Текст книги "Двор. Книга 1"
Автор книги: Аркадий Львов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)
В чем же корень ошибки Ефима Граника? Или, может быть, здесь имела место случайная обмолвка, которая бывает со всяким человеком? Нет, здесь, конечно, имела место не случайная обмолвка, ибо Ефим Граник, в силу некоторых особенностей своей профессии, ведет кустарный образ жизни, а на фабрике или заводе никогда не работал. Отсюда прямой путь к отсталости сознания. Рабочий класс в СССР уже не только хозяин государства, но владеет всеми орудиями производства и, кроме того, свободен от всякой эксплуатации, а наш Ефим Граник не заметил этой маленькой разницы, которая произошла у него на глазах.
Иона Овсеич, мадам Малая и все другие смотрели, улыбаясь, на Ефима Граника, сам он тоже улыбался, поскольку на виду у публики сел в калошу и хорошо понимал, что лучше вместе со всеми посмеяться над собой, чем оставаться в полной изоляции.
А теперь, сказал докладчик, перейдем к следующему вопросу: в чем основные особенности новой Конституции? Прежде всего не надо путать Конституцию с программой, ибо в то время как программа говорит о том, чего еще нет и что должно быть еще завоевано в будущем, Конституция, наоборот, должна говорить о том, что уже есть. Значит, программа касается будущего, а Конституция – настоящего. Значит, в Конституции надо отражать не то, что нам хотелось бы – например, полный коммунизм, когда от каждого будет по его способностям и каждому по его потребностям, – а то, что есть уже в действительности: первую, или низшую, фазу коммунизма, другими словами…
– Социализм! – крикнул с места Ефим Граник.
– Совершенно верно, – подтвердил докладчик, – социализм. Значит, новая Конституция – не программа, а итог пройденного пути, и в этом ее первая особенность.
– Товарищи, – спросил вдруг Иона Овсеич, – всем понятно, что я говорю, или не всем? Тут стесняться лишнее – материал очень сложный, и лучше семь раз отмерить, чем один раз отрезать…
– Где не надо! – опять вставил свое слово Граник.
Мадам Малая сделала ему замечание, но товарищ Дегтярь отметил, что такие реплики с места как раз свидетельствуют о высокой активности, и нет нужды затыкать рот.
На второй и третьей особенности докладчик остановился вкратце, поскольку для глубокого их понимания требуется политэкономия, а политэкономия такая вещь, что на полном ходу лучше не прыгать: не только без ног – без головы остаться можно. Однако каждый должен хорошо запомнить, что все без исключения буржуазные конституции опираются на капиталистические устои, а новая Конституция СССР, наоборот, исходит из факта ликвидации капиталистического строя в СССР. Кроме того, буржуазные конституции молчаливо исходят из предпосылки о том, что общество состоит из антагонистических классов, а наша Конституция, опять-таки наоборот, исходит из того, что в обществе нет уже больше антагонистических классов.
– Товарищи, – прервал сам себя Иона Овсеич, – есть необходимость особо расшифровывать понятие антагонизм или пойдем дальше?
– Пойдем дальше, – ответила мадам Малая, – это слово должны все знать, а кто не знает, спросит потом.
Про четвертую особенность новой Конституции докладчик сказал, что она имеет первостепенное значение, но в условиях Закавказья и Средней Азии играет еще более важную роль. Почему же так получается? А получается так потому, что четвертая особенность – это полное равенство всех рас и наций, независимо от языка и цвета кожи, во всех сферах как хозяйственной, так государственной и культурной жизни. У нас в Одессе царское правительство тоже натравливало одну нацию на другую, устраивало еврейские погромы, но теперь от этих кошмаров осталось одно воспоминание, и наши дети могут учиться в русских, украинских, еврейских, болгарских и польских школах. Одновременно с этим есть еще две немецкие школы: одна в центре города, другая – в Люстдорфе, куда можно доехать двадцать девятым трамваем, его конечная остановка на Тираспольской площади, три квартала отсюда.
Из зала крикнули: даже меньше трех, два с половиной, – докладчик принял уточнение и перешел к следующей, пятой особенности.
Пятая особенность говорила о том, что в противоположность буржуазным наша Конституция не делает различия по половому признаку, то есть мужчины и женщины, а также между имущими и неимущими, оседлыми и неоседлыми.
– А цыгане получат право голоса? – Ефим вскочил с места и на ходу вспомнил, что надо поднять руку.
– Сядь, – приказала мадам Малая, – ты не даешь человеку говорить!
Докладчик, однако, воспринял вопрос с места по-другому и прямо сказал, что пример с цыганами – это очень интересный пример, поскольку, с одной стороны, они живут без прописки и неизвестно где их искать, но, с другой стороны, советская власть на местах предоставляет им прописку и постоянную работу. Наряду с этим, многие цыгане уже вступили в колхозы, где они работают кузнецами и конюхами, так как всю жизнь имели дело с лошадьми и хорошо их знают, а отсюда мы можем сделать прямой вывод, что равенство есть не только на словах, но и на деле. Кто видел картину «Последний табор», там играет знаменитая Ляля Черная, тот собственными глазами мог убедиться, что наши советские цыгане – это уже не те нищие цыгане, которые были до революции или в первые годы. Правда, отдельные цыгане еще ходят с гармошкой или скрипкой по трамваям и поездам, занимаясь попрошайничеством, но, как говорится, семья не без урода, так что исключение в данном случае только подтверждает правило.
Последние слова докладчика люди встретили единодушными аплодисментами, ибо каждый, особенно те, которые помнили старое время, мог подтвердить из собственного опыта, что цыган в трамваях и на улицах делается все меньше, хотя возле Привоза, у Староконного базара и даже на углу Дерибасовской и Х-летия РККА, бывшей Преображенской, гадалки иногда еще хватают прохожих за рукава, а если те отказываются, забегают вперед и загораживают дорогу, пока не добьются своего.
Переходя к последней, шестой, особенности, докладчик со всей определенностью указал, что, в отличие от буржуазных конституций, она переносит центр тяжести на вопрос о гарантиях прав. Если, например, дается право на труд, так оно обеспечивается законодательным закреплением факта отсутствия у нас кризисов, если дается свобода слова, так одновременно предоставляются типография, бумага и помещение. За примером не нужно далеко ходить: вчера, кто хотел, мог принять участие в демонстрации, сегодня каждый может высказаться здесь перед жильцами дома и других дворов, а завтра он может напечатать заметку в газете, и об этом будет знать уже весь народ – не только Одесса, Николаев, Херсон, – а весь СССР, потому что заметку могут передать по радио, а радио – самый быстрый вид связи и не боится расстояния.
– А заграница? – крикнул Граник.
– Заграница тоже, – ответил Иона Овсеич, – так что, Граник, ты имеешь шанс прославиться на весь мир, как Давид Ойстрах.
Все засмеялись, а Ефим честно признался, что за всю жизнь не держал в руках скрипку.
– Это не мотив, – возразил товарищ Дегтярь, – у Давида Ойстраха тоже был день, когда он первый раз взял в руки скрипку. Если надо, мы дадим в школу Столярского справку, что ты вундеркинд, и через пару лет Ойстрах будет натирать тебе канифолью смычок. При условии, конечно, что ты разрешишь.
Пусть сначала хорошо попросит! – закричал Граник, но услышали его только те, кто сидели рядом, потому что от смеха стоял сплошной гул.
Поскольку новая Конституция имела шесть особенностей и все были освещены, докладчик предупредил, что позволяет себе перейти к следующему пункту, а именно: буржуазная критика проекта Конституции, которая теперь уже не проект, а существующий факт.
Заложив пальцы под борт тужурки, Иона Овсеич сделал глоток воды, перевернул лист и остановился на первой группе критиков, которая не нашла ничего более умного, как просто замолчать новую Конституцию, вроде ее не было и нет вообще в природе. Некоторые могут подумать, что замалчивание не есть критика, но это неправильно, ибо кто одобряет, тот одобряет, а кто молчит, тот молчит. Конечно, это глупая и смешная форма критики, но все же форма критики. Что же получилось с методом замалчивания на деле? А получился полный пшик, и эта группа критиков, фашисты и реакционеры, вынуждена была открыть клапан.
– Чтобы не задохнуться в собственном ге! – громко крикнул Граник. Люди и сам докладчик засмеялись, а мадам Малая в этот раз не сделала никакого замечания и смеялась больше всех.
Вторая группа критиков оказалась немножко умнее, чем первая, но только немножечко, поскольку, с одной стороны, она признала факт существования Конституции в природе, а, с другой стороны, называла ее маневром и пустой бумажкой, имеющими расчет на обман людей. Типичный представитель этой группы, как ни будет странно, германский журнал «Дейтше Дипломатиш-Политише Корреспон-денц», который возвестил на весь мир новое открытие: Конституция СССР – «потемкинская деревня», ибо сам СССР не государство, а всего-навсего – географическое понятие.
Новое открытие германского журнала «Дейтше Дипломатиш-Политише Корреспонденц» до того рассмешило людей, что докладчику пришлось поневоле остановиться. А потом, когда выяснилось, что один такой дурак уже был показан великим русским писателем Щедриным, и этот дурак, бюрократ-самодур, которому не понравилась Америка, наложил резолюцию: «Закрыть снова Америку!» – люди опять смеялись, и докладчику пришлось вторично сделать передышку.
После передышки докладчик сказал, что какой он ни был дурак, этот щедринский бюрократ, он был все-таки не такой дурак, как господа из «Корреспонденц», ибо в конце концов понял: закрыть государство на бумаге можно, но если говорить всерьез, то сие от него не зависит.
Если же коснуться фактов, то факты таковы: сверх тех земель, которые были у крестьян до революции, они получили, через колхозы, еще сто пятьдесят миллионов гектаров, и земледелие СССР дает сейчас в одну целую и одну вторую раза больше продукции, чем в старое время. А индустрия дает продукции в семь раз больше. Кроме того, у нас нет безработицы, зато есть право на труд; нет париев, как называют в Индии самых забитых и темных людей, зато есть всеобщее, прямое и равное избирательное право при тайном голосовании.
Таковы факты, а факты – упрямая вещь. Но «Корреспонденц» может сказать: тем хуже для фактов. А мы на это можем ответить ему: дуракам закон не писан.
– А не надо вообще с ним говорить! – хлопнула кулаком мадам Малая. – Собака лает – ветер носит.
По поводу третьей группы критиков докладчик сразу предупредил, что они намного умнее второй группы, не говоря уже о первой. Но быть умнее дурака – это еще далеко не значит быть умным. Так и с третьей группой критиков: хотя они и умнее, но до настоящей смекалки им, как от земли до неба.
Она, эта группа критиков, говорит: да, Конституция СССР – положительное явление, но попробуйте осуществить ее на деле. Что здесь можно ответить? Прежде всего, что с такими скептиками мы встречались уже в семнадцатом году, когда брали власть. Тогда мы тоже слышали от них разные балаболки, что большевики, мол, неплохие люди, но с властью у них дело не пойдет, они провалятся.
– Кто яму копает, тот сам попадает, – вставила мадам Малая.
– Совершенно верно, – подтвердил докладчик, – и нет никаких оснований сомневаться, что в этот раз они попадут опять.
Прежде чем коснуться четвертой группы критиков, докладчик попросил разрешения привести один пример из художественной литературы. Кто учился в школе, тот знает: был такой известный писатель Гоголь, за Дерибасовской, ближе к морю, есть улица Гоголя. Так вот, у Гоголя в «Мертвых душах» девчонка Пелагея, желая показать кучеру Селифану дорогу, запуталась и попала в неловкое положение, потому что не знала, где у нее левая рука, а где – правая.
– А может, она была левша? – сделал предположение Граник.
– Нет, – сказал Иона Овсеич, – она не была левша: у нее все было на своем месте. А у четвертой группы критиков как раз не все на своем месте – они твердят на все голоса, что большевики качнулись вправо. Если перевести это понятие с политического языка на обыкновенный, получается, что большевики отказались от диктатуры пролетариата и выступают за советскую власть, но без большевиков, то есть без самих себя.
Мадам Малая засмеялась первая, вслед за ней рабочий президиум и все люди в зале, потому что на идиотские обвинения критиков из четвертой группы можно было реагировать только смехом.
– Им надо собрать по пятнадцать копеек на пятнадцатый номер! – предложил Граник, и люди засмеялись еще веселее: пятнадцатый номер трамвая идет на Слободку, где областная больница и сумасшедший дом.
– Зачем деньги? – развел руками доктор Ланда. – Мы выделим для них карету – одну, две, три, сколько надо.
– Предложение доктора Ланды запишем в протокол, – объявила мадам Малая. – Кто за?
В один миг все, как по команде, подняли руки за и не хотели опускать, хотя докладчик и председатель уже давали отбой, потому что шутка чересчур затянулась.
– Товарищи! – Иона Овсеич вынужден был повысить голос. – Четвертая группа критиков не последняя: есть еще одна. На нее можно было бы вообще не обращать внимания, если бы она не утверждала, что новая Конституция сводит на нет демократию в СССР. Конечно, смешно доказывать: это слон, потому что впереди у него имеется хобот, – но иногда приходится. Последняя группа критиков кричит на все лады, что в СССР по-прежнему разрешается только одна партия – откуда же, мол, демократия? Да, отвечаем мы, одна, коммунистическая партия большевиков, а вы, господа, хотели бы еще лейбористов, консерваторов, монархистов и, будем говорить прямо, фашистов? Не выйдет, господа в цилиндрах! У нас нет враждебных классов, у нас есть рабочие, крестьяне и трудовая интеллигенция – так зачем им еще партии, которые садились бы народу на голову и пили из него кровь! Нет, господа, нам хватит и одной партии, партии большевиков, и не нужно никакой другой!
Последние слова Иона Овсеич произнес очень громко, и впечатление было такое, как будто доклад уже окончен, президиум и люди в зале зааплодировали, сначала сидя, потом Клава Ивановна встала, вслед за ней президиум и все участники, в зале раздались восторженные возгласы «ура!», люди подхватили, бурные аплодисменты перешли в овацию.
После овации мадам Малая, в порядке ведения собрания, предложила присутствующим задавать вопросы, но оказалось, она немножечко поспешила: докладчику предстояло осветить еще пункт первый из третьей категории поправок к проекту Конституции. Авторы этого пункта говорили, что к словам «государство рабочих и крестьян» нужно добавить: «и трудовой интеллигенции». Правильно это или неправильно? Нет, это неправильно, точнее сказать, это абсолютно неправильно и глубоко ошибочно. По мнению авторов пункта выходило, что интеллигенцию можно поставить в один ряд с рабочими и крестьянами. Но всякий, кто внимательно читал Маркса, знает, что рабочие и крестьяне – это классы, а интеллигенция – лишь классовая прослойка, классом она никогда не была и никогда не будет. Если говорить конкретно, Степан Хомицкий – это класс, а Ланда – это прослойка, потому что Степан Хомицкий – водопроводчик, то есть рабочий, и создает материальные ценности своими руками, а Ланда – доктор, то есть его задача – просто обслуживать людей по линии медицины.
– А кто я? – вскочил Граник. – Я хочу знать, кто я.
– Ты болтун, – ответила под общий смех мадам Малая, – и сядь на свое место.
Степан Хомицкий и доктор Ланда, которые послужили материалом для конкретного примера, переглянулись, Степан чуть-чуть свысока, хотя чувствовалось, что сдерживается, невольно, просто по-человечески, хотелось даже немножко пожалеть доктора Ланду, однако спустя минуту ситуация заметно переменилась: докладчик объявил во всеуслышание, что хотя интеллигенция не класс, а прослойка, но она пользуется такими же правами, как рабочие и крестьяне, во всех сферах хозяйственной, политической и культурной жизни страны. Теперь доктор Ланда вполне мог взять реванш, и никто бы за это не судил его, однако он держался по-прежнему, как еще до разъяснения, тихо и скромно.
У третьей категории поправок был и другой очень важный пункт – насчет права каждой республики свободно выйти из СССР. Авторы поправки предлагали исключить статью семнадцатую из Конституции на том основании, что она предоставляет каждой республике право выхода, а практического значения это не имеет, так как никто и никогда выйти из состава СССР не захочет.
– Наоборот, – вставила мадам Малая, – другие страны еще будут просить, чтобы им разрешили войти.
– Это правильно, – Иона Овсеич поднял палец и улыбнулся, – но настоящая демократия требует, чтобы право, которое принадлежит вам, так и принадлежало, а хотите вы им пользоваться или нет – это уже ваше личное дело.
– Нет, – стояла на своем Клава Ивановна, – когда тебе дают то, что тебе не нужно, в конце концов начинаешь думать, а вдруг пригодится.
– Нет, – решительно возразил товарищ Дегтярь, – так может рассуждать одна отдельно взятая личность, а целая республика, в которой миллион или десять миллионов населения, так рассуждать не может. Следовательно, надо поступать, как требует настоящая демократия, потому что миллион или десять миллионов человек не могут все сойти с ума в один момент.
Ответ товарища Дегтяря получил стопроцентную поддержку, и мадам Малая сказала: хорошо, она сдается, но к этому вопросу она еще вернется в личном порядке.
Теперь, объявил докладчик, он дошел уже почти до самого конца и остается только отметить факт всемирно-исторического значения новой Конституции, а именно: то, о чем мечтали и продолжают мечтать миллионы людей в капиталистических странах, уже осуществлено в СССР, и, наряду с этим, приятно, радостно знать, что кровь, обильно пролитая нашими людьми, не прошла даром.
Произнеся заключительные слова, товарищ Дегтярь громко захлопал, вытянув руки в сторону зала, Ефим Граник сложил ладони рупором и закричал «браво! браво!», но тут же его голос перекрыло могучее, как будто люди шли в атаку, «ура!».
Когда овация пошла на спад, Клава Ивановна сообщила, что поступило предложение направить приветствие в Москву, Кремль, товарищу Сталину. Последние слова покрыл новый взрыв аплодисментов, но эти слова можно было вообще не произносить, потому что они прозвучали в душе у каждого еще до того, как мадам Малая открыла рот, чтобы произнести их вслух.
Аплодисменты означали полное одобрение новой Конституции и предложения насчет телеграммы. В связи с этим появилась возможность перейти к следующему пункту повестки дня: вопросы и выступления по докладу. Что касается вопросов, объяснила Клава Ивановна, они могут быть самые разные, так как Конституция охватывает все стороны международной и внутренней жизни СССР.
Первый поднялся для вопроса Ефим Граник, и хотя ничего особенно смешного в этом не было, люди смеялись, потому что заранее предвидели: первый вопрос будет у Ефима Граника.
– Товарищ докладчик, новая Конституция, а также закон разрешают единоличникам и колхозникам держать как свою корову, так домашнюю птицу. Для этого у них имеются разные помещения – сарай, курятник, хлев и другие. А я имею право держать свою корову? Если да, кто должен обеспечить меня хлевом?
Иона Овсеич выждал полминуты и, убедясь, что вопрос изложен полностью, пожал плечами:
– А зачем тебе жить в хлеву? У тебя есть солнечная комната и прихожая.
Люди весело переглянулись, а Ланда сказал, что он, как врач, не дает соседу санкцию на проживание в хлеву.
– Я не про себя говорю, – возмутился Граник, – я говорю про свою корову.
– Мы не знали, что у тебя есть корова, – удивился Иона Овсеич. – А в финотделе она зарегистрирована? Или ты будешь пить даром молоко, а налоги пусть платят другие?
– Ефим не дурак, – подмигнул Степа, – корова хочет давать молоко, пусть платит налоги.
– Но он же записал корову на свое имя, – возразил Иона Овсеич.
– Что за глупости! – опять возмутился Граник. – Как я могу платить налоги за корову, которой у меня нет.
Иона Овсеич наклонил голову и прищурил правый глаз:
– А зачем же тебе хлев для коровы, которой у тебя нет?
– Ладно, – сказала мадам Малая, – садись, Граник, на место и не выскакивай со своими глупостями. Купишь себе корову – построим для нее гараж на чердаке. Товарищи, у кого еще вопросы? Если такие вопросы, как у Граника, лучше не задавать.
На это предупреждение Степа Хомицкий возразил, что трубу, когда хочешь узнать, где она забилась, надо сперва простукать, продрать проволокой или посмотреть на свет. Так и вопрос: надо сначала вытащить его на свет, а тогда будет видно, глупый он или умный.
Сравнение было очень удачное, люди одобрили, послышалось веселое оживление, но Клава Ивановна одернула и напомнила, что здесь идет серьезная работа, а не вечер развлечений.
Граник сделал Степе воздушный поцелуй, однако в этот раз никто не обратил внимания, ибо каждый хорошо понимал: смех, который мешает делу, это уже не смех, а что-то другое.
Слово взял доктор Ланда.
– Товарищи, – сказал он, – если сравнить, как была организована медицина у нас в Одессе до революции и в настоящее время, то традиционные противопоставления день и ночь, земля и небо, черное и белое ровным счетом ничего не скажут нам. Здесь нужны факты и цифры, цифры и факты. Вы знаете, я работаю по кожным болезням и другим, дерматолог-венеролог, как принято говорить среди специалистов. В связи с этим могу с полной ответственностью заявить: если бы я сказал, что некоторые болезни сократились в пять раз, то вы имеете законное право умножить это число еще на три, а в некоторых случаях и на все пять. Если же взять данные в процентном отношении, то мы получим такие мизерные цифры, что их днем под микроскопом не увидишь, а микроскоп такая вещь, что на площади величиной с обыкновенную копейку можно увидеть одним глазом миллион микробов сразу. – Люди ахнули, доктор Ланда немного подождал и повторил: – Да, миллион. И удивляться здесь не надо, ибо за годы советской власти наука сделала такие успехи, что миллион в данном случае нас уже не устраивает – нужно десять миллионов, сто миллионов!
Люди опять ахнули, доктор Ланда собрался привести новые примеры из области медицины, но его перебил Иона Овсеич:
– Доктор Ланда, уточните людям, как и почему вы отказались от частной практики.
– Почему я отказался от частной практики? – машинально повторил доктор.
– Да, – сказал Дегтярь, – со стороны можно подумать, что отказ произошел из-за крутого сокращения клиентов по вашей специальности, а не по собственному желанию.
– Нет, – сказал доктор, – такое впечатление было бы в корне ошибочным. Во первых, хотя пациентов по нашему профилю стало раз в десять меньше, нельзя забывать, что до сих пор имеется еще известная нехватка специалистов, которая досталась нам в наследство от старого режима. Во-вторых, отказываясь от частной практики, я не интересовался статистикой: к этому времени я уже полностью осознал, что медицинская помощь должна быть бесплатной, а наличие частной практики помогало сохранить старый взгляд на медицину – чем лечение дороже, тем оно лучше. А от сюда вытекало, что остается прежнее неравенство среди больных: заплатишь – выздоровеешь, не заплатишь – ищи попа, раввина или ксендза, кто тебе больше нравится.
Последние слова доктора люди встретили смехом и аплодисментами, а мадам Малая открыто похвалила его:
– Молодец, Ланда. Можешь продолжать.
– В Одессе до революции был такой градоначальник, по фамилии Толмачев, пожилые люди, наверное, помнят. Про этого Толмачева сам граф Витте, который тоже был хороший эксплуататор, говорил, – доктор вынул из кармана очки, протер, но не надел их, – что он абсолютно не выполнял законы, он просто начхал на законы и вмешивался во все дела, не только государственные, общественные, но и частные, приватные, как называли раньше. К чему я это говорю? Я говорю к тому, что в то же время на Пересыпи, например, совсем не было водопровода, а когда понадобилось пятьдесят тысяч рублей для его укладки, городская дума отказалась наотрез. Еще хуже обстояло с освещением, но гласный думы, некий Донцов, без зазрения совести от ветил: «Пересыпи свет не нужен – там живут рабочие». Вот как относились к трудовому человеку так называемые «отцы города» – что же говорить про остальных!
– Товарищ председатель, – Иона Овсеич поднял руку, – разрешите один вопрос к выступающему. У отца доктора Ланды был двухэтажный дом в Треугольном переулке, кроме того, они держали мануфактурный магазин на Александровской. Хотелось бы услышать, куда девалась эта не движимая собственность после революции.
– А куда она могла деваться? – пожал плечами Хомицкий. – Где стояла, там и стоит.
– Хомицкий, – нахмурился Иона Овсеич, – толмач нам не нужен. Доктор Ланда понял меня.
– Понял, – кивнул доктор. – Насчет дома я скажу сразу: когда пришли уполномоченные, чтобы передать его коммунхозу, отец согласился немедленно.
– Вы имеете в виду, – перебил товарищ Дегтярь, – он не стал чинить сопротивления представителям советской власти.
– Да, – подтвердил доктор. – Однако его не выбросили на улицу. Напротив, ему и маме, хотя они были уже глубокие старики, дали прекрасную, метров двенадцать, комнату в центре города, возле кирки. Мой отец после погрома пятого года перешел в лютеранство и для него это соседство было знаком высокой милости. Судьбы, я имею в виду. Что касается магазина, то здесь он просидел еще пару лет. Но лично я и мой брат, Борис Александрович, всегда говорили отцу, что этот магазин ему нужен, как горбатому горб.
– Когда от слов бывает польза, – улыбнулся Иона Овсеич, – тогда слова уместно вспоминать. А какая была польза от ваших слов?
– Честно говоря, – доктор сплел пальцы, послышался легкий хруст, – пользы сразу не было: отец, которому всю его жизнь внушали со всех сторон предрассудки, не мог в один момент избавиться от них.
– Между прочим, – напомнил Иона Овсеич, – люди избавлялись от этих предрассудков еще при царе Александре II, то есть задолго до революции, и шли на него с подкопами и бомбами, когда царизм был в полной силе. Про листовки и подпольную литературу я уже не говорю.
Насчет листовок и подпольной литературы во дворе все знали, что Иона Овсеич был активным распространителем на заводе Гена, теперь имени Октябрьской революции, с тысяча девятьсот одиннадцатого года. Тогда это было особенно опасно, потому что царский министр Столыпин по всей стране расставлял виселицы, которые народ метко назвал «столыпинскими галстуками».
– Уважаемый Иона Овсеич, – доктор Ланда надел, на конец, свои очки, – ваши слова – золотые слова, и если бы все рассуждали и поступали, как вы, смею думать, у нас была бы уже не первая, низшая, фаза коммунизма. У нас было бы уже что-нибудь повыше.
– Вы имеете в виду полный коммунизм? – схватился Иона Овсеич. – Так я вам прямо скажу, доктор Ланда, вы сильно ошибаетесь, вы очень сильно ошибаетесь. На сегодняшний день построить полный коммунизм в одной отдельно взятой стране, в условиях капиталистического окружения, невозможно. Другое дело, если рядом вспыхнет революция, у нас есть надежды на это, но пока СССР один и никакого другого СССР нет. Так что я вам опять повторяю, Ланда: здесь вы сильно ошибаетесь.
Степа Хомицкий засмеялся: чего можно требовать от человека, если он прослойка! В задних рядах громко прыснули, Иона Овсеич сказал, что не видит причин для смеха, и потребовал немедленно прекратить, а то получается пир во время чумы.
Доктор Ланда, вместо того, чтобы поддержать товарища Дегтяря, поступил как раз наоборот и привел ни к селу ни к городу свой пример: в медицине существует особый термин – гипердиагностика. Это когда врач опасается за исход и ставит диагноз более серьезный, чем нужно.
– Нет, – Иона Овсеич ударил кулаком по столу, – мы не доктора, мы не медицина – мы точно знаем, где у кого болит!
– Дегтярь прав, – подтвердила мадам Малая. – Недаром говорят, когда человек больной по нервному, так он сам не знает и доктор не знает.
– А когда гонорея, – зашелся от смеха Хомицкий, – так больной знает и доктор знает, а жена не знает.
– Степа, – погрозила пальцем Клава Ивановна, – твое счастье, что ты в президиуме.
Степа наклонил голову, видно было, что хочет извиниться, но смех душил его, и люди в зале тоже стали смеяться. Клава Ивановна схватила стакан с водой и поднесла Степе, но сказать нужные слова не успела: смех взял и ее. В конце концов Иона Овсеич тоже не выдержал, а когда люди немного успокоились, сам одобрил разрядку смехом, ибо смех, если он к месту, восстанавливает силы.
Доктор Ланда подтвердил, что смех действительно восстанавливает силы, а по поводу построения высшей фазы в одной отдельно взятой стране чистосердечно признал свою ошибку и целиком согласился с Ионой Овсеичем.
Товарищ Дегтярь обратился к залу: все понятно в этом вопросе или, может, лучше вернуться немножко назад?
Назад возвращаться не пришлось: люди ясно понимали, что в условиях сплошного капиталистического окружения на сегодня построить полный коммунизм нельзя, но можно подойти к нему вплотную. Для этого нужно только, чтобы не было войны, а что касается планов внутреннего строительства в СССР, то здесь имеются все основания уверенно смотреть вперед: первая пятилетка была выполнена досрочно, за четыре года, и январский пленум ЦК в тридцать третьем году подчеркнул, что это есть факт, наиболее выдающийся в современной истории, теперь уже почти кончали вторую пятилетку, хотя в запасе оставался еще целый год, и за этот год можно, если хорошо постараться, наработать, как за полтора. В общем, при таких темпах налицо все реальные условия сделать четыре пятилетки за три и получить чистую экономию в одну пятилетку.
– Отсюда следует, – подвел итог товарищ Дегтярь, – что хотя до высшей фазы сохранится известное расстояние, люди будут чувствовать себя, как при полном коммунизме, поскольку изобилие станет существующим фактом. Однако, повторяю, делать на этом основании вывод о построении высшей фазы, как настаивает доктор Ланда, глубоко ошибочно и преждевременно.
– Ланда, – обратилась мадам Малая, – у тебя есть что-нибудь добавить?
Доктор Ланда сказал, у него нечего добавить.
– А предложение у тебя есть, или ты просто сообщил, что твой папа при царе Горохе перешел из синагоги в кирку, и на этом конец? – удивилась мадам Малая.
Нет, сказал доктор Ланда, у него есть конкретное предложение: пусть в красном уголке повесят список литературы, чтобы каждый, когда ему понадобится, мог переписать.
– Товарищ председатель, – обратился Иона Овсеич, – разрешите справку: такой список уже есть и завтра будет висеть.
