чтобы избежать их участи, – быть изувеченной беспощадным временем, опустошенной пошлым рассудком. Она то уходила в тишину, то изливалась в радости и страдании, то плакала, то ликовала. Она пережила холеру, чуму, инквизицию, революции, войны, фашизм, коммунизм… Неужели ей что-то угрожает?

Я готов слушать музыку. В программе четыре произведения.

Первое произведение: скрипки, альты, виолончели и рояль. Музыканты выходят на сцену, садятся, вытаскивают из футляров инструменты. Юноша за роялем протирает тряпочкой клавиши и пюпитр для нот. Другие музыканты также протирают свои инструменты, сдувают с них пыль. Минут через пять все готовы играть. Пианист поднимает руки к клавиатуре. Струнные поднимают к инструментам смычки. Пальцы повисли над клавишами, смычки над струнами. Музыканты не двигаются. В зале покашливание, чихание, реплики, смех. Проходит еще пять минут. Музыканты встают и раскланиваются. Зал смеется и аплодирует.

Второе произведение: музыканты выходят на сцену, одни из них несут инструменты, другие – рулоны бумаги и клейкую ленту. Музыканты с инструментами садятся на места и начинают играть нечто бесформенное и энергичное. У них нет нот, их задача – создавать резкий, невыносимый шум. Музыканты прекрасно справляются с этой задачей. В это время другая группа начинает разрезать рулоны бумаги и обклеивать ею рояль, скрепляя ее по швам клейкой лентой. Работа спорится: рояль из черного постепенно становится серым, неровно наклеенные листы бумаги делают его похожим на забинтованного раненого. По мере того, как оклейка рояля приближается к завершению, шум, создаваемый разгоряченными музыкантами, нарастает. В момент окончания операции с роялем визг и скрип достигают апогея. Пытка заканчивается. Музыканты раскланиваются и под аплодисменты уходят. Объявляют антракт.

Мы с Пал Палычем крадемся к гардеробу. Одевшись, выходим на улицы Города Господ. О музыке мы не говорим. Заходим в кафе, заказываем кофе. В кафе тишина, полутьма, по углам однополые целующиеся парочки. За окнами слышно дыхание вечернего города. Постепенно приходим в себя, находим Жору и едем дальше.

13

По плану Цицерона нам еще предстоит побывать в Центре Магии. Магия, как известно, это сила, влияние, гипноз. А поскольку гипноз – это главный инструмент околпачивания людей в Нижнем мире, экскурсия в этот Центр мне особенно интересна. Вообще я заметил, что все Центры Города Господ, в которых я побывал, выполняли двусмысленную функцию. Полагалось, что созданные для туристов и любопытных иностранцев, они должны внушать им идею цветущей сложности и богатства Нижнего мира, однако при более внимательном взгляде они выдавали царящее в нем неблагополучие. Что же могло сказать мне то место, куда мы теперь направлялись?

Было уже темно. Мы выехали из города и долго петляли по проселочным дорогам среди заброшенных огородов и разрушенных строений. Нас трясло на ухабах и рытвинах немощеной дороги. Наконец, машина остановилась возле большого деревянного сарая с плоской крышей.

– Здесь находится Главный магический штаб Нижнего мира, – сообщил мне мой провожатый, открывая передо мной скрипучую дверь. Запахло гарью и острым варевом, послышалось прерывистое всхлипывающее пение.

Помещение сарая оказалось просторнее, чем можно было подумать, если стоять снаружи. Несколько круглых колонн поддерживали крышу. Пахло деревом, экзотическими травами и притираниями, в дальнем углу горел костер. Мы пошли к огню, тускло освещавшему внутренность сарая. У костра сидело три дикаря в набедренных повязках – больше никого в помещении не было. Над костром в чугунном котле варилось какое-то зелье, оттуда поднимались густые пары, издававшие острый травяной запах. Тела дикарей лоснились от жира, которым они были натерты. Приглядевшись, я увидел, что один из сидящих был азиатом монголоидного вида, другой был похож на японца, третий был негром. Прислонившись к колонне, я начал за ними наблюдать. Пал Палыч присел на широкую скамью возле стены.

Сидящие вокруг костра, покачиваясь, нестройно выкрикивали одну и ту же фразу, не особенно заботясь о синхронности и мелодии. Время от времени они подкидывали в костер дрова, поправляли огонь, отпивали из стеклянной банки какую-то мутноватую жидкость, иногда вскакивали, делали несколько резких прыжков и снова садились перед костром – каждый раз на новое место. Костер вспыхивал, разбрасывая трескучие искры и поднимая к потолку языки пламени и клубы дыма. Однообразные резкие выкрики и беспорядочные движения шаманов в колеблющемся свете костра, запахи притираний и трав от кипящего варева, окружающий мрак – все это вместе навеивало оцепенение и дурман. Несколько раз я впадал в забытье и с трудом возвращался в сознание. Перед закрытыми глазами возникали видения: сначала я увидел плетеный абажур из соломки в столовой Аркадия, который наплывал на меня, качаясь от сквозняка. Вслед за тем приплыл обклеенный бумагой рояль, и струнный ансамбль начал исполнять музыку под названием «Поедание мамонта». Пещерные люди в шкурах разрывали огромную звериную тушу и, залитые кровью и слизью, грызли ее части, захлебываясь от жадности и урча от упоения. Я почувствовал, что мне нужно выйти из сарая, чтобы не быть поглощенным навязчивыми ритмами и острыми запахами и не стать жертвой новых галлюцинаций.

Дав знак Пал Палычу, я на нетвердых ногах покинул сарай. Вид Жоры за рулем автомобиля перед дверью сарая вернул меня к реальности Нижнего мира. Вскоре мы уже ехали по многолюдным бульварам Города Господ, освещенным разноцветной рекламой и яркими фонарями.

14

– Как могут три дикаря держать в прострации весь Нижний мир? – спросил я моего Цицерона, когда, наконец, сумел отойти от навязчивых образов последнего посещения.

– Никак не могут, – охотно согласился со мной Пал Палыч. – Но Волновые Генераторы тысячекратно усиливают их воздействие. Больше того, создаваемые ими поля наполняются дифференцированным содержанием с соответствующими командами и посылаются адресно тем или иным группам людей. Шаманы, собственно, – это только деталь сложной схемы. Дикарей сменяют каждую неделю.

– Как работает эта схема?

– Схема дает сбои, и дело здесь не в технологии, а в принципе. Субъект, на который направлено воздействие, ведет себя непредсказуемо. И хотя учитывается все: уровень насыщенности субъекта, степень его противостояния воздействиям, даже взрывы иррационального своеволия – все же статистика говорит о том, что коэффициент влияния падает, субъект ускользает. Нужно искать новый принцип, изобретать новую антропологическую систему.

– И для этого понадобился я?

– Да, для этого привлекли вас. Для этого вас знакомят с Узлами, или Центрами, нашей системы. Если вы откажетесь от сотрудничества или не справитесь с задачей, вас нейтрализуют и поставят на более простую задачу. Так до вас поступили со мной. И со многими другими. Вы догадываетесь, что основная расстановка сил в Нижнем мире должна оставаться неизменной. Нужно только предложить новую формулу оптимизации влияния.

– А вы знаете, что случится с Нижним миром, если он не найдет такой формулы?

– Знаю: он опустится еще ниже. Или рассыплется на составные части. Или аннигилируется. Разрушится даже тот ничтожный смысл, который в нем есть.

– Нет, Нижний мир не может аннигилироваться, он, очевидно, нужен для общего баланса. И его смысл не разрушится. Конечно, если воспринимать его как единственный мир, тогда может возникнуть такая иллюзия. Ведь именно это внушают его обитателям ваши шаманы.

– А для чего он может быть нужен в общем балансе?

– Как слив отходов. Отходы ведь нужно сливать. Вы знаете сами: здесь ничего не решается, ничего не создается. Город Господ, да и сами ваши Господа – это тень тени. Хотя отсюда все другие планы кажутся тенями.

Пал Палыч не стал со мной спорить, к тому же мы оба вспомнили о нашем шофере и увели разговор в безопасную гавань. Тут и машина остановилась:

– П-п-приехали, г-г-господа хор-р-рошие,!

15

Мир человека – сложная вертикальная структура, ряд уровней высоты. Высший уровень не осознается, в редком случае он смутно ощутим. Его центр – совершенная тишина созерцания. Его эманация, пролитие в низшие миры – редкое чудо преображения. Отрешенность, беспристрастность, любовь – это внутренний стержень Верхнего уровня. Пока сохраняется центр отрешенности, помрачение, отрыв от целого невозможны. Для людей возможно только приближение к этому миру. Но люди, даже святые, даже гении, не застывают в том же состоянии: временами они поднимаются, временами отдаляются от центра. На среднем уровне возможно буйство страстей, игра творческих сил. Страсти оставляют после себя труху, пепел. Низший уровень – Низший мир – есть пепел и тлен. Пепел не может снова стать живым и плодоносящим. Страсти и метания Среднего мира опьяняют и захватывают людей Низшего мира, одержимость кажется им вдохновением и героизмом, а парадоксы дешевых демагогов – откровениями истины.

Эти мысли медленно собирались во мне по мере того, как я начинал понимать, чего от меня хочет мой двойник из Низшего мира. Он хотел получить рецепт спасения того мира, который он нес в себе. Он думал, что рецепт можно найти в поваренной книге, существующей в Высших измерениях реальности. Но до этих Высших измерений мне самому было далеко. И все же я знал, что рецепты там не работают. Что единственный путь решения всех вопросов – в беспристрастности, отрешенности и глубине созерцания. Я понимал, что мир един и все связано между собой и только в нашем воображении существуют разрозненные уровни и измерения.

16

Мой двойник встретил меня, раздраженный и саркастичный, – чувствовалось, что в нем созрело жесткое решение и что он готов объявить его мне нынче же вечером. Я вспомнил, как мы с ним воевали подростками. Горячность, которая была его яркой чертой с детства, с годами превратилась в нетерпеливость и резкость.

Мы прошли в столовую и сели за дубовый стол под плетеным абажуром.

– Я надеюсь, ты, наконец, что-то понял и сделал выводы, – Аркадий начал подводить меня к своему приговору.

– Тебе бы следовало понять, что на меня нельзя давить, – ответил ему я. – Человек должен сам определять свою линию в жизни.

Неожиданно дверь столовой открылась, и на пороге появился новый персонаж – в комнату вошел третий Аркадий. Мы оторопело уставились на нового гостя. Рука хозяина с наклоненной над стаканом бутылкой повисла в воздухе.

– Надеюсь, я не помешал? – осведомился гость и уверенно подошел к столу.

– Значит, на троих! – почему-то обрадовался мой визави и, пока второй Аркадий усаживался за стол и осматривался, ринулся к буфету за третьим стаканом.

– Извините, господа, но я вина не пью, – сказал гость с улыбкой, переводя взгляд с одного из нас на другого. – Я бы выпил чаю или сока.

Чай так чай – начали готовить чай с чабрецом и смородиновым вареньем, которое отыскали в буфете. Мы с моим первым двойником решили тоже присоединиться к чаепитию. Наш хозяин светился от возбуждения и опрокидывал рюмку за рюмкой. Гость вел себя скромно и непринужденно. Начал он исподволь и как будто издалека:

– А вы помните нашу бабушку и ее смородиновое варенье? – спросил он, и мы вдруг вспомнили, что у нас была одна общая на троих бабушка и одно общее на троих детство. Однако мы выросли и стали взрослыми, и бабушка с ее смородиновым вареньем не смогла убедить нас жить дружно.

– А мы здесь как раз спорили о том, каким должен быть человек, – сообщил нашему гостю хозяин.

– Человек должен быть зеркалом Верхнего мира, – провозгласил наш гость.

– Но не все знают о Верхнем мире, – заметил я.

– Вот именно, – поддержал меня наш хозяин. – У каждого из нас свои собственные задачи.

В трех словах определились позиции: те двое сверху и снизу, а я посередине, ни то, ни се.

– А подумали ли вы, господа, что у нас не только одна общая бабушка, но и одна жена, – огорошил нас наш гость.

– Какой ужас! – воскликнул наш хозяин.

– Как же она со всеми справляется? – искренне удивился я.

– Можно ее позвать и спросить, – предложил наш гость и добавил: Если, конечно, она не спит.

– Я сейчас за ней схожу, – засуетился хозяин и выскочил из столовой.

Мы остались вдвоем за дубовым столом под плетеным абажуром – я и мой двойник из Верхнего мира.

С уходом хозяина атмосфера в столовой изменилась, исчезло давление, появились другие ощущения и забытая легкость. Так я себя чувствовал всегда, когда появлялось мое «я» из Верхнего мира. Только, к сожалению, оно приходило очень редко.

Вообще мои отношения с Верхним миром были всегда строго регламентированы. Оттуда мне отпускалось скупо, но справедливо. Честно говоря, всегда больше, чем я заслужил. Вот и сейчас появление моего Верхнего «я» пришлось на минуту трудного выбора. И опять этот мир был верен себе: пробовал всех помирить, но при этом не отказывался от своей категоричности: «человек должен быть зеркалом Верхнего мира».

17

Открылась дверь, и в столовую стремительно вошла Наташа, за ней следовал мой растерянный двойник из Нижнего мира. Мгновенно оценив обстановку, Наташа уверенно направилась ко мне и обвила мою шею руками. В то же мгновение два моих независимых «я» прильнули к моей спине и вошли в мое тело. Шок воссоединения был похож на выздоровление от болезни. Я почувствовал наполненность и силу, которых мне во время этой болезни недоставало.

Все три моих «я» расположились в привычных местах и в обычной пропорции: среднее «я» заняло главное место в области груди, низшее нырнуло в область живота и паха и притаилось, верхнее скрылось совсем, хотя отдаленно оно напоминало о себе легким покалыванием в сердце.

Мы с Наташей поцеловались и прижались друг к другу.

– Ну, ты загулял, – с легким упреком заметила Наташа и спросила. – Голова не болит? Чаю хочешь?

– Очень хочу. И я бы еще выпил рюмочку.

И мы стали пить чай и обсуждать текущие дела.

Прекрасное безумие

«Прекрасное безумие и есть прекрасная жизнь»

Людвиг Тик

Картограф Константин Ветров

Житель подмосковного Павлова Посада Константин Ветров проводил все свое свободное время, склонившись над Картой, расстеленной на столе. Это была Карта с бесчисленным множеством пространственных и временных измерений. На Карте были изображены извивы фауны и флоры, многолюдные города и заброшенные хижины, желтые пустыни и зеленеющие оазисы, бездонное небо и подземные лабиринты – Вселенная с ее чудесами и уродствами, с ее нежностью и жестокостью, с ее грозным хаосом и хрупкой гармонией. Стоя над Картой, Константин либо вглядывался в ее замысловатые узоры, либо что-то поправлял, стирал или дорисовывал. Иногда он застывал в самой неожиданной позе, так что непонятно было, спит ли он или просто цепенеет, захваченный непонятной силой. Так проходили годы.

Приходили соседи смотреть на Карту, но ничего разобрать на ней не могли и уходили, качая головами. Был у Константина приятель Василий Иванович, учитель рисования из местной школы. Иногда Василий Иванович приводил к Константину школьников, и все вместе разглядывали Карту, пытаясь разгадать, что на ней нарисовано. На вопросы школьников Константин отвечал уклончиво, улыбаясь уголками глаз. Видно было, что никому ничего объяснять он и не стремился. Жил он себе и жил. И мир вокруг него тоже жил своей жизнью. Мир был сам по себе, а Константин – сам по себе.

А нарисованы были на Карте три матрешки одна в другой и много линий, кружков и зигзагов, и всякие надписи между ними и на них. Впрочем, линии обрывались, зигзаги щетинились, а надписи прочитать было невозможно.

Известно, что человек – это матрешка, кукла. Действительно, куклой мы рождаемся и куклой умираем. Внутри куклы еще одна кукла, но из другого материала, более тонкого, который можно было бы назвать летучей или сокровенной сущностью. У большинства людей она существует только как возможность, но на самом же деле ее нет. Есть какие-то сгустки, волокна, клочья, из которых может образоваться это существо. Само по себе оно не образуется, для этого требуется редкое сочетание условий и огромные усилия, на которые современный человек не способен. Наконец, есть последняя третья матрешка – наиболее таинственная. Та, которую древние называли Мировой Душой, а на Востоке – Атманом. Та, что оживляет Всё, но человеку не дается, напротив, человек – игрушка этого Я, которое выше и могущественней всего, что он думает и на что способен.

Людей, создавших в себе летучую сущность, на земле немного. Василий Иванович, учитель рисования, относил к таким людям Константина Ветрова. Были у него для этого веские основания. Дело в том, что он сам был наполовину летуном, и этой половинкой он видел то, чего другие не видят. И еще он думал так, потому что Константин делился с ним своими приключениями, а Василий Иванович эти откровения в дневнике у себя записывал. И, наконец, Карта – ее Василий Иванович – единственный кроме Константина – умел читать.

Константин был холостяком с запросами и интересами самыми непритязательными. Жил он в городе Павлов Посад в двухэтажном доме довоенной застройки. Высокий и худой, он двигался стремительной походкой, выпятив слегка подбородок. Казалось, он летит, не различая дороги и не в силах остановиться. Только над своим детищем – Картой Всего – он замирал и преображался: в эти часы сущность его ускользала из привычных тенет и возвращалась в нормальную среду его обитания – Мир Воображения.

Константин принадлежал к людям той старинной профессии, которые занимались созданием моделей пространства в виде плоских, рельефных и объёмных изображений, сделанных из твердых материалов или же выведенных на монитор. И хотя картография в наши дни ушла далеко вперед, используя новые программы и техники, Константин принадлежал к тем немногим картографам, которые работали по старинке, собирая необходимые для них данные в живых путешествиях. И если учесть, что в мыслях своих он пытался охватить всю Вселенную, постичь ее смысл, механизм или принцип, то понятным станет, как мало было людей, знания которых могли бы сравниться с его кругозором. Оставляя физическую куклу склоненной над разложенной Картой, Константин путешествовал своим летучим телом по всей Вселенной.

Равными ему по проникновению в земные и всяческие тайны были только два человека – прославленные картографы Джозеф Фицмайер из Милуоки и Зденек Янота из Пардубицы. Первый из них был известен как создатель теории Всего, а второй – как автор и разработчик концепции Оси Вселенной. С немолодым Джозефом Фицмайером Константин состоял в многолетней переписке, а Зденек Янота не раз прилетал к нему из Пардубицы, и они проводили часы, гуляя по городу и беседуя о своих путешествиях. Ходили слухи, что эти три джентльмена не раз встречались во время своих удивительных странствий, однако сам Константин эти слухи никогда не подтверждал, хотя, впрочем, и не опровергал их.

Наш позитивистский век свел Воображение к пустому фантазированию, а убогую иллюзию материальности сделал единственной опорой человеческого существования. Миллионы заснувших людей превратились в данников этой иллюзии, привязанных к условиям их повседневного быта. Та область, из которой тысячелетиями люди черпали образы и смыслы для своего существования, оказалась вне сферы их понимания и интереса, но, к счастью, не всех. Некоторые, благодаря счастливой наследственности и благоприятной судьбе, сумели отыскать и развить в себе зерно чудесного Воображения, которое не просто кружит их по миру иллюзий, но дает крылья для полетов в область Невообразимого. Считанные из них – визионеры и картографы – изредка достигают крайних границ этой заповеданной области, за пределами которых начинается Царство Хаоса Каталагосар, имя которого обычным людям неизвестно. А впрочем, для спящих и ближайшая Вселенная невообразима.

Что знает обычный человек о мире, в котором он живет? Ничего. Он то и дело натыкается на окружающие его предметы и набивает себе шишки, но он не может быть уверен в их смысле и назначении. После Иммануила Канта это утверждение стало общим местом, но понадобился гений Митчела Саллюста, чтобы убедить человечество в том, что наш мир не содержит устойчивых форм и качеств – устойчивость и предсказуемость функциональны и зависят больше от наших желаний и ожиданий, чем от законов природы. Впрочем, окончательной ясности в этом вопросе не достигли ни Кант, ни Саллюст.

Когда Константин развил свои визионерские способности, он задал себе вопрос о том, что же увидит человек, выбравшийся из пещеры Платона? Платон обещал, что человек, сумевший выбраться из ограниченного физиологическими и социальными рамками объема, увидит реальность такой, какая она есть. Но что это значит? Увидит ли он сверкающий радужный день, яркое солнце, ароматные травы и звенящие ручьи? Или он увидит многогранники, шары и другие совершенные геометрические фигуры? Или же он вступит в царство моральных или эстетических категорий, не имеющих чувственной очевидности и постигаемых только чистым разумом? Встретит ли он души умерших близких, героев и богов или иных необычных существ, которых нет на земле? Или же его встретят жестокие и кровожадные сущности, от которых наивно ожидать понимания и пощады?

Не найдя ответов на эти вопросы в мире рацио, Константин начал готовиться к такому путешествию, которое вывело бы его за границы Вселенной. Только на собственном опыте можно было надеяться познакомиться с истинной природой вещей, для постижения которой у обыкновенного человека, по-видимому, нет никаких физических и умственных возможностей.

Подземный лабиринт и огненное озеро

В тот вечер, выйдя из Пещеры, Константин обнаружил себя среди скал и пещерных лабиринтов. Перед ним открывались бездонные провалы в мальстримах огненных колодцев. Нельзя было двинуться с места, чтобы не оказаться в одном из них и не исчезнуть навсегда. Константин прятался к небольшой нише, казавшейся ему укрытием, но на самом деле открытой пламенным стихиям.

Спасение было в прыжке, который он должен был совершить и который мог преобразить его в огневика, умеющего гасить пламя своим холодным телом. У огневиков гибкие розовые тела, короткие мощные крылья и хвост змеи. Глаза у них большие, доверчивые, вопрошающие. Иногда они улыбаются своими розовыми мордочками.

Прыжок преобразил его в существо, стремящееся согреться, ищущее огненных ласк. Короткое беспамятство – и вот он стал опять видеть, слышать, чувствовать, ощущать. Страх позади – полет в водовороте пламени захватил его. Такое испытывает парашютист после прыжка – блаженство задержанного падения и свободное парение.

Скоро он обнаружил, что он летит не один – среди языков пламени мелькали похожие на него существа. Некоторые летели совсем близко и даже прикасались к нему легкими ласкающими прикосновениями. Глаза их смотрели дружелюбно, подбадривающе. Константин принял их вызов и вступил с ними в игру обтекания, убегания и легких касаний. Их было два огневика, которых он мог отличить от других, резвившихся поодаль. Он слышал идущую от них эмпатию и приглашение держаться вместе.

Между тем Константин в облике огневика и два его спутника медленно опускались в огненный колодец, который расширялся и изгибался и, наконец, втянул их в большое открытое пространство, напомнившее чашу земного озера с отвесными берегами. Это было озеро огня, а берега были темными и выглядели как скалы. Огонь не пугал его, напротив, его ласки напоминали ласки воды в чистых земных водоемах.

Какое-то время Константин слышал настойчиво повторяемые вопросы, но не догадывался, что эти вопросы обращены к нему. Вопросы звучали на языке, который просыпался в нем во время его путешествий, на этом языке умели общаться все живые существа, но многие из них – люди, например, – просто не знали, что они им владеют. Он слышал эти вопросы внутри самого себя, как будто он сам себя спрашивал. В переводе на человеческий язык это звучало примерно так:

– Мы живем в этом озере. Здесь живут наши братья и сестры и наши родители. Хочешь познакомиться с ними? Плыви за нами!

Он не успевает согласиться, и уже погружается в глубину в сопровождении двух друзей. Он видит вокруг себя оживленную суету огненного мира: проплывают существа, похожие на тюленей, моржей, лисиц, созданные из пламени, и немало других, напоминающих птиц и огромных панцирных черепах. Одни из них плывут стаями, другие в одиночку, деловито, задумчиво или игриво. В каком-то месте Константину и его друзьям приходится свернуть с пути и облететь группу сражающихся крокодилоподобных существ, чтобы не быть затянутыми в драку.

Вот и поселение огневиков, таких же, как он и его новые друзья. Его окружают, он слышит любопытствующие возгласы, растерянно смотрит на новых знакомых. Ему хочется расспросить их о том, как они здесь живут, о чем думают. Он спрашивает, и они рассказывают. Они говорят ему что огонь приходит к ним по подземным лабиринтам из глубин земли, а они дышат и питаются огнем. Главное в их жизни – это радость движения и общения друг с другом и с другими дружественными тварями. Однако в мире много враждебных стихий, которые они избегают насколько могут. Прежде всего, опасны стихии воды, ветра и вообще всего, что грозит огненной среде. Внутри земли есть могучие водные потоки, океаны воды, способные загасить огонь, и есть дикие ветры, иногда вырывающиеся на поверхность.

Друзья представили ему группу почтенных огневиков как своих родителей, и те приветствовали его круговым танцем, а сам он был в центре этого круга.

Константин начал задавать им вопросы, он хотел понять принцип Всего: простой он или сложный, или этих принципов много?

Он спрашивал: что это такое – то, что есть? Зачем оно? Игра ли это чьих-то сил? И каков смысл того, что есть? Может быть, его смысл в красоте? Но тогда зачем и откуда уродство?

Он спрашивал: говорят, что Творец создал мир из необходимости или от доброты, или от щедрости, или от преизбытка. Но откуда взялась сама идея Творца?