Текст книги "Пять лет на острове Врангеля"
Автор книги: Ареф Минеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 25 страниц)
Сняв агры, я попробовал бензиновую печь просто в комнате, и оказалось, что она довольно хорошо обогревает и комнату. За стенами дома уже не было так холодно, как зимой.
И вплоть до прихода «Красина» мы отапливались этой бензиновой печкой, прозванной нами «шипейло».
Глава XXVII
ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЙ ОСТРОВ
Остров Врангеля[50]50
Остров назван именем лейтенанта русского флота Фердинанда Врангеля, впервые в 1820—23 г. опубликовавшего сведения о земле, виденной им при описании устья реки Колымы. На самом острове Врангелю побывать не удалось, и его именем остров был назван позднее английскими моряками.
[Закрыть] является наиболее восточным из островов, разбросанных на материковом уступе к северу от берегов Евразии, – конечно, если не считать скалы Геральда, расположенной несколько восточнее.
Находясь между 178°31′ у мыса Гильдер и 182°30′ у мыса Уэринг и между 70°43′ и 71°37′, этот наиболее восточный остров не является наиболее северным. Есть в Арктике острова, расположенные значительно севернее. Даже материковая береговая полоса в большом количестве мест проходит дальше к северу, чем остров Врангеля. Но, несмотря на это, можно сказать, что остров является наименее доступным местом нашего Союза. Это объясняется особой ледовитостью пролива Лонга и Северо-восточного и Чукотского морей, омывающих западные и восточные берега острова. Малая доступность острова объясняется слабой исследованностью ближайших районов и посылкой неприспособленных к ледовым плаваниям судов.
Остров Врангеля не очень велик, но он, конечно, не может быть отнесен к островам-карликам. Если пройти с мерной цепью от мыса Гильдер на западном побережье до мыса Уэринг на востоке, то получится 140 километров, а от бухты Давыдова на юге до острова Находка на севере получится 80 километров. Очертания острова, если подойти к этому с капелькой фантазии, напоминают остатки черепа доисторического человека.
Береговая линия острова разнородна. Восточное побережье от мыса Гавайи до мыса Литке и западное от мыса Фомы до горы Драм-Хед обрывисто падает в море или в виде скалистых отвесных стен, или крутых каменистых осыпей. На всем протяжении идет песчаный приплесок, в некоторых местах закрываемый приливом, а кое-где приплесок поднят выше за счет осыпавшихся пород. Северный берег от мыса Литке до горы Драм-Хед низменно-тундровый и только местами поднимается на 5—6 метров над уровнем моря. От мыса Литке начинается гряда песчано-галечниковых кос, идущих параллельно материковому берегу до бухты Песцовой и заканчивающихся островом Находка. Эти косы образуют длинную узкую бухту в 75—80 километров, очень удобную для судоходства на мелкой промысловой посуде.
Западное побережье имеет несколько бухт, отделенных от моря песчаными косами. Южное побережье имеет ряд удобных для поселения бухт. Берег южной части в ряде мест поднимается над морем до 10—15 метров, скалисто обрываясь в воду и не имея даже приплеска.
Рельеф острова, в основном, гористый. Когда пересекаешь остров с юга на север или обратно, то можно легко различить два горных кряжа, между которыми заключено плоскогорье, размытое руслами рек и речушек и разделенное ими на холмы, имеющие почти одинаковую высоту, в среднем 100—120 метров над уровнем моря. Южный кряж проходит от мыса Гавайи до мыса Фомы почти у самого берега, только в некоторых местах отделяется от моря незначительными участками тундры. На севере же горы отделены от моря тундрой, достигающей 30 километров ширины.
Почти посредине острова находится центральный узел гор, высшей точкой которого является пик Берри, имеющий 760 метров высоты. Со склонов центрального узла берут начало важнейшие реки – «Наша», Клер, Мамонтовая и другие.
Скала «Большевик» (вид с севера).
Девять месяцев из двенадцати остров плотно укрыт снегом. Таяние начинается к средине июня, и к средине июля остров почти совершенно освобождается от снега. Снег задерживается на все лето только в надувных местах, куда не достигает солнце. На вершинах же гор снег, как правило, стаивает. Ледников на острове нет совершенно.
Растительный мир острова крайне беден, но во всяком случае не беднее тундр северной части материка. Тундра и горы голы из-за отсутствия лесных насаждений, поднимающихся над поверхностью земли. Но это не значит, что на острове нет совершенно древесных растений. Они есть, но приспособленность их к условиям Арктики зашла так далеко, что деревья эти совершенно не напоминают обычных деревьев. По тундрам в довольно большом количестве распространена ива, стелющая крону по самой земле. Только в центре острова, в глубоких долинах, защищенных горами от ветров, кроны ивы поднимаются над землей до метра. В остальных же местах, подверженных ветрам, дерево обнаружишь, только наступив, на него ногой. Туземцы летом собирают этот ивняк и употребляют его как топливо.
Обычно тундры голые. Кое-где торчат кустики травы. Только в сырых поемных местах или внизу склонов гор, над которыми есть залежи тающего снега, растительный покров достигает значительного развития. Некоторые участки тундр бывают сплошь покрыты цветами, напоминая луга средних широт. Тут и желтый мак, и ромашка, и синий колокольчик, и незабудки, а в солнечные дни над ними вьются бабочки, шмели и всякие другие насекомые.
По сухим склонам гор растут разные виды мха и лишайников, от белого до мрачно-черного. Черные мхи и лишайники на острове очень часты, и в некоторых местах из-за большого развития их желтые или серые глинистые склоны холмов окрашиваются в черный цвет.
На острове не бывает больших холодов. В этом отношении его нельзя сравнивать, скажем, с Верхоянском или другими местами Якутии. За пять лет у нас ни разу термометры не отмечали холодов больше 48 градусов. Но и лето на острове не жаркое. Обычно летом днем 5—6 градусов тепла, и только однажды максимальный термометр показал 11 градусов тепла. Летом мы ходили тепло одетыми, а в море выходили, как правило, имея в запасе меховую одежду.
В безветреные дни даже сильные морозы переносятся легко, но если мороз приправляется ветром, то он переносится значительно хуже. Правда, нужно сказать, что чем сильнее ветер, тем выше лезет ртуть в термометрах, но иногда случалось, что, несмотря на сильный ветер, ртуть замерзала. Обычно это бывало, если ветер дул с острова. При ветре же с моря, особенно с востока, наступало значительное потепление, до образования сосулек на крышах.
Ветры на острове довольно часты, достигают большой силы и продолжаются помногу дней и даже недель. Очень часто ветер начинается внезапно. Особенно неприятно это летом. Иногда выйдешь в море в ясную, тихую погоду. В поисках моржей, уходишь далеко от берега. Убьешь несколько животных и спокойно работаешь на льду, разделывая их. Вдруг море темнеет, налетает бешеный шквал. Лед начинает сжиматься. Приходится наскоро грузить разделанное и уходить во-свояси. Воду быстро взбаламучивает, посудину швыряет как пробку и заливает. И случалось, что только доберешься до берега и выгрузишь мясо, как ветер начинает спадать, и скоро как будто бы его и не было вовсе. Если бы не волна, катящаяся в море, можно было бы подумать, что напрасно подняли панику. Зимою тоже эта особенность часто отравляла нам много часов и дней.
Несмотря на то, что на острове в течение двух месяцев солнце не поднимается над горизонтом, общее количество лучистой энергии, получаемой островом, пожалуй, не меньше, чем в любом другом районе нашей родины. Особенно богаты солнцем весенние месяцы – март, апрель и май. Показываясь над горизонтом 22 января, солнце к середине марта поднимается высоко и все дольше остается на небе. В это время стоят еще крепкие, до 35 градусов, морозы, но солнце уже здорово греет. Когда едешь в это время на нарте и ветра нет, то одна половина тела мерзнет, а другой жарко. Если едешь лицом к солнцу, то спина мерзнет, а передней половине становится жарко. Снимаешь рукавицы, сдвигаешь на затылок шапку и открываешь, насколько возможно, капюшон. Наконец, спине становится очень холодно, и это вынуждает поворачиваться спиною к солнцу. Через некоторое время спина согревается, а передняя половина начинает мерзнуть. Натягиваешь плотнее шапку, зашнуровываешь капюшон, рукавицы уже давно на руках, и время от времени сандалишь рукавицей нос, чтобы он не превратился в сосульку.
Небо в эти месяцы в большинстве случаев совершенно безоблачно, а если и есть облачность, то, как правило, высокая, тонкая, прекрасно пропускающая солнечные лучи. Только изредка небо укрывается толстой облачностью, полностью закрывающей солнце.
С началом таяния и разрушения льда небо чаще заволакивается плотной облачностью. Чем больше чистой воды на море, тем больше облачности на небе. Летом же, когда море полностью вскроется, небо почти беспрерывно облачно, часто все заволакивается плотным как молоко туманом, идут осенние моросящие дожди. Грозовая деятельность, обычная в низких широтах, на острове почти совершенно не наблюдается. За пять лет мы наблюдали всего одну грозу, но и она была какая-то немощная.
В самый разгар лета у нас случались снегопады, настолько интенсивные, что вся округа покрывалась снегом и становилась по-зимнему белой. Но снег, выпавший летом, бывал недолговечным и, как только переставал падать, так стаивал быстро и без остатка.
В течение 9—10 месяцев окружающее остров море сковано мощным льдом.
Разрушение льда с поверхности начинается с момента таяния снега на острове, то-есть с первой половины июня, но очищается море во второй половине июля, запаздывая иногда до второй половины августа. Лед никогда не уходит от острова совершенно. Иногда штормом угонит лед за горизонт. Остаются только громадные, причудливых форм стамухи. День-два море почти чисто, но потом лед поджимается ветром к берегу или бродит из стороны в сторону, послушный течению и ветрам.
Геологически остров совершенно не изучен. Трудно сказать, что он таит в своих недрах. Несомненно одно, – что там есть уголь, железо. И то и другое было найдено в выносах рек. В смену 1935 года на остров послан геолог, который подробно обследует остров и выяснит, какие ископаемые и в каком количестве имеются на острове.
В ближайшие годы население острова увеличится, и он еще больше будет призван со всеми своими богатствами на службу строящегося и растущего социализма. Относительная недоступность острова будет окончательно побеждена более совершенными мореходными средствами.
Арктика – прекрасный край. Остров Врангеля – прекрасный остров!
Глава XXVIII
ПРИХОД «КРАСИНА»
Благодаря нашему приемнику мы регулярно следили за тем, что делается вне острова. Прежде всего нас интересовали события, происходящие на кораблях, шедших во Владивосток.
Мы знали, что «Челюскин» уже не может итти к нам, но тем не менее с большим интересом ловили все, что нам удавалось услышать о нем. Мы слышали, что «Челюскин» уже вошел в Берингов пролив, но его зажало льдом между островами Малым и Большим Диомидами[51]51
Острова эти называются именами Ратманова и Крузенштерна.
[Закрыть]. Мы ждали, что в ближайший день-два лед разредится и «Челюскин» быстро доберется до Владивостока, вписав еще одну славную страницу в историю полярных походов отважных советских моряков.
Но неожиданно мы услышали, что «Челюскин» вместе с зажавшим его ледяным полем начал дрейфовать прямо на север с невероятной быстротой – сорок миль в сутки. Потом последовали сообщения о злоключениях судна, зажатого льдами. Оно носилось по воле льда, течений и ветра – то удаляясь, то приближаясь к желанному проливу Беринга.
Время шло. Уже осенние морозы сковали льды, и дальше надеяться на благополучное окончание рейса не следовало.
Мы слышали, что «Челюскин» зазимовал, но отважный коллектив советских моряков не унывал и в условиях тяжелой зимовки вдалеке от берега продолжал жить одной жизнью с Советским Союзом. С радостью отмечали мы благополучное прохождение зимовки и рассчитывали, что придет день, когда море под вешними лучами солнца вскроется, судно освободится и, хоть с годичным опозданием, но все же благополучно прибудет во Владивосток.
Но вот однажды мы получили сбивчивое сообщение, что челюскинцы построили мачту и подняли на ней красный советский флаг, который над мертвыми льдами так же гордо реет, как на материке. Мы поняли, что случилось нечто непоправимое. Позже последовали сообщения, подтвердившие наши догадки. «Челюскин», раздавленный льдами, затонул, а сотня советских людей, выбравшись на лед, организованно и мужественно продолжала бороться за свою жизнь и за достоинство Советской Республики. Жизнь в ледяном лагере протекала нормально. На материке, как мы слышали, были приняты спасательные меры, достойные только нашего великого СССР. Со всех сторон летели самолеты, самолеты же шли на кораблях, из Ленинграда через все океаны был отправлен краснознаменный ледокол «Красин».
Я поручил Траутману во что бы то ни стало связаться с какой-нибудь станцией и передать слова приветствия героическим челюскинцам. Но и в этот раз ему не удалось связаться, и наше приветствие челюскинцев не достигло.
Все время, пока челюскинцы были на льду, мы переходили От надежды к отчаянию. Однажды мы услышали, что летчик Ляпидевский и наш знакомец штурман Петров, вылетев из Уэллена, добрались до лагеря Шмидта, благополучно опустились там и в один рейс вывезли всех женщин и детей. Теперь на льдине остались только полные сил мужчины. Потом пришли самолеты – и на кораблях и лётом из Хабаровска и Аляски. Начались дни незабываемого упорства и героизма наших советских летчиков, в жесточайших условиях Арктики успешно вывозивших со льда группу за группой.
Мы слышали о болезни О. Ю. Шмидта. Знали о директиве правительства и партии сдать лагерь Боброву и отправиться на материк.
Вот и последние четыре человека вывезены со льда. Затем мы почти каждый день слышали о триумфальном шествии героических людей через весь Советский Союз.
Мы были глубоко удовлетворены и горды тем, что люди, посланные советской родиной на освоение труднейших участков нашей страны, очутившись в трудных условиях, не были оставлены. Иначе и быть не могло! Наше советское отношение к человеку не могло допустить гибели челюскинцев на льду.
Через некоторое время после того, как челюскинцы были спасены и они уже следовали на материк, к нам 24 мая 1934 года пожаловал самолет. Мы с Власовой были у себя в комнате. Вдруг наша дверь открылась, и Демидов каким-то не своим голосом прокричал:
– Самолет! Самолет летит!
Мы с Власовой оделись, выскочили наружу. Аппарат уже кружился над бухтой, выбирая, как видно, место для посадки.
Я дал распоряжение Траутману и Демидову разложить на бухте в наиболее удобном месте посадочное «Т».
Посадка предстояла трудная. Бухта осенью прошлого года замерзла скверно. Перед самым ледоставом в бухту натащило торосов, их сковало льдом. Так они и остались. Рассчитывая, что с наступлением светлой поры к нам может прилететь самолет, я еще в конце марта озаботился подготовкой посадочной площадки. Несколько дней мы выбирали место, но и на море и в бухте не было ровной площади нужных размеров. Пришлось изрубить много торосов на бухте. Крайние торосы я окрасил метиленовой синькой, чтобы их сверху было лучше заметно.
Но ко времени прилета самолета стояли довольно теплые дни, и бухта «рассолодела»; снег, покрывший лед, во многих местах основательно подтаял, и образовались большие лужи. Вода в последние дни была скована морозами, и лужи покрылись коркой льда; корка выдерживала свободно человека, но все же она не была достаточно крепкой для того, чтобы выдержать тяжесть самолета, приземляющегося с большой скоростью.
Приготовленная нами площадка была совершенно негодна: знак был выложен на узкую ровную полосу льда параллельно берегу.
На самолете, как видно, был опытный пилот, и он сверху правильно ориентировался, найдя место среди луж, где самолет мог безопасно для себя сесть.
Машина клюнула носом и пошла на посадку. Мотор перестал рокотать, в наступившей тишине был слышен шум рассекаемого самолетом воздуха. Машина все ниже, вот скоро коснется лыжами льда, но вдруг она как будто-бы потеряла на миг скорость, находясь на метр или немного больше от льда, и потом почти отвесно плюхнулась на лед. Первоначально я думал, что произошло какое-то несчастье, но самолет, прыгая на кочках, покатился, накренившись на одно крыло как подбитая птица. Мы всей гурьбой, проламывая ногами корку льда, проваливаясь и падая, бросились к самолету. Из него выпрыгивали люди. Один, два, вот уже четыре человека стоят около самолета. Подбежав, мы второпях жали руки прилетевшим.
– Почему так поздно прилетели?
– Не могли раньше, были заняты другой работой.
– Лететь так поздно – безрассудно.
– Почему? – осведомился пилот.
– Бухта тает. Ваше счастье, что последние дни стояли холода, а то вряд ли сумели бы сесть.
– Иного выхода не было, – сказал кто-то.
Прилетели, как мы уже сказали, четыре человека: начальник зимовки на мысе Северном – Петров, пилот Фарих, бортмеханик Бассейн и радист – челюскинец Иванов. Они прилетели, оказывается, к нам по поручению правительства: привезти нам опытного радиста Иванова и узнать, что делается на острове.
Самолет, оказывается, еще двадцатого числа прилетел на остров, но побережье было плотно укрыто туманом, и пилот не мог ориентироваться. Найдя потом среди тумана «окно», рискнули сесть. Где они сидели, точно не знали. По их рассказам я установил, что сели они несколько западнее бухты Сомнительной. Если бы они сели у самой бухты, их неизбежно обнаружили бы люди, а тут, несмотря на то, что они в течение трех с лишним дней сидели на острове, их никто не заметил, и они не знали, как далеко сели от жилья и в каком направлении это жилье находится.
При посадке они потерпели небольшую аварию: лонжерон, поддерживающий правую лыжу, был сломан. Сломаны были также два шпангоута. Пришлось долго возиться с ремонтом самолета, и только упорство помогло им выйти из этого затруднения. Ремонт самолета осложнялся еще тем, что у них совершенно не было деревообделочных инструментов. За все шел перочинный ножик, случайно оказавшийся у Петрова. Кое-как починив машину, они стартовали. При посадке в бухте Роджерс весь ремонт пошел на смарку, и самолет опять был негоден для полета.
Иванов, как только был устроен самолет, с Траутманом и Демидовым отправились на радиостанцию, а мы тем временем с летчиками и Петровым отправились в старый дом. Власова уже хлопотала, приготавливая закуску и чай для гостей.
Не успели мы расположиться, как пришел эскимос и сообщил мне, что меня просят на радиостанцию.
На радиостанции Иванов мне отрапортовал:
– Товарищ начальник, связь с мысом Северным установлена, с Уэлленом – тоже.
Это еще более укрепило меня в убеждении, что Траутман не знал радиодела, что на протяжении целого года он обманывал меня, ссылаясь на плохую слышимость и на другие «объективные» условия.
Я поблагодарил Иванова. Наконец, мы имели связь – то, чего добивались в течение почти двух лет! Я пригласил товарищей к завтраку.
Пока люди мылись, а потом ели, я наскоро набросал несколько телеграмм и передал их Иванову.
Вечером этого же дня мы обсудили вопрос об отлете с острова. Прежде чем лететь, надо было отремонтировать самолет. Бассейн и Демидов – бортмеханики. Металлистов было больше, чем нужно, но вот деревообделочников не было совершенно. Бассейн и остальные откровенно заявили, что за изготовление нового лонжерона и шпангоутов они не берутся. Я предложил свои услуги, так как на острове на протяжении всего этого времени мне приходилось делать большое количество различных столярных работ, и я, что называется, специализировался в столярном деле.
Бассейн только разъяснил мне, что такое лонжерон, какого он должен быть сечения. Желательно сделать его из двух слоев, клееным. Шпангоуты делать целиком не надо, можно использовать остатки старых, нарастив их кусками на клею. Все остальное – дело рук механика.
Ремонт был закончен 29 мая. Люди собирались улетать.
Я решил отправить на материк Траутмана. С прилетом Иванова, он был у нас лишним человеком.
Я предложил Траутману собрать свое имущество, передать радиостанцию и все дела Иванову и быть готовым к отлету.
30 мая, утром начали подготовку к старту. Фарих со Старцевым на нарте объехал бухту, нашел удобную по его мнению площадку для взлета.
Самолет на льду. Люди по местам. Мотор работает. Фарих дает полный газ, и самолет ринулся вперед. Но вот он на полном ходу остановился. Мы бросились к нему. Оказалось, что башмак костыля попал в трещину, зарылся под корку льда и остановил самолет. Минут пятнадцать мы возились, чтобы освободить башмак, а потом вывели самолет немного дальше. Через несколько минут машина была уже в воздухе.
Часа полтора после отлета самолета мы провели тревожно, ожидая известий с мыса Северного о прибытии улетевших. Потом Иванов сообщил, что самолет благополучно опустился на мысе Северном.
Теперь мы имели связь с материком и могли в любое время запросить и получить нужные сведения. Радист Иванов держал связь регулярно, причем, так как у нас был недостаток в радиолампах для большого передатчика, Иванову после прилета пришлось работать с мысом Шмидта не передатчиком, а помощью регенеративного приемника. Включив в цепь антенны ключ, он прекрасно работал с мысом Шмидта.
Насколько мне помнится, ему почти совсем не приходилось пользоваться большим передатчиком.
В июне мы начали получать телеграммы от вновь назначенного начальника острова Семенчука, готовившегося к отъезду на остров.
Как и в прошлые годы, я с помощью Старцева и Таяна все перемеривал, перевешивал, пересчитывал, записывал в инвентаризационную опись, готовил акты сдачи и приема хозяйства.
К моменту отправления «Красина» к острову Врангеля лед значительно улучшился и был проходим даже и не для ледокола.
Все складывалось к тому, что нам, наконец, удастся вырваться с острова и закончить нашу столь затянувшуюся зимовку. Понемногу начали готовиться к отъезду. В предыдущие годы нам и в голову не приходило укладывать личные вещи. Не до них было. Вероятность прихода судна была невелика, и мы не беспокоили себя сборами.
Теперь же мы занялись и личным багажом.
Наконец мы получили сообщение, что «Красин» вышел в бухту Провидения. Туда же из Владивостока несколько позже ушел пароход «Совет», на котором было снабжение для острова Врангеля и зимовщиков. 10 августа пароход «Совет» добрался в бухту Провидения, где его уже несколько дней ожидал «Красин», который, приняв грузы и людей, должен был отправиться к нам. Наконец узнаем, что «Красин» вышел к острову.
20 августа я получил от начальника экспедиции на «Красине» Петра Ивановича Смирнова телеграмму, из которой было видно, что они подошли к острову у мыса Пиллер и сейчас идут параллельно берегу – к бухте Роджерс – и через несколько часов предполагают быть у нас.
Все, за исключением радиста, вышли наружу. Кто мог, вооружился биноклем. От зрительной трубы не отходили, вглядывались в ту точку горизонта, где из-за мыса Гавайи должен был показаться корабль.
Сначала показался легкий дымок. Мы спорили – дым это или облачко. Но вот и корпус судна выдвинулся из-за мыса. Он был еще очень далеко, неразличимый простым глазом. В бинокль был виден небольшой «утюжок» с дымящимися трубами. Нам казалось, что судно идет очень быстро и что оно вот-вот будет у нас.
Совершенно неожиданно навалился туман и скрыл от нас ледокол. Уже к склону дня за косой в конце бухты Роджерс мы начали различать какую-то темную громаду, смутно проступавшую через туман. Мы решили, что это «Красин».
С ледокола нам телеграфировали, что они принуждены остановиться, опасаясь из-за тумана и из-за мелкого дна сесть на мель.
Ночью туман совсем рассеялся. «Красин» был прекрасно виден и казался очень близким. На ледоколе зажгли прожектор, и его лучи, попадая через окно в нашу комнату, освещали ее так ярко, как будто бы мы зажигали сильную – во много сот ватт – электрическую лампу. «Красин» остановился на ночь.
Нам казалось, что он близко – рукой подать. Издали виднелись большие разводья, и я решил добраться до ледокола. Взяв с собой Старцева и Таяна, я отправился к «Красину». Но чем дальше мы отходили от берега, – тем гуще становился лед, а «Красин» ближе не становился. Дальше, без риска быть раздавленными, мы двигаться не могли. Остановились у большого ропака, выбрались на него и в бинокли и невооруженным глазом смотрели на судно. Судно было так близко, что совершенно ясно были слышны шум пара, голоса людей и лай собак. Какой-то эскимос, очевидно, кормил собак, кричал на них и ругался. Таяну казалось, что он по голосу узнает этого эскимоса.
Мы долго еще крутились по воде, но потом, убедившись в тщетности своих усилий, повернули обратно.
Эту ночь никто не спал на Роджерсе, а если и спал, то в «полглаза», то-и-дело выбегая взглянуть, не подошел ли «Красин».
Рано утром «Красин», как-то незаметно для нас, подошел, как казалось, почти вплоть к Роджерсу. Он стоял на чистой воде, за ним же громоздились льды.
Я взял с собою Иванова, Демидова, Таяна и Старцева и на вельботе отправился на судно. Подходя к «Красину», мы видели на нем все население его, он был до самого мостика завален строительными материалами и всяким снаряжением и больше походил на грузовоз, чем на ледокол. Приземистая, утюгообразная громада становилась все ближе и ближе. Вот мы уже у самого борта. Подходим к трапу. Сверху нас приветствовали люди, хлопали затворы аппаратов, кинооператор неутомимо крутил ручку аппарата.
Подойдя к трапу, я поднялся на судно. У трапа меня встретили начальник экспедиции Смирнов, начальник острова Семенчук и весь остальной состав экспедиции. Тут же был наш старый знакомец, – правда, только по телеграфу, – Евгенов, оказавший нам такую большую помощь летом 1932 года. Тут увидел я Березкина, с которым вместе плыл на «Литке» в 1929 году на остров.
Было радостно увидеть и старых знакомцев, и новых людей.
После первых слов приветствий, рукопожатий и поцелуев, я отправил вельбот обратно, испросив разрешение начальника экспедиции привезти на корабль эскимосов.
Через некоторое время на корабле было все население острова Врангеля, а на суше остались только собаки.
…Так закончилась наша зимовка, начатая пять лет назад – 29 августа 1929 года.
