Текст книги "Пять лет на острове Врангеля"

Автор книги: Ареф Минеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

Глава XX
ЗИМА 1931—32 ГОДА

Как прошла зима 1931—1932 года?

Вполне благополучно. Остаток наших угольных запасов я по осени распределил между домами. Прежде всего я обеспечил в полной мере радиостанцию, радистов и метеоролога. Они были всегда связаны своей работой и не могли отдавать много времени заготовке топлива. У нас же было и время и собаки. Для себя мы взяли только остатки угля, в общей сложности не больше 3¹/₂ тонн. Из этого же «запаса» угля мы выделили топливо и для больного Петрика. Отдельного угольного запаса я решил для него не создавать, так как потребление им топлива необходимо было контролировать. Это удобнее было делать при пользовании из нашей угольной ямы.

Недостаток топлива восполнялся заготовкой дров из плавника. Первоначально мы возили плавник из бухты Предательской. Правда, понятие «возили» не совсем подходящее, потому что мы смогли сделать всего только один рейс. 4 сентября я выехал в сопровождении Павлова и Власовой, – причем я был «чиф инженер», Павлов сидел на руле – капитанил, а Власова была палубной командой. Больше я взять никого не мог: врач в это время покинул работу[49]49
  В сентябре 1931 года Синодский подал рапорт об уходе с работы и самовольно уехал на север острова, где жил в семье эскимоса Таяна, на сестре которого женился. Подача рапорта была вызвана нежеланием выполнять тяжелые и «неприятные» работы, которыми были заняты все зимовщики. Вернулся Синодский в октябре, только после приказа с материка снять его за уход со всех видов довольствия.


[Закрыть], а метеоролог и радист из-за работы не могли поехать. Мы в один день добрались до бухты Предательской, пройдя 70—80 километров чрезвычайно тяжелой дорогой во льдах. В некоторых местах нам казалось, что мы не вылезем, и только опытность Павлова выводила нас из затруднительного положения. Из бухты Предательской мы смогли уйти только 13-го, так как нас держал там ветер.

Он начался в ночь нашего приезда и до 13-го дул без перерыва, с крайним остервенением. Он был так силен, что песок и гравий на косе вздымались в воздух, как тонкая пыль; ко всему этому, с неба падало много снега, и он с промерзшей и сухой тундры сносился в бухту. На воде его сбивало к берегу косы, где стоял наш вельбот.

Пока не было толстого пласта сала, вельбот, стоя на двух якорях, плясал как пробка. Когда же вокруг него образовалось плотное сало, волны разбивались у кромки, и вельбот медленно вздымался, как будто бухта размеренно дышала. Ночью на 13-е ветер спал, утром он еще был, но очень тихий, волна на море уже утихомирилась. Быстро нагрузившись, двинулись во-свояси. Дорогой у нас закапризничал мотор, и нам пришлось в бухте Сомнительной устраивать генеральную разборку и чистку его. Только 14-го поздно ночью, – нам пришлось долго плутать во льдах, – мы были в бухте Роджерс. Бухта тоже была покрыта салом, ночи были по-осеннему темны, и мы почти два часа колесили по бухте, в поисках удобного места для подхода к берегу. На этом вывозка дров из бухты Предательской и закончилась.

Дальше ездить было некогда. 16-го бухта стала, а 20-го мы уже ездили по ней на собаках. Но всю зиму мы ездили за плавником на «Озеро». Первоначально мы его употребляли как подспорье к углю, чтобы сэкономить уголь, а когда он кончился, мы перешли целиком на плавник, всячески экономили топливо и тепло. Плохо было только с больным. Он нам причинил много неприятностей. Как будто на-зло, он усвоил себе привычку, натопит крепко баню, а потом откроет дверь и сидит у открытой двери. Остудит баню и – снова начинает ее топить. Пока угля было достаточно, это еще было терпимо, но когда топливо приходилось возить на собаках, – а на собаках много не увезешь, – это крайне раздражало.

В остальном зима прошла, как обычно. Мы так же, как и в предыдущие зимы, работали, промышляли песца. Страшной полярной гостьи – цынги – у нас, как и первые два года, совершенно не было.

Зима прошла. Зная, что летом 1932 года к нам должно придти судно и привезти на смену новых людей, новое снабжение, мы судили и рядили, какое именно судно пошлют.

– Хорошо бы «Литке» послали, – говорил кто-нибудь из нас, – уж он бы протолкался, даже если бы и лед был плохой.

Мы не видели других ледоколов, более мощных, чем «Литке», и все наши симпатии были на его стороне.

Но это были только мечты. Пока надо было выполнять обычные обязанности, типичные для весенне-летнего периода, хотя в эту весну и лето мы были заняты не совсем обычной для нас работой. Еще в 1931 году я телеграфно запросил Московский зоологический сад, нужны ли ему островные животные: медведи, песцы и др. Мне ответили, что очень нужны. Поэтому в марте месяце, когда идет массовый убой весеннего медведя, мы начали собирать медвежат с целью вывезти их на судне, которое к нам придет, и доставить в Москву.

Эскимосы относятся к медведю, как к существу высшего порядка. Живых медведей или медвежат они ловить считали недопустимым. Первоначально мы, в порядке развлечения, сами добывали медвежат. Они жили у нас, но сами мы добыть большого количества медвежат, конечно, не могли. Нужно было заинтересовать в этом и эскимосов. Я обещал уплачивать за каждого медвежонка определенную сумму денег и в виде премии выдавать некоторые дефицитные товары. Это их заинтересовало, и они начали возить медвежат.

Медвежат они начали доставлять густо. Кроме того, в эту весну, то-есть весну 1932 года, поехал на охоту на медведя Званцев. С помощью эскимоса Ннокко он ухитрился убить 32 медведя. Он также снабдил нас медвежатами. На протяжении марта и первой половины апреля мы заготовили 13 живых медвежат. Кроме того, мы заготавливали песцов. Я объявил эскимосам, что за каждого молодого песца я плачу определенную сумму денег, и они тащили нам молодых зверьков.

Весной, при поисках гусиных яиц, нам удалось поймать с Павловым взрослую живую полярную сову. Кроме того добыли живого самца, а потом, когда у совы вывелась молодь, мы притащили пуховых птенцов и выкармливали их. Ко времени прихода корабля они уже были в полном смысле слова взрослыми птицами, но, в отличие от взрослых, пойманных в диком состоянии, они были полуручными. Во всяком случае к нам с Власовой они крайне привязались и жили в нашей жилой комнате. Были у нас и другие птицы. Кроме того, я решил привезти в Москву живых леммингов. Для этого я устроил большую клетку, выложенную внутри железом, наложил по дну толстый слой дерна. Одна стена была заколочена мелкой сеткой. Наловив живых леммингов, я пустил их туда; чувствовали они себя не плохо.

За три года мы собрали несколько больших коллекций. Их также нужно было подготовить к отправке, упаковать, при чем упаковать так, чтобы в пути ничего не попортилось и не промокло. Этим мы занимались в свободное от других работ время.

Много было в эту весну работы и по хозяйству, которое необходимо было подготовить к сдаче. Каждый год мы проводили инвентаризацию, учет имущества нашего хозяйства. Это мы делали для того, чтобы знать, что мы имеем. Теперь нам надо было сделать все это так, чтобы люди, пришедшие вновь на остров и сменившие нас, легко во всем без нас разобрались. Пришлось все заново перевешивать, перемерять, пересчитывать, тщательно маркировать. Пересчитывали все очень точно, чтобы не вводить в заблуждение наших преемников.

Званцев, Старцев и Павлов отдыхают после работы в складе (лето 1932 г.).

Остальные зимовщики также много работали над приведением своего хозяйства в удобное для сдачи состояние. Званцев заканчивал окончательную обработку метеорологических материалов, готовил копии месячных метеотаблиц. Надобность в них для зимовки, особенно новым людям, очень велика.

Радисты в эту весну много работали над рацией и подготовляли всю техническую часть так, чтобы, как говорят, «комар носа не подточил». До сих пор, надо сказать, она была не на достаточной высоте.

Туземцы тоже готовились к приходу судна. Они также предвкушали бесчисленное множество удовольствий. Они обсуждали, кто из них поедет на материк, кто останется. Этот вопрос и меня крайне интересовал. Некоторым эскимосам надо было выехать с острова потому, что продолжать жить на острове им, по состоянию здоровья, нельзя было.

Вообще же, туземцы жили на острове значительно лучше, чем на материке. Они сами рассказывали нам, как плохо им жилось там: не было кухлянок, часто не было камусных торбозов, ходили в нерпичьих. Мяса добывали мало. На острове было гораздо лучше. Тем не менее, на материк их тянуло.

Таких желающих первоначально находилось очень много: хотел ехать Тагью, Кмо, Етуи, Паля. Мне пришлось с ними долго разговаривать о том, стоит ли ехать на материк только из-за того, чтобы посмотреть, как там живут родственники, – ведь, уехав с острова, вернуться можно не раньше чем через три года, да и то не наверняка. Нужно подумать, прежде чем ехать. Ехать никому не запрещено, но лучше все обдумать заранее. И ко времени, когда судно должно было придти, многие возвращаться на материк раздумали. Некоторые из эскимосов спрашивали, нельзя ли выписать с материка их родственников. С такой просьбой обращался ко мне Таяна, у которого на материке в районе Анадыря живут два брата – прекрасные промышленники, которых он хотел бы перевезти на остров, где они дали бы много в смысле промысла.

С такой же просьбой обращался ко мне и Тагью – у него тоже там, на материке, была родня, и Кивьяна – у него на материке был брат.

Я запросил по этому поводу материк, но так как у нас была очень скверная связь, ответа я не добился.

Глава XXI
ПОХОД «СОВЕТА»

Первые сведения о подготовке судна к рейсу на остров мы получили совершенно неожиданно из… Москвы от Н. П. Савенко, бывшего с 1926 по 1929 год врачом на острове.

22 мая из Москвы поступила телеграмма, в которой Савенко сообщал, что по постановлению СТО ответственность за рейс возложена на Наркомвод. Для рейса выделено судно «Сучан». Это новое судно, имеющее ледовой пояс, сильное крепление и приспособленное к плаванию во льдах. Кроме того, Савенко сообщал, что снабжение уже отгружается на Владивосток. Весьма вероятно, что судну будет придан самолет для обеспечения ледовой разведки. Он просил сообщить, в чем мы более всего нуждаемся, кто из туземцев-промышленников хочет выехать на материк.

24 мая от него же я получил телеграмму уже из Владивостока. Савенко сообщал, что на остров Врангеля в этом, то-есть в 1932 году, завозится колония в 150 человек, забрасываются специальные пловучие средства, утильзавод. Научные работы, а отсюда и научный персонал в связи со Вторым Международным Полярным Годом увеличиваются. Эта телеграмма нас крайне поразила. 150 человек населения на острове Врангеля! Большинство людей должны быть промышленниками, так как даже самые широкие научные работы не могли занять более полутора или двух десятков научных работников.

Не понимая, почему так форсировался этот вопрос, я послал в Крайком ВКП(б) и Крайисполком телеграмму, в которой изложил свои сомнения в целесообразности завоза на остров Врангеля столь большого количества людей. Я указал, что без завоза топлива салотопенное производство на местных топливных ресурсах поставить нельзя. Кроме того, я выражал удивление по поводу назначения на пост начальника острова Савенко. Не имея ничего против этого товарища, я все же считал его кандидатуру совершенно неподходящей для этой работы, тем более, что, судя по телеграмме, задачи зимовки крайне расширялись и усложнялись. Из того, что мне поневоле пришлось узнать о нем на острове, я считал, что он и с теми задачами, которые были возложены на нас, не справился бы. Вот почему я написал в телеграмме о нецелесообразности посылки Савенко начальником острова. Но мы все же были благодарны Савенко за отзывчивость, за то, что он без наших просьб подробно информировал нас о положении дела.

10 июня получаем иные сведения. На остров Врангеля посылается другое судно – пароход «Совет». Мы не имели представления, что он собой представляет. Перемена названия судна нам ничего не сказала, а потому мы были спокойны. Но вот в одной из сводок «Дальроста», которые мы время от времени получали, мы узнали, что «Совет» – судно, совершенно неприспособленное к ледовым плаваниям, и, значит, оно непригодно для похода на остров Врангеля. Вот так «обрадовали»! Как мы ни досадовали, но факт оставался фактом: к нам шел «Совет».

Лед в этом году не внушал особых надежд, хотя большинство зимовщиков, желая уехать с острова, стремилось видеть только хорошее. Званцев несколько раз говорил мне, что лед уйдет к 20 июля и навигация в этом году будет лучше, чем в прошлом.

20 июля получаем сообщение из Хабаровска о том, что «Совет» 16 числа вышел из Владивостока. Из этой же телеграммы мы узнали, что начальником на остров едет Остапчик, а Савенко является его заместителем. Приятно было узнать, что на острове будет, по тем местам и временам, крупная партийно-комсомольская организация: 9 членов партии и 4 комсомольца. Заброшенный в заснеженную полярную даль, советский форпост будет жить одной жизнью с нашим великим и родным Советским Союзом.

20 июля море, вопреки предсказаниям Званцева, не очистилось от льда, хотя частично он был прав, так как у берега лед взломало. 17 июля в середине дня неожиданно ударил крепкий нордвест, очень быстро перешедший в сильный шторм. Лед на бухте взломало и сбило к берегу косы. На море лед стоял пока неподвижно. Все население Роджерса собралось у большого склада и внимательно следило за тем, что делается на море. Совершенно неожиданно для нас от высокого берега у мыса Пролетарского по направлению к косе обозначилась резко черная тонкая линия. Мы не поняли сразу этого явления и несколько мгновений недоумевали. Но тут мы заметили, что эта линия становится шире, и все хором оголтело заорали: «Лед пошел, лед оторвало!»

Люди на материке вряд ли смогут понять наши ощущения в тот момент. Лед оторвало от берега, – значит, мы скоро будем на материке. Бешеный ветер взломает лед, угонит его от острова далеко, а по чистой воде и «Совет» легко дойдет. А что это значило для нас, просидевших три года за полярным кругом, почти полностью оторванных от материка, в течение двух лет имевших под боком буйного сумасшедшего! Событие было чрезвычайно радостным. Мы едва не поздравляли друг друга с «тронувшимся льдом».

Целые сутки бушевал ветер. Тончайшая вначале темная линия становилась все шире и шире. По прошествии первых нескольких десятков минут полоска воды настолько расширилась, что ветер начал баламутить воду, и у кромки льда вздымались фонтаны брызг и водяной пыли. К вечеру лед угнало далеко. Полынья расширилась до трех – четырех километров, и мы, ложась спать, думали: «встанем завтра, и море будет чистое до горизонта, а там уже недалеко останется до парохода». Но наши ожидания не сбылись. Утром лед был на том же месте, что и накануне вечером. Ветер продолжал свирепствовать. На море в полосе чистой воды ходили беляки, и море пожелтело от ила, поднятого волнами на поверхность.

К середине дня ветер спал, а к вечеру лед постепенно прижало обратно. Он закрыл полынью до самого берега. Это уже не был сплошной ледяной панцырь, а ледяные поля и битый лед, беспрестанно двигавшийся по воле течения и ветра. Но за полосой битого льда виднелся до самого горизонта тяжелый матерой полярный пак. Все же наше настроение немного поднялось. Казалось, что половина дела сделана и стоит еще ударить хорошему шторму, и неподвижный лед окончательно взломает и угонит прочь.

Почти ежедневно в сопровождении Павлова или Старцева я всходил на вершину одного из окружающих факторию холмов, в среднем на высоту 120 метров над уровнем моря, и в сильную зрительную трубу вглядывался в лед, пытаясь разгадать, что он готовит нам в будущем. Но каждый наш подъем гасил наши настроения и вселял с каждым днем все более безнадежные мысли.

На побережье от мыса Дежнева до устья реки Колымы 1932-й год был годом невиданного дотоле в этом районе оживления. По отрывочным сведениям, время от времени получаемым нами, мы знали, что из Владивостока движется целая флотилия различных судов, от крупных, в несколько тысяч тонн водоизмещения, до сравнительно небольших катеров, предводительствуемых нашим старым знакомцем – славным краснознаменцем «Литке».

Волей партии, под гениальным водительством Сталина, призывались к жизни на служение нашей великой социалистической родине заброшенные до того Колымские приполярные районы, бывшие в царской России самым гиблым местом ссылки борцов за освобождение народа. Теперь эти «отдаленные места» втягивались в орбиту социалистического строительства.

17 июля мы получили с парохода «Сучан» телеграмму за подписью заместителя начальника экспедиции Остальцева и капитана Хренова. Они приветствовали нас и сообщали о походе «Совета». С этого момента между островом и Колымской экспедицией установилась довольно частая телеграфная связь. Мы со своей стороны регулярно посылали им метеорологические и ледовые сведения, а они сообщали нам о делах и продвижении на запад.

Первую телеграмму с «Совета» мы получили 26 июля. Дублицкий и Остапчик сообщали, что они подходят к Петропавловску-на-Камчатке и 27-го предполагают выйти на север.

До начала августа мы не получали больше сообщений с «Совета». Только начиная с 1 августа, мы довольно регулярно стали получать сообщения с идущего к нам судна.

4 августа «Совет» предполагал быть в Анадыре. Из этого сообщения было видно, что они запаздывали, хотя торопиться особенно не было смысла: лед у острова стоял плотно. В этой же телеграмме Дублицкий запрашивал «подробную информацию о ледовом режиме», а кроме того просил сообщить наши «соображения о подходе к острову на обычном судне, каким является «Совет».

Что могли мы ответить? Мы привыкли ждать от льда самых неожиданных каверз, никаким расписаниям не подчиненных.

Еще задолго до получения этой телеграммы я установил систематические наблюдения за состоянием льда на восточном и юго-восточном побережье, отмечая малейшие изменения в лучшую сторону. Плохо одно – отмечать было нечего. Ежедневно ходил сам, посылал Званцева, Павлова и эскимосов, но каждый раз сведений, хоть мало-мальски утешительных, не было.

3 августа я послал Дублицкому малоутешительную телеграмму:

«… от реки Клер до бухты Сомнительной тянется узкая береговая полынья приблизительно от полутора до четырех километров ширины, наполненная пловучим мелкобитым льдом, предполагаю окончание полыньи у скалы «Большевик». За полыньей по всему видимому горизонту сплошное море льда редкими полыньями…»

В Беринговом проливе сгрудился пришедший с севера лед. Он мешал «Совету» выйти в Чукотское море. Но 16 августа «Совет» вышел на чистую воду Чукотского моря и быстро пошел к острову.

Пока «Совет» шел по чистой воде, мы часто получали с него бодрые сообщения радиста и других членов команды. Нас заверяли, что судно скоро будет у цели, несмотря на то, что я в своих телеграммах каждый раз сообщал о тяжести льда.

Остапчик просил меня готовить строительную площадку для жилого дома размером 15 на 50 метров, провести инвентаризацию имущества, подготовить приемо-сдаточную ведомость, спрашивал, можно ли рассчитывать на наши кунгасы для ускорения разгрузки. Под килем у «Совета» была чистая вода, она отгоняла мысли о предстоящих трудностях во льдах. Люди рассчитывали через пару суток ступить на остров.

На острове, в связи с бодрыми оптимистическими телеграммами с «Совета», радист которого просто сообщал: «через несколько часов рассчитываем быть на острове», началась предотъездовая кутерьма.

Работа по подготовке хозяйства к сдаче сменщикам, в основном, была проделана давно. Времени свободного имелось много, и каждый с большим рвением занялся разборкой своего личного имущества. Ко мне поочередно приходили все зимовщики, требуя ящиков для вещей. Я поручал Павлову или Старцеву разыскивать нужные ящики, но многим они не нравились.

– Чего вы жадничаете, товарищ начальник? Все равно через пару дней придет «Совет». Не все ли вам равно – в мешке вы сдадите товар или в ящике? Дайте ящик получше.

Я принужден был несколько умерить демобилизационный пыл зимовщиков и, указывая на море, говорил:

– Чего вы суетитесь зря? Смотрите, какой лед. Вы думаете, «Совет» будет прыгать по торосам наподобие блохи? Успеете еще. Найдете ящики, упакуете все.

Но зимовщиками овладел какой-то психоз скорого прихода судна. Они слушать ничего не хотели. Даже Званцев немного поддался этому настроению, хотя, правда, он не занимался укладкой «барахла».

«Совет» во льдах на подступах к о. Врангеля (1932 г.).

18 августа «Совет» вошел в лед, и скорость продвижения упала до двух миль в час. 19-го, дойдя до невзломанного пакового льда, судно остановилось в 30 милях от острова. С этого времени начались беспрерывные попытки судна, руководимого одним из наших опытнейших ледовых капитанов, пробиться к острову. Но лед был очень тяжел, и все попытки «Совета» были напрасны.

К полудню 20 августа «Совет» несколько приблизился к острову. Дублицкий сообщил, что «…до мыса «Большевик» 24 мили. Начинаются небольшие разводья, пробуем пробиваться».

Каждая такая телеграмма вселяла в нас надежды, но время безжалостно разбивало их.

Вечером 21 августа я получил от Дублицкого сообщение, исключавшее всякие надежды. Если со льдом не случится чего-либо из ряда вон выходящего, «Совету» к нам не пробиться. Вот сообщение Константина Александровича:

«Врангеля, Минееву. 21, полдень, широта 71—52, долгота 176—44. Стоим круто ломанном льду. Дрейф льда все время зюйд-вест. Пешеходная разведка до пяти километров показала: в направлении острова через два километра начинаются сплошные непроходимые массивы пака, насколько видно. Состояние гребного вала очень плохое, хронически срезает болты, крепящие фланцы вала. Это обстоятельство не позволяет давать переменных ходов, а также полного хода. Задевание гребною винта, даже небольшое, за лед также недопустимо. Вероятно, придется выбираться на восток в разреженный лед. Дублицкий».

В момент получения телеграммы я отсутствовал – ходил на вельботе к мысу Гавайи на разведку льда. Возвратился со Званцевым и эскимосами очень поздно и устал страшно. Не раздеваясь, прочел телеграмму, и тут же с Власовой обсудили положение. Мы решили остаться на четвертый год, если судно не подойдет. Иного решения не было. Бросить остров на произвол судьбы, как бы мрачно ни рисовались перспективы четвертой зимы, мы не считали возможным. После обсуждения я вызвал Павлова.

– Ивась, останешься еще на год на острове, если не придет «Совет»?

– Если ты и Варвара Феоктистовна останетесь, то я тоже остаюсь, – сказал он, прочтя телеграмму. – Но если почему-либо вы должны будете улететь с острова, то меня с семьей тоже пусть вывозят.

Остальные зимовщики меня интересовали мало. «Часть людей, – думал я, – вывезу на материк, а другим предоставлю выбор: захотят остаться – не возражаю, захотят улететь – тоже не возражаю».

Отвечать на телеграмму в тот же день, за поздним временем, я не стал. Спать улеглись с твердым решением: оставаться на острове!

Утром я засел писать ответ Дублицкому, но не успел взять перо в руки, как в дверь постучали, и в комнату вошел старший радист Шатинский. Поздоровавшись, он обратился ко мне:

– Товарищ начальник, нас интересует, намерены ли вы предпринимать что-либо в связи с телеграммой Дублицкого?

– А почему это вас так интересует? Даже придти не поленились?

В ответ на это он разразился нервной речью и раскричался так, что мне пришлось попросить его не кричать.

– Если «Совет» не дойдет до острова, я не имею намерения сидеть четвертый год и погибать тут.

– Это вы о себе лично говорите?

– Я это говорю и за себя, и за Боганова. Его ждет семья. Нас так или иначе обязаны в этом году вывезти. Договор с нами только на три года, а не на четыре. Если мы будем сидеть сложа руки, нас еще десять лет не вывезут, а я еще хочу на своих детей посмотреть. Надо дать телеграмму, чтобы прислали самолеты и доставили нас на мыс Северный или в Уэллен. Кроме того, имейте в виду, что я не намерен зимовать где-нибудь вроде мыса Северного или даже Уэллена, так как там мы тоже будем обречены на гибель. Надо принять меры, чтобы там нас ждало судно, на котором мы сможем добраться до Владивостока.

Я его не перебивал. Выговорившись до конца, он как будто немного успокоился. Я, желая успокоить его, сообщил ему, что сейчас занят тем, что пишу телеграмму об оказании помощи самолетом. Но это сообщение его не успокоило, и он еще битых полчаса ныл, ахал и охал о своей «несчастной судьбе». Только, видно, вконец утомившись, он ушел.

21 августа я дал Дублицкому телеграмму:

«Пароход «Совет» Дублицкому. Судя вашему 46, положение «Совета» тяжелое. Поддерживаю ваше намерение итти на восток; положение острова в отношении продуктов удовлетворительное, смело можно зимовать еще один год, правда совершенно нет топлива, но это не так страшно; есть возможность устроиться довольно сносно и без топлива. Необходимо забросить на остров 2—3 тонны кое-каких товаров. Главное – вывезти умалишенного, двух – трех европейцев и пушнину. Это можно сделать на самолетах. Они есть поблизости. По-моему, нет смысла рисковать людьми, грузом и судном. В этом году по ряду признаков, предполагаю раннюю зиму. Положение усугубляется. Двадцать первого поднимался на мыс Гавайи. Туман позволил наблюдать лед только 50 метров уровнем моря. Видимость 10 километров – крепкий, битый, годовалый, сплоченный лед. Береговая полынья от мыса Гавайи на север забита сплотившимся льдом. При условии согласия с моими предположениями зимовки без парохода, информируйте положение льдов, судна ДКИК. Прошу Остапчика информировать этом же Крайком партии. С своей стороны подробно информирую указанные органы, буду настаивать заброске по воздуху минимально необходимого и вывоза части европейцев и пушнины. Учтите, Константин Александрович, что в случае если «Совет» не подойдет и упустит время для работы самолетов, остров останется без соли, мыла и еще кое-чего наиболее необходимого. Думается, что СССР совершенно не нужно подтверждение мрачной славы, установленной за островом в результате неудачных попыток иностранной колонизации».

На это я получил от Дублицкого следующий ответ:

«Повторяю, состояние льда, также техническое состояние судна гарантии достижения острова не дает, поэтому всемерно поддерживаем проект оказания помощи аэропланами. «Совет» тем не менее до последней возможности будет продолжать попытки достижения острова. Сейчас пробираемся на норд-ост в намерении подойти к острову Врангеля в районе острова Геральд. Сообщите ваше мнение о целесообразности оставления для вас части продуктов на острове Геральд, а также на северо-восточной части острова Врангеля. Сообщите, сколько времени потребовалось бы в настоящий сезон пройти собаками от Роджерса до района косы Бруч? Сколько имеете собак?..»

Оставлять для нас снабжение на острове Геральд было немногим лучше, чем оставлять его, скажем, на мысе Северном. Добраться до острова Геральд можно. С пустой нартой это не особенно трудно. Но одно дело – проделать этот путь один раз, и совсем другое – работать систематически над переброской оставленных там грузов. Лед в проливе между островами часто взламывается; здесь постоянно происходит интенсивное торосообразование. Зимой и летом в этом районе свирепствуют ветры страшной силы. Справиться с вывозкой мы не смогли бы. Отрыв же туземцев на транспортные работы сведет к нулю эффективность промысла.

Конечно, лучше будет, если судну удастся подойти в каком-либо месте к острову, даже отдаленном от фактории. В таком случае мы могли бы своими средствами постепенно перебросить все выгруженное здесь, вплоть до топлива. Обдумав все это и обсудив с Власовой, Павловым и Званцевым, я дал Дублицкому телеграмму:

«Забрасывать снабжение остров Геральд не следует вследствие почти полной непроходимости пролива гружеными нартами. К тому же в проливе даже зимой образуются обширные полыньи; торосообразованне интенсивно. Если вам удастся добраться до косы Бруч, проблема разрешается удовлетворительно. На собаках до косы и обратно двое суток, летом четверо и больше. Собак достаточно…»

В тот же день, то-есть 22 августа, я послал эскимоса Паля, чтобы он прошел верхом берега от бухты Роджерса до мыса Уэринг и хорошо рассмотрел бы лед. После Уэринга он должен был добраться до зимовья Таяна и выяснить ледовое состояние там. Я поручил ему итти, не останавливаясь на ночевку, до тех пор, пока он не будет валиться от усталости. Я растолковал ему важность скорейшего возвращения с этими сведениями, да он и сам прекрасно понимал значение поручения.

Для информации туземцев, живших на севере острова, я дал Паля копию карты с проложенным на ней курсом «Совета», начиная с момента входа в Чукотское море и до последнего дня.

Кроме всего я поручил ему передать эскимосам, что если они в своем районе заметят большое количество воды, позволяющее пароходу подойти в этом месте к берегу, то заметивший должен все бросить и бежать, сколько есть сил, на Роджерс с этим сообщением.

Паля ушел. Что-то он нам принесет?

В Хабаровск, в адрес Крайкома ВКП(б) и Крайисполкома я послал телеграмму о помощи острову самолетом только 23 августа:

«Ледовые условия острова Врангеля в текущем году необычайно суровые. Достижение острова «Советом» маловероятно. Техническое положение судна усугубило положение. Острове есть группа европейцев, один из них – умалишенный, которых совершенно необходимо вывезти на материк… Легкую ценную пушнину также надо вывезти. Топлива, части продуктов нет, промыслового снаряжения, оружия, патронов мало. Это ставит под удар остающееся острове европейское и туземное население. Необходимо в ближайшие дни на самолетах вывезти людей, пушнину и забросить на остров около двух тонн грузов. Проведение этих мероприятий даст возможность благополучно провести седьмой год советской колонизации острова. Убедительно прошу торопиться посылкой самолета причине скорого наступления полосы осенних штормов. Кроме этого по ряду признаков предполагаю раннее наступление зимы. Если «Совет» не подойдет и не будет самолета, положение на острове в наступающую зимовку будет бедственное. Пока на острове все благополучно. Заготовка мяса проходит удовлетворительно. Предполагаем в наступающем году хорошую добычу песца. Минеев».

Зная, что у Колымской экспедиции, шедшей под руководством старого нашего полярника Николая Ивановича Евгенова, имеются два самолета, о которых, правда, мы не имели представления, – я в тот же день обратился к Евгенову с просьбой помочь нам. Я просил торопиться. Евгенов оказался на-редкость отзывчивым человеком и, несмотря на крайнюю загруженность делами по своей экспедиции, все же нашел возможность уделить; нам время. В ответе, который мы получили от него, он сообщал, что при экспедиции имеются два двухместных самолета. Поплавковый самолет не может быть использован для помощи нам из-за малой его вместимости. Другой самолет типа «Савойя» – летающая лодка – более вместительная машина, но даже в три или четыре рейса она не разрешит всех задач, связанных с помощью нам. Но Евгенов решил, что лучше что-нибудь, чем ничего. Он выгрузил горючее для самолета на мысе Северном, откуда самолет и должен был совершить полет к нам.