Текст книги "Великий поток"

Автор книги: Аркадий Ровнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

«Илларион Платонов», – представился Илларион.

«Геннадий Прайс», – с улыбкой отрекомендовался его собеседник.

2

Илларион Платонов родился после Войны… Впрочем, какая разница, когда он родился. Важно, что никогда в жизни он не был собой. Зажатый тисками судьбы, он всегда принимал неизбежные для себя решения. Даже когда он в юности ушел из дома, оставив своих родителей, в этом не было никакой свободы – он сделал это потому, что не мог поступить иначе. Перед ним не было обычного выбора между карьерой и маргинальной жизнью. Карьера, которая происходит в ординарной системе рангов и чинов, его никогда не интересовала. Он прожил жизнь маргинала, даже не догадываясь, что это была героическая жизнь, полная борьбы и преодоления препятствий. Он никогда не был собой.

Дело в том, что он не ломал самого себя и потому сберег свою внутреннюю пластику. Когда требовалось сделать что-то неприятное, он растягивал это насколько мог. И оно само потихоньку делалось. И жизнь его также берегла, не захлестывала поверх головы, а давала ему нагрузку по возрасту. Кроме того, он готовил себя ко всему на свете. Он любил вспоминать Петрарку: «Что ж такого, если внезапно вторгнется смерть или мученье, или тюрьма, или изгнание, или нищета? Это обычные удары судьбы. Главное, чтобы они не достигли высшей крепости души».

Об этой крепости была его главная забота, хотя вход в нее был для него закрыт.

Но и благосклонности судьбы нужно опасаться…

«Как вам сегодня спалось?» – таким вопросом Геннадий встретил Иллариона на пороге своей квартиры. Тщательно выбрит, но уже без балахона и бабочки, и шлепанцы на босу ногу.

Илларион действительно спал очень плохо. Он проснулся в половине четвертого ночи и потом просыпался еще три раза. Его мучили сны, тягучие, подробные, не несущие в себе разрешения повторяющихся ситуаций и мучительных вопросов. Эти сны были отголоском его прошлого, с которым, ему казалось, он уже давно рассчитался, но прошлое догоняло и загоняло в его угол. Он куда-то бежал, но так медленно, так неуклюже, а его догоняли и уже почти догнали! Потом он заблудился в бесконечном лабиринте, в темных сырых подвалах разрушающегося здания. Лампы на потолке гасли одна за другой. В ужасе он проснулся. Часы показывали 9 утра.

Илларион приводил себя в порядок, умывался, причесывался. Потом уселся в кресле с дневником на коленях. Записывал мысли об изменчивости фортуны. Не думал о визите к Геннадию, но к четырем часам пополудни собрался и пошел.

Геннадий, хотя и одетый по-домашнему, был собран и внимателен. Вот и про мучительную ночь прочитал на его лице. Признаваться не хотелось, но Илларион все же не стал отпираться:

«Да, тени прошлого, сны».

Прошли на кухню, сели за стол. Геннадий вытащил трубку, набил ее табаком. Разлил густой красный чай по стаканам. Ром к чаю. Лимон. Геннадий как всегда не спешил с разговором. Пыхтел трубкой, раскуривал. За окнами – на кухне два больших арочных окна – пели птицы. Не чудо ли – птичьи трели посредине города! И ароматный чай с ромом и лимоном.

«…».

«Благодарю».

«…».

«Да, спасибо».

«…».

«Нет, благодарю».

«…».

«Отменно».

Ни одного лишнего слова не было сказано, ни одного неуместного вопроса не было задано.

Допили чай, перешли в кабинет. В кабинете кожаный диван, письменный стол, кресло, паркет – отменная чистота и ничего лишнего. Гость сел на диван, хозяин – за стол.

«Я обещал показать вам мои книги, – воскрешая вчерашние бархатные интонации, заговорил Геннадий. – Это дело нуждается в небольшом предисловии. Готовы ли вы выслушать меня?»

Иллариону не оставалось ничего, как заверить хозяина в своей полной готовности его слушать. Церемонность нового знакомого начала его забавлять, но он не подал виду.

«Я вижу, вас занимают мои манеры, – улыбнулся Геннадий. – Так вот слушайте».

Илларион родился после Войны, и Геннадий родился в те же годы. Обоих долго прикрывали от суровой жизни любящие родители. Оба вырвались из-под родительской опеки, когда им еще не было 20. Больше того, почти одновременно их обоих нашли необычные индивидуумы, выбившие их из колеи механической жизни. Илларион встретил Степана, и у него начался героический период, растянувшийся практически на всю его зрелую жизнь. Лишь совсем недавно он спустился на землю. Геннадий в ранней молодости встретил художника Вазана и также начал геройствовать, едва не убил себя, живя впроголодь, работая день и ночь. И он также недавно завязал с живописью. До этого места все у них было похожим. Только до этой точки.

Это случилось год тому назад. Геннадий возвращался домой поздно вечером. Было ветрено, и слегка накрапывал дождь. Редкие, замкнутые в себе прохожие, угрюмо глядя себе под ноги, проходили мимо. В такие вечера кажется, что весь мир от тебя отвернулся. И именно тогда больше чем обычно хочется человеческого внимания.

Геннадий ездил за город на пленэры и возвращался в свою одинокую квартиру усталый, как собака. День был потерян, эскизы ему не удались. Вдобавок он промок под дождем и чувствовал подступающую к сердцу простуду.

Он чуть не налетел на неожиданно возникшую перед ним фигуру. Человек высокого роста с большими детскими глазами стоял перед ним и доверчиво смотрел ему в лицо. В руке он мял какую-то брошюру.

«Вот эту», – сказал Геннадий и взял со стола толстую тетрадь в твердом переплете. На переплете не было никаких надписей. Геннадий открыл ее: внутри тетрадки оказался печатный текст. Илларион выхватил заголовок «О завершенной жизни». Больше он не успел ничего прочитать, потому что Геннадий закрыл тетрадь и опустил ее на стол.

Человек этот показался Геннадию знакомым. Во всяком случае, он повел себя как очень застенчивый человек. Улыбнувшись, незнакомец заговорил. Говорил, слегка заикаясь, возможно, от волнения. Пытался сказать очень много в нескольких словах. Сбивался и начинал заново.

«У меня мало времени, а я должен сказать вам что-то очень важное. Да, очень важное. И отдать вам эту тетрадь. Вы будете читать ее всю вашу оставшуюся жизнь. Так, как это делал я. А потом передадите ее тому, кому она будет нужна. Не беспокойтесь, такой человек найдется. Вы встретите его перед уходом. Я ухожу, потому что моя жизнь завершена. Ухожу с радостью. Вы все увидите сами. Прощайте! Прощайте!»

Высокий застенчивый человек с большими доверчивыми глазами вручил ему тетрадку и быстрым шагом ушел туда, откуда пришел Геннадий. Геннадий не оглядывался, дожидаясь, когда шаги смолкнут. Потом он пошел домой.

Дома, не раздеваясь, он прошел на кухню, включил свет и сел с тетрадкой за стол. Он читал, читал, читал, не отрываясь, до рассвета. Не помнил о времени, об усталости, о сне. Забыл о своем прошлом и настоящем. Когда наступающий день высветил и согрел за его окном кусок городского неба, Геннадий вышел на балкон и оглядел знакомые окрестности: башни, крыши, трубы, деревья – знакомый городской пейзаж. Окрестности были те же, но он уже был другим человеком.

3

Илларион выслушал историю Геннадия с должным скептицизмом. Давно уже в нем живет недоверие к любому тексту. Он знает, что никакой текст не может нести в себе истину, потому что истина тает от прикосновения слов. В свое время он читал герметические и апокрифические писания, упанишады и буддийские сутры, читал и современных мистиков… Однако обнаруживать свое отношение к рассказу нового знакомого он не стал. Выказал себя заинтересованным, удивленным и ушел с тетрадкой в руке, однако домой не вернулся, а пришел на знакомую скамейку в сквер перед домом.

Вечер, прохожие, голуби, трамваи. Сидел ссутулившись, ни на что не надеясь, ничего не ожидая. Тетрадь лежала рядом с ним на скамейке.

Неожиданно Илларион задремал. Увидел себя студентом, сдающим экзамен. Вот он берет билет, читает вопросы, ничего не понимает. Профессор смотрит на него с любопытством. От страха у него начинается паника. Чтобы избежать полного и окончательного провала, он подходит к окну и открывает створки. Залезает на подоконник, садится, свесив ноги наружу. Ему не страшно, потому что он знает, что умеет летать. Берет в руку тетрадку и, оттолкнувшись от подоконника, начинает парить над улицей. Поворачивается на спину и, подложив ладонь под затылок, раскрывает тетрадь.

Илларион забывает о том, что он парит над землей. Ему кажется, что он лежит на своем диване и читает. На первой странице написано: «Завершенная жизнь». Илларион листает и читает: «Завершенность – это освобождение от страхов и надежд, от тела и мыслей, от жизни и смерти. Наше „я“ не имеет начала и конца, не имеет формы. Форму имеют только наше тело и наши мысли». Голос профессора шепчет ему в ухо: «Что может быть прекраснее свободы? Тебе ничего не надо. Ты свободен!»

С грохотом проползает трамвай. Илларион просыпается. Он сидит на скамейке в сквере перед своим домом. Он видит удаляющегося прохожего. Илларион шарит рядом с собой на скамейке. Тетрадь должна лежать здесь, он ее сюда положил. Но ее нет. Вскакивает и бежит за прохожим. Догоняет его в самом конце аллеи. Прохожий оказывается его новым знакомым Геннадием. Без балахона и бабочки, в шлепанцах на босу ногу. В руке у Геннадия тетрадь. Та самая. Илларион останавливается, тяжело дыша. Геннадий уходит.

Гранатовый смерч

Нет разницы между видениями и плаванием…

«Плавание святого Брентана»

1

События, которые произошли в Дуракине за последние месяцы, не прошли, да и не могли пройти бесследно для компании друзей, называвших себя охнебартами. Несколько месяцев подряд их надежды сменялись разочарованиями, а разочарования надеждами. Казалось, то, к чему они стремились всю свою жизнь и что смутно маячило на их горизонте, обрело в лице их нового друга Никлича простую и ослепительную конкретность. Он был прост и доступен, он ходил на их встречи и щедро делился всем, чем владел, и вдруг он исчез, пропал, растворился вместе с Ольгой, не сказав им ни слова, не объяснив, не попрощавшись. Каждый из охнебартов глубоко и в одиночку переживал случившееся. Не хотелось встречаться и видеть горечь в глазах друзей, не хотелось выдавать свою собственную боль. Так продолжалось без малого две недели. Наконец, инициативный Глеб сделал первый шаг и назначил встречу.

Однако читатель вправе спросить, кто такие охнебарты и что с ними произошло? Отвечу цитатой из дневника Никлича, внушительные размеры которой оправданы тем, что она отвечает на заданный вопрос максимально коротко и точно. Ниже выдержка из дневника Никлича, наблюдения которого отмечены особой остротой и свежестью по причине новизны всего, с чем он – человек, «упавший с Неба», – встретился в Дуракине:

«Если бы меня спросили, кто такие дуракинские охнебарты, я бы ответил так: это очень разные люди, объединенные одним стремлением. Убежденные в том, что оправданием земли является Небо, а Небо с Солнцем, Луной, звездами, облаками, ветрами, ангелами и всем, чем оно богато, находится внутри нас, они обратились к самим себе и полюбили себя, потому что Небо и „Я“ – это одно и то же. Перед Небом все равны, и потому среди охнебартов нет лучших и худших, главных и второстепенных. Они любят друг друга, потому что, прежде всего, видят в другом Небо и потому, что они – охотники за небесными артефактами, или охнебарты.

Что такое небесные артефакты? Это не только объекты, которые падают с Неба, но это и воздух, который все обнимает, и ветер, который есть дыхание или дух, и огонь, который есть в каждом из нас, и все, что видит глаз и слышит ухо: горы, море, деревья, трава, тишина, шепот, гром, и тончайшие движения души, и могучие порывы духа – все это также небесные артефакты.

Единственное, чего охнебарты избегают, – это мертвых наименований, которые, как удав, окольцовывают душу и ум, лишают человека свободы и инициативы. Таким давно уже стало слово, звучащее по-разному на разных языках и обозначающее Хозяина Неба. Это слово стало тесным, душным, безнадежным, оправдывающим все что угодно и претендующим на объяснение всего. Любое событие, большое или маленькое, прекрасное или безобразное, дуракинцы объясняют одним этим понятием, предполагая, что стоящее за ним существо является Целью и Причиной Вселенной. Они назойливо и бесцеремонно выпрашивают у него милости, превозносят его, льстят ему, раболепствуют перед ним, и таких половина Дуракина, а вторая половина не знает ни Неба, ни его Хозяина, считая все это домыслом слабых и интересуясь только дурманом и комфортом.

Что из того, что в древности приходили высокие духом мужи и свидетельствовали о Едином Хозяине? В других странах приходили другие мужи и не менее убедительно свидетельствовали о множестве Хозяев. Охнебарты знают, что и те и другие были правы: каждый мудрец видел Небо своими глазами, и любому истинному свидетелю Небо открывалось по-своему. Охнебарты стремятся увидеть Небо своими глазами и в собственном сердце, а не через проекции древних мудрецов.

Любой дуракинец расценил бы такую позицию как дерзость и вступил бы с охнебартами в спор, отстаивая то, чего он не знает, но охнебартов не так легко найти и еще труднее заставить их с кем-то спорить.

В некотором смысле об охнебартах можно сказать, что они освободились из капкана заезженных идей: все они были людьми свободных профессий, относились к своим занятиям как к призванию, и никто из них не был жертвой обстоятельств. Жалобы на обстоятельства, столь типичные для дуракинского обывателя, были им вообще не свойственны. Они видели обстоятельства как проекцию своего „Я“ и в какой-то мере умели их контролировать.

Вот что я узнал и записал в дневнике о каждом и каждой из моих новых друзей в конце первого дня общения. Их было шестеро, и каждый из них был красив особой неповторимой красотой человека, причастного к внутренней тайне, к глубинным водам, в которые они были погружены. Отсвет этой причастности сглаживал угловатость одних и порывистость других, их обычные для молодых людей разногласия и споры. Каждого я полюбил по-особому и нес в себе его или ее облик и состояние, встречая взаимную симпатию и понимание.

Глеб был главой охнебартов, человеком инициативным и отважным, дважды побывавшим в высокогорных экспедициях в Гималаях, подолгу жившим в буддийских монастырях Монголии и Бурятии. Он объединил дуракинскую группу охнебартов и очистил ее от того показного и внешнего, что среди любителей популярного чтива зовется „эзотерическим“. Он был невысок, худощав и рыжеволос, слегка заикался и среди патентованных духовных искателей и их наставников считался человеком несерьезным, ставящим практику выше интеллекта. Его птичий нос с горбинкой и острый подбородок делали его похожим на Дон Кихота, а глаза были проказливыми, как у Сальвадора Дали. За счет интенсивных самопогружений и постов он излучал сухую бодрящую энергию типа Альфа и был признанным мастером состояний и опорой созданной им группы.

Кондрат был деловым человеком, занятым в промышленных и финансовых сферах, но прежде всего он был основательным человеком, и когда его интересы переместились из области экономики в область метафизики и мистики, он вложил в это увлечение всю свою силу. Это стало его единственной страстью, а прежние занятия отодвинулись на второй или даже еще более дальний план и вошли в область ежедневных автоматизмов. По роду своей деятельности Кондрат часто и подолгу уезжал из Дуракина и жил в экзотических местах Востока и Запада, что служило, прежде всего, его основным интересам: контакты, установленные им с охнебартами других городов и стран, немало способствовали внутренней устойчивости дуракинской группы.

Невысокая, легкая, с золотистым отливом волос, Ольга оказалась пианисткой, выступавшей с различными камерными ансамблями, она же являла собой редкий случай глубокой погруженности в свой сущностный тип. В этом смысле древний греческий царь был Зевсом, древний воин – Арием, а ремесленник – Гефестом. В наши дни довольно трудно сохранить чистый тип и соответствовать небесному оригиналу – люди обычно играют социально-культурные роли, состоящие из клише и автоматизмов. Соответствие своему типу требует от человека постоянного пребывания на значительной глубине, что приводит к некоторой замедленности внешних реакций. Ольга была „собой“ и когда она сидела за роялем, вся отдавшись стихии звуков, извлекаемых ею из инструмента, и когда, склонив голову, внимательно готовила завтрак или участвовала в каком-либо разговоре умными реакциями глаз и пробегающими по ее лицу сильными мыслями и чувствами. Она предпочитала не рассуждать на абстрактные темы, и ее трудно было заставить высказаться по какому-нибудь теоретическому вопросу, что не мешало ей постоянно мне противоречить. Но зато на нее можно было всегда положиться, зная, что она сделает все возможное и невозможное для своих друзей, и часто в тех случаях, когда они не знают, кто это для них сделал.

Тимофей – молодой человек со спадающей набок черной волной волос и острым взглядом близко посаженных карих глаз – был метафизиком и полемистом, автором нашумевшего философского трактата „Парадоксы Неба“. Он участвовал в конференциях, круглых столах и дискуссиях по широчайшему кругу проблем: от проблемы времени до проблемы зла, от сравнительного языкознания до нейролингвистического программирования, от буддизма тхеравады до антропософии. Когда он говорил, он невольно вызывал у своих слушателей желание ему противоречить, однако не пытался сгладить это впечатление, напротив, ему льстила слава неутомимого спорщика и нравилось раздражать собеседников. Охота за небесными артефактами была одной из областей его интересов и фоном для его метафизических разработок. В узком круге охнебартов Тимофей был мил и покладист, но стоило появиться постороннему человеку как он, закусив удила, обрушивал на него всю свою эрудицию, и остановить его было невозможно.

Жора был человеком таинственным и в то же время чрезвычайно привлекательным. Он был невысок, строен и вкрадчив до чрезвычайности. Темно-русые волосы, густо покрывавшие его голову щеки, подбородок и шею, делали его похожим на какого-то лесного зверька, а его умные и насмешливые глаза излучали океан доброты и света. Непонятно, что лежало в основе его магнетизма – мягкий матовый взгляд его маленьких прищуренных глаз или его бесконечные охнебартовские истории.

Последняя, о ком я хочу сказать несколько слов, – это Кэт, девушка необычайно яркая и талантливая. Помимо прочего, она носила на цепочке полупрозрачный камень симгард, какие обычно носят на острове Кудрат, он менял цвет независимо от освещения места, но в унисон с состоянием хозяйки. Кэт была языковедом и знала пять восточных языков, так что, кроме английского, я мог объясняться с нею на языке дари, который она знала достаточно хорошо. Она говорила быстрым захлебывающимся шепотом с доверительной интонацией, и слушать ее многоязыкий лепет было необычайно приятно. С охнебартами ее объединял общий энтузиазм, связанный с небесными объектами».

Приведенной выдержки, наверное, достаточно, чтобы представить героев этой повести как группу в целом и каждого в отдельности с тем, чтоб, отталкиваясь от беглого первоначального впечатления, двигаться к раскрытию персонажей в их судьбах. Разве не так должно строиться повествование, если автор хочет следовать классическому правилу: ничего в сюжете, чего нет в характерах? Автору нужно только размотать клубок и убедиться вместе с читателем, что каждый из нас несет в себе свое будущее. Что же касается бесчисленных пересечений встречных событий и судеб, они только служат поводом для раскрытия нас самих – ведь каждого из нас притягивают именно эти, а не другие перекрестки. Но иногда герой возьми да и выкинь какое-нибудь неожиданно коленце, выявляя тем самым потаенную черту, которую автор в нем не разглядел.

Что же произошло в Дуракине в последние месяцы, что сначала буквально окрылило друзей, но затем погрузило в глубокое отчаяние? Для непосвященных читателей мне придется восстановить канву недавних событий, те же, кто в курсе этих происшествий, могут смело обратиться к третьей и последующим главам, чтобы узнать о том, что же случилось дальше.

2

За несколько месяцев до появления в Дуракине «упавшего с неба» Никлича, группа охнебартов переживала острый кризис, связанный с усталостью от длительных, не приносящих никаких ощутимых результатов усилий. Всем казалось, что жизненная среда без остатка поглощает их силы, что их сплоченность и самоотверженность ничего не дают, что они топчутся на одном месте и только обманывают себя и других относительно какого-то и куда-то продвижения. Да и куда им было двигаться, если по самым важным вопросам у них не только не было единодушия, но у каждого из них не было уверенности и ясности относительно собственного мировоззрения и направления.

Прежде всего у них возникло разногласие относительно «личности» как временного поверенного «сущности». Трое из них, а именно Глеб, Кондрат и Ольга считали, что личность нужно укреплять и дисциплинировать, ибо только сильная и гармонизованная личность может быть сосудом Духа. Если три аспекта личности – кучер, лошадь и карета – не будут готовы служить Господину, то он едва ли будет пользоваться услугами экипажа.

Трем друзьям возражали тоже трое – Жора, видевший в этом деле иные грани, Тимофей, не желавший вводить себя в жесткие рамки самодисциплины, а также из присущего ему чувства противоречия, а вместе с ними и Кэт, внутренне колеблющаяся, но все же чувствующая больше созвучия с установками Жоры.

Своенравный Жора отмечал, что в истории человечества Небо часто открывалось как раз слабым несгармонизованным людям, полагающимся не на себя, а на милость этого Неба. Таким были, по многим свидетельствам, Моисей и Конфуций, Иоанн Предтеча и Мухаммед, блаженный Августин и Рамакришна и многие-многие другие. Иные мудрецы просто шли навстречу гибели, не пользуясь возможностью мобилизовать свои личностные ресурсы и избежать неприятностей. Примерами такого подхода могут служить Иона, Иисус, аль-Халладж и их последователи во всех частях света.

Две разные стратегии духовного продвижения, два пути – усиления или ослабления личности (продолжал свои рассуждения Жора) – связаны с различной оценкой принципов, управляющих Космосом. Если в Космосе идет напряженная борьба сил, нужно готовить себя для брани и выбирать путь воина. Если в нем преобладают силы Добра или Зла, тогда следует выбирать соответственно путь покорности или путь сопротивления. Однако в любом случае следует избегать чрезмерной фиксированности на личности, используя ее силу и слабости для скорейшего достижения сверхличностной цели.

На эти мысли от своей тройки возражал Глеб. Он говорил: нельзя пройти темный участок пути без необходимых внимания и ответственности, нужна прочная сплавка аспектов личности, иначе беда – карета может опрокинуться на полном ходу или разлететься на части.

Нужно сказать, что расхождения в круге охнебартов никогда не принимали форму дискуссии и тем более спора, они проявлялись исподволь в их поступках и репликах и в том, как каждый строил себя и влиял на другого. Однако это разногласие оказалось настолько фундаментальным, что стало грозить их проверенной временем дружбе. Охнебартам начало казаться, что их содружество это просто «заслонка» от внешнего мира, с которым у каждого были совсем не простые и не легкие отношения.

У многих были конфликты с родителями и прежними друзьями. Каждый нес в себе не до конца распутанный клубок собственных ошибок и слабостей. Кроме того материальное положение охнебартов оставляло желать лучшего. Среди них один только Кондрат мог считаться обеспеченным человеком, и в этом качестве он незаметно помогал тем, кто нуждался. Тимофей подрабатывал редактурой и переводами и едва сводил концы с концами. Глеб и Жора и вовсе нигде не работали и не имели источника доходов. Жора вдобавок не имел крыши над головой и ютился у друзей за городом. Кэт работала в краеведческом музее, а Ольга давала частные уроки на фортепиано. Дело, конечно, было вовсе не в шаткости их материального положения, хотя это также влияло на их состояние. Но больше всего беспокойств вызывало у них периодически обострявшееся ощущение, связанное со спутанностью их представлений по самым важным мировоззренческим вопросам и отсутствием ощутимых плодов их общей деятельности и личных усилий.

Уже отмечалось, что незадолго до появления в Дуракине Никлича группа переживала очередной кризис. Всем казалось, что атмосфера вокруг них сгущается, что их регулярные встречи вызывают подозрение и что местные власти скоро за них возьмутся, и это беспокойство нарастало с каждым часом. Надвигалось событие, очертания которого вселяли в них то тревогу, то экзальтацию. Каждый вечер они собирались и долго молча сидели на циновках в квартире Глеба, не выносившего никакой мебели в своем жилище.

3

В те дни за городом горели торфяные болота, и едкий дым наползал на город, усиливая ощущение общей тревоги.

Как-то вечером – дело было в конце лета после дня опрокинутого над городом солнца, когда люди, животные и растения одинаково задыхались от дыма, зноя и безнадежности, – группа друзей, собравшаяся у Глеба, медитировала перед большой сине-голубой янтрой, пытаясь разгадать по ней причудливый узор происходящего.

Неожиданно Глеб поднялся со своего места и покинул квартиру. Хлопнула дверь, и почти одновременно загремел гром, загудел ветер, в форточку дохнул свежий воздух, застучал по асфальту дождь, и быстрые струйки побежали по стеклам. Через десять минут мощный ливень разыгрался на улице, гул которого перекрывался раскатами грома. Вода, ветер, молнии, гром создавали невиданное буйство. Такого ливня Дуракин еще не знал – казалось, начался новый Всемирный Потоп, казалось, город будет смыт потоками воды, разнесен ударами грома, сожжен стрелами молний.

Гроза продолжалась больше часа. Наконец, ветер начал относить ее на восток. Ливень стих, громовые раскаты стали глуше и отдаленней, хотя зарницы еще вспыхивали где-то поблизости. Вместе с окончанием грозы к друзьям пришло посланное небом освобождение. Захотелось встать, открыть форточку, поговорить. Каждый чувствовал, что придавившая их безнадежность отступила, что начинается новая полоса их общей жизни, которая принесет им новый смысл и поддержку.

Щелкнул в прихожей замок, вернулся Глеб, но не один, а с кем-то в насквозь промокшем пестром балахоне. Сам он тоже был мокрым с головы до ног. Они прошли в ванную, где вымылись и переоделись, и через десять минут Глеб пригласил в комнату молодого человека с большими удивленными глазами и открытым лицом, говорившего на никогда не слышанном ими старо-английском. Других известных им языков он не знал. По словам Глеба, молодой человек не был англичанином, а был «человеком, упавшим с неба», что бы эти слова ни означали. Звали его Никлич.

Охнебарты снова уселись в круг, разглядывая гостя и ожидая дальнейших объяснений от Глеба. Однако никаких объяснений не последовало. Он даже не смог толком рассказать, как он узнал о том, где искать Никлича и как того зовут, какой голос подсказал ему время и направление. Голос возник в нем, когда он, медитируя, сидел в круге с другими, и Глеб просто ему поверил. Он встал, вышел на улицу и пошел под дождем, сворачивая направо и налево по наитию. Скоро он оказался за городом, и тогда разразилась гроза. Он увидел человека посреди поля и побежал к нему. Они стояли под проливным дождем друг против друга, когда среди раскатов грома он услышал имя «Никлич», и произнес это имя вслух. Никлич откликнулся, и они побежали домой.

Никлич подтвердил сказанное о нем Глебом, что он «упал с неба» и что для него это было не меньшей загадкой, чем для дуракинских охнебартов. Охватившее друзей чувство недоумения выразил Тимофей, сказав следующее: известна категория людей, «посланных Небом», которых справедливо называют небесными посланниками. С другой стороны, не менее известно выражение «свалиться с Луны», которое относится к людям, не ориентирующимся в обстановке и не знающих самых ординарных вещей. «Упавший с неба» Никлич не принадлежал ни к одной из этих двух категорий, а представлял собой нечто уникальное.

Особенно это стало ясным, когда он начал свои подробные рассказы об островах небесного архипелага Макам, в которых раскрылись его такт и внутренняя пластика, – настолько убедительными в деталях и красках были его истории, напоминавшие собой арабески «Тысячи и одной ночи». Архипелаг Макам был настоящим Небом – то есть страной, в которой ничего не повторялось, а значит – не было времени. Обитатели этого Неба не знали нужды и болезней, они были радостны и беспечны и счастливы тем, что им давало их существование в благодатном краю на берегах Небесного Потока. По словам Никлича, архипелагом Макам управляли Три Голых Старца, мудрость которых не ставилась им под сомнение. Рассказам Никлича не было конца, но все равно любопытство слушателей оставалась неутоленным.

Относительно того, как он оказался в Дуракине, Никлич ничего не знал и не понимал. В ответ на вопросы своих новых знакомых, касающиеся причины его «падения на Землю», он с искренним удивлением смотрел на небольшую блестящую коробочку с одной единственной кнопкой, которую он держал в своей руке, когда в тот достопамятный грозовой вечер Глеб привел его в компанию охнебартов.

Этот странный прибор, названный им вентотроном, был, по его словам, в какой-то степени причиной его «падения». Из слов Никлича можно было заключить, что вентотрон порождает Гранатовый смерч, который способен переносить человека с одного плана Вселенной на другой, однако многое зависит от истинного стремления тех, кто им пользуется, и, конечно же, от судьбы. Включить вентотрон можно простым нажатием кнопки, но загадочным был тот факт, что Никлич, по его словам, никогда эту кнопку не нажимал. Как же он перенесся из архипелага Макам в город Дуракин? На этот вопрос он не знал ответа.

4

С этого дня Никлич стал седьмым членом их компании, куда едва ли мог так легко и просто войти кто-нибудь другой. Охнебарты примирились с мыслью о том, что он не был послан к ним с каким-то определенным посланием и что даже, если и был, то смысл этого послания не был ему известен и вообще не лежал на поверхности.

Поселившись у Кондрата, Никлич начал с большой энергией осваивать язык, на котором говорили дуракинцы, изучал их историю и нравы. Воспитанный в семье филолога и с детства знавший несколько языков, он легко заговорил на родном языке своего отца и уже через месяц смог обходиться без переводчика. Его друзья чувствовали идущую от него энергию ясности, столь не похожую на все, что они знали прежде. Казалось, в его присутствии все преображалось, вещи начинали жить новой, свежей, спонтанной и радостной жизнью, может быть, потому, что его поведение и реакции не несли в себе ничего привычного, известного им по тысячам повторений. Можно было видеть, как в нем зарождаются мысли и образы, как он их уточняет, достраивает, бережно несет и, наконец, раскрывает перед собеседниками без лишней усложненности и тумана.