Текст книги "Пять лет на острове Врангеля"
Автор книги: Ареф Минеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)
Глава XII
ПРИЕМ ПУШНИНЫ И СЫРЬЯ
По условиям промысла и вследствие того, что в темное время года трудно определить сорт пушнины, прием шкур песца и белого медведя был отнесен на весну.
Обычно прием пушнины и сырья от туземцев приурочивался к 1 мая. Этот день мы избирали не только потому, что наступала хорошая пора, но и для того, чтобы собрать всех туземцев к фактории, устроить для них празднество.
Они шли на нартах с севера, Блоссома, Гусиной и других мест. Обычно накануне первого мая у фактории собирались все туземцы. Вот подвижной Аньялик, весельчак и шутник Паля, медлительный Тагью, важный и большой Кивьяна и лучший стрелок и промышленник Таяна. Со многими приезжали жены и дети; иногда в становищах оставались только щенки да негодные в упряжь собаки; все люди приезжали на факторию.
Молодежь, приехавшая с ними, распрягала, устраивала собак, разгружала и ставила повыше нарты. Они собирались по двое-трое и рассказывали друг другу новости – о своем нехитром житье-бытье, о промысле. Пожилые охотники тем временем собирались в кухне, пили чай, закусывали с дороги и говорили о разных разностях из жизни зимовий. Неторопливо глотая кипяток и поедая немудрую снедь, они степенно повествовали каждый о своем, но одинаково интересном для всех. Часто, очень часто разговор прерывался смехом. Угрюмая, дикая природа не превратила их в угрюмых людей, они любят шутить и смеяться, несмотря на тяжелую, почти первобытную жизнь.
После того как все наедались и напивались, начиналось хождение из старого дома на радиостанцию и обратно. Мы всегда были рады приезду промышленников, поэтому они были желанными гостями. Начинались расспросы делового и шутейного характера, и не было им конца и края. Женщины шли к Власовой. Анна (Асенго), жена Павлова, знавшая сносно русский язык, служила посредником. Тут начинались разговоры чисто женского характера.
Промышленники шли ко мне, к врачу, к Павлову, разрешали разные большие и малые свои дела, но все для них одинаково важные.
Для эскимосов, приезжавших в бухту Роджерс, фактория, состоявшая из шести небольших строений, казалась громадным поселением, наполненным всякими благами культуры. Мне думается, что, приезжая к нам, они чувствовали приблизительно то же, что чувствует человек, впервые приехавший из глухой провинции в Москву. Нечто подобное иногда испытывали и мы сами. После того как неделями отсутствуешь, когда кроме палатки или, в лучшем случае, крошечной дымной юрты, совершенно занесенной снегом, ничего другого нет, и только записная книжка да приборы являются единственными свидетелями культуры, в таких случаях, возвращаясь домой, думалось радостно: «скоро будешь в тепле, в кругу людей, вещей, напоминающих о далеком материке».
В немногие дни, когда у нас гостили туземцы, на фактории становилось людно. То-и-дело хлопала дверь, стоял гул голосов. В кухне – нашей кают-компании, воздух был синим от дыма трубок. Раздавались звуки оркестра, томно ныла скрипка или плакала гавайская гитара, – это наш патефон вознаграждал себя за долгое вынужденное молчание. Но вот, мешаясь с патефоном, глухо, в медленном ритме рокотал туземный бубен, и под его аккомпанемент лилась незамысловатая мелодия. Сначала пел сам автор музыки и песни, но потом к голосу певца присоединились женские голоса, фальцетом подтягивающие запевале. Бубен рокотал все темпераментней, песня незаметно переходила в лихие возгласы и крики: это кто-либо из промышленников, раззадоренный бубном и песней, не утерпев, пускался в пляс.
Пляски туземцев самобытно-оригинальны. Они совершенно непохожи на пляски народов, живущих в средних широтах СССР. Жилище и суровый климат наложили на них глубокий отпечаток. Нам не случалось наблюдать массовых танцев туземцев на воздухе. В тесной юрте их также нет. Туземцы танцуют, как правило, «соло». Если иногда танцуют двое, то это танец двух солистов, а не хореографический дуэт. Теснота же повела к возникновению… «сидячего танца», когда человек танцует, сидя на полу, при чем этот вид танца значительно динамичнее, чем танцы стоя.
На вечеринках в средних широтах танцор иногда отказывается танцовать, потому что недостаточно места, негде «развернуться». Эскимосу для танцев в юрте нужно столько места, сколько занимают подошвы его сапог.
Танец состоит из движений торса и головы и плавных движений рук и чуть заметных приседаний. Каждый участок пола занят вещами и людьми, тут нет места для движения. Над головами сидящих достаточно места, и руки, часто удлиненные специальными перчатками, могут двигаться в любом направлении, не встречая препятствий. Женщины танцуют, как правило, молча, только сидящие аккомпанируют бубну подбадривающими выкриками и ударами в ладони рук. Мужчины танцуют более темпераментно, с лихими возгласами.
Эскимосы любят танцовать сами и смотреть, как танцуют другие. Едва только дети начинают крепко стоять на ногах, их приучают к танцу. Родители относятся к этому не как к пустяку, а как к серьезному делу. Они помогают ребенку овладеть всеми особенностями танца и гордятся, если их дети, по отзывам посторонних, хорошо танцуют.
Первого мая мы устраивали для туземцев в доме радиостанции кино. В жилой части рации Боганов снимал со всех кроватей одеяла, завешивал ими окна; из стола и табуреток устраивалось основание для проектора, из аппаратной тянулась временная проводка, и с чердака старого дома, где у нас была «фильмотека», приносились круглые коробки с картиной. На одной из стен вешался экран. Зрители рассаживались прямо на полу. Места, как правило, были не нумерованы и бесплатны, но зритель на острове Врангеля не особенно разборчив и в претензии на эти недостатки не был. Павлов обычно назначался переводчиком надписей, комментаторами были все желающие.
– Ну как, Боганов, скоро ли? – спрашивал кто-либо из нетерпеливых.
– Паканов! – кричал кто-нибудь из туземцев, – тавай, скоро.
– У меня готово, можно начинать.
– Зовите со двора курильщиков, да закрывайте дверь. – Мы не разрешали курить в кино.
Свет гас, лампу уносили в комнату Званцева, на экране появлялся яркий квадрат, аппарат начинал свой неутомимый стрекот, и мертвое до того полотно оживало.
Кино для гостей было большим развлечением. Большинство из них никогда не видели кинокартины. Содержание последней их не интересовало, их интересовал сам факт движения на полотне. На белом полотне, на котором только что ничего не было, вдруг появляются люди, животные, строения – все это, хотя и безмолвно, но движется, живет. Можно было показывать одну и ту же картину десятки раз под-ряд, – туземцы с таким же неослабным вниманием готовы смотреть ее, как и в первый раз.
Огромное впечатление на них производили большие людские массы. Веками жил народ небольшими промысловыми поселениями, часто ограничивавшимися одной семьей. Им не случалось видеть людских коллективов, больших, чем команды нескольких судов, заходивших в бухту Провидения. Уже сотня человек в их представлении была громадным множеством, а тут на полотне проходили сомкнутыми колоннами десятки тысяч. Трудно было туземцам представить такую массу людей. Они наперебой опрашивали, где они живут, много ли нужно для них еды. Конные красноармейские массы производили на них ошеломляющее впечатление. Кино вообще давало им много радости, и они часто обращались ко мне с просьбой устроить сеанс. Будучи однако крайне бедны электроэнергией, часто позволять себе это развлечение мы не могли.
Я уже раньше говорил, что туземцы в душе большие спортсмены. Каждый из них стремится иметь лучшую упряжку, чтобы обогнать своих товарищей, каждый из них стремится быть хорошим стрелком. В этом стремлении – не только спортивное чувство: хороший стрелок лучше будет промышлять.
Зная эти стремления туземцев, мы к первому мая – к их приезду – обычно подготовлялись к стрельбам. Состязания в стрельбе мы устраивали серьезные. Они дали бы основание любому из наших стрелков получить значок Ворошиловского стрелка. Дистанция, на которую туземцы стреляли, никогда не была меньше 200 метров; стреляли от 200 до 400 метров. На каждую мишень давалось три патрона. За лучшие показатели устанавливали премии. Обычно бывало три премии, и тот, кто получал первую, бывал этим чрезвычайно горд и доволен; его не так интересовала премия сама по себе, как первенство, которого он добивался на состязании.
В эти же первомайские дни производился прием пушнины. В разных направлениях у склада натягивались веревки, и на них развешивались шкуры песца. Их везли в мешках, в мешках же они хранились в юртах у промышленников. Шкурки слежались, мех измят, вид у них в это время крайне неказистый. Под солнцем на ветерке полоскались воздушно-легкие пушистые шкурки, волос быстро расправлялся, ветерок расчесывал мех и укладывал о́сть к о́сти. Длинными рядами висели песцовые шкурки – валюта, «белое золото» полярных просторов. Промышленники не раз осматривали каждую шкурку. Обнаружив недостаточно чистую, снимали и чистили ее опилками, отрубями или просто сухим рассыпчатым снегом. Соревнование и здесь было не на последнем месте. Промышленники обменивались мнениями, строили предположения, у кого будет больше первого сорта, у кого меньше брака и чья пушнина будет чище.
На снегу у склада распласталось множество белых медвежьих шкур. На иссиня-белом снегу шкуры казались желтовато-кремовыми. Они такие пушистые и чистые, что так и хочется лечь на них и по-ребячьи валяться.
Шкур много, разных размеров и качества. Тут и маленькие нежные ососки, связанные в пушистые пачки, и полувзрослый пестун, взрослый средний медведь, и громадные шкуры матерых самцов. Вот полношерстные с густым мехом шкуры убитых по весне самок, вот летние и ранне-осенние – неполношерстные, с редким мехом.
На веревке висели ладунки медвежьей желчи. Это тоже «золото», – желчь идет за границу.
Поодаль на снегу кучками лежали изогнутые бивни мамонта. Давно исчезло на земле это гигантское животное и память о нем стерлась у людей. Бивни же, пролежав в вечной мерзлоте десятки тысяч лет, появились на поверхности под действием вешних вод. Они поражают своими размерами и добротностью.
Прием пушнины. Определение сорта шкурок.
В мешках и просто на снегу лежали моржовые клыки. Они значительно мельче бивней мамонта, но кость их почти так же плотна и добротна.
Целый год мы отпускали промышленникам различные товары в кредит. Теперь они платили за взятое ранее. При этом подсчитывалось, сколько следует им и кто сколько остался должен.
У склада все время толпились люди. Определялись сорта песцов, мерились и сортировались медвежьи шкуры, взвешивался моржевый клык и мамонтовая кость. Визжала по кости пила – это кто-нибудь распиливал клык мамонта, чтобы отделить первосортные части от второсортных или третьесортных. Проверялась желчь, хорошо ли она высохла, не вытекла ли при извлечении из туши убитого медведя.
Женщины собирались группками и обсуждали будущие покупки. Они часто опрашивали у меня и у Павлова, есть ли на складе тот или иной товар, заходили сами на склад, рассматривали разложенные на полках товары, намечая будущие покупки.
Детвора, сновавшая между взрослыми, была занята своими «важными» делами. Ребятишки разыскивали бросовые вещи, собирали их, чтобы отвезти в зимовья и там играть с таким увлечением, словно это были современные технически-совершенные игрушки, а не осколки бутылок, коробочки и баночки. Они оживленно суетились, валялись на шкурах медведей, смеялись, оглашая воздух звонкими детскими голосами.
А над всем этим высоко, в светлом ультрамарине неба, спокойно шествовало солнце, заливая радостью горячих лучей этот заброшенный в бескрайные полярные просторы советский форпост.
Целую неделю на фактории царит необычайное оживление: снуют люди, проходя от дома к складам, то-и-дело слышен людской говор; соединенный хор сотни собачьих глоток оглашает окрестности своей наводящей тоску песней; то в одной, то в другой упряжке возникают собачьи потасовки, и шерсть летит клочьями.
После сдачи пушнины и сырья промышленники забирали из складов промысловое снаряжение, продукты питания и предметы ширпотреба. Нужно было сделать заготовки на всю весну и лето. Скоро начнет таять снег, дороги испортятся, и на факторию можно будет попасть только пешком. А на себе многого не унесешь.
С товарами домой, в становища.
Но вот все сделано. Людей становится меньше. Нарта за нартой уходят с Роджерса в свои зимовья, и фактория вновь погружается в тишину.
Только иногда раздастся голос человека, взлает пес, или издалека донесется стенание летящей чайки.
Глава XIII
НА СБОР ГУСИНЫХ ЯИЦ
Весна на острове Врангеля – время «хлебное». Массами прилетают гуси. В нашем распоряжении было достаточное количество превосходной дичи.
Когда птицы начинали гнездовать и класть яйца, население острова отправлялось на сбор яиц.
Массовый сбор яиц на острове возможен на птичьих базарах, где можно собирать громадные количества яиц белогрудой кайры и других птиц, гнездующих на скалах, а также на тундровых гнездовищах, главным образом гусиных.
Добыча яиц на базарах трудна и опасна. Забраться снизу на отвесные скалы – дело невозможное; поэтому туземцы, собирая яйца, практикуют спускание сборщиков на ремнях сверху. Сборщики, вися с мешками, собирают в расщелинах яйца кайр.
Туземцы, жившие на мысе Блоссом и в устье реки Гусиной, ухитрялись таким способом набирать по несколько тысяч яиц. Собранные яйца они сохраняют, закапывая их в песок на косах, причем туземцы утверждают, что яйца хорошо сохраняются. Нам не приходилось есть яйца, долго пролежавшие в песке. Полагаться на заверения туземцев в этом отношении не следует, так как они с удовольствием потребляют насиженные яйца или сквашенное мясо. Слегка попорченные яйца, которые мы отказывались потреблять, они с охотой ели.
Мы обычно не занимались сбором яиц кайр, а отправлялись на сбор гусиных яиц. Это дело более простое и дает не худшие результаты.
Обычно в начале июня с фактории отправляется вглубь тундры несколько нарт. К этому времени снеговой покров на тундре почти сходит, и только в руслах рек остаются залежи снега. Путь поэтому пролегает всегда по руслам рек.
Не каждый год бывает удачным по сбору яиц. Весна 1931 года, например, была в этом отношении чрезвычайно неудачной. Несмотря на то, что мы выехали на сбор с некоторым запозданием – из-за состояния снегового покрова – и ездили в течение двух недель, до двадцатых чисел июня, – мы яиц не нашли. Это произошло не потому, что гуси стали хитрее и тщательнее прятали свои гнезда, а потому, что в этом году на острове гуси не гнездовали.
Вся тундра, как никогда раньше, была плотно покрыта снегом, причем еще в середине июня часто бывали пурги. Поэтому даже и на тех местах, где тундра обнажилась, гуси гнездовать не могли. Мы встречали бесчисленное множество гусей, носившихся в воздухе в поисках мест для гнезд, но найти такие места им не удавалось.
Совы в эту весну также гнездовали плохо. За две недели бродяжничества по острову мы не встретили ни одного гнезда совы. Это окончательно выбило гусей «из колеи». Если они и находили удобные для устройства гнезд участки тундры, так там не было гнезда совы, беспрерывно шнырял песец, и гуси гнездовать не могли.
Мы набили гусей на пищу и корм для собак, но яиц нам все же в эту весну найти не удалось. Пять нарт ездили в поисках яиц, избороздив своим» полозьями снег всех частей острова вдоль и поперек. Они потратили на это больше двух недель и… не привезли ни одного яйца. Весна 1931 года была наиболее неудачной за все пять лет.
В 1932 году я в сопровождении Павлова пятого июня выехал на сбор яиц. Мы решили отправиться первоначально в верховье реки Мамонтовой, ожидая, что там уже сошел снег и мы встретим гнездующих гусей. Несколько раньше выехал на сбор яиц промышленник Скурихин.
Поднявшись к верхнему течению реки Хищников, мы увидели идущую вдалеке навстречу нам нарту. Через некоторое время видим, что возвращается Скурихин.
– Ну, как, Сергей Афанасьевич, дела? – спросил я его.
– Плохо, – ответил Скурихин.
– Что, нет яиц?
– Ничего не нашел. Еду пустой.
Я подошел к его нарте. Тара для яиц почему-то была набита пухом и мхом. Я поднял слой мха, там… лежали яйца.
– Ты что, шутишь, Сергей Афанасьевич? Ведь набрал яиц!
– Да, собрал.
– Сколько же?
– Пятьсот штук.
– А где?
– Да тут, по Мамонтовой реке.
Приехав на намеченное место, мы увидели, что тундра на несколько квадратных километров была усеяна гусями, а в центре, на небольшом холмике, обосновалась сова.
Место, избранное гусями и совой для гнездовища, было замечательным. Закрытая со всех сторон высокими горами широкая долина реки Мамонтовой почти недоступна для ветров. Небо круглые сутки было ясно, и солнце жгло немилосердно. Оно ходило над верхушками гор и ни на минуту не прекращало одарять этот замкнутый горами клочок земли светом и теплом. Склон от подножья гор к руслу реки зеленел травой и был густо пропитан влагой. Бесчисленное количество ручейков и микроскопических озер сверкало под лучами солнца, как зеркальные осколки. Нежнейший рокот водяных струй наполнял пространство, сливаясь с гоготом гусей и шелестом крыльев беспрестанно перелетавших птиц.
Самки сидели на гнездах, гусаки или паслись тут же неподалеку, или задумчиво стояли у самого гнезда, временами переступая с ноги на ногу, как будто охраняя покой подруг.
За горы, на юг, на тундру, к морю, на пастбище улетали небольшими партиями. Другие возвращались обратно, тяжело нагруженные пищей.
Наши собаки, завидя гусей, подняли невероятный гвалт. Пришлось их хорошенько вздрючить, чтобы они успокоились.
Трое с половиной суток мы обходили гнезда и собирали яйца.
В центре острова. Лагерь сборщиков гусиных яиц (1932 г.).
Гуси не улетают от гнезда, когда к нему подходишь. Они потихоньку уходят от места, где расположено гнездо, не проявляя беспокойства, и так же потихоньку возвращаются к гнездам, когда уходишь. Улетая на пастбища, гуси закрывают гнезда с яйцами мхом и травой. Проделывают это они с таким мастерством, что гнездо оказывается хорошо замаскированным, и нужно умение, чтобы найти его. Сверху обнаружить гнездо, закрытое травой, невозможно. Поэтому пернатые хищники, пролетая над ними, оставляют их в покое.
Ко времени сбора яиц большинство гнезд имеет от двух до шести яиц. Первые по времени обычно бывают засиженными; в тех же гнездах, где яиц четыре и меньше, все яйца свежие.
Для того, чтобы не «обижать гусей», я неоднократно предлагал товарищам, отправлявшимся на сбор яиц, проверять яйца на засиженность и брать только свежие яйца. Если же в гнезде оказывались все яйца свежими, то обязательно оставлять одно яйцо. В противном случае гусыни покидает гнездо и больше в этом году откладывать яиц не будет. Если же в гнезде оставить одно яйцо, гусыня положит еще и выведет молодь. Таким образом, запасаясь яйцами, мы в то же время не уменьшали выводка гусей.
Найдя гусиное гнездовище и собирая яйца, не следует трогать гнездо совы. Если даже совершенно не трогать гусей, а разорить только гнездо совы, – все равно гуси в этом месте молодь вывести уже не смогут, так как совы, найдя свое гнездо разрушенным, покинут это место, оставив гусей без защиты.
Обычно песец в районе гнезда совы не показывается совершенно. Бургомистры[41]41
Крупные чайки.
[Закрыть] и поморники, если и пролетают в этом районе, тоже не рискуют задерживать свой полет.
Как-то нам необходимо было настрелять гусей для корма собакам. Чтобы не беспокоить гусей и сову, я ушел подальше и там залег в ожидании летящих гусей. Скоро на земле лежало несколько убитых гусей, но этого было еще мало. Недалеко пролетал бургомистр. Заметив трупы гусей, он повернул и начал кружить, намереваясь сесть. На меня он обращал мало внимания. Я ждал, когда он очутится ближе, чтобы подстрелить его. Вдруг над моей головой что-то прошумело, и тут же я увидел самца совы, налетевшего на бургомистра. Последний и не думал сопротивляться. Крича, он удалился прочь, со́вин же возвратился на свое место.
Помимо человека, у гусей имеется большое количество других врагов – любителей яиц. Бургомистры, поморники, вороны и особенно песцы являются большими лакомками гусиных яиц. Появление одного из этих хищников в воздухе или на земле является угрозой и для гнезда совы, и самец обычно прогоняет непрошенных гостей.
Сова обычно сидит на гнезде, а со́вин в это время сидит где-нибудь поодаль на более возвышенном месте и озирает окрестности. Увидев что-либо, угрожающее гнезду, он снимается с места, храбро нападает на непрошенного гостя, и пришелец обычно стремится уйти.
Так же храбро со́вин нападает и на человека. Когда подходишь к гнезду совы, она спокойно слетает с гнезда и безучастно садится поодаль. Самец же снимается со своего места, садится недалеко от охотника на землю и первоначально пытается его испугать. Он раскрывает крылья, волочит их по земле, шипит, стучит, как кастаньетами, клювом, вращает желтыми глазищами и переваливаясь тихо идет или прыгает к человеку. Попытки испугать не приводят к желаемому результату. Человек приближается к самому гнезду. Тогда со́вин снимается и носится над головой, стучит клювом и злобно кричит. Но и это не помогает. Самец поднимается высоко в воздух и камнем падает на пришельца. Если в это время не отмахнуться чем-нибудь, ружьем или палкой, со́вин вцепится когтями в шапку. Нападая на песца, он обычно хватает его за шерсть спины и поднимает в воздух. Поднявшись высоко, он сбрасывает зверька и тем самым убивает его. То же он проделал бы и с шапкой. Снова высоко поднимается он вверх, делает один-два крута, чтобы, набрать высоту, и опять камнем падает на человека.
Павлов, Минеев и Анакуля перед отправлением в научную экскурсию по острову (весна 1930 г.).
Жутко бывает стоять в это время у гнезда: хотя и знаешь хорошо, что у тебя в руках палка или ружье и что вреда тебе птица не причинит, но когда на тебя с большой высоты несется с огромной скоростью озлобленный хищник, формой напоминающий снаряд, с тремя темными пятнами глаз и клюва, когда этот «снаряд» злобно стучит клювом и метит прямо в твою голову, – мурашки начинают ползти по спине. Невольно кричишь «кш-кш», как будто имеешь дело с курицей, а не со свирепым пернатым хищником.
Так носится он до тех пор, пока человек не уйдет прочь. Когда уйдешь на необходимое, по его мнению, расстояние, со́вин оставляет тебя в покое и возвращается обратно, а сова слетает и, сделав крут над гнездом, садится на прежнее место. Если опять подойти к гнезду, «спектакль» в точности повторится.
Нам необходимо было для коллекции добыть несколько самцов в брачном наряде. Зная манеру самца нападать на человека, подошедшего к гнезду, мы использовали это и убили несколько самцов. Раненый самец не отступает, а продолжает нападать на пришельца и защищать гнездо.
В эту поездку мы с Павловым собрали 800 штук яиц. К моменту, когда мы уже окончательно упаковали яйца и начали грузить нарты, подъехал промышленник Таяна. Он за время, что мы собирались уезжать, ухитрился собрать до 200 штук яиц. Таким образом, с этого гнездовища, – здесь побывал раньше нас Скурихин, – было собрано полторы тысячи яиц. Кроме того, мы оставили гусям на «развод» некоторое количество яиц.
Добыча гусиных яиц легче, чем добыча яиц на птичьих базарах, но и это дело довольно трудное и сопряжено с больший риском. В момент, когда едешь на сбор яиц, начинают «идти реки», иначе, говоря языком жителя средних широт, – вскрываются реки.
Реки острова Врангеля совершенно отличны от обычных рек, и вскрытие их совершенно не напоминает знакомого всем явления. Обычно вскрытие рек происходит за счет вешних вод, которые поднимают уровень реки. Лед поднимается, взламывается и уносится течением. Чтобы река так вскрылась, необходимо зимнее, подлёдное течение. В реках же острова Врангеля зимой подлёдного течения нет совершенно. Река но существу представляет собою безводное русло, заваленное снегом, плотно спрессованным зимними ветрами. В таком случае нельзя говорить о вскрытии.
В вершинах распадков, наиболее подвергающихся нагревающей силе солнца, прежде всего начинают таять снежные массы. Снег постепенно пропитывается водой настолько, что она, наконец, отделяется от снежной жижи и тонкими струйками стремится вниз. Ниже струйки сливаются в ручейки. Ручейки образуют ручей, устремляющийся по верху снежного ложа, пропитывая его постепенно до самого дна. В этом снежном ложе вода вымывает глубокое русло до самой земли, и река течет в высоких снежных берегах. Берега этих снежных каньонов, постепенно размываемые понизу, обваливаются громадными снежными глыбами, русло становится шире, а снега все меньше и меньше.
По осени в руслах рек в большинстве случаев почти не остается снега, – только в местах, трудно достижимых солнцу, снег лежит до новых заносов.
Когда реки только начинают идти, их местами крайне трудно переходить. Мостов нет, приходится в каждом случае идти наощупь. Снег, пропитавшийся водой, образует снежные трясины – «снежницы». Переход через «снежницы» труден и опасен. Толща снега иногда в несколько метров, пропитанная водой, совершенно не оказывает сопротивления ноге, и, ступив в такое место, проваливаешься, как в болото, и как бы ты ни пытался выбраться, – одному это не всегда удается, а без помощи извне недолго и погибнуть. При поездках весной вообще надо быть исключительно осторожным. Всегда рискуешь совершенно неожиданно попасть в «снежницу». Часто снег пропитывается водой из-под низу. В таком случае поверхность снега чиста и суха, и он кажется крепким. Собак и нарту снег вначале держит. Но вот собаки начинают проваливаться, и нарта останавливается. Стоит каюру вылезть из нарты и встать на снег, как он тоже проваливается. Немедленно появляется вода. Выбираться из такой трясины невероятно трудно.
Для преодоления «снежниц» необходимы лыжи; нога, вооруженная лыжами и опирающаяся на большое пространство, уже не проваливается. Хотя с трудом, но все же безопасно можно двигаться по «снежнице».
Гораздо хуже переходить через реки, вернее – через бурные потоки, стремительно несущиеся по снежному ложу. Непосредственно под водой находится слой снега, пропитанного и уплотненного течением, напоминающего лед и крайне скользкого. Даже несильное течение представляет большие трудности для перехода. Когда идешь рядом с нартой, еще можно стоять на ногах, держась за нарту; но если нужно перейти через речку без нарты, обычно пользуешься веревкой. Человек, переходящий реку, привязывается веревкой, а другой на берегу держит за веревку, – иначе вода собьет с ног. Зацепиться за что-либо на берегах нет никакой возможности, на дне тоже нет ничего, за что можно было бы задержаться. Если не привязаться веревкой, за которую спутник тебя сможет задержать и вытащить из воды, можно уплыть далеко по течению. А если учесть, что на ногах надеты тяжелые резиновые болотные сапоги или что-либо подобное и, кроме того, одеты теплые вещи и плавать в таком снаряжении невозможно, – станет понятным опасность перехода рек в-одиночку.
