Текст книги "ИЗ АДА В РАЙ И ОБРАТНО"

Автор книги: Аркадий Ваксберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 30 страниц)

Оказавшись в лагерях, они встретились там с таким антисемитизмом, которого никак не ожидали увидеть, a тем более познать на самих себе в Советском Союзе. Характерно, что в своих секретных донесениях лагерное начальство вовсе и не собиралось скрывать антисемитские чувства, сознавая благоприятную реакцию, которую эти чувства получит на самом верху. «Евреи никогда не научатся работать, – докладывали политбюро в марте 1941 года лубянские шефы. – Ни один еврей не нужен на производимых в лагерях работах, евреи – это балласт»[24].

Какой практический вывод должны были сделать адресаты такой «сводки НКВД»? Отпускать этот «балласт» на волю никто не собирался. Единственным выходом из положения, стало быть, была просто ликвидация обременительного балласта…

Однако, как бы ни нарастали антисемитские тенденции в различных сферах жизни, политика государственного антисемитизма обществом не ощущалась – по той, вероятно, причине: как определившейся и сформулированной политики, ее еще не было. Сталин охотно пользовался услугами специалистов-евреев, в том числе и в самых деликатных (если такое слово вообще здесь уместно) делах. Евреи по-прежнему занимали очень важное место в руководстве различных отделов Лубянки, не говоря уже о науке и производстве, в том числе и в военной промышленности. Ликвидацию своего заклятого друга – Льва Троцкого – Сталин поручил евреям: Науму Эйтингону, Григорию Рабиновичу и Льву Василевскому, а также женатому на еврейке Павлу Судоплатову. Когда Сталину понадобилось решать сложнейшие проблемы с Финляндией в 1939 году, он специально пригласил для тайных переговоров с финнами вчерашнего кандидата в арестанты, посла Бориса Штейна и лубянского резидента, полковника госбезопасности Боруха Рыбкина – лично их принял и дал свободу действий, тем самым выразив им свое безусловное доверие. Среди жертв предвоенной волны арестов, наряду с генералами-евреями: Григорием Штерном, Яковом Смушкевичем, создателем высокоэффективного авиационного вооружения Яковом Таубиным и другими, преобладали русские военачальники: Павел Рычагов, Александр Локтионов, Иван Проскуров, Федор Арженухин и другие.

За несколько дней и недель до войны Сталин не побоялся обезглавить штабы и армейские соединения, возложив командование полками и дивизиями на младших, в лучшем случае на старших лейтенантов. Еврейские офицеры пока еще не ощущали дискриминации по национальному признаку.

Начало войны сразу же перевело «еврейскую проблему» в совсем иную плоскость. Нацистская Германия, «друг и союзник», внезапно превратилась в заклятого врага. Идеологически родственные державы, постепенно смыкавшиеся друг с друг и в своем отношении к евреям, неизбежно должны были теперь четко определиться и в этом вопросе.

Казалось, Кремль сразу же определился. Уже на следующий день после нападения Германии, 23 июня 1941 года, на экраны кинотеатров снова выпустили произведенные в середине тридцатых годов и запрещенные к показу в 1939 году антинацистские фильмы, страстно разоблачающие гитлеровский антисемитизм: «Профессор Мамлок» и «Семья Оппенгейм». Но уже в конце июля они были снова сняты с показа и никогда больше не появлялись в прокате, даже в кинотеатрах повторного фильма.

Советские власти отлично знали, как нацисты поступали с евреями на оккупированных ими территориях Западной, Центральной и Восточной Европы, и, стало быть, отлично понимали, как те поступят в оккупированных ими районах Советского Союза. Но если и была какая-то проблема, которая беспокоила Сталина тогда меньше всего, то именно эта. Красная Армия терпела сокрушительное поражение, и решалась судьба советской власти и лично его самого.

Уже на исходе первого месяца войны нацисты контролировали территорию, на которой проживало более 20 процентов всего еврейского населения СССР в границах 1939 года и около 40 процентов в границах 1940 года, – когда Советский Союз поглотил Прибалтику, Молдавию и Северную Буковину. Никакого сомнения в том, какая судьба их ожидает, у Сталина быть не могло, но нет никаких данных, свидетельствующих о том, что этот вопрос как-нибудь его занимал, что он хоть когда-либо обсуждался в кремлевских верхах. К тому времени в Советском Союзе уже не осталось никаких еврейских организаций, которые могли бы поставить этот вопрос перед властями. Евреи – главные жертвы нацистских оккупантов, были брошены на произвол судьбы.

В прокоммунистических кругах Запада была широко распространена легенда о том, что Сталин сделал все возможное для первоочередной эвакуации еврейского населения из районов, которым заведомо грозила немецкая оккупация. Что местным властям было предписано оказывать евреям преимущество при формировании эшелонов, отправлявшихся на Восток. Эту лживую версию поддержал даже тогдашний киевский раввин Шехтман (а что еще мог сказать официальный раввин, живший в Советском Союзе?). Более того, в середине шестидесятых годов, когда я впервые оказался в Париже, здешние коммунисты уверяли меня, будто был даже издан специальный указ Президиума Верховного Совета СССР о первоочередной эвакуации еврейского населения.

Естественно, все это оказалось легендой, распространявшейся центром по дезинформации, десятилетиями существовавшим в советских спецслужбах и, видимо, существующим (реанимированным?) еще и сейчас. Мне пришлось специально провести тщательные розыски в архивах, но никаких следов такого указа, ни «открытого», ни даже секретного, там не оказалось.

Зато большой ненавистник советского режима – Солженицын в этом вопросе оказался его страстным защитником. Подвергнутые сомнению и яростно оспоренные им по другим позициям советские пропагандистские материалы здесь принимаются им без малейших сомнений, хотя сам же, себе противореча, приводит приоритеты Совета по эвакуации под председательством Шверника: государственные и партийные учреждения, промышленные предприятия, сырье, заводы с их рабочими, молодежь призывного возраста (т. 2, с. 347).

Конечно, с прагматично-стратегической точки зрения это было разумное решение. Еврейские пенсионеры, женщины, дети никакой пользы для отпора врагу принести не могли. Но о том, что все они будут нацистами уничтожены, не знать в Кремле не могли.

Можно было хотя бы сообщить по местному радио о том, что надо спасаться любыми доступными средствами, даже если для эвакуации заведомых смертников не могли подать специальные составы. Не было сделано ничего. («Вывозили, сколько могли», – утверждает Солженицын: т. 2, с. 349.) Обо всем этом подробно рассказано Василием Гроссманом, оказавшимся в своем родном Бердичеве сразу после освобождения города и написавшим отвергнутый всеми изданиями свой очерк «Украина без евреев». Рассказано и не только им…

Затевать спор по этому вопросу, давным-давно уже исследованному и вполне очевидному, совершенно бессмысленно. Ведь и о том, что вообще не было Холокоста, – по крайней мере, в тех масштабах, которые давно уже признаны всем миром, кроме нацистов и «патриотов», – ведь и об этом слишком много написано, и пусть те, кто такие суждения разделяет, останутся при своем мнении: их не переубедишь и не переспоришь.

Совершенно очевидно, что призыв о немедленной эвакуации ради спасения жизни, исходивший от советских властей, которым население тогда полностью доверяло, побудил бы многие тысячи евреев преодолеть апатию и нерешительность и бежать на Восток. Такого призыва не было. Более того, права на эвакуацию надо было добиваться – и это в условиях, когда дорог был каждый час. Писатель Юрий Щеглов, в те годы киевский житель, вспоминает, как «люди метались в поисках помощи – эвакокарты доставались не каждому». Здание, где они раздавались, было оцеплено милицией и войсками[25].

Справедливости ради надо сказать, что вообще о судьбе мирного населения, не только еврейского, Сталин заботился тогда меньше всего. Характерным подтверждением этого является поистине поразительное постановление Государственного Комитета Обороны (созданный в начале войны высший орган власти) за подписью Сталина от 15 октября 1941 года, когда над Москвой нависла реальная угроза оккупации. Постановление носит название: «Об эвакуации столицы СССР города Москвы». В нем есть четыре пункта: об эвакуации иностранных миссий, правительства во главе с Молотовым (тот был тогда лишь заместителем председателя правительства!), Президиума Верховного Совета СССР, Генерального штаба, а также о взрыве всех важных объектов, включая даже Большой театр, и системы городских коммуникаций, кроме водопровода и канализации. Но ни одного слова об эвакуации мирного населения, тем более заведомо обреченной на гибель еврейской его части, в постановлении нет[26].

Любопытная деталь: уничтожение Москвы должен был осуществить еврей – начальник Главного Военно-инженерного управления Красной Армии, генерал Леонтий Котляр. Потом, если бы снова повернулась фортуна, на него и можно было бы свалить вину за уничтожение столицы великой русской державы.

Сталин, однако, не знал, что директивой Альфреда Йодля от 7 октября 1941 года было доведено до сведения всех немецких генералов следующее: «Фюрер ‹…› решил не принимать капитуляции Ленинграда или позднее Москвы, даже если она будет запрошена противником»[27].

В семидесятые-восьмидесятые годы я был близко знаком с тогдашним председателем Верховного суда Грузии Акакием Каранадзе. Его отец Григорий Каранадзе, в прошлом генерал КГБ, близкий к Берии человек, встретил войну на посту наркома внутренних дел Крымской Автономной республики. Акакий Григорьевич со слов отца рассказывал мне, что тот, уже зная, каким зверствам подверглись евреи в ранее оккупированных районах соседней Украины, хотел организовать приоритетную и срочную эвакуацию еврейского населения Крыма, но секретарь обкома партии и член Военного Совета фронта (то есть главный политкомиссар) ему это запретили, чтобы «не поднимать панику» и не создавать «дискриминацию по национальному признаку». Из Лубянки также пришла директива, подтверждавшая этот запрет.

До агрессии против СССР нацистские власти никогда не объясняли причины войны против любой европейской страны еврейским господством или еврейским влиянием в ней. Зато уже утром 22 июня 1941 года, через несколько часов после нападения на Советский Союз, Геббельс зачитал по берлинскому радио декларацию Гитлера о «заговоре между евреями и демократами» и об «иудейско-большевистских правителях Москвы, которые хотят разжечь пожар во всей Европе». В тот же день было зачитано по радио на русском языке «Обращение к советскому народу» – о том, что «население СССР превращено в рабов, в крепостных еврейских комиссаров, а патриоты России расстреляны этой жидо-большевиетской властью». О том, сколько этой же властью расстреляно «патриотов России – жидов», в этом обращении, естественно, не было сказано ничего. Обращение завершалось призывом «срубить голову еврейскому Коминтерну».

Расчет Гитлера оказался верным. Настолько верным, что поразил даже Сталина, который, казалось, должен был знать о настроениях населения – прежде всего в той части страны, которая подверглась нацистской оккупации. Именно антисемитизм, который в головах многих и многих был синонимом антисоветизма, объединял при оккупации людей различной политической и идеологической ориентации. С оккупантами, например, стала сотрудничать значительная часть белорусской интеллигенции. «На этой земле хозяева мы, а евреи – непрошеные и надоевшие приживалы», – говорилось в обращении, под которым поставили подписи профессора университетов, литераторы, журналисты, деятели искусств[28]. На оккупированной Украине антисемитизм стал еще более типичным выражением враждебности к советскому режиму. И наконец в полной мере это относится к странам Балтии, успевшим к началу войны в течение года побыть под советской оккупацией. К несчастью, первым наркомом внутренних дел Латвии (точнее, исполняющим обязанности наркома) в течение всего нескольких недель был еврей Семен Шустер. Но именно он начал депортацию неугодных советской власти латышей и кампанию чисток. «Симпатии» населения к временщику Шустеру распространились, естественно, на всех «московских» евреев.

Нацисты отлично сознавали все это и весьма успешно использовали эти настроения в своих целях, всячески стимулируя их нарастание. Большой популярностью пользовался плакат с надписью: «ЖИДУ нет места среди вас! Гоните его вон!» (на портрете были изображены красивые и молодые мать, отец и сын школьного возраста, позади которых «художник» поместил гнусное лицо горбоносого, старого еврея с нечесаной бородой). Насаждение антисемитизма велось на оккупированных территориях и посредством бульварной литературы – памфлетов, рассказов, лирики, карикатур, изображавших евреев кровожадными дебилами.

Под оккупацией оказалась гигантская территория с населением приблизительно в 80 миллионов человек. Для них выходило (по разным подсчетам) от 200 до 400 газет, у которых была одна главная цель: сплотить все народы СССР на основе антисемитизма, который был приравнен к антикоммунизму. Газеты призывали к искоренению «жидокоммунизма», избегая при этом говорить просто об уничтожении коммунистов – без приставки «жидо». В различных оккупированных областях, отстоявших друг от друга на многие сотни километров, газеты пропагандировали один и тот же тезис: Германия воюет только против евреев. Одна из одесских газет писала в 1942 году: «Многие считают, что наше место на фронте борьбы с большевизмом. Но немцы и их союзники с этим справятся и сами. У нас есть более важная задача – это борьба с евреями»[29].

В Европе уничтожение евреев совершалось тайно, жертвы вывозились далеко, в лагеря смерти. Депортацию объявляли просто переводом обреченных в новые места жительства, обманывая тем самым и евреев, и местное нееврейское население. В Советском Союзе нацисты не утруждали себя изобретением каких-либо ширм, зная, что у многих встретят сочувствие. Казни евреев совершались публично, при большом скоплении публики. Евгений Евтушенко, увы, прав, напоминая о том, что в «в Бабьем Яре среди карателей было больше украинских полицаев, чем немцев»[30].

В романе «Жизнь и судьба» Василий Гроссман воспроизводит синтезированное, то есть составленное из сотен подлинных, письмо о том, как еврейская женщина-врач из украинского областного центра воспринимает моментальный поворот в отношении к ней после захвата города нацистами. «Жена дворника стояла над моим окном и говорила соседке: «Слава Богу, жидам конец». ‹…› Соседка моя, вдова, у нее девочка шести лет, я ей всегда рассказываю сказки, она сказала мне: «Вы теперь вне закона, попрошу вас к вечеру забрать свои вещи, я переселюсь в вашу комнату» ‹…› Старик-педагог, пенсионер, ему 75 лет, он всегда был так почтителен со мной, а на этот раз, встретив меня, отвернулся. Потом мне рассказывали – он на собрании в комендатуре говорил: «Воздух очистился, не пахнет чесноком». Почти все евреи, авторы воспоминаний, говорили о поразившем их факте: бывшие школьные друзья, соседи, сослуживцы вдруг начали отказывать им в любой помощи, когда нужно было переночевать всего одну ночь или получить кусок хлеба. Было ли это только страхом перед оккупантами? Вряд ли. Ведь в то же самое время помогали с риском для жизни бежавшим военнопленным, а наказание, которое за это грозило, было все тем же. Срабатывала открытая им нацистами «правда» о евреях.

Вся эта лавина неожиданной информации докладывалась Сталину, в том числе и «информация» о том, что, как утверждали нацисты, большинство советской профессуры, студенчества, учительства и других представителей интеллигенции составляли евреи[31].

Мог ли Сталин никак не отреагировать на такие тексты, как, например, на тот, что был опубликован в одной смоленской газете: «Советский Союз – царство жидов, Сталин только вывеска, а за его спиной прячутся все эти Кагановичи, Собельсоны (то есть Радек, давно к тому времени уничтоженный! – А. В.), Финкельштейны (то есть Литвинов. – А. В.) и прочий жидовский кагал. Чтобы обмануть вас, они скрываются под русскими фамилиями. ‹…› Там, где раньше с благословения великого Сталина сотни жидов ухитрились жить, и жить хорошо, ничего не делая, занимаясь только всякими торговыми делишками, теперь нет паразитов, все работают. Служащие, рабочие живут хорошо. Им не приходится теперь работать на жидов и прочих властителей сталинского режима»[32].

Было бы просто странно, если бы Сталин из этой поразительной информации не сделал никаких практических выводов.

Первые признаки таких выводов появились уже в конце июля, когда, как сказано выше, вдруг были сняты с экрана фильмы о преследовании евреев в нацистской Германии. Но еще очевиднее они проявились осенью сорок первого года. Именно тогда секретарь ЦК Александр Щербаков (он возглавлял еще и Совинформбюро, и Главное Политическое управление Красной Армии) повелел главному редактору самой популярной во время войны газеты «Красная звезда», генералу Давиду Ортенбергу сменить свою подпись в газете на русскую. Очередной номер вышел уже с указанием: «Главный редактор О. Вадимов». Кстати, в 1943 году не помогло и это: «Вадимов» был изгнан и заменен не нуждавшимся ни в каких псевдонимах генералом Николаем Таленским[33].

Другой знаменательный факт, гораздо более важный, также относится к осени сорок первого года. Спасаясь от уничтожения на месте и депортации в лагеря смерти, многие евреи бежали из гетто в леса, надеясь присоединиться к партизанским отрядам. Их туда, однако, не принимали. «К партизанскому отряду, – рассказывает один из участников побега Абрам Плоткин (город Ганцевичи, Белоруссия), – нас близко не подпустили, но продуктами обеспечили. Через несколько дней мы узнали, что отряд ушел, а нас оставили»[34]. Оставили на верную гибель – спаслись единицы.

В литературе описано множество подобных случаев. Вряд ли это была самодеятельность отдельных партизанских руководителей – потому, во-первых, что абсолютно одинаково поступали не в двух-трех, а во многих отрядах, отделенных друг от друга сотнями километров, и потому, во-вторых, что в каждом отряде имелись комиссары, присланные из Москвы. Направляющая кремлевская рука тут вполне очевидна.

И все же в докладе, посвященном очередной годовщине «Великой Октябрьской социалистической революции», который Сталин произнес 6 ноября 1941 года на собрании в подземном вестибюле одной из станций московского метро, советский вождь охарактеризовал Нацистскую партию как партию «врагов демократических свобод, средневековой реакции и черносотенных погромов».

С тех пор ни в одном документе, исходившем от Сталина, ни в одной его речи никакого намека на нацистский геноцид по отношению к евреям найти не удастся.

Первая массовая акция по уничтожению евреев нацистами произошла, напомню еще раз, 29 сентября 1941 года под Киевом, в Бабьем Яру. Сведения об этом быстро просочились через линию фронта. Короткая информация появилась и в советской печати[35]. С тех пор в газетных сообщениях о жертвах нацистских расправ никакой национальной идентификации уже не содержалось. Гитлеровцы, оказывается, уничтожали просто «мирных советских граждан».

С точки зрения формальной это соответствовало действительности: ведь уничтоженные, и правда, были мирными (цивильными) людьми и на самом деле являлись советскими гражданами. То обстоятельство, что они были уничтожены отнюдь не за это, а за кровь, за свои этнические корни, тщательно замалчивалось. Еще того хлеще: «забыв» о том, что писала советская же печать до 1939 года о гонениях на немецких евреев, один из руководителей кремлевского пропагандистского аппарата – Георгий Александров назвал массовое изгнание евреев из нацистской Германии «отъездом за границу 400 тысяч патриотов, которые не были согласны с фашистским режимом»[36].

Правда, в декабре 1942 года, после получения – с большим опозданием – от разведки информации про так называемый «план Ванзее» (январь 1942 года), вошедший в историю как план «окончательного решения еврейского вопроса», было сделано заявление Совинформбюро «О гитлеровском плане уничтожения еврейского населения Европы», однако во всех последующих сообщениях Чрезвычайной государственной комиссии по расследованию гитлеровских преступлений нет никакого упоминания о том, что речь шла об уничтожении именно еврейского населения. Точное наименование «плана Ванзее» более никогда не упоминалось в советской печати[37].

Историк Лев Безыменский нашел в архиве поразительные документы, раскрывающие механизм утаивания правды о Холокосте, происходившем на оккупированной территории Советского Союза.

В декабре 1943 года, с опозданием более чем в два года, был наконец подготовлен доклад Чрезвычайной комиссии по расследованию нацистских преступлений о массовой казни евреев в Бабьем Яру. В проекте сообщения для прессы содержался вполне адекватно отражавший реальные события абзац: «Гитлеровские бандиты произвели массовое истребление еврейского населения. Они вывесили объявление, в котором всем евреям предлагалось явиться 29 сентября 1941 года на угол Мельниковой и Доктеревской улиц, взяв с собой документы, деньги и ценные вещи. Собравшихся евреев палачи погнали к Бабьему Яру, отобрали у них все ценности, а затем расстреляли».

Эти несколько строк предполагавшегося сообщения согласовывали в ЦК более двух месяцев. В бюрократической партийной переписке участвовали, не считая более мелких товарищей, три члена политбюро Молотов, Шверник и Хрущев, секретарь ЦК Щербаков, а также заместитель наркома иностранных дел Вышинский. «Согласованный» и опубликованный в печати текст в окончательном варианте выглядел так: «Гитлеровские бандиты согнали 29 сентября 1941 года на угол Мельниковой и Доктеревской улиц тысячи мирных советских граждан. Собравшихся палачи повели к Бабьему Яру, отобрали у них все ценности, а затем расстреляли»[38].

В конце 1943 года на освобожденных территориях начались судебные процессы, на которых обвиняемыми предстали пособники нацистов – те, кого на Западе называют коллаборантами. О них сообщала вся советская пресса. Но в этих корреспонденциях нельзя найти ни слова о том, что жертвы нацистских расправ – почти исключительно евреи. Повторим еще раз: речь идет не о расправах над партизанами или над тем, кто как-то им помогал, а о тех, кто ни в каких действиях против оккупантов участия не принимал. Именно поэтому и в советской прессе того времени всюду говорилось о преследованиях «мирного советского населения» – без уточнения, какое именно население имеется в виду. Исключение было сделано почему-то для отчета из Минска. В нем говорилось о «поголовном истреблении еврейского населения». Два месяца спустя в статье об Освенциме глухо упоминалось о том, что среди(!) задушенных и сожженных жертв были евреи[39]. Кроме этих, затерявшихся в тексте, упоминаний, никаких следов о Холокосте на советской территории мне в прессе найти не удалось.

Василий Гроссман написал небольшой очерк необычайной эмоциональной силы: «Убийство евреев в Бердичеве» – городе, где половина жителей (более 30 тысяч человек) были евреями. Немцы вошли в город внезапно уже через две недели после вторжения, и поэтому эвакуироваться успело менее трети его еврейского населения.

Хотя Бердичев считался на юге «еврейской столицей», в нем никогда не было еврейских погромов.

До конца сентября 1941 года практически все оставшиеся в городе евреи были уничтожены. К апрелю 1942 года были уничтожены уже и дети от смешанных браков. В их выявлении оккупантам помогали местные русские и украинцы. Пережили оккупацию лишь несколько малолетних детей и один подросток. Обо всем этом и был написан Гроссманом очерк. Его тоже отказались печатать все издания (ежедневные, еженедельные, ежемесячные), в которые он обращался. Невозможно поверить, что на этот счет не было специального руководящего указания, иначе одному из самых известных в то время писателей, обладавшему блестящим, необыкновенным по силе воздействия пером, никто не мог бы отказать[40].

Добавлю к сказанному и один документ из семейного архива. Как уже говорилось, мама вела довольно много дел тех, кто был осужден по политическим причинам и, начиная с середины пятидесятых годов, добивался реабилитации. Одним из ее клиентов был житель Таганрога Федор Николаевич Лаура. Адвокатское досье по этому делу сохранилось. В протоколе допроса обвинявшегося (без достаточных оснований) в сотрудничестве с нацистами есть такой диалог. Лаура: «Я видел, как гнали по улице большую колонну евреев». Следователь: «Лаура, не вводите следствие в заблуждение. Гнали не евреев, а советских граждан, и вы помогали фашистам, потому что ненавидите советскую власть». Допрос велся в 1944 году. Такая была установка: никакого упоминания об антисемитизме – ни с той, ни с другой стороны! Ни за что не хотели признать, что евреи уничтожались только за то, что евреи. Даже младенцы… Всем остальным грозила расправа, лишь если они сопротивлялись немецким войскам, оккупационной администрации. Партизанили. Или прятали партизан и советских солдат, искавших спасения от плена.

Нет ни малейшего сомнения: Сталин смертельно испугался того несомненного успеха, который имела гитлеровская антисемитская кампания на оккупированных территориях, и сделал для себя надлежащие выводы, тем более что они никак не расходились с его подлинными чувствами. Но, конечно, он не мог действовать грубо и прямолинейно: необходимо было учитывать и наличие демократических союзников (США, Англии, Свободной Франции), от которых он был тогда весьма зависим, и еще не утерянный имидж вождя мирового коммунизма, и гигантский научный потенциал, сосредоточенный в очень значительной части в руках еврейских ученых, и множество других факторов. И еще, конечно же, он не мог забыть о деньгах – для закупки вооружения, техники, продовольствия, медикаментов: деньги надлежало выпросить у американских «буржуев», спекулируя на их национальных чувствах и беспрестанно напоминая о том, что только Советский Союз может спасти евреев мира от тотального уничтожения. Об этом еще речь впереди.

Информация об открытых антисемитских проявле ниях – уже не на оккупированной территории, а в советском тылу, и даже в самой Москве, шла потоком в партийные органы и спецслужбам. В отличие от ситуации, существовавшей в двадцатые и даже в тридцатые годы, за этой информацией не только не следовали какие-либо санкции по отношению к обнажившим себя антисемитам, но и сама эта информация тщательно засекречивалась, чтобы создать иллюзию, будто ее и не было вовсе. Особо примечательно прямое или косвенное участие в проявлении страстных антисемитских чувств номенклатурных деятелей и так называемой «культурной элиты». Приведу лишь два весьма характерных примера.

19 мая 1944 года инструктор одного из московских райкомов партии – Оссовская докладывала наркомату госбезопасности: «17 мая с. г. вечером в 173-й школе в шестом классе была обнаружена на классной доске надпись: «Бей жидов – спасай Россию». Проходившая заведующая учебной частью т. Тимошенко стерла надпись с доски. Утром эта же надпись снова появилась на доске. Директор школы т. Задиранова в беседе с ученицами установила, что надпись сделана ученицей 6 класса Колпаковой, дочерью заместителя наркома заготовок, члена ВКП(б)»[41]. На карьере заместителя наркома, чьим рупором и была тринадцатилетняя школьница, это, разумеется, никак не сказалось.

27 сентября того же года другой инструктор того же райкома Хохловский сообщал тому же адресату: «18 сентября композитор Мокроусов, основательно выпивши, зашел в биллиардную Союза композиторов со словами: «Когда только не будет у нас жидов и Россия будет принадлежать русским!» Он подошел к композитору Кручинину, взял его за воротник, встряхнул и сказал: «Скажи, ты жид или русский?» Кручинин ответил: «Был и останусь жидом» (хотя он в действительности является русским). Присутствующие композиторы были возмущены поведением Мокроусова и написали заявление, где процитировали и еще несколько, возмутивших их, высказываний Мокроусова: «Довольно жидовского царства» и тому подобные. Заявление подписали Кручинин, Иванов-Радкевич (то есть русские композиторы. – А. В.), Матвей Блантер и еще несколько человек. Партбюро ставит вопрос об исключении Б. А. Мокроусова из Союза советских композиторов СССР»[42].

Из Союза композиторов Бориса Мокроусова, автора нескольких, часто исполнявшихся по радио, массовых песен, к тому же (еще один советский парадокс!) написанных на стихи поэтов-евреев Долматовского, Матусовского и Лисянского, конечно, не исключили. Но кое-какие последствия для него этот инцидент все же имел: постановлением ЦК и Совета народных комиссаров, за подписью Сталина, Борису Андреевичу Мокроусову была присуждена Сталинская премия.

К списку свидетельств, подтверждающих эскалацию поощряемого (а если точнее – насаждаемого сверху) антисемитизма, можно добавить еще один. Несмотря на кажущуюся незначительность, он представляется весьма симптоматичным. Сознавая необходимость мобилизации всех сил для отпора фашизму, девятнадцать врачей – бывших бойцов интербригад в Испании, граждан Германии, Чехословакии, Румынии, Болгарии, Венгрии и Польши, – обратились с просьбой отправить их на фронт. Восторженную аттестацию всем обратившимся дал генеральный секретарь Коминтерна – Георгий Димитров, особо отметив их порядочность, высокую квалификацию и владение каждым несколькими языками. Свою аттестацию дал и НКВД: решительно возражая против удовлетворения их просьбы, лубянские товарищи дали всем девятнадцати врачам свою аттестацию: «болгарский еврей», «венгерский еврей», «еврей – уроженец Западной Белоруссии», «из еврейской чешской семьи» – и так о каждом из тех, кто подписал письмо![43] Без сталинских указаний – не по данному конкретному случаю, конечно, а касательно общего поворота политики в «еврейском вопросе» – дело, думается, не обошлось.

Отзвуки сталинского отношения к «нации, которой не существует», мы найдем и в совершенно неожиданном месте: в записи допроса плененного сына Сталина – Якова Джугашвили – в штабе командующего авиацией 4-й германской армии 18 июля 1941 года. Известно, что Яков с самого начала держался в плену совершенно независимо, сотрудничать с нацистами отказался и защищал на допросах своего отца, излагая его взгляды. Сам он не мог быть антисемитом хотя бы уже потому, что, вопреки воле Сталина, женился на одесской еврейке Юлии Исааковне Мельцер (в девичестве Бессараб), которая была на десять лет старше его, и уже имела в прошлом трех или четырех мужей, то есть, иначе сказать, женился отнюдь не по принуждению, а, как свидетельствуют хорошо его знавшие люди, по любви[44].