Текст книги "ИЗ АДА В РАЙ И ОБРАТНО"

Автор книги: Аркадий Ваксберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц)

Нетрудно догадаться, как покоробили знатока советских реалий Дон Левина слова великого ученого насчет «ошибок», под которыми подразумевались казни безвинных и пока еще скрытый от нежелающих видеть глаз сталинский антисемитизм. Дон Левин ответил Эйнштейну с максимальной для данного случая деликатностью, но совершенно определенно: «Боюсь, что столь большое число передовых евреев, клянущихся свободой и принимающих диктатуру, – печальное предзнаменование для нашего будущего»[20].

Но для Сталина позиция еврея Эйнштейна значила куда больше, чем позиция еврея Дон Левина.

Что касается собственно еврейского вопроса, то тут Сталин был пока неуязвим: никаких упреков за те или иные видимые проявления антисемитизма предъявить ему было нельзя. В феврале 1934 года, на 17-м съезде партии, членами и кандидатами в члены ЦК были избраны 139 человек, из них 27 евреев[21]. Такое соотношение (20 процентов) никогда уже больше не повторялось. Число евреев, занимавших самые крупные государственные посты, никто в точности не подсчитывал, но их было много, слишком много для того, чтобы можно было Сталина обвинить в национальной дискриминации.

Он не уставал и в, казалось бы, мелочах демонстративно подчеркивать свое глубокое расположение к еврейскому присутствию – прежде всего в науке и культуре.

Глубочайшее впечатление на московскую публику (а значит, и на аккредитованных в Москве иностранных дипломатов и журналистов) произвел, например, отлично осуществленный Сталиным экспромт (впрочем, экспромт ли?) в Большом театре, где 11 января 1935 года помпезно отмечался несколько странный юбилей – 15 лет советского кино. После мимического номера, исполненного двумя самыми блестящими актерами Еврейского театра (они снимались и в фильмах) Соломоном Михоэлсом и Вениамином Зускиным, Сталин встал в своей правительственной ложе – так, чтобы его видел весь зал, – и долго им аплодировал. Стоя советская публика привыкла приветствовать только самого вождя и его «соратников». Теперь же, вместе с вождем и по его инициативе, она столь почтительно отметила искусство еврейских артистов[22].

Месяц спустя с невероятной помпезностью было отпраздновано еще одно 15-летие – совсем не «круглый», обычно не отмечаемый, юбилей: создание Еврейского театра. Для приветствия театра и получившего в этот день звание народного артиста Михоэлса прибыли официальные делегации из Грузии, Украины, Белоруссии, с Урала, газетные страницы ломились от потока восторженных поздравительных писем, публикация которых была бы невозможна без указания сверху[23].

Только очень наивные люди не могли догадаться, на кого было рассчитано эти политические шоу.

Одного из тех, кому он так восторженно аплодировал, Сталин распорядится убить через тринадцать лет, второго через семнадцать. Как уже неоднократно было отмечено, этот «кремлевский горец» обладал уникальным терпением, он умел ждать.

…Наиболее проницательные люди сразу поняли, что выстрел, прозвучавший в Ленинграде 1 декабря 1934 года и сразивший Сергея Кирова (верного сталинца и потенциального его преемника), перевернул одну страницу советской истории и открыл другую, находившуюся с первой в неразрывной логической связи. От политической конфронтации с неугодными ему людьми, сопровождаемой партийными санкциями, Сталин перешел к их физическому уничтожению. Заодно предстояло погибнуть и миллионам людей, не имевшим к этой борьбе вообще никакого отношения: их уничтожение преследовало только одну цель – вселить в население едва ли не мистический страх перед гневом судьбы и побудить его к непререкаемой покорности диктатору.

Трудно сказать, были ли Сталиным просчитаны в точности все последствия, или он просто доверился своей интуиции, но результаты превзошли все ожидания. Фактически вся страна встала на колени, и каждый обреченно ждал своей участи.

Поскольку никакой (по крайней мере, видимой и доступной человеческому пониманию) логики в наступившем и стремительно набиравшем обороты Большом Терроре не было, его нельзя было объяснить и потребностью в этнической чистке. Скорее всего, если в мыслях Сталина такая задача и присутствовала, то он с ней тогда еще ни с кем не делился: она раскроется лишь через несколько лет. Евреи страдали ничуть не больше, но и не меньше, чем все остальные.

Правда, подозрение в том, что без «еврейского вопроса» не обошлось, возникло уже в 1933 году, когда с подачи Сталина был брошен первый пробный камешек – сколочена в лубянских кабинетах никогда не существовавшая «контрреволюционная троцкистская группа», которую для отвода глаз стали называть группой Ивана Смирнова, Тер-Ваганяна и Преображенского: ни одного еврея! На самом деле в «группе» из восьмидесяти шести человек их было пятьдесят три, из-за чего это «совершенно секретное» дело стали в партийных кругах, где о нем все же было известно, называть «делом Бейлиса»[24].

В мифический «Московский центр», который Сталин повелел «создать», чтобы арестовать 16 декабря 1934 года своих заклятых друзей Зиновьева и Каменева, впихнули в общей сложности 18 человек (для начала этой цифры оказалось достаточно) и к этим двум «главным» евреям добавили еще пятерых. Заподозрить Сталина в антисемитизме и на сей раз было невозможно – процент евреев на руководящих постах, откуда рекрутировались все новые и новые враги народа, был и в самом деле велик[25].

Однако в сколоченной параллельно, в те же самые дни, «ленинградской контрреволюционной группе» (общим числом в 843 человека), главным образом, кстати сказать, не из партийных функционеров, а из среды рабочих и служащих весьма среднего уровня, количество евреев не могло не обратить на себя внимания: оно превысило 60 процентов. Но и это еще можно было бы при желании объяснить особой, «специфически еврейской», приверженностью к оппозицинности.

Однако произошло событие, для тогдашней советской реальности знаменательное. В группу, отобранную для первого судебного процесса, вошло 17 евреев из 77 привлеченных к ответственности, и впервые за годы большевизма они были обозначены по своей этнической принадлежности[26]. Среди обвиняемых (и обвиненных) была и Сарра Равич[27].

Здесь я позволю себе сделать одно отступление, связанное с моими личными воспоминаниями. Оно имеет самое прямое отношение к теме.

В 1956 году, когда началась кратковременная хрущевская «оттепель» и стал активно развиваться процесс реабилитации жертв Большого Террора, моя мать, которая в качестве адвоката много занималась делами такого рода, предложила мне поехать вместе с ней на встречу с одной, вернувшейся из лагеря, жертвой. Эта жертва, как объяснила мама, нуждалась в ее помощи. Обычно, естественно, не она ездила к своим клиентам, а те приходили к ней. Но женщина, которая ее сейчас ожидала, не могла передвигаться, и мама не просто из сострадания, а из уважения к ее драматичной судьбе, вызвалась поехать сама. Я, к тому времени тоже адвокат, помогал ей в ведении этих дел, оттого и поехал с нею.

Просившая о помощи женщина пребывала не в своей квартире (таковой у нее все еще не было), а у знакомых, живших в знаменитом Доме на набережной, то есть гигантском Доме правительства, три четверти обитателей которого в тридцатые годы переместились или в безымянные могилы, или в Гулаг. Нас встретила укутанная в два пледа, несмотря на июльскую жару, согнувшаяся в три погибели, скрючившаяся, совершенно седая женщина с поразительно живыми – по-молодому живыми – глазами, сохранившая столь же молодой, задорно молодой, голос. Ее звали Сарра Наумовна Равич.

Точнее, ее звали ОЛЬГА Наумовна. Саррой она оставалась только по паспорту, в быту же и на работе она для всех была Ольгой. Ничего не тая, она объяснила, что партийная, агитационная работа, которой ей пришлось заниматься многие годы, не допускала фиксирования внимания аудитории, да и просто всех, с кем она то службе общалась, на ее национальной принадлежности. «Это мешало бы пропагандистскому эффекту», – объясняла – по своей, кстати, инициативе – она, хотя мне казалось, что и объяснений никаких не требовалось: называй себя, как хочешь, кому какое до этого дело?! Но так, вероятно, казалось только мне.

Ольга Наумовна состояла в партии большевиков с 1903 года, была близким другом (а впоследствии, после смерти Златы Ионовны Лилиной, и женой) Зиновьева, вместе с ним и, стало быть, с Лениным находилась в эмиграции. Все они вернулись – через Германию, в запломбированном вагоне – из Швейцарии в Россию в апреле 1917 года. Она работала в Петрограде в команде Зиновьева, переменив много постов. После убийства Урицкого заняла на короткое время его пост, став комиссаром внутренних дел Союза коммун Северной области, то есть «по долгу службы» принимала непосредственное участие в терроре. Делегат многих партийных съездов, член Центральной Контрольной комиссии партии, она примкнула, естественно, к зиновьевской оппозиции. Ей пришлось разделить – по счастью, не до конца – участь своего друга и мужа. Равич исключили из партии, сослали, а через несколько дней после ареста Зиновьева арестовали и ее (22 декабря 1934 года).

Ее четырежды судила лубянская «тройка», и все же она отделалась лишь тюрьмой и ссылкой, избежав палаческой пули. Получив реабилитационные документы и вернувшись в Москву, она стала хлопотать о посмертной реабилитации Зиновьева (всех других родных и близких Зиновьева уже успели истребить), наивно полагая, что вот-вот справедливость и тут восторжествует. Эти хлопоты и побудили ее обратиться к моей матери: Равич просила ее взять на себя юридическую аргументацию ходатайств, сохранив за собой аргументацию политическую. Но до реабилитации Зиновьева надо было еще ждать тридцать пять лет, а самой Ольге-Сарре Наумовне оставалось жить только год.

Я не стал бы в этой книге вспоминать о встрече с одной из неисчислимых жертв сталинского террора (таких встреч было немало), если бы меня не поразил ее рассказ о том, как на протяжении разных десятилетий (она арестовывалась и соответственно допрашивалась в 1934, 1937, 1946 и 1951 годах) менялась тональность следователей, когда в канву допросов так или иначе вплеталась еврейская тема. В 1934 году, рассказывала Равич, следователи этой темы не касались вообще и даже в анкетных данных, которые должен был сообщить следователю каждый допрашиваемый, графы «национальность» еще не было вовсе. В 1937 году графа появилась, но следователи этой темы старательно избегали, фиксируя внимание лишь на том, что Равич «продалась врагам народа». Один из следователей, глумясь над нею, гнусно именовал ее «шлюхой» (ей было тогда 58 лет), но ни разу не использовал прилагательное: «еврейская» или «жидовская». Но уже в 1946-м другой следователь издевательски допытывался, почему в разговоре и даже в иных документах ее называли Ольгой, а не Саррой, и пытался даже извлечь из этого какой-то криминал («признайтесь, что в контрреволюционных целях вы пытались скрыть свое еврейское происхождение»). А в 1951-м совсем откровенно называл семидесятидвухлетнюю подследственную не иначе как «старой жидовкой», «крючконосой уродиной», «тель-авивской гнидой» и, омерзительно картавя, приговаривал: «Ну что, Саррочка, будем колоться?»

Эволюция лубянского отношения к «теме» на протяжении этих десятилетий станет еще понятней, когда мы пройдем все этапы прогрессировавшего сталинского юдофобства.

Если судить по витрине советской жизни, для подозрений в государственном юдофобстве не было никаких оснований. Да его тогда и, действительно, не было – в тех формах, с которыми сопрягается сегодняшнее о нем представление.

Именно в 1934 году произошло событие, расцененное не самыми глупыми, признаться, людьми как мудрейшее решение векового «еврейского вопроса»: 7 мая (только что прошел 17-й съезд, явившийся полным сталинским триумфом: Зиновьев и Каменев покаялись и признали свои «ошибки») было объявлено о создании Еврейской автономной области. Строго говоря, ничего неожиданного не случилось: ведь шестью годами раньше, в марте 1928 года, параллельно с заселением евреями степного Крыма, было решено создать еще один еврейский национальный район совсем в другом конце страны – вокруг железнодорожной станции Тихонькая, которая вскоре превратилась в маленький городок Биробиджан – придуманную сталинским гением новоявленную еврейскую «столицу». Этому правительственному решению сначала нигде не придавали большого значения – на проекте еврейского Крыма тогда еще не был поставлен крест.

Но и началу тридцатых годов план создания еврейского национально-территориального очага в северном Крыму окончательно рухнул, хотя там все еще не только существовали, а даже процветали десятки колхозов и совхозов, благодаря чему еврейские имена так непривычно стали мелькать в списках награждаемых орденами хлеборобов и скотоводов. С помощью благотворительных зарубежных организаций, прежде всего американского «Агроджойнта», еврейские земледельческие организации в Крыму и прилегающих к нему районах южной Украины получили огромное количество сельскохозяйственной техники и племенного скота, что позволило им разбогатеть в неслыханно короткий срок. Еврейская беднота, преимущественно из городков бывшей черты оседлости, хлынула в эти необжитые районы с не слишком, кстати сказать, благоприятным климатом (сильные ветра, песчаные бури, резкие перепады температур!), но зато близкие к местам давнишней еврейской оседлости, и, обжив, буквально за считанные годы преобразила их.

Все, казалось, шло к тому, что именно эта – небольшая по масштабам Советского Союза, но способная свободно вместить сотни тысяч пришельцев – территория и станет административной единицей еврейской «окраски». О причинах, по которым Сталин воздержался от этой идеи, можно только гадать, ибо прямых его высказываний против нее никто до сих пор не обнаружил, хотя один из ближайших к нему членов политбюро – Михаил Калинин еще в 1926 году, лично явившись на съезд ОЗЕТ, призывал именно здесь «компактно сконцентрировать значительную часть еврейского населения» для того, чтобы «сохранить свою национальность»[28]. Несмотря на литературную и научную безграмотность этого высказывания, направленность его очевидна: у евреев не было своей территории, теперь предстоит ее создать, и советская власть способствует этому, отдав евреям для заселения именно степной Крым.

И вот – все рухнуло! Крым давно уже (с 1921 года) в административном отношении представлял собой автономную республику, где преобладавшей частью коренного населения были крымские татары – они искони населяли приморскую часть полуострова. От раздела его на татарскую (южный Крым) и еврейскую (северный) Сталин решил отказаться, вопреки настойчивым ходатайствам Комитета по земельному устройству трудящихся евреев. Председатель этого комитета Ю. Ларин (М. А. Лурье), чья юная дочь вскоре станет женой Бухарина, категорически протестовал против этого[29], называя сталинский план безумием и напоминая о том, что евреев, в сущности, обманули: десяткам тысяч переместившихся в Крым людей и уже там благоустровшихся предлагали теперь отправиться в прямо противоположную часть страны, отделенную ют Крыма десятью тысячами километров, и своими руками создавать «национальный очаг» для себя и будущих поколений"[30]. Но переметнувшийся на сторону Сталина Калинин поддержал этот план и с тех пор получил репутацию «крестного отца» еврейского Биробиджана[31].

Сталин, однако, вовсе не собирался облагодельствовать горячо им любимый народ (не забудем, что он его даже не считал народом), как и не стремился создать для него территорию – необходимый, будто бы, элемент, чтобы получить право считаться народом. Просто ему нужно было иметь формальное основание для очистки от евреев тех городов, где их процент, по его мнению, был слишком высок. Для создания огромного гетто под видом прообраза еврейской государственности были окончательно избраны гиблые районы Дальнего Востока на пустынных отрогах горного массива Малый Хинган, вдоль берегов Амура. До двадцатых годов XX века евреи там никогда не жили.

Однако освоение Дальнего Востока входило в общую геополитическую программу Кремля, который использовал для этого возродившиеся (не без активной помощи пропагандистского аппарата) романтические порывы новой молодой генерации. Той, что пришла на смену романтикам первой волны, рожденной революцией и гражданской войной. Массовое переселение евреев в необжитые районы Дальнего Востока должно было вписаться в общий контекст грандиозных людских перемещений, о которых тогда беспрестанно трубили все газеты. Тем более что много евреев к концу двадцатых годов уже переселились в те края, но отнюдь не в качестве собственно евреев, а в качестве романтиков-комсомольцев, для которых национальности якобы вообще не существует.

Тогда упорно внедрялась в сознание мысль, что главная опасность Советскому Союзу грозит со стороны Японии и что безлюдье грандиозных дальневосточных просторов облегчает японским «самураям» злодейское проникновение на советскую территорию. «На высоких берегах Амура часовые родины стоят», – пелось тогда в одной из самых популярных песен.

Евреи-переселенцы как раз и должны были стать «часовыми родины». Сталин хорошо знал, что сгоняемые им на радость змеям и москитам создатели еврейской советской «государственности» никакие не предатели, не сионисты, не замаскированные враги, а преданные обитатели социалистического рая и что на границе с Маньчжурией, где господствовали японцы, еврейские переселенцы смогут оказаться неплохим заслоном.

Вопреки прогнозам скептиков, какое-то еврейское «движение» в сторону Дальнего Востока все же наблюдалось. Конечно, даже о частичном осуществлении грандиозных сталинских планов не могло быть и речи. Планировалось переселить в Еврейскую автономную область (даже на то, чтобы создать не область, а марионеточную автономную республику, Сталин все-таки не решился) полмиллиона евреев, но к середине тридцатых годов их набралось там в пятнадцать раз меньше – всего-навсего чуть более 30 тысяч человек[32], хотя некоторые (считанные единицы) клюнули на пропаганду и приехали даже из США и из Палестины.

О том, в каких условиях (отнюдь не только бытовых) они там оказались и как вдохновились реальным осуществлением мечты об еврейской государственности, свидетельствует такая цифра: уже к 1939 году число евреев, проживавших в своем «национальном» регионе, сократилось вдвое – до 17 700 человек, тогда как общее население «еврейской» области составляло 109 тысяч[33].

Горький курьез состоит в том, что после всплеска второй, послевоенной, волны переселения евреев на Дальний Восток их бегство оттуда достигнет такой степени, что к середине шестидесятых годов там останется всего 4300 евреев[34], а к началу девяностых менее 2 тысяч при общем населении в 220 тысяч человек[35]. Такова закономерная эволюция мудрости человека, объявленного величайшим знатоком национальных проблем.

Напомним, что до сих пор область, где евреи составляют менее одного процента населения, официально считается Еврейской национальной автономией, хотя там не осталось ни одного человека, знающего идиш или иврит[36]. Другого подобного прецедента, столь же комичного, сколь и печального, мир не знает.

В памяти самого старшего, уже уходящего, поколения сталинская мистерия по заселению евреями Дальнего Востока связана только с пропагандистским художественным фильмом «Искатели счастья» (режиссер Владимир Корш-Саблин), снятым по высочайшему заказу в 1936 году. Благодаря блистальному мастерству исполнителей главных ролей – еврейского актера Вениамина Зускина и старейшей русской актрисы Марии Блюменталь-Тамариной, – а также музыке Исаака Дунаевского, этот пропагандистский фильм имел большой зрительский успех.

Никто не обращал внимания на абсурдность сюжета (из Америки в «свой» национальной очаг приезжают рвущиеся на советскую землю евреи, и один из них, Пиня, мечтавший здесь разбогатеть, наконец прозревает, осознав, что счастье не в деньгах, а в советской власти и сталинской дружбе народов): большевистские утопий уже многими бездумно принимались за истину. Когда несколько лет спустя, в самом начале эпохи откровенного гонения на евреев, Кремль повелит изъять фильм из центрального и местных киноархивов и не допускать его больше в прокат, для этой акции будет найдена формулировка в истинно сталинском стиле: оказалось, что специфический местечковый акцент, который звучит с экрана, пробуждает у некоторых неразумных зрителей антисемитские чувства.

Тогда же был создан один из популярнейших фильмов советского кино «Цирк» (режиссер Григорий Александров) – лирическая комедия, тоже с резко пропагандистским уклоном (обличение американского расизма). Музыку и к этому фильму, не забытую до сих пор, написал Исаак Дунаевский.

В «Цирке» еврейские актеры Соломон Михоэлс и Вениамин Зускин поют на идиш колыбельную песню маленькому черному ребенку, вызывая шквал аплодисментов и на экране, и – на премьере – в зрительном зале. Среди аплодировавших был и Сталин[37]. Это не помешает ему впоследствии убить Михоэлса и Зускина, а эпизод с колыбельной на идиш будет из фильма вырезан, хотя сам фильм, без этого эпизода, все-таки сохранится[38].

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Сталин И. Собрание сочинений. Т. 13. М., 1951. С 28.

2. Известия ЦК КПСС. 1989. № 4. С. 74-80.

3. Новое время. 1993. № 35. С. 57.

4. Лацис О. Перелом. Сталин против Ленина. М., 1989. С. 161-164. Позже я получил подтверждение этому из первых рук: о подробностях загадочного сближения Заславского со Сталиным рассказал мне на вечере, посвященном столетию Ильи Эренбурга (1991), ближайший друг Заславского, член ЦК КПСС, политический обозреватель «Правды» и президент общества «СССР – Франция» Юрий Жуков. По его мнению, Сталин «любил» Заславского лишь потому, что его ненавидел Ленин. В лице еврея Заславского, полагал Жуков (коллеги, кажется не без основания, считали и его самого «скрытым» евреем), Сталин нашел такого же антисемита, каким был сам.

Эта неожиданная откровенность партийного пропагандиста тем поразительней, что сам Жуков зарекомендовал себя как фанатичный сталинист. Просто в 1991 году политическая ситуация кардинально изменилась, и известный конформист пожелал идти в ногу со временем.

5. Список советских дипломатов еврейского происхождения, хоть и в усеченном составе, приводит и Солженицын (т. 2, с. 288) – с такой иронической ремаркой: «Так была представлена советская Россия». Чем же провинились эти послы? Тем, что были слабыми специалистами? Вовсе не специалистами? Плохо отстаивали интересы советской России? Или тем, что – евреи? Сознаю: стыдно задавать столь плоские риторические вопросы. Но не стыдно ли писать то, что побуждает их задать?

6. См. «Правду», «Известия» и другие советские газеты от 31 января 1934 года.

7. РГАСПИ.Ф. 13. Оп. 1. Д. 471. Л. 1-3.

8. Там же. Л. 1.

9. Русский современник. 1924. № 4. С. 241.

10. Исторический архив. 1995. № 2. С. 205-215.

В 1938 году Д. Рязанова расстреляли. По слухам, Сталин был готов признать его заслуги (Рязанов достал в Европе и привез в Москву ценные документы – Лауры и Поля Лафаргов, Бебеля, Каутского и других), ждал покаяния, но не дождался (см.: Там же. С. 216-217).

11. РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 5388. Л. 109.

12. Известия ЦК КПСС. 1991. № 7. С. 130.

13. Лишь в корреспонденции без подписи, состоявшей из нескольких строк, «Известия» 14 ноября 1934 года сообщили о начале процесса, не объяснив, в чем его сущность. Чем закончился процесс, читатели газеты так и не узнали.

14. «Известия» от 6 мая 1935 года.

15. А. Аросев будет казнен в 1938 году. О нем подробнее в моей книге «Гибель Буревестника. М. Горький: последние двадцать лет» (М., 1999).

16. АП РФ (Архив Президента Российской Федерации). Ф. 45. Оп. 1. Д. 795. Л. 137.

17. Источник. 1996. №2. С. 124.

18. Фейхтвангер Лион. «Москва 1937.» М., 1937. С. 117. Книга эта, выпущенная в Голландии крохотным тиражом и совершенно не замеченная на Западе, была переведена на русский с молниеносной быстротой и немедленно издана миллионным тиражом. Несколько месяцев спустя с такой же быстротой она была изъята из продажи и из библиотек: в ней Фейхтвангер благожелательно отзывался о некоторых кремлевских руководителях, ставших к тому времени «врагами народа».

19. Исаак Дон Левин родился в Российской империи (Западная Белоруссия) и в 1911 году, будучи студентом Киевского университета, эмигрировал в США. Автор многочисленных публикаций о Советском Союзе и о сталинских политических репрессиях в двадцатые – пятидесятые годы, в том числе биографии убийцы Троцкого – Рамона Меркадера.

20. Континент. 1976. № 9. С. 190.

21. XVII съезд ВКП(б): Стенографический отчет. М., 1934. С. 792.

22. Советский экран. 1989. № 9. С. 15.

23. Гейзер Матвей. Михоэлс. М., 1998. С. 182.

24. Известия ЦК КПСС. 1991. № 6. С. 78-81.

25. Известия ЦК КПСС. 1989. № 7. С. 64-65.

26. Известия ЦК КПСС. 1990. № 1. С. 39-43.

27. Там же. С. 51.

28. Заславский Давид. Евреи в СССР. М., 1936 и Ленинградский Еврейский альманах. Л., 1987. Вып 14.

29. Костырченко Г. В плену у красного фараона. М., 1994. С. 169.

30. Ковчег: Альманах еврейской культуры. Москва – Иерусалим. 1992. № 3. С. 290.

31. Еврейский Антифашистский Комитет в СССР. М., 1996. С. 98.

32. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 117. Д. 600. Л. 45.

33. Там же.

34. Население земного шара: Справочник. М., 1965. С. 59.

35. Большой Энциклопедический Словарь. М., 1997. С. 386.

36. Сообщено в письме к автору этой книги от 26 марта 1998 года биробиджанским жителем – А. Зильберштейном.

37. Рыбин А. Рядом со Сталиным. М., 1992. С. 11.

38. Марьямов Григорий. Кремлевский цензор. М,, 1992. С. 47.