Текст книги "Двор. Книга 1"
Автор книги: Аркадий Львов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)
Люди опять засмеялись, а Иона Овсеич покачал головой и признал, что он был не прав: то, что сказал Чеперуха, не сообщение и даже не вопрос, а требование, и это требование мы удовлетворим!
Клава Ивановна первая пожала руку Чеперухе и вспомнила, как он ругался с Дегтярем, но Иона Овсеич остановил ее: пусть смотрит вперед – она еще увидит Чеперуху начальником конно-транспортной колонны.
Оля сидела с блестящими глазами, Аня Котляр и Тося Хомицкая прислонились к ней, и они были, как три подруги из знаменитого кино «Три подруги».
Напоследок, когда уже кончили вечер, поднялась Соня Граник. С ребенком на руках, немножко печальная, она сказала:
– Товарищ Дегтярь, наверное, я дура, но я не поняла: так будет война или не будет?
Иона Овсеич посмотрел людям в глаза и улыбнулся:
– Товарищи, по-моему, битых два часа мы отвечали на этот вопрос. Повторно зачитываю сообщение ТАСС, часть 2-ая, пункт 2-ой, в котором черным по белому сказано: «Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз». Соня Граник, повтори за мной: Германия так же неуклонно…
Соня повторила, многие машинально шептали вслед, в заключение товарищ Дегтярь дал Ефиму Гранику персональное поручение: в индивидуальном порядке дополнительно поработать со своей женой на данную тему. Ефим выразил уверенность, что с поручением справится, и одновременно внес встречное предложение: пусть ему в нагрузку дадут еще одну домохозяйку для индивидуальной работы.
– Смотри, – сделала пальцем мадам Малая, – так можно получить грыжу!
– «Э!» – успел ответить Ефим, и в это время громкоговоритель на углу Еврейской и проспекта лейтенанта Шмидта закричал:
– Внимание! Внимание! С 19.00 вводится угрожаемое положение!
Через пятнадцать секунд, хотя в ушах еще держался крик, громкоговоритель повторил:
– Внимание! Внимание! С 19.00 вводится угрожаемое положение!
С двух сторон – на трикотажной фабрике и щеточной – завыли сирены, потом загудели пароходы и паровозы. По радио объявили, что самолеты врага сбросили зажигательные бомбы на заводы Пересыпи и Заставы. Люди стояли бледные, а Клава Ивановна качала головой и повторяла, что Ильичевскому, Воднотранспортному и Ленинскому районам она не завидует – там сегодня главная свадьба.
Отбой по городу дали в двадцать три часа двадцать пять минут. Хотя центр фактически вообще не был затронут, Оля Чеперуха призналась, что у нее прямо камень с сердца свалился. Аня Котляр и Соня Граник вытирали слезы, а дети бегали вокруг и смеялись, как будто на улице праздник.
Через день, подводя итоги, газета «Большевистское знамя» писала, что учебная тревога еще раз показала полную боевую готовность населения города, хотя на отдельных участках не был своевременно завезен песок, а противопожарный инвентарь – топоры, багры, лопаты – не сосредоточен на специальном щите. Однако и там по сигналу «тревога!» отряды Осоавиахима на ходу устраняли ошибки и ликвидировали очаги поражения.
Иона Овсеич, когда разбирали в форпосте прошедшее учение, предупредил, чтобы жильцы дома ежедневно проверяли свою боевую готовность: через три дня, через неделю, две недели тревогу могут опять повторить. Ответственность за исполнение и контроль целиком возлагаются на товарищ Малую. Что касается Дегтяря, то его, по решению партийных органов, отправляют на заготовку овощей, которые в этом году дали небывалый урожай. Если в тридцать восьмом году Одесса завезла двадцать шесть тысяч тонн, в тридцать девятом – двадцать девять пятьсот, а в сороковом – шестьдесят две тысячи семьсот тридцать, то в этом году ожидается семьдесят пять тысяч тонн овощей и выше. Одновременно он может сообщить радостную новость с колхозных полей нашей Советской Прибалтики: Латвия полностью закончила сев в значительно более сжатые сроки, чем когда-либо прежде.
– Овсеич, – обратился Чеперуха, – а что слышно со скумбрией?
Хотя это не противовоздушная оборона, сощурил глаз товарищ Дегтярь, и не сельское хозяйство, можно привести некоторые данные: улов сетями составляет полторы-две тысячи штук, неводами – доходит до одного и больше центнеров в сутки, а на вчерашний день только в районе Будаков было выловлено полторы тонны первосортной качалки – каждая, как от кончика пальцев до локтя. Не сегодня-завтра поступит в торговую сеть. Полторы тонны, крикнул с места Ефим, это Одессе – на один зуб. Скумбрия не хлеб, тут же ответила Оля Чеперуха, не обязательно каждому кушать.
Дни стояли жаркие, сухие, но за хлеб уже можно было не бояться: область повсеместно, как в южных, так и в северных районах, готовилась к уборочной кампании. Соседняя Молдавия давала Одессе хороший пример на снижение базарных цен: в Бендерах и Тирасполе – почти вдвое, в Кишиневе – от тридцати до сорока процентов на битую птицу, растительное масло и яйца.
Перед отъездом в район Дегтярь зашел к доктору Ланде и напомнил, что все сроки насчет Орловой уже прошли, а дело с места не двигается. Доктор Ланда не оправдывался: он честно признал, что непростительно затянул, но к возвращению товарища Дегтяря даст полную картину по интересующему вопросу.
– Ланда, – покачал головой Иона Овсеич, – жизнь требует, чтобы я разорвался на тысячу частей, а мне трудно разорваться – медицинский работник обязан понимать. В твоих интересах, пусть лишний раз я не должен буду тебе напоминать. На выходной жди меня в Одессе.
В воскресенье, двадцать второго июня, как было обещано, Дегтярь утром приехал в город. Вечерним поездом он планировал вернуться обратно в район. В этот раз доктор Ланда показал свою аккуратность – сведения об Орловой были у него под рукой: пять лет назад она лечилась от грибка в вендиспансере и, согласно истории болезни, в настоящее время полностью здорова.
– Ланда, – Иона Овсеич склонил голову набок, посмотрел пристально в глаза, – грибок или триппер – нет никакой разницы, болезнь не исчезает, она только маскируется. И с такой заразой Орлова работала и продолжает работать на табачной фабрике!
Доктор Ланда развел руками: по заключению специалиста, она признана здоровой.
– Кто писал историю болезни, – сказал Дегтярь, – этим вопросом займемся особо, но где были мы, где был саннадзор и дирекция табачной фабрики, когда принимали Орлову на работу! Ты сейчас молчишь, как типичный интеллигент: главное – пусть тебя не трогают, а там хоть потоп. А я не могу найти себе места: откуда у нас такая доверчивость, такая беспечность!
Доктор Ланда опять развел руками, Иона Овсеич сказал, завтра в 8.00, прямо со смены, вендиспансер вызовет Орлову для переосвидетельствования, за предумышленное сокрытие болезни она понесет наказание по уголовной линии. Это раз. Одновременно подымем на ноги облздрав: пусть хорошенько пошуруют на табачной фабрике – миллионы людей курят папиросы, и зараза кочует изо рта в рот! Это два. А в-третьих, пусть скажет свое слово двор, и скажет так, чтобы услышали все Орловы, сколько у нас еще есть, от Одессы до Чукотки.
В одиннадцать часов позвонили из Сталинского райкома, чтобы товарищ Дегтярь явился срочно, не теряя ни секунды. Иона Овсеич как раз начал инструктировать мадам Малую насчет Ляли, но пришлось немедленно прервать. Иона Овсеич только успел повесить трубку, как пришел посыльный с тем же приказом: срочно явиться в райком.
– Товарищ, – спросила мадам Малая, – почему такая спешка?
Человек не ответил, только еще раз поторопил Иону Овсеича, хотя скорее уже нельзя было.
Через полчаса прибежали Зюнчик и Колька: они купались на Ланжероне, и там один тип, в соломенной шляпе и очках, говорил другому, что Гитлер перешел нашу границу, он лично слышал передачу на английском языке. Из Лондона. Колька остался возле этого типа, чтобы проследить, а Зюнчик побежал за милиционером, но, как назло, не было ни одного.
– Дурак, – сказал Чеперуха сыну, – надо было найти, а не бежать домой!
Через десять минут радио из Москвы объявило, что будет выступать товарищ Молотов.
Настала тишина, как будто в один миг весь двор разучился говорить, только потрескивали разряды в приемнике СВД-9, который доктор Ланда выставил на подоконник. Раздался сильный щелчок, за ним какой-то шелест, видимо, перекладывали листы, и послышался голос товарища Молотова. Заикаясь, с большими паузами между словами, он сказал, что Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили ему сообщить, что фашистская Германия, вероломно, невиданно в истории, нарушив пакт о ненападении, совершила разбойничий налет на СССР и бомбила наши города.
Люди ожидали, что дальше товарищ Молотов скажет про ответный контрудар Красной Армии, бои на территории самой Германии, в Восточной Пруссии, где она имеет границу с СССР, а также, что наши самолеты полностью разбомбили столицу Германии Берлин, но про это он ничего не сказал, последние слова были: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!»
Ефим Граник заявил, теперь надо ожидать выступления самого товарища Сталина. Он лично думает, сегодня вечером или завтра, когда можно будет сообщить про наступление и победы Красной Армии. Почти все, хотя вслух не говорили, держались того же мнения, ибо сам факт, что первый выступил по радио товарищ Молотов, говорит за наличие еще более важных новостей, а они могут быть только про победы и полный разгром Гитлера. Один Иосиф Котляр, когда остались втроем с Чеперухой и Хомицким, сказал, что дело, наверное, паршивое: Молотов заявил, что нападение внезапное, а откуда же внезапное, если неделю назад ТАСС сам сообщил, что немцы перебрасывали свои войска на границу с СССР. Степа сказал, ему не интересно слушать, пусть Иосиф делится со своей женой, а Чеперуха опять вспоминал линию Маннергейма, как наша авиация и артиллерия в суровых условиях карело-финской зимы сделали из нее пух и прах, хотя ее строили не только сами финны, но тот же Гитлер и французы с англичанами. И сюда надо приплюсовать еще американцев.
– Хлопчики, – вздохнул Иосиф, – а я вам говорю: нехорошо, ой, нехорошо.
Подошла мадам Малая, посмотрела на одного, другого, спросила, почему такие черные лица. Чеперуха ответил, пусть посмотрит на себя, увидит то же самое, и разошлись.
С третьего этажа Тося Хомицкая закричала, чтобы Иосиф бежал домой – его Ане сделалось плохо.
Когда Иосиф зашел, Аня лежала на кушетке и через каждую секунду открывала рот, как будто ей было мало воздуха и вот-вот совсем не хватит. Тося ударяла ее по щекам, Соня Граник стояла рядом с маленькой Лизочкой на руках и говорила, что это ничего не даст, надо колоть иголкой в икры. Сначала Тося не слушала, потом взяла иголку и несколько раз хорошо уколола в икры и бедра.
От боли Аня пришла немножко в себя и спросила: это правда, что война с Германией, или ей приснился лишь дурной сон?
– Аня, – наклонился Иосиф, – тебе уже лучше или вызвать доктора?
Аня посмотрела на мужа чужими глазами и опять повторила свой вопрос: это правда, что война с Германией, или ей приснился лишь дурной сон, и она не может проснуться?
Да, сказал Иосиф, правда. Аня крепко сцепила зубы и опять начала задыхаться. Пришла Клава Ивановна, велела всем отойти в сторону, чтобы не забирали у человека кислород, и приказала Ане сейчас же взять себя в руки. Аня сначала не реагировала, потом вдруг заплакала, замотала головой и сказала по-еврейски, пусть Бог пошлет ей смерть: она заслужила, и на душе у нее предчувствие, что она больше никогда не увидит своих сыновей.
– Перестань паниковать! – сказала Клава Ивановна. – Саша и Петя только год назад поступили в летное училище, а там учатся три года: пока они закончат, люди уже забудут про войну.
Нет, застонала Аня, на сердце ей давит предчувствие, что она больше никогда не увидит своих сыновей.
– Иосиф, – приказала Клава Ивановна, – пойди сейчас же на вокзал и принеси ей билет прямо до Харькова. Пусть едет к своему Саше и своему Пине, а когда вернется, будем говорит по-другому.
– Аня, – обратился Иосиф, – ты хочешь?
Да, сказала Аня, она хочет, пусть возьмет билет на послезавтра: она должна договориться на работе и приготовить какой-нибудь пирог для детей, чтобы не приезжать с пустыми руками.
Внизу, на первом этаже, Оля Чеперуха топала ногами, тарабанила, как припадочная, крышкой по кастрюле и требовала, чтобы в такое время Зюнчик забрал назад свои документы из артиллерийской спецшколы, а Иона со своим сыном доказывали наоборот – как раз теперь самое время поступать.
– Зюня, сделай, как говорит родная мама, – Оля с силой дернула себя за волосы, – или сегодня вы последний раз видите ее на этом свете!
Иона схватил ведро с водой, поднял над головой, швырнул на пол и потребовал, чтобы у него в доме не устраивали истерику и не брали за горло: Красной Армии нужны хорошие кадры, и он даст эти кадры!
– Идиот, – заплакала Оля. – Он же совсем ребенок, он еще ничего не успел видеть на свете.
Зюнчик сказал, он уже все видел и все понимает, и пусть за него не волнуются.
Оля заплакала еще громче, хотела обнять сына, но сын сделал по-солдатски кругом и вышел из комнаты.
– Сволочи, – Оля прижала пальцы к вискам и раскачивалась на стуле. – Я всегда была для вас куховарка и домработница, а что у меня на сердце, никто не хотел знать. Сволочи.
В три часа Иона Овсеич вернулся из райкома. За десять минут все жильцы, кто был на данный момент дома, собрались в форпосте.
– Товарищи, – сказал Иона Овсеич, – все слышали выступление Вячеслава Михайловича Молотова по радио. Гитлеровские головорезы, вооруженные до зубов по последнему слову техники, в четыре часа ночи, под покровом темноты, напали на пограничные районы нашей Родины. Одновременно немецкие самолеты бомбили пограничные пункты, аэродромы, железнодорожные станции и крупные города на всем протяжении от Черного моря до Ледовитого океана.
Иона Овсеич сделал небольшую паузу и сообщил, что имеются сведения о первых успехах на ряде участков, где в бой вошли регулярные части Красной Армии. Однако надо понимать со всей честностью, что мы имеем дело с коварным и опасным врагом. Одновременно надо пресекать на месте всякую панику и растерянность, виновные будут караться со всей строгостью по законам военного времени. Одесса, поскольку недалеко граница, объявляется на военном положении, вся полнота власти переходит в руки командования Красной Армии.
– А обком и облисполком? – спросил Граник.
Обком партии, сказал Иона Овсеич, а также облисполком, в лице своих руководителей, будут представлены в военных органах. Лично он, Дегтярь, получил указание вернуться в район для заготовки овощей на осенне-зимний период.
Иона Овсеич опять сделал паузу. Чеперуха воспользовался и выразил вслух общее мнение: это хороший признак, если ответственных руководителей в такое время могут посылать из города на заготовку овощей. Дегтярь не сказал ни да, ни нет, но обратил особое внимание, что в хлебных магазинах и бакалее кое-где искусственно создаются очереди за мучными изделиями и мылом, хотя никаких оснований нет. Кому это на руку, не требуется объяснений. Отсюда вывод: каждый, кто будет потворствовать – сознательно или бессознательно, не имеет значения, – будет квалифицироваться надлежащим образом.
Иосиф Котляр вспомнил, по опыту еще гражданской войны, как Одесса, которая имеет порт и недалеко границу, кишела шпионами. На тогдашней Екатерининской площади, теперь Карла Маркса, напротив памятника императрице Екатерине Второй, стоял дом, во дворе этого дома шпионам делали допрос. Кого следовало, тут же пускали в расход. Чтобы не тревожить население выстрелами, в подъезде заводили допотопный фордзон, он тарахтел и чихал на всю Одессу.
Насчет фордзона, сказал Дегтярь, нам сегодня неинтересно знать, а что касается бдительности, ее надо увеличить во сто, в тысячу крат: здесь чересчур быть не может – лучше десять раз ошибиться, чем один раз проворонить.
Дегтярь, как было намечено заранее, возвращался в район вечерним поездом. Граник посоветовал захватить с собой мешок пудов на шесть, чтобы товарищ Дегтярь, на обратном пути, мог привезти жене и соседям хорошую каротель, шафран прямо с дерева, кабачковые семечки и пару жирных кур, если будет еще место, куда положить.
Вечером в городе объявили светомаскировку: разрешалось зажигать только синие лампочки – с неба синего света не видно. У кого нет синих лампочек, должны закрывать окна ставнями и плотными занавесами, а щели затыкать ватой.
Мадам Малая, Степа Хомицкий, Иона Чеперуха и Дина Варгафтик проверили дом с улицы и со двора. У Граника отчетливо виднелась полоса под ставней; у доктора Ланды отдельной полосы не было, но сами занавесы были чересчур светлые.
Доктор Ланда, когда его предупредили, без разговоров принял меры, а Ефим вышел на улицу, долго присматривался с одной позиции, с другой, с третьей и в конце концов заявил: если наблюдать снизу, то есть с земли, кое-что видно, а если сверху, с неба, ничего не видно.
Мадам Малая сначала спокойно слушала и ждала, какой будет вывод, а потом сказала: сейчас не такое время, чтобы рассуждать – она сама подымется к Граникам, разобьет лампочку и перережет провода. Ефим ответил, хорошо, пусть подымется, бьет, режет, а он тоже не будет терять даром время: в стране еще есть советская власть, есть милиция, есть НКВД.
– Тьфу! – сплюнула Клава Ивановна. – Еврей, еврей, а такой дурак, что среди наших кацапов не найдешь.
– Паникерша! – крикнул в ответ Ефим. – Я тебе покажу панику поднимать!
Мадам Малая пошла во двор, несколько шагов Ефим держался рядом с ней, потом перегнал и побежал к себе на третий этаж. Полоса света в окне делалась все короче, как будто отрезали по кусочку, пока совсем не исчезла.
Справа от ворот, которые на Первое мая покрыли черным лаком, блестел новый, из оцинкованной жести, водосток. Клава Ивановна покачала головой: надо будет обязательно покрасить, а то блестит, как зеркало. Степа сказал, что стекла тоже надо закрасить: от луны блеск получается. Клава Ивановна рассердилась: нашел время умничать!
С моря, со стороны Люстдорфа, за которым Днестровский лиман и Румыния, послышался гул. Мадам Малая остановилась и приложила ладонь к уху. Гул заметно усиливался и приближался.
– Мадам Малая, – прошептала Дина, – это наши или не наши?
Степа сказал: наши, гидропланы, по звуку слышно. Через полминуты Иона подтвердил: да, наши, гидропланы или кукурузники – сильно медленно летят.
Прожекторы, которые до этого искали только над портом, метнулись в сторону Люстдорфа. Мадам Малая сказала, в Люстдорфе живут немцы, и стала опять прислушиваться. Два прожектора сошлись своими вершинами и, чуть-чуть покачиваясь, ползли к городу.
– Малая, – сказал Чеперуха, – мне это не нравится.
Иона только успел закончить, как ударили зенитки, прожекторы нашли место в небе, где разорвались снаряды, и высветили штук десять-двенадцать белых облачков. Потом, один за другим, зенитки дали еще пять выстрелов, прожекторы сразу нашли новые облачка, которые были все рядом.
– Молодцы, – похвалила мадам Малая. – Хорошая кучность.
Наутро в городе все говорили, что между Люстдорфом и Аккаржей ночью подбили два немецких самолета. В газетах сообщения не было, но многие сами слышали по радио и разговаривали с людьми, которые видели собственными глазами.
После обеда Степе Хомицкому принесли повестку из военкомата. Надо было расписаться в получении и вернуть корешок, но Степа отказался наотрез: указывалось, что срок явки двенадцать часов дня, а было уже три, четверть четвертого. В райвоенкомате Степа хотел объяснить, почему он опоздал, но никто не спрашивал, а дали сразу штук тридцать повесток и приказали разнести по адресам. Были повестки Гранику, Чеперухе, Грише Варгафтику и доктору Ланде.
Мужчины еще не вернулись с работы, Степа вручал повестки женам и велел расписаться за мужей. У Сони Граник так тряслись руки, что она, по ошибке, написала свое имя, вместо мужа, а про фамилию вообще забыла. Степа сказал, она даром волнуется: Ефима пошлют в тыловые части на переобучение, а это полгода, не меньше, война за это время успеет три раза кончиться.
Вечером, уже зашло солнце, принесли повестку Дегтярю. Полина Исаевна еще днем выехала к мужу, чтобы отдохнуть немного на свежем деревенском воздухе. Клава Ивановна взяла повестку под свою ответственность и побежала в Сталинский райком, откуда могли иметь прямую связь с Дегтярем. В райкоме прочитали повестку и сказали, что вызывать товарища Дегтяря с очень ответственной кампании по заготовке овощей преждевременно: завтра они сами будут говорить с военкоматским начальством.
На следующий день, учитывая первоочередную важность заготовки сельхозпродуктов, военкомат согласился дать отсрочку до первого июля, однако через три дня на имя Дегтяря прислали новую повестку, и в этот раз Иону Овсеича немедленно вызвали телефонограммой.
Во дворе Иона Овсеич успел еще застать всех, кроме доктора Ланды. Хомицкий, Граник, Чеперуха и Гриша Варгафтик, хотя они получили повестки четыре дня назад, каждое утро приходили с вещмешками в военкомат, часов до двенадцати их держали в коридоре, потом делали перекличку и разрешали отлучиться домой на обед, а вечером откладывали явку на следующий день.
Мадам Малая с женщинами и детьми рыли в Александровских садиках щели, чтобы можно было надежно укрыться от пулеметного обстрела с воздуха и осколков авиабомб, если в город прорвутся германские самолеты. Мужчины, прежде чем зайти домой, наведывались в садики, женщины с детьми бежали навстречу, оставляя в ямах свои лопаты и кирки. Мадам Малая возмущалась, требовала совести и называла эти действия своим именем: саботаж.
У товарища Дегтяря была повестка на семнадцать ноль-ноль, по дороге в военкомат он завернул в садики, чтобы повидаться с людьми. Сделав рукой общий привет, Иона Овсеич взял у Клавы Ивановны лопату и показал на примере, как нужно правильно держать, нажимать ногой и подымать пласт.
– Вот разница, – громко сказала Клава Ивановна. – Когда наши мужчины приходят, женщины скорее бегут домой. Когда Дегтярь приходит, все наоборот. Завтра заведем порядок по-новому.
Со своим планом на завтра мадам Малая чуть-чуть опоздала: в девять часов вечера, когда никто уже не мог ждать, Иона Чеперуха прибежал на минуту, чтобы предупредить насчет отправки. Точно не было известно, но, скорее всего, поезд пойдет с Товарной – пусть быстрее садятся на двенадцатый номер трамвая и поищут за Январским заводом. В крайнем случае, у второй Заставы.
Клава Ивановна поехала вместе с Диной, Тосей и Олей. Соня сказала, что она покормит ребенка и догонит их следующим трамваем. Клава Ивановна была против: можно пропустить одно кормление, от этого не умирают, а Соня сама не найдет поезда. Нет, держалась за свое Соня, сначала надо покормить ребенка.
Получилось, как предупреждала Клава Ивановна: Соня всю ночь ходила по путям, дошла до первой Заставы и повернула обратно. Возле Январского завода она остановилась, чтобы немножко отдохнуть и растереть ноги, но вместо этого вдруг схватила себя за волосы, сильно дернула, как будто хотела вырвать, и ударилась затылком о стену. Со стороны Одессы-Малой катил паровоз, один, без вагонов, машинист смотрел вперед, послышался рожок стрелочника, паровоз на секунду остановился и дал задний ход. Соня опять ударилась затылком, обеими руками зажала рот и так, не отнимая, пошла к Алексеевскому базару, где двенадцатый трамвай делает кольцо и возвращается в город.
Дома с ребенком сидела мадам Малая. Ося побежал за хлебом, Хилька сушила над примусом пеленки, потому что все до одной были мокрые.
– Ну, – спросила Клава Ивановна, – видела?
Соня покачала головой, Клава Ивановна сказала, они тоже не видели и никто не видел: поезд ждал не на Товарной, а в другом конце города – на Сортировочной.
Днем из парикмахерской на Тираспольской площади Зюнчик принес новость, от которой волосы могли встать дыбом: Юдка-Ненормальный, самый любимый сумасшедший в городе, – шпион. Одни говорили, что он работал на японцев, другие – на немцев, многие помнили его с двадцать шестого года, когда он был еще Юдка-Ди-вертисмент, и все поражались: пятнадцать лет человек каждый день торчал перед глазами, пятнадцать лет его любили, как родного, и на тебе – шпион!
– Товарищи, – сказал Иона Овсеич, – если кому-нибудь еще нужен был пример, что такое благодушие и беспечность, мы его получили с лихвой.
В военкомате с Дегтярем складывалась такая же картина, как раньше с Хомицким, Граником и Чеперухой: отправку переносили со дня на день. Тося и Оля делали из этого свой вывод: если военкомат может позволить себе такую отсрочку, значит, положение позволяет – в конце концов, проще всего дать человеку гимнастерку, сапоги и посадить в поезд. Иосиф Котляр один раз не выдержал и сказал: «Девочки, вы знаете, что такое бардак?» – Аня тут же дала ему хорошо по губам и назвала старым идиотом.
Каждое утро радио передавало сводку Совинформбюро: немцы несут огромные потери, особенно в авиации, танках и живой силе.
Женщины задавали товарищу Дегтярю один и тот же вопрос, вернее, два вопроса: когда наши перейдут в наступление, и закончится война до осени или может затянуться на весь сентябрь? По первому вопросу Иона Овсеич прямо отвечал, что если бы в мире нашлось командование, которое заранее оглашает сроки контрнаступления, то, надо думать, от этого командования и его армии остался бы один мыльный пузырь. Что же касается второго вопроса, то есть удастся ли покончить с Гитлером в течение лета, здесь многое зависит от того, как поведут себя народы в оккупированной Европе и в самой Германии.
Мадам Малая лично не сомневалась, что народы Европы и рабочий класс Германии, хотя компартия в глубоком подполье, а товарищ Тельман в тюрьме, еще неделя, еще месяц – скажут свое веское слово. Соня Граник говорила, дай бог, и обязательно спрашивала, почему рабочий класс Германии до сих пор не скинул Гитлера.
– Соня, – качала головой мадам Малая, – только что я тебе объясняла: Эрнст Тельман в тюрьме, а другого такого Тельмана на сегодня в Германии нет. Значит, надо сначала освободить Тельмана.
Да, соглашалась Соня, надо сначала освободить Тельмана, но кто же будет освобождать, если все немцы – фашисты? Оля Чеперуха признавалась, она тоже считает, что все немцы – фашисты, Клава Ивановна всплескивала руками и удивлялась, что эти две дуры – ее соседи и живут с ней в одном дворе.
Бои происходили в районах, которые лишь год назад вошли в состав СССР, и Красная Армия, чтобы не иметь лишних потерь, отходила к старым границам, где были укрепления из железобетона и брони, построенные еще до тридцать девятого года, то есть до войны с Финляндией и Польшей.
Газета «Большевистское знамя» сообщала, что сельскохозяйственный институт подготовил из числа студентов новую партию механизаторов и отправляет на уборочную кампанию. Одесский молочный комбинат ежедневно печатал свои объявления: отпускается сыворотка в неограниченном количестве по цене двадцать рублей за тонну. Кто жил на Молдаванке, Пересыпи, Фонтане и держал хозяйство, покупал сыворотку целыми бочками.
Саша и Петя Котляр прислали домой открытку: за отличные успехи в боевой и политической подготовке они получат в июле на десять дней отпуск, папа с мамой должны организовать достойную встречу. На открытке стоял штемпель: двадцать первое июня.
Все, сказала Аня, больше она не откладывает: пусть эти три дня, на которые она уедет к детям, больница выкручивается как знает. Сегодня на харьковский поезд уже поздно – она возьмет билет на завтра.
Аня собрала свой чемодан заблаговременно, чтобы потом не было спешки. За билетом она простояла часа два, плацкарты не было, пришлось взять общий вагон. Когда она вернулась, дома ждал человек с повесткой из военкомата. Получилось очень удачно, сказал человек, просим расписаться.
Аня держала в руках повестку, за спиной стоял бледный, как смерть, Иосиф.
– Товарищ, – обратилась Аня, – здесь нет ошибки?
Человек ответил, что он не работник военкомата, а просто ходит по адресам и фамилия, как указано в повестке, в данном случае: Котляр Анна Моисеевна.
– Вы Котляр? Анна Моисеевна?
– Аня, – сказал Иосиф, – здесь нет ошибки.
Аня сама знала, что здесь нет ошибки: еще в мае, когда выдавали свидетельства об окончании курсов, ее взяли на военный учет. Но все медработники – военнообязанные, и никто не думал тогда о плохом, наоборот, можно было только гордиться.
Когда человек ушел, Иосиф снова взял в руки повестку и сказал:
– Я не посылал тебя на курсы, ты захотела иметь полную самостоятельность, и вот результат. А Тося, Оля, Соня останутся у себя дома.
Старый дурак, плакала Аня, разве ей обидно, что другие женщины остаются дома, а она не остается; ей обидно другое – как она могла в такое время каждый день откладывать поездку к детям!
Аня легла головой на стол и старалась придумать, как поехать хотя бы на один день к сыновьям.
– Иосиф, – сказала она, – сними свой протез, иди на костылях и сообщи военкомату, что меня нет дома – я вернусь через три дня.
– Аня, – застонал Иосиф, – не теряй голову: за такие фокусы в военное время могут поставить к стенке.
Хорошо, сказала Аня, она согласна на расстрел, но сначала хочет повидать детей. Потом ей пришел в голову другой способ: пусть Иосиф поговорит с Дегтярем, чтобы они вдвоем обратились к военкому и хорошо попросили. Дегтярю военком не откажет.
– Аня, – покачал головой Иосиф, – ты наивный человек.
Через минуту забежала Клава Ивановна:
– Идите быстрее прощаться – Деггярь уезжает. Люди собрались во дворе, Иона Овсеич пожимал руку каждому в отдельности, требовал, чтобы держали голову выше, и обещал скоро вернуться. Тетя Настя принесла крестьянский каравай, положила в бязевую торбу, завязала веревкой, петлю набросила Ионе Овсеичу на плечо и вдруг заплакала:
– Ой, Овсеич, на кого ты покидаешь нас! Ой, батько, нема теперь с кем слово сказать, нема кому пожалеться.
Полина Исаевна, которая до этого момента хорошо держала себя в руках, тоже заплакала, Клава Ивановна дала ей свою косынку, чтобы вытерла слезы, обняла Дегтяря, три раза поцеловались, и сказала соседям, пусть быстрее прощаются: пока мы здесь стоим, щели в Александровских садиках не делаются глубже.
На следующее утро двор проводил в армию военную медсестру Анну Котляр. Все говорили: редкий случай – жену забирают на фронт, а муж остается дома.
Иосиф каждый день стоял на заводе две смены и приходил домой только переночевать.
Совинформбюро сообщило: за минувшие сутки в воздушных боях и огнем зенитной артиллерии сбито сто семьдесят три немецких самолета.
Изматывая и обескровливая врага, наши войска отходили на восток – к старой границе. На отдельных участках немецким танкам удалось прорваться вглубь. Сержант Иван Бондарь, один, поджег бутылками с горючей смесью четыре фашистских танка. Ивану Бондарю присвоено звание Героя Советского Союза (посмертно).
