Текст книги "Пять лет на острове Врангеля"
Автор книги: Ареф Минеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)
Ведя переговоры с «Советом» и Евгеновым об оказании нам помощи самолетами, я тем временем обдумывал всесторонне наше положение и принял кое-какие меры и на тот случай, если бы к нам не дошел «Совет» и не прилетели бы самолеты.
Зимовать четвертый год нам всем было бы крайне трудно. У нас совершенно не было топлива. Уголь, который мы с собой привезли в 1929 году, был почти сожжен, только на радиостанции осталось небольшое количество его. Кроме того, мы ощущали недостаток многих продуктов, промыслового снаряжения и прочего. Среди зимовщиков были люди, которые, несмотря на то, что прожили три года на острове, не научились потреблять мясо морского зверя и не желали считаться с обстоятельствами.
Как-то ко мне пришел старший радист Шатинский. Я был чем-то занят.
– Товарищ Минеев, мне бы надо мясо получить.
Я не понял первоначально, о каком мясе идет речь.
– Товарищ Шатинский, – ответил я ему, – столько угодно, вон в кухне на столе стоит таз, там что хотите – и мясо, и печенка, и почки. Что хотите – берите, мясо свежее, только что привезли.
– Нет, товарищ начальник, мне надо консервированного. Вы знаете – я не ем моржевого.
Я ему ответил, что консервированного мяса выдать сейчас не могу, потому что у нас его осталось очень немного.
1 сентября я написал обязательное распоряжение по острову Врангеля и дал его для прочтения каждому зимовщику под расписку. Это был план проведения зимовки четвертого года в случае, если к нам не придет пароход и не будет самолета.
«В виду позднего времени и тяжелого состояния льдов не следует ожидать, что посланное для снабжения судно «Совет» достигнет острова.
Это ставит население острова перед новой зимовкой в трудное положение и требует от каждого члена колонии и всех вместе взятых дисциплинированности и сознательного отношения при проведении мероприятий, намечаемых управлением острова для наиболее благополучного при ведения зимовки.
Количество продуктов питания, оставшихся на сегодняшнее число в складах фактории, не дает основания рассчитывать на полное удовлетворение всех запросов наличного населения острова. Кроме голодного пайка, фактория ничего больше отпустить не может.
К сему прилагается раскладка на наличные пищевые продукты. Все граждане должны отнестись к этому возможно внимательней, так как, очевидно, на помощь извне рассчитывать особенно нельзя.
Управление острова предупреждает всех граждан, что выменивать пищевые продукты или на пищевые продукты строго воспрещается. Замеченные в таком обмене будут сниматься со снабжения продуктом, которым обменивались. При повторении обмена с другими продуктами снятие со снабжения будет распространяться и на эти продукты.
Особенно остро стоит вопрос с отоплением помещений. Топливная проблема может быть разрешена более или менее удовлетворительно переселением большей части членов колонии из бухты Роджерса в места, обильные дровами. Оставшаяся для проживания в бухте Роджерса часть населения обязана будет перейти жить в меховые полога, что позволит обойтись без топлива.
Остатки плавника, сохранившиеся к данному времени на косах лагуны «Озеро», а также у мыса Гавайи на косе пади «Вьюжной», заготавливать кому-либо для отопления строго воспрещается. Указанный плавник будет заготавливаться и вывозиться факторией для весеннего времени, дабы можно было просушить наличные помещения и сохранить оборудование. Кроме того, плавника, имеющегося на «Озере» и на «Вьюжной», нехватит для отопления жилых помещений в течение всего зимнего времени.
Исходя из этого, предлагаю всем европейцам в двухдневный срок обдумать вопрос о месте поселения и сообщить об этом Управлению острова для возможного оказания помощи в этом направлении.
ПРИМЕЧАНИЕ: Наиболее богатые плавником районы следующие. По южному берегу: бухта «Предательская» и прилежащий к ней берег в восточном направлении до так называемой «Скалы», мыс Блоссом – хотя плавника там не в изобилии, но на один отопительный сезон хватит. Северное побережье от мыса Литке до бухты Песцовой. Западное побережье но косам наличных бухт.
Оставшиеся в бухте Роджерса и имеющие (или думающие приобретать) собак должны учитывать, что наличные запасы моржевого мяса мизерны и, если не удастся дополнительно заготовить потребное количество моржей, количество собак будет ограничено до минимально необходимого. Кроме того, предлагаю всем рассчитывающим иметь собак и не имеющим к данному времени нарт озаботиться об этом заранее. Фактория не имеет достаточного количества готовых нарт для удовлетворения посторонних заявок.
Разрешение каких-либо жилищных, топливных, продовольственных или других вопросов, могущих нарушить или ухудшить в какой-либо мере проведение предстоящей зимовки, без ведома Управления острова строго воспрещается. Если кем-либо будет заключено условие, договор или что-либо в этом роде, вопреки вышеизложенному, – такие договоры силы иметь не будут и должны быть расторгнуты с отнесением убытков, если таковые возникнут, на счет договаривавшихся.
Начальник острова Врангеля А. Минеев».
Перед этим я произвел детальнейший подсчет наличных продуктов, определил, какие продукты должны были бронироваться только для европейцев-зимовщиков, какие продукты распределялись между всеми зимовщиками.
Цифры получились довольно неутешительные. Например: мяса консервированного оставалось… одна банка, то-есть 400 граммов на человека, на три месяца, и приблизительно такое же количество сахара и консервированного молока. Из этого видно, что мы не могли обеспечить зимовщиков-европейцев полной нормой продовольствия.
Как-то к нам в комнату, когда у нас были Павлов и Званцев, пришел Шатинский.
– Что скажете, Федос Тарасович?
– Да я относительно раскладки продуктов.
– А что такое?
– Я хочу сказать, что для меня мало молока, мяса и сахара, тем более теперь не будет консервированных фруктов, шоколада и прочего.
– Что же сделаешь, Федос Тарасович, – если не придет пароход, придется брюхо туже стянуть ремешком. Взять больше нам неоткуда.
– Не надо давать продуктов, которых нам нехватает, чукчам. Тогда нам больше будет.
– Кое-чего они и не будут получать, но такие продукты, как сахар, я не могу не выдавать им.
– Я не могу жить на этот паек, я старик. Я буду жаловаться на вас, товарищ Минеев.
– Что вы старик, это верно. Но могу ли я отнять молоко у кормящих грудью матерей и отдать его вам? Не забывайте, что мы живем не в капиталистической колонии. Ради вашего благополучия обрекать на голодовку эскимосов я не буду.
Шатинский ушел сердитым.
Со стороны других зимовщиков я не слышал ропота на раскладку. Только врач через несколько дней пришел с требованием мяса для Петрика. Ему я тоже отказал.
До зимы еще было далеко. Можно еще надеяться, что судно сумеет добраться и снять нас, а люди уже начинают впадать в панику. Что же будет зимой, в Большую ночь?
Вот почему я решил, в случае прилета самолета, вывезти всех лишних людей, и прежде всего больного. Это было абсолютно необходимо. Затем нужно было вывезти обоих радистов, так как топлива у нас не было, отапливать как следует радиостанцию мы не могли, поэтому она и при наличии радистов работать бы не могла. Держать же их на острове без работы было бесцельно. К тому же, и люди эти не совсем приспособились к условиям жизни полярной зимовки. При недостатке продуктов и топлива, они могли зацынговать и погибнуть. Решил я также вывезти и врача, его жену эскимоску Пувзяк и ребенка. Врача я решил вывезти с острова еще потому, что он плохо знал свое дело. Его медицинская практика на протяжении трех лет привела к тому, что ни туземцы, ни европейцы, как правило, его помощью и советами не пользовались и пользоваться не хотели. Единственное, что они от него время от времени требовали, – это иод и бинты. Оставление его на острове больше пользы не даст: минимальную, элементарную медицинскую помощь мы могли оказать сами. А при уменьшении населения на три человека, потребовалось бы значительно меньше продовольствия.
Помимо них, я решил вывезти с острова промышленника Скурихина, так как особой надобности в нем на острове не было. Званцеву я предоставил право выбирать: захочет он лететь на материк – может лететь; хочет остаться, пусть остается. При предварительных переговорах по этому поводу Званцев решил остаться на острове и начал подготовку к переселению на мыс Блоссом, так как там был еще плавник, и он рассчитывал поселиться в хижине Скурихина, перевезти туда аппаратуру и установить там метеостанцию. Я не возражал против переноса станции на сотню километров к западу, потому что обеспечить на Роджерсе Званцеву сносные условия существования и возможность заниматься работой я не мог.
Я не объявлял намеченным мною к вывозу с острова людям об этом, дабы напрасно их не нервировать.
Занимаясь всеми этими делами, мы ни на минуту не бросали промысел моржа. Надо было постараться заготовить как можно больше мяса. Каждый день, если только не мешала погода, на вельботе и байдаре мы отправлялись в лед, били моржей, разделывали их и возили мясо к складу. Не прекращали и сбора материалов для пополнения коллекций. Власова занималась сбором, сушением, спиртованием, шкурками птиц. На ней же лежал весь уход за нашим зверинцем – лохматым и пернатым. Вся прочая хозяйственная работа нами была закончена задолго до этого времени и больше нас не беспокоила.
Когда на «Совете» стало ясно, что в этом году судно острова не достигнет, со стороны Остапчика был выдвинут проект перебраться на остров с двумя-тремя спутниками, а с острова вывезти всех европейцев, включая и меня. Попутно он запрашивал, сколько у нас муки, пыжиков, постелей, готовой меховой одежды и другого.
Отвергая проект Остапчика, я писал ему:
«Категорически возражаю против вашего проекта перебраться на остров с двумя-тремя спутниками, а с острова снять всех европейцев. Заданий, полученных от правительства и от хозяйственных организаций, выполнить не сможете, так как не будет материальной базы, выгрузить же ее всю будет невозможно. Я не ставил вопроса о моем уходе с острова во что бы то ни стало, поэтому вам нет смысла рисковать собою и товарищами. А риск большой. В случае, если судно не пробьется к острову, чего, надеемся, не случится, я остаюсь на у острове с женой и частью сотрудников. Остальные европейцы обязаны будут перебраться на судно, – конечно, если это будет возможно, так как оставление на острове лишних европейцев породит новые трудности, которых и без того будет много…»
Остапчик ответил: «Поговорим об этих вопросах, когда встретимся». Значит он все же, несмотря на мои возражения, намеревается перейти по льдам к острову?
Люди «Совета» тем временем делали все возможное, чтобы преодолеть ледяной заслон и проникнуть к острову. Несмотря на трудности, судно подходило к острову все ближе. Мы со своей стороны стремились сделать и делали все, что, по нашему мнению, могло бы облегчить миссию судна. Ежедневно, вооруженный сильной зрительной трубой, я поднимался на один из окружающих холмов, чаще всего на гору Маячную. Эскимосы, без побуждения извне, также ежедневно всходили на горы и всматривались через бинокли, пытаясь разгадать состояние льда.
В один из дней, кажется 25 августа, я с Павловым поднялся на один из окружающих факторию холмов. Альтиметр показывал 165 метров над уровнем моря. Как обычно, вооружились зрительной трубой и биноклем. Я начал устанавливать трубу, а Павлов сел на камень и шарил в бинокль по горизонту. Вдруг он истошным голосом заорал: «Пароход, пароход!» Я думал, что он шутит, и ругнул его.
– Какого чорта ты орешь, напугал только.
– Нет, правда, Ареф Иванович, пароход! Глянь в бинокль, вон туда.
Я поднял бинокль и посмотрел в указанном Павловым направлении. Совершенно ясно во льдах на горизонте я увидел пароход довольно больших размеров, серой сумрачной массой торчавший из белых льдов. Я опустил бинокль и невооруженным глазом начал всматриваться в этом направлении и через несколько мгновений различил небольшое продолговатое темное пятнышко – пароход был виден простым глазом. Но я еще не верил себе. Не отрывая глаз от этого пятна, я поднял к глазам бинокль и взглянул через него: да, это был пароход! Потом я начал рассматривать его в трубу. В поле зрительной трубы пароход был виден столь ясно, столь близко, что видны были даже мелкие детали. Мне казалось, что я угадываю ванты, идущие от вершины мачт к бортам. Из трубы парило, и нам казалось, что судно движется на запад, – так по крайней мере показывали некоторые верхушки торосов, относительно которых мы замечали движение судна.
В этот раз мы пробыли с Павловым на вершине дольше обычного. Мы попеременно смотрели на «Совет» то в трубу, то в бинокль, то силились различать его невооруженным глазом. Пароход казался так близко, что надежда вспыхнула в нас с новой силой. Нам казалось, что пароходу осталось преодолеть такие пустяки… Но «пустяки» эти состояли из крайне тяжелого матерого полярного пака и были непреодолимы для судна. И мощный ледокол застрял бы, но вид корабля тем не менее вселил в нас надежду, что он доберется до острова. Даже я, относившийся к этому наиболее трезво, поддался надежде и вернулся в приподнятом настроении на факторию. Нас, как всегда после возвращения, обступили эскимосы.
– Ну, как лед?
Мы вместо обычного ответа «плохо», сообщили, что видели пароход. Нам не поверили. Пришлось долго уверять их, рассказывать, как мы обнаружили пароход, как и где он стоит. Потом началось «паломничество» на вершины холмов. Эскимосы брали с моего разрешения трубу. Ходили не только мужчины, но и женщины, и дети. Каждому хотелось хоть глазком посмотреть на пароход, о котором мы уже давно слышали, с людьми которого мы переговаривались по телеграфу, но который к нам никак попасть не мог.
Тут же по возвращении я сообщил Константину Александровичу, что «Совет» виден. Дублицкий для того, чтобы точней ориентироваться, просил меня зажечь на берегу достаточно большой огонь, такой, чтобы его можно было увидеть с корабля. Огонь нужно было расположить так, чтобы он находился в створе входа бухты. При наличии топлива зажечь большой огонь дело нетрудное. У нас же не было не только сухой древесины, но и сырой в количестве, достаточном для большого костра. Задача осложнялась тем, что нужен был не дым, а большое пламя. На темном фоне острова и при облачном небе на расстоянии 15—20 миль заметить дым, как бы густ он ни был, дело трудное.
Единственный материал, имевшийся у нас в большом количестве, был мох, и я решил из него устроить большой костер. Сам по себе мох, если и горит пламенем, то очень небольшим. Верхний слой кучи мха, обуглившись, перестанет пропускать огонь к центральным частям кучи, и пламени не будет. Куча будет только густо дымить. Да и мха нужно много, чтобы горящая масса была большой. Решил пожертвовать пустыми бочками из-под сахара. Отправил на гору, которую потом стали звать «Маячной», две бочки, при чем расположил их не на вершине, а несколько ниже, чтобы пламя не меркло в пространстве, а освещало большую площадь вокруг себя и огонь был бы заметнее с большого расстояния. Бочки с выбитыми днищами поставили друг на друга, наполнили и обложили с внешней стороны грудами мха. Получился высокий, в три слишком метра конус. Если бы нам удалось заставить сложенный материал интенсивно гореть, получился бы большой огонь, видимый издалека. Принесли два боченка негодного керосина, бывшего на радиостанции. Он был смешан с машинным маслом и был негоден к употреблению. Время зажигания огня мы согласовали по телеграфу, чтобы на судне приготовились наблюдать, а с фактории об этом нам должен был дать сигнал Званцев при помощи фонаря. Уже стояли довольно темные ночи.
Увидев сигнал, мы зажгли мох, перед этим немного смоченный керосином. Ветра почти не было, и пламя быстро поползло вверх. При помощи насоса мы поливали огонь распыленным керосином. Получился гигантский костер. Пламя поднималось вверх метров на 6—7, клокотало и бурлило.
Когда мы после сожжения костра запросили Константина Александровича, видели ли на судне огонь и хорошо ли, – Дублицкий ответил, что огонь был виден прекрасно. Он удивлялся, каким это образом нам удалось учинить такой большой костер.
Издалека казалось, что это не просто костер горит, а словно воспламенилась часть острова: так много света было от нашего костра.
Телеграфное сообщение между судном и островом было самое оживленное. За эти несколько дней мы получили и отправили так много телеграмм, что в обычной обстановке на это потребовалось бы, пожалуй, года полтора.
Евгенов 28 августа сообщил, что на Уэллен прилетел самолет «Комсеверопуть-1» под руководством геолога Обручева и командира самолета Петрова. Он обрисовал Обручеву наше положение и просил его оказать нам помощь. Обручев и Петров оказались отзывчивыми людьми и согласились сделать один полет на остров и обратно при условии обеспечения самолета бензином. Мы ухватились за возможность прилета этого самолета, как утопающий хватается за соломинку. Большой лодочный самолет типа «Дорнье-Валь» даже в один рейс забрал бы намеченных людей, вывез бы пушнину, а нам забросил бы около тонны груза.
Это сообщение я получил от Евгенова уже тогда, когда они закончили свои работы у мыса Северного и двигались дальше. Он поэтому предлагал нам держать связь с Обручевым непосредственно, при чем указывал, что до конца договориться с ним не мог из-за перерыва связи. На наше несчастье, и наша радиостанция, работавшая перед тем с Уэлленом, тоже потеряла связь с ним, и мы больше ничего не могли узнать ни об Обручеве, ни о том, где последний в данный момент находится.
Время шло… «Совет» находился в тяжелом положении. В ответ на одну из наших телеграмм, Дублицкий 28 августа сообщил:
«…стоим вынужденном дрейфе, лед сплоченный, тяжелый, сцементированный молодым льдом до трех дюймов, выдерживающим человека. Уверенности достижения острова при данных обстоятельствах нет, сейчас нельзя даже ручаться, что мы вообще сумеем вылезть на чистую воду. Может выручить только сильный шторм».
С своей стороны мы ничего утешительного сообщить судну тоже не могли. Лед стоял крепко, а в полыньях и разводьях так же, как у судна, начинал образовываться молодой ледок. Тундра к этому времени окончательно замерла. Уже несколько дней мы не слышали птичьего гомона, только бургомистры еще летали и орали. Растительность давно поблекла.
О самолете Обручева не было ни слуху ни духу. Настроение зимовщиков за это время несколько раз менялось, надежды то потухали, то разгорались вновь. Нас все больше и больше разбирала неуверенность – полетит ли к нам Обручев или не полетит?
Тридцатого я отправил Обручеву телеграмму в Уэллен. Хотя связи с ним не было, но я все же решил послать ее. Может быть, хоть случайно она попадет адресату, вести же для них я должен был передать важные.
«По просьбе Евгенова сообщаю. Горючее для врангелевского рейса выгружено мысе Северном. Грузы острова Врангеля на фактории мыса Северного, там же несколько газет, журналов, которые убедительнейше прошу захватить…»
Удастся ли получить Обручеву это сообщение или нет, мы не знали, как не знали и того, полетит ли он вообще на остров Врангеля.
Наконец Обручев о себе подал голос. 3 сентября из Уэллена пришла телеграмма:
«Самолет экспедиции Арктического Института вылетает второго мыс Северный, третьего, в случае благоприятной погоды, исправности машины – на остров Врангеля. Можем сделать однократный перелет мыс Северный вывезти семь человек. Обручев».
Мыс Северный нас не устраивал, но можно еще было договориться и повернуть самолет к «Совету», а уж потом пускай летят и на Северный. Плохо только, что «Совет» прочно застрял во льдах. Если ко времени прибытия самолета ему не удастся выбраться на чистую воду, то людям волей-неволей придется лететь на мыс Северный. Вести с корабля были малоутешительны, хотя в последней телеграмме Дублицкий обнадеживал, уверяя, что положение изменится к лучшему.
В тот же день «Совету» удалось вырваться из ледяного плена и выйти на чистую воду. Нам сообщили, что самолет у парохода можно принять.
Третье число наступило, а самолета не было, да и не слышно было о нем ничего. Наступило 4-е, а о самолете попрежнему известия отсутствовали. Дублицкий сообщал, что судно идет вдоль кромки льда к острову Геральд и что посадка самолета у корабля вполне возможна.
Наступил следующий день. В середине дня с «Совета» сообщили, что их постепенно окружает льдом, но посадка все еще возможна.
Мы, жители острова – и те, кому предстояло лететь, и те, кому предстояло остаться зимовать на четвертый год, были одержимы одной мыслью: «прилетит или не прилетит?» Все выходившие наружу прежде всего обращали свои взоры к горизонту, высматривая в небе стальную птицу. Но пуст и молчалив был горизонт, озаренный лучами солнца.
5 сентября мы работали в комнате, и вдруг услышали снаружи какие-то дикие вопли. Потом кто-то торопливо протопал по сходням, открыл дверь и крикнул «летят!»
Набросив кухлянку, я выскочил за дверь, следом вышла Власова. У юрт стоял истошный вопль. Люди как будто с ума сошли, особенно эскимосы. Они бегали и прыгали у юрт, бросали в воздух все, что у них было в руках, показывали друг другу руками на море и беспрестанно вопили: «самолет! самолет!»
Мы услышали рокот винтов, а потом увидели и самую машину. Она уже была над косой, промелькнула над бухтой и пошла над нами. С самолета приветственно махали нам руками люди. Мы отвечали им тем же. Сделав два круга, самолет пошел на посадку.
Не успел самолет вспенить воду бухты, как снова послышались крики «самолет!» С запада летел еще один самолет, он не стал кружиться над нами, а с хода пошел на посадку. Как оказалось, на втором самолете был пилот Кошелев, который уже прилетал однажды на остров, поэтому он хорошо знал, что бухта Роджерса достаточно глубока и не имеет подводных камней.
«Савойя» в бухте Роджерс (лето 1932 г.).
Все население острова, собравшееся на берегу внутренней косы, у здания радиостанции, встречало гостей. Из самолета выходили все новые и новые люди. Мы отвыкли от свежих людей. Это были первые люди за три года, прилетевшие к нам с материка, и нам показалось, что прилетел целый полк людей. Их же на двух самолетах всего было десять человек.
Как только они сошли на берег, с нашей помощью самолеты были устроены, чтобы их не сорвало и не унесло ветром. Потом гурьбой отправились к старому дому. Начальник летной группы Колымской Экспедиции Б. Л. Красинский привез нам немного продуктов, газет и журналов.
– За последнее, – сказал он, – благодарите журналиста Макса Зингера, корреспондента газеты «Известия». Все, что у него было, он прислал вам.
За три года мы зверски истосковались по свежей литературе, поэтому благодарны были Максу Зингеру за его заботливость бесконечно.
Мы с Власовой хорошо знали, что прилетевшие голодны, что их нужно как следует накормить, но предложить им мы могли только мясо морского зверя. Власова раньше ушла в дом, и к нашему приходу в кухне гудела целая артель примусов, жарилась моржатина и варился чай. Для такой оравы людей у нас не было посуды, пришлось мобилизовать все, что было, даже у эскимосов.
По приходе в дом, пока люди мылись и чистились, я с Обручевым, Петровым и Красинским обсудили положение. Я настаивал на полете на «Совет».
Они не возражали против полета на «Совет», если там имеются достаточные пространства свободной, воды для посадки и если мы можем обеспечить им горючее. Горючего у нас было много. У нас было несколько тонн грозненского авиационного легкого бензина, и, кроме того, у нас был бакинский бензин второго сорта, который мы употребляли для двигателя нашего вельбота. Но двигатели самолета были отрегулированы на бакинский бензин и на грозненском работать не могли.
– Если невозможно лететь на «Совет» из-за недостатка бензина, доставьте людей хоть в Уэллен, – предложил я.
– А не все ли равно, где зимовать – на Северном или в Уэллене? – спросил Обручев.
– Из Уэллена их скорее подберет какое-нибудь судно, да и «Совет» должен проходить мимо, – ответил я.
– С мыса Северного мы должны лететь прямо на Анадырь.
– Тем лучше, отвезите людей в Анадырь.
– На это мы рискнуть не можем. Придется идти прямиком через хребты, а с перегруженной машиной в такой рейс лететь нельзя.
Положение создавалось как будто безвыходное. Но к нам прилетели советские люди. Они знали лозунг нашего вождя: «Нет таких крепостей, которых не могли бы взять большевики».
Командир корабля Петров подумал и сказал:
– Ладно, товарищ Минеев, полетим.
– А как же с горючим? Вы думаете, что вам хватит его для полета туда и обратно и потом до мыса Северного? – беспокоился Обручев.
– Нет, я этого не думаю. Я хочу разбавить наше горючее бочкой грозненского бензина.
В общем, решили, что лететь можно. У меня, как говорится, после этого «гора с плеч спала». Если бы я отправил людей на мыс Северный или в Уэллен и если бы им там пришлось зимовать, – а зимовать пришлось бы в чрезвычайно трудных условиях, – я чувствовал бы на себе моральную ответственность за все невзгоды, которые пришлось бы им перенести.
Когда было решено, что летим на «Совет», я дал распоряжение всем вывозимым людям приготовиться к отлету. Помимо людей, на «Совет» надо было отправить еще 1017 песцовых шкурок. Груз этот легкий, но не компактный, и те 25 мешков из белого брезента, в которые мы заранее зашили шкурки, требовали много места для размещения. Отлет был назначен на утро 6 сентября.
Когда вопросы были разрешены и прилетевшие насытились, наша комната опустела… Гости разбрелись по фактории, осматривали наш зверинец, медведей, песцов, сов и остальное. Особенно их поразили совы, жившие в нашей комнате и совершенно не боявшиеся людей. Гостили в юртах у туземцев, расспрашивали нас, как прожили мы прошедшие три года. Званцев устроил у себя в комнате «роскошный банкет» для своих друзей, случайно оказавшихся среди прилетевших.
Вечером он пришел ко мне.
– Товарищ Минеев, а что, если я полечу на материк?
– Ну что-ж, Константин Михайлович, летите. Я не считаю возможным задерживать вас.
– Мне хочется лететь, но я боюсь бросить работу, не хорошо, если будет перерыв на целый год.
– Работу мы сделаем не хуже вас и будущим летом привезем материалы.
– Только вы не подумайте, что я боюсь.
– Я знаю, Константин Михайлович, вас не первый день и уверен, что страх тут не играет никакой роли.
На материк его звали прилетевшие друзья. Кроме того, он получил письмо от жены, она также звала его домой.
Сидевший у нас в это время геодезист Салищев поддержал меня.
– Если вас начальник отпускает, а тем более говорит, что порученная вам работа не прервется, – нужно лететь.
– Летите, Константин Михайлович, отдыхайте, а потом опять поедете на север.
– Я все же боюсь. Будет очень неприятно, если на материке будут думать, что я не выдержал и сбежал с поста. Я еще подумаю, товарищ Минеев.
И он действительно ночью думал. Ему очень хотелось попасть на материк, но и не хотелось нас оставлять. Он боялся, что на материке его будут обвинять в том, что он сдрейфил и дезертировал.
Выяснилось, что при желании и я, пожалуй, могу полететь на «Совет». Мне было крайне нужно это – не только потому, что хотелось посмотреть на людей. Нужно было хоть коротко с ними потолковать. Важно было обсудить с Дублицким и Остапчиком ряд вопросов, надо было передать отчеты и документы, посылаемые мною в Крайком партии, Крайисполком и АКО, сдать пушнину, принять грузы и – самое главное – доказать Остапчику, почему я должен остаться на острове.
И 6 сентября я полетел на «Совет».
