Текст книги "Пять лет на острове Врангеля"
Автор книги: Ареф Минеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)
Глава XXII
НАД ЛЬДАМИ НА «СОВЕТ»
В ночь с 5 на 6 сентября неожиданно пошел снег. Он продолжался и утром. Тундра и горы побелели. С «Совета» сообщали, что у них небольшой туман, льды начинают понемногу сжиматься, но есть много больших прогалин, на которые самолет может свободно спуститься.
Начали погрузку на самолет пушнины, погрузили людей и багаж. Я также взошел на самолет. Отдали концы, и нас ветром отнесло вглубь бухты. В течение нескольких минут мы крутились по бухте, разогревая моторы, но вот Страубе дал полный газ, и самолет пошел на подъем. Машина была загружена больше чем следует и поэтому с трудом оторвалась от воды. Под нами поплыла в обратную сторону вязь бухт, бухточек, кос и островков. Потом вышли за косу и полетели над прибрежной полыньей. Мы не поднимались высоко и летели на высоте 50 метров, чтобы удобнее было наблюдать за состоянием льда, над которым летели. Слева от нас громоздились обрывы мыса Гавайи и высокого берега за ним до реки Клер. Вершины скал были окутаны туманом. Облачность была низкой, но видимость неплохой.
От скалы «Большевик» мы повернули на восток и пошли над льдами. Береговая полынья кончилась сейчас же за устьем реки «Нашей». Пока мы летели у берега, лед был мелко-битый, хотя и довольно сплоченный, а как только пошли в море, под нами показались почти невзломанные поля годовалого льда, кое-где изборожденного линиями торосистых гряд. Изредка виднелись черные полосы узких трещин. Состояние льда особых надежд не внушало.
Минут через тридцать лёта вдалеке зачернела отдельными лоскутами вода, отражаемая облаками. Потом лоскуты превратились в сплошное водное пространство, только кое-где виднелись белые пятна льдов. Мы пристально вглядывались в пространство, разыскивая пароход.
– Вон виднеется «Совет»! – прокричал Салищев, сидевший рядом со мной. Я различил в указанном им направлении у самой кромки льда небольшой серый дымящий утюжок, приткнувшийся к большому ледяному полю.
И вот мы уже над «Советом». На корабле все высыпали наверх. Некоторые, наиболее нетерпеливые, поднялись на ванты и смотрели на самолет. Мы сделали круг над судном, и Страубе пошел на посадку. Он покружился некоторое время над водой, выбирая наиболее удобное место для посадки. На полынье ветром подняло волну, и на ней играли осколки льда. Сверху осколки казались такими мелкими, что, казалось бы, никакой опасности от столкновения с ними быть не могло, но при скорости, с какой самолет должен был бы коснуться воды, удар днищем лодки даже о небольшой кусок льда мог причинить много неприятностей.
Наконец, мы на воде. Винты угомонились и затихли. С корабля, от которого мы сели довольно далеко, спешно спускали шлюпку. Один из людей копался у мотора, беспрерывно крутил его, но мотор чихал, плевался, а работать не хотел. Люди сели за весла и погребли к нам. Скоро они были у самолета, и мы пошли на буксире шлюпки к кораблю. Ветерок, дувший нам в скулу, беспрестанно разворачивал самолет и сбивал вельбот с курса. Гребцы явно не справлялись. Я перешел на шлюпку, взялся за весло, чтобы помочь гребцам. Один из гребцов оставил весла и занялся мотором, он еще раз двадцать раскручивал его, наконец мотор нехотя затарахтел, потом разошелся и больше уже не останавливался.
Мы убрали весла в вельботе, но мощности двигателя нехватало. Я и матрос, свободный от мотора, уселись опять за весла и нажали.
Гребущий рядом со мной матрос обратился ко мне:
– А баба-то тебя не узнает.
Я удивленно воззрился на него.
– Какая баба?
– Ну, какая баба, – жена твоя, вон она стоит на пароходе.
– Моя жена осталась на острове.
– Так ты разве не Скурихин? – спросил он.
– Нет, я – начальник острова, а Скурихин вон, на самолете.
– А! А я думал, что ты Скурихин.
В это время мы подошли к большой льдине. Я сошел с вельбота на лед и пошел к судну.
Вот я уже у самого борта. С мостика меня приветствовал Константин Александрович.
– Добро пожаловать, Ареф Иванович!
– Здравствуйте, Константин Александрович, здравствуйте!
С бака был спущен штормтрап, но у меня на руках был тяжелый сверток с документами, предназначенными для отправки на материк. Сверток мешал мне подняться. Я крикнул, чтобы мне спустили конец. С палубы подали конец, я привязал к нему документы, и они пошли наверх. Я пошел к носу и неуклюже полез по штормтрапу, – ведь по штормтрапу я не лазил с 1929 года, когда последний раз спускался с «Литке» в вельбот перед его отходом. Наверху меня приветствовали работавшие на баке, и я пожал кому-то руку. Самолет тем временем подошел к левому борту, и люди поднялись на судно одновременно со мной. Пассажиров с острова тесно обступили и бесконечно долго расспрашивали.
Наконец, я добрался до каюты Дублицкого. Мы пожали друг другу руки и расцеловались. Три года я не видел этого матерого моряка, и он не показался мне иного изменившимся. Только я успел снять с себя меховую рубаху и сказать несколько фраз Константину Александровичу, как в каюту вошел человек, который сам представился мне:
– Остапчик.
– Здравствуйте, приятно встретиться.
Он сейчас же потащил меня к себе в каюту, и мы с ним принялись толковать по вопросам, затронутым мною еще в телеграфных переговорах. 5 сентября, в день прибытия самолета, Остапчик телеграммой спрашивал у меня:
«Мне непонятно ваше желание во что бы то ни стало остаться на острове Врангеля. Категорически настаиваю смене всей колонии, если будет возможность. Прошу сообщить причины нежелания смены всей колонии. Остапчик».
Я ему ответил:
«Вылетаю самолетом, обо всем переговорим.
Минеев».
И разговор наш начался моим ответом на его вопрос, поставленный в телеграмме.
– Товарищ Остапчик, я вовсе не хочу, да еще «во что бы то ни стало» оставаться на острове. Я думаю – никто не бросит в меня камнем, если я откровенно скажу, что мне до чортиков надоело сидеть на острове, и я ушел бы на материк с превеликим наслаждением. То же самое окажу и о своей жене. Но уйти с острова так, как вы предлагаете, я не могу. Вот если бы судно добралось до острова, тогда другой коленкор. Я сдал бы вам остров и с большим удовольствием пошел бы на материк. Но если пароход не подойдет, я с острова не уйду, вовсе не потому, что я не хочу этого, а потому, что считаю это нерациональным. Ведь на зимовке нет топлива, и забросить его туда нельзя будет, кроме как на пароходе. Нет на острове целого ряда продуктов, которых в достаточном количестве на самолете не доставишь. Придется новым людям сразу впасть в лишения. Мы с женой прожили на острове, как-никак, три года и ко многому привыкли. Нас прекрасно знают эскимосы, мы их знаем хорошо, нам не надо привыкать друг к другу. А если вы туда приедете – без продуктов, без топлива и прочего, вам нужно будет находить общий язык с людьми, нужно будет разбираться в характере этих людей, привыкать к ним, а им привыкать к вам. Кроме того, мы с женой сжились с целым рядом особенностей зимовочной жизни. Например, мясо. Мы можем есть всякое мясо, лишь бы это не была падаль. Вам нужно будет ко всему этому привыкать. Я не склонен думать, что вы не привыкнете, но привыкать будет трудно. Может быть, придется жить в меховых комнатах – аграх, отапливаться жиром. Тут нужна не только приспособленность, не только физическая выносливость, но нужны особые знания и навык. Ну, а самое главное – это я уже сообщал вам по телеграфу: так как выгрузить материальную часть будет невозможно, вы не сможете взять всех людей. Значит, не сможете выполнить заданий, полученных от правительства, партийных и хозяйственных организаций. Посудите сами, какой смысл сменять меня во что бы то ни стало? Все равно, если я уйду теперь с острова, летом 1933 года необходимо будет посылать судно к острову с новой сменой. Стоит ли так сильно рисковать, чтобы просто просидеть на острове один год? Еще год я и жена на острове выдержим. Могу на основе своего опыта сказать более или менее определенно, что проживем эту четвертую зиму благополучно, если, конечно, не стрясется что-нибудь из ряда вон выходящее. Сохраню людской персонал, и работать люди будут, и сами не помрем. А если вы полетите, можете ли вы дать гарантию, что все будет хорошо? Кроме всего, за прошедшие три года я и Власова, изучая остров, собрали довольно большой материал. На самолете его не вывезешь; у нас набралось десятка полтора ящиков, бросать их жалко, требовать же от вас, чтобы его сохранили в этой труднейшей обстановке, просто язык не повернется.
Остапчик выслушал меня очень внимательно, не перебивая, и потом сказал:
– Все это, пожалуй, верно. Я не понимал, почему вы так упорно не желаете уходить с острова. Ну, хорошо, что вы прилетели. Вопрос для меня теперь совершенно ясен, и я не настаиваю на смене в таких условиях.
– Ну вот и хорошо, что договорились.
– Хорошо-то хорошо, да не очень. Вам на острове этот год будет, как видно, страшно трудно, и нам весьма неприятно возвращаться на материк, не выполнив заданий. Я уже не говорю, что мне лично здорово хотелось добраться до этого проклятого острова.
– Ледок капризничает, придется испытать нам трудности, а вам неприятности. А что касается острова, милости прошу будущим летом, – пошутил я.
После этого мы занялись выяснением, что можно немедленно отгрузить на остров. Тут же с нами сидел заведующий хозяйством острова Врангеля и записывал, все, что я указывал. Хуже всего дело обстояло с винтовками и капканами. Капканов на остров не везли совершенно, везли только много ловушек-кормушек. Винтовок также почти не везли. Несколько старых винтовок, бывших на судне перед отправкой на остров, привели в порядок. Из всех винтовок, предложенных мне, я отобрал только четыре «Винчестера». С патронами дело обстояло несколько лучше, но мы не могли из-за небольшой грузоподъемности самолета взять желаемое количество их.
Я особенно просил Остапчика о соли. Мы и первые три года испытывали недостаток соли, так как нам ее не выгрузили в 1929 году, и теперь забыть соль было бы совсем плохо, так как для выварки соли из морской воды у нас топлива не было.
Когда мы закончили разговоры по всем хозяйственным вопросам, я передал ему документы и просил вручить их адресатам.
Закончив дела, мы отправились обедать. За столом, кроме Константина Александровича, сидел весь летный состав. Обед прошел оживленно. После обеда мы поднялись в музыкальный салон совещаться о дальнейшем.
Обручев по прибытии на «Совет» написал Дублицкому о результатах своих наблюдений льда при полете с мыса Северного на остров Врангеля и с острова к «Совету». Ничего утешительного в этой записке не было. Тяжелые непроходимые льды по пути с мыса Северного на остров и не менее тяжелые льды по пути на «Совет» не давали оснований надеяться, что судно пройдет к острову Врангеля. Это же мнение высказали Обручев и Петров на совещании. Они рекомендовали еще некоторое время выждать.
Попросив слова, я сказал:
– Мы просидели три года, и мне кажется, что вряд ли кто-либо другой больше желает прихода судна к острову, чем мы. Но мы убеждены в непроходимости льдов. Есть ли смысл в дальнейших попытках? Люди с острова вывезены, мы получаем с «Совета» некоторое количество необходимых нам продуктов, состояние самого судна чрезвычайно плохое. Мы с женой твердо решили сидеть четвертый год и уверены, что и этот год мы прозимуем благополучно. Нет особенного смысла рисковать людьми и судном. Время позднее, уже начинается образование молодого льда, особенно между льдами, где воды немного и где ее не баламутит ветром. «Совет» в ближайшее время может очутиться в таком положении, что и обратно не сможет выбраться.
Я рекомендовал поворотить «оглобли» к югу. Потом говорил Константин Александрович Дублицкий.
– Несмотря на очень тяжелое состояние судна, несмотря на то, что оно уже основательно помято, нет полных и задних ходов, – все же я не считаю возможным уходить на юг, пока мы не сделаем ряд попыток проникнуть к острову в любом пункте. Только после того, как и по времени и по обстановке будет совершенно ясно, что все попытки тщетны, что нам грозит зимовка во льдах, – только тогда мы, скрепя сердце, повернем обратно.
Закончив совещание, мы едва успели подписать протокол, как в салон вбежал в крайнем возбуждении Страубе и громко крикнул:
– Товарищи, надо кончать, самолет зажимает льдом и уже немного повредило руль глубины!
Нас всех как ветром сдуло с мест. На-бегу мы жали руки, прощались, на-ходу же одевались и через несколько мгновений были на самолете.
Уходя из каюты Остапчика на обед, я не захватил с собой предназначенные для острова буссоль и часы и, только очутившись в самолете, вспомнил о них. У нас не было карманных часов, имелся только хронометр и будильник, поэтому карманные часы были нужны, как воздух. Буссоль Шмалькальдера тоже была нужна, так как раньше мы принуждены были работать с помощью геологического компаса. Я закричал с самолета:
– Буссоль, буссоль и часы я оставил в каюте!
Но Остапчик вспомнил про них еще до моего крика и послал за ними человека. Он спустился по трапу на самолет и сам передал мне их. Я в последний раз пожал руку Остапчика, он сошел на вельбот, и мы отошли от борта.
Все население корабля собралось у борта и приветствовало нас. Люди махали руками, что-то кричали, но рев винтов мешал что-либо расслышать.
Самолет быстро взмыл в воздух, сделал прощальный круг над судном и пошел на запад. Вдалеке, справа от нас, из тумана выступали заснеженные вершины острова Геральд. Они горели и искрились на солнце. Прямо по носу виднелась Прикрытая туманом тяжелая сумрачная масса восточного берега острова Врангеля. Мы быстро приближались к нему.
Перед полетом на «Совет» Обручев предполагал сделать небольшой крюк, обогнуть восточное побережье и потом приблизительно от мыса Литке взять прямиком через остров на Роджерс, но перед отлетом бортмеханик сообщил, что горючего немного. Пришлось лететь напрямик.
Вот уже ясно видна скала «Большевик». Почти у самого берега мы повернули к югу. Летели так близко к скалам, что, казалось, вот-вот крылом коснемся камней, местами торчавших подобно зубам. Потом мы увидели змеящуюся ленту реки «Нашей». Опять потянулась под нами вязь бухты Роджерс, и вскоре самолет с легким плеском сел на воду.
На берегу нас встречали Власова, Павлов и эскимосы.
Первый вопрос с берега был:
– Гости есть?
Обручев ответил:
– Нет, гостей мы вам не привезли, только товарища Минеева.
Еще с самолета я распорядился приготовить чай и закуску для летчиков, чтобы они могли перекусить перед отправлением на материк. Время было позднее, летчики торопились.
Через три часа они начали погрузку, так как перед полетом на «Совет» все свое личное имущество они выгрузили с машины.
Но вот все готово. Концы, кренившие самолеты, отданы. Уже ревут винты, рябя воду. Мы помогли лодкам сойти с грунта на воду, их медленно относило от берега. Наконец, машины пошли на взлет.
Маленькая «Савойя» быстро, почти прыжком поднялась в воздух и понеслась над бухтой, а с мотором «Дорнье» что-то случилось. Ветерок, дувший с берега, постепенно уносил самолет к косе. Нам, стоявшим на берегу, казалось, что его вот-вот прибьет к берегу. Наконец, оттуда донесся рев винтов, самолет сначала неуверенно заскользил и потом быстро оторвался от воды. «Савойя», ожидая спутника, кружилась над нами, а как только с нее заметили, что «Дорнье» пошел на взлет, они взяли курс на материк. Последний раз махали нам руками с самолета, и мы тоже посылали последний привет улетавшим.
Самолеты становились все меньше и меньше: вот они уже напоминают чаек, вот уже как маленькие ласточки, а потом растворились вдали.
Мы остались одни.
Что-то принесет нам наступающая четвертая зима?..
Глава XXIII
НАКАНУНЕ ЧЕТВЕРТОЙ ЗИМЫ
Шестого сентября самолеты улетели. Остались на острове, кроме меня и Власовой, Павлов с женой и детьми, Степан Старцев с семьей и эскимосы. Всех остальных европейцев вывезли. Сумасшедшего с нами больше не было. Это одно уже давало уверенность, что хоть в моральном отношении зимовка будет благополучной. Но зима все же предстояла трудная.
Что мы имели к этому моменту помимо того, что нам привезли с «Совета» на самолете?
Муки, мучных изделий и различных круп у нас было много. В течение ближайшего года даже и при ненормированном употреблении их мы потребить всего запаса не смогли бы. Достаточно было также и жиров. Всего остального было в-обрез. Очень мало консервированного мяса, консервированного молока, сахара; витаминозных продуктов, если не считать сухого гороха и гречневой крупы, у нас совершенно не было. Каменного угля у нас также не было, если не считать небольшого, в полтонны, остатка его от прошлого года на радиостанции. В связи с тем, что радиостанция подлежала консервации, у нас оставалось керосина количество, достаточное только для фактории. Туземцам отпускать керосин мы не могли. Только на период медвежьей охоты, когда они уезжают на длительное время из юрт, я выделил и забронировал для примусов необходимое количество горючего.
На самолете с «Совета» нам завезли небольшое количество консервированного молока, мыла, соли, которой у нас не было в последние годы; кроме этого, нам привезли два небольших боченка засахаренных апельсинов. Лимоны, засахаренные, килограммов десять, нам доставили на «Савойе» с мыса Северного.
Апельсины и лимоны, как витаминозный противоцынготный продукт, очень хороши, и цынги мы не боялись.
Предметы широкого потребления на складах имелись в достаточном количестве; кое-чего нехватало, но мы приспособились. Не было, например, промысловых ножей. Собственно, ножей было очень много, но совершенно негодных. Какой-то «умник» решил, что «финка» – крайне нужна на севере, и «финок» у нас была тьма! Этот нож – совершенно непригоден на севере; туземцы вовсе не хотели его брать и сами делали себе ножи или из сломанных полотен поперечных пил, или из капканных пружин.
Как только самолеты улетели и мы в течение одного дня справились с необходимейшими работами, я в сопровождении Павлова, Старцева и двух эскимосов – Паля и Таяна – отправился на вельботе к лагуне «Озеро», чтобы собрать там всю имевшуюся древесину.
На Роджерсе осталась одна Власова, на нее я взвалил метеорологические и хозяйственные обязанности. В эти дни бухта Роджерс была женским поселком.
Вообще, древесины на озере было порядочно, но она была крайне низкого качества. Больше двух третей ее было таким гнильем, что употреблять ее на топливо было невозможно. Остальная древесина была густо пропитана влагой и требовала перед сжиганием предварительной просушки. Но нужно было и об этой, мокрой, гнилой древесине позаботиться с осени. Если не сложить плавник как следует, то его забросает снегом, и потом в полярную ночь, в темноте, разыскать дрова не удастся.
С огромным трудом мы добрались до «Озера». Хотя оно находится в каких-нибудь 15 километрах от бухты Роджерс, но шли мы туда целый день. Льды беспрестанно преграждали путь, приходилось выискивать щели между ними и пробираться из разводья в разводье. В течение четырех суток пять человек двумя бригадами обходили «Озеро» и все, что попадалось деревянного, подтаскивали вплотную к воде. То, что было велико, распиливали на удобные куски и ставили в костры. Если бы снег и занес их, то хоть верхушки были бы видны, а раскопки и в темноте произвести можно.
Закончив сбор плавника, мы возвратились на Роджерс. К этому времени на море начал образовываться довольно крепкий лед. Надо было торопиться с заготовкой пищевого мяса. Добыть моржевого мяса можно было – это не особенно трудное дело, но как сохранить его? Мы не могли потреблять несвежее мясо, как это делали эскимосы.
К тому времени, когда начинает становиться море, на воздухе уже довольно крепкие морозы – до десятка и ниже градусов. Я рассчитал, что если мы по самой последней воде набьем моржей, разрубим их на куски и повесим мясо на вешалах, оно быстро промерзнет насквозь и уже не будет подвергаться порче. Я сообщил об этом Павлову, Старцеву и бывшим на фактории эскимосам. Никто из них никогда не консервировал мяса таким способом. Все они сомневались в успехе.
В две поездки мы убили четырех моржей. Позже оказалось, – как я и предполагал, – что мясо в течение нескольких часов после того, как мы его подвесили, превратилось в смерзшиеся комки. На протяжении всей зимы, до самой поздней весны, пока не началось бурное таяние, мы имели в достаточном количестве прекрасное свежее мясо. Этот способ сохранения мяса хорош тем, что жир предохраняет мясо от заветривания. Он служит как бы оболочкой. Когда его снимешь, мясо появляется совершенно свежим, словно животное было только-что убито. Кожу необходимо снимать, потому что, замерзая, она крайне затруднит разделение кусков на мелкие части, сохранению же мяса она особо не способствует.
Для работ, связанных с устройством зимовий на фактории, я не считал возможным мобилизовать туземцев. Это оторвало бы их от важных для них дел. Мы рассчитывали только на самих себя, и только при заготовке плавника на «Озере» я использовал Таяна и Паля на условиях взаимопомощи: я обещал им нашу помощь зимой.
Закончив заготовку мяса, втроем принялись за тщательное утепление жилых помещений. Топлива, которым мы располагали, было недостаточно. Качество его было крайне низкое. Особенно рассчитывать на его теплотворность не следовало. Мы забивали и заделывали каждую щель, чтобы тепло из комнат не улетучивалось. Все внимательно осматривали, стеклили окна, конопатили стены дома, насыпали потолще накат на потолок, ремонтировали двери, приводили в порядок завалины. Печи тоже приводились в порядок, так чтобы они отдавали как можно больше тепла.
Дом радиостанции должен был пустовать эту зиму. Но его нужно было так устроить, чтобы внутрь не проник снег. Дом нужно было сохранить, чтобы люди, которые придут летом 1933 г. на смену нам, могли сразу в него въехать и начать в нем жить. Поэтому дом рации тщательным образом осмотрели; окна, в которых недоставало стекол, мы забили фанерой и тщательно замазали замазкой, чтобы в дом не проникало ни капельки снега, отремонтировали двери. Все имущество, которое осталось от радиостанции, было сгруппировано в машинном отделении. Приняты были все меры против его порчи и гибели.
С отбытием самолетов у нас не стало метеоролога, заниматься же метеорологической работой нужно было. Хотя мы и не имели теперь радиосвязи и не могли сообщать своевременно метеорологических сведений на материк, все же, чтобы избежать разрыва в наблюдениях, ведшихся в течение 6 лет, я считал совершенно необходимым продолжать метеорологическую работу. Но кому вести метеорологическую службу? Мы решили, что наиболее удобно делать это Павлову, на что он и согласился.
Павлов раньше никогда не занимался метеорологией. Бывали, правда, случаи, еще в бытность на острове Ушакова, когда ему поручалось, на время отсутствия Савенко, производить в течение одного или двух суток наблюдения, но обработки материала он не вел. Проще сказать, эта работа была для него совершенно незнакомой.
В течение нескольких дней мы с ним сидели над инструкциями, разбирались в материалах и, в конечном итоге, он делал эту работу неплохо. Я тоже раньше не занимался метеорологическими наблюдениями, но, как более грамотный человек, помог ему разобраться в инструктивном материале.
Метеорологическая станция по приходе «Литке», то-есть в 1929 году, была установлена на внутренней косе к востоку от фактории и находилась, примерно, в 150 метрах от дома рации. Мы же все жили в старом доме, находившемся в 200—300 метрах от дома рации. Таким образом, расстояние от дома, где жил наблюдатель, до метеорологической станции равнялось почти полукилометру. В хорошую погоду пройти полкилометра – сущий пустяк, но зимой, во время свирепой пурги, когда ничего не видно, проделывать этот путь – дело не легкое. Поэтому мы решили перенести метеорологическую станцию на то место у старого дома, где она находилась с 1926 по 1929 год.
Мы перенесли все, за исключением гелиографа Кемпбеля: он понадобится только после того, как взойдет солнце. Кроме того, установка гелиографа – дело довольно кропотливое. Из комнаты, в которой жил Званцев, перенесли инструменты: чашечный барометр, барограф, анероид, и расположили все это в жилье Павлова, чтобы он имел возможность производить отсчеты непосредственно дома.
Готовятся снять флюгер для переноса в другое место (1932 г.).
Перед отлетом с острова Званцев передал нам телеграмму. В телеграмме говорилось, что 1932—1933 год установлен Вторым Международным Полярным Годом – поэтому на всех полярных метеорологических станциях программа работ расширяется. Если раньше наблюдения брались в три срока, а четвертый был контрольным, то теперь необходимо брать отсчеты в пять сроков. К ранее практикуемым срочным наблюдениям прибавлялось еще одно – в час ночи.
На протяжении всего последующего времени Павлов занимался отсчетами в пять сроков.
Мы отправили на «Совет» весь наличный запас песцовых шкур, но помимо песцов у нас имелось еще большое количество ценностей в виде медвежьих шкур, мамонтовой кости. Хранить моржевый клык, мамонтовую кость – дело несложное: этот материал не подвергается быстрой порче под влиянием температуры и влаги. Медвежьи шкуры, если их хранить неаккуратно, могут увлажниться и с первыми теплыми днями попреть, погибнуть. Мы их упаковали в плотные тюки и уложили в складе на брезенты. Брезентами же плотно укрыли тюки и обвязали веревками, чтобы снег и влага не имели доступа к шкурам. Ни одна шкура на протяжении этой зимы не погибла.
Все остальное хозяйство также было полностью подготовлено к зиме.
На пороге – четвертая зима.
