Текст книги "Одиссея последнего романтика"
Автор книги: Аполлон Григорьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)
Распоряжайся сам, да кстати, атаман,
Вели – «Лови, лови!» {255} .
Подкосилов
(ревет неестественно в пифическом восторге)
Лови, лови
Часы любви…
Те же, доктор Гольдзелиг.
Постин
(вставая)
А! гостя дорогого
Я только что и ждал – садитесь на диван,
Ложитесь лучше, вы устали,
Я думаю…
Гольдзелиг
(подавая ему руку)
День целый я гонял…
Минуты просто нет свободной…
(Постину тихо.)
Что за народ у вас!..
Постин
(насмешливо)
Народ всё благородный,
И даже столбовой.
Гольдзелиг
Ставунин не бывал?
Постин
Покамест нет еще.
Гольдзелиг
Но будет?
Постин
Обещал.
Мертвилов
(подходя к Гольдзелигу)
Вы были у Донской?
Гольдзелиг
(сухо)
Она больна.
Мертвилов
С скандала?
Гольдзелиг
(так же сухо)
С какого?
Мертвилов
Разве нынче вам
Эме о том не рассказала?
Гольдзелиг
(почти презрительно)
Не каждый же к ее вестям,
Как вы, внимателен.
Мертвилов
(насмешливо)
Забыл я, извините,
Что влюблены вы, и давно.
Гольдзелиг
(вспыльчиво)
Мертвилов, если вы не замолчите…
Мертвилов
(с хохотом)
Monsieur, мы будем драться?
Гольдзелиг
Вам смешно?
Мертвилов
Да как же нет – вы мне простите,
Но это странно – медик вы,
Должны людей лечить, а убивать хотите!
(Отходит.)
Гольдзелиг
(про себя)
Я глуп!
(Постыну)
Они играют, – что же вы?
Постин
(презрительно)
Помилуйте, они играют по полтине!
Вот подождем Ставунина, тогда…
Кобылович
(который кончил сдавать, к Постыну)
Послушайте, когда я был в Волыни…
Подкосилов
(подходя об руку с безнадежным поэтом, оба уже сильно пьяные)
Что? каково поют – беда…
Безнадежный поэт
Оставь, всё это души
Холодные.
Подкосилов
(Столетнему)
Ты слушай соло Груши!
Те же, Ставунин и Незнакомец.
Ставунин
(Постину)
Я опоздал к вам – виноват.
Рекомендую вам: двоюродный мой брат.
Незнакомец молча кланяется.
Я к вам его привез без церемоний, прямо.
Постин
Обязан много. Очень рад знакомству вашему.
(Пожимает руку Незнакомца.)
Ставунин
Гольдзелиг.
(Пожимая ему руку.)
Гольдзелиг
(отводя его в сторону)
Ты упрямо
Искал свидания – и что же?
Ставунин
Что она?
Гольдзелиг
Ты знаешь, верно, сам, – она больна.
Ставунин
Опасно?
Гольдзелиг
Ставунин
(как бы про себя)
Да, безмятежно, кротко
Она заснет!..
Гольдзелиг
Когда уже не спит…
Ставунин
(изменяясь в лице)
Что говоришь ты?
Гольдзелиг
Да – болезнь такого рода,
Что случай незначительный, пустой
Способен ускорить…
Ставунин
(про себя)
Да, видно, час свободы
И для нее настал со мной…
Постин
(садясь за стол)
Владимир Федорыч, я понтирую…
Кто с нами, господа?
Корнет
Что, куш большой?
Постин
Пятнадцать тысяч.
Отец семейства
Уж рискну я.
Столетний
(вставая)
И я.
Корнет
И я…
Ставунин
(садится у стола, за ним становится Незнакомец.)
Мечите… ставлю туз.
Постин
(мечет)
Вы странно счастливы.
Ставунин
На пе.
Цыгане поют, слышен топот и свист, Подкосилов и безнадежный поэт пляшут вприсядку с цыганами.
Столетний
Держу я…
Уймите этот шум,
Постин
(мечет)
Нельзя, – питомец муз
И атаман неудержимы стали…
Вот счастье!.. Вы, Столетний, проиграли.
Столетний
На пе…
Те же, входит поспешно Вязмин.
Вязмин
Столетний здесь?
Столетний
(слыша его голос)
Зачем ты, подожди,
Борис Владимирыч… На пе…
Вязмин
(схватывая его руку)
Столетний
Постой…
Вязмин
Скорее, о, скорее…
(Тихо.)
Сестра…
Столетний
(быстро вскакивает со стула)
Что?
Вязмин
(увлекая его в угол)
Боже мой!.. Гляди,
Письмо от матушки.
Падает на диван в волнении. Столетний, пробегая письмо, бледнеет и остается долго немым.
Столетний
(приходя в себя)
О! я убью злодея.
Вязмин
(бледный)
Он здесь… он здесь… Ставунин!
Столетний
(пораженный)
Он!
Вязмин
Сестра моя… О боже! это сон,
Ужасный сон!
Столетний
(с сосредоточенным гневом, подходя к Ставунину)
Ставунин – слово
Одно.
Ставунин
(спокойно)
Что нужно вам?..
Столетний
Сказать,
Что вы… что вы… но вам не ново
Прозванье ни одно.
Ставунин
Но я хотел бы знать,
Что значит это всё?
Столетний
Вы знаете… Пред вами
Жених и брат.
Ставунин
(холодно)
Так что ж?
Вязмин
(вставая)
Так вы деретесь с нами
На чем угодно вам.
Ставунин
Простите, господа,
Но, к сожалению, скажу я,
Что не дерусь я никогда…
Столетний
Но вас заставлю я!
Ставунин
Посмотрим… Метко бью я
И верно, мне не страшен пистолет;
Но, к сожалению, я должен отказаться,—
Я не дерусь.
Столетний
Последний ваш ответ?
Ставунин
Последний… или нет: когда нам нужно драться
И нужно умереть кому-нибудь из двух,
Есть средство лучшее.
Столетний
Какое же?
Ставунин
Сыграться
На жизнь…
Столетний
Я ваш партнер.
Ставунин
Садитесь же…
Вязмин
(Столетнему)
Мой друг,
Но он со мною должен рассчитаться…
Столетний
Со мною прежде – и обоим вдруг
Нельзя.
Ставунин
Так, если будет вам угодно…
Играем мы, но прежде благородно
Поговорим… чтоб наша смерть была
Полезна для нее… чтоб то, что честью в свете
Зовется, – возвратить она могла.
Есть у меня жених для Веры на примете.
Когда мои условья примет он,
Деремся мы, monsieur Столетний, с вами.
(Вязмину)
А с вами я пред светом примирен,
Не правда ль!
Столетний
Это так…
Вязмин
(презрительно)
Жених? Но кто же он?
Не вы ль?
Ставунин
Нет, я женат – но здесь он, между нами.
(Столетнему)
Садитесь же за стол, я буду к вам сейчас.
(Подходя к Мертвилову.)
Не можете ли вы поговорить со мною?
Мертвилов
(принужденно)
Que vous plaÎt-il, monsieur? [92] 92
Что вам угодно, мсье? (фр.)
[Закрыть]
Ставунин
(Вязмину)
Оставьте нас.
Вот видите ль, заметил в вас давно я
Так много редкого ума и вместе с тем
Мертвилов кланяется.
Так много редкого презренья
К различным предрассудкам. Так зачем
Мертвилов кланяется.
Мне предисловие… Общественного мненья
Боитесь вы немного, вот одно,
О чем хотелось мне поговорить давно.
Вы сами знаете, что главное – именье
На этом свете, да?
Мертвилов
Я вас благодарю…
За мнение… но в чем же дело?
Ставунин
Угодно слушать вам? Итак, я говорю.
И говорю без предисловий, смело;
Скажите, если б вам нежданно получить
Хоть тысяч двести, так, задаром?
Мертвилов
Я вижу, что со мной хотите вы шутить…
Ставунин
Нимало.
Мертвилов
Если так… я их бы принял с жаром,
Конечно…
Ставунин
Если б вам сосватал я жену?
Мертвилов
(не много думая)
Жену!.. И вы…
Ставунин
Мне кажется, друг друга
Мы поняли…
Мертвилов
Но просьбу я одну
Имею к вам: мне звание супруга
Нейдет.
Ставунин
Вы можете в Карлсбад
Отправиться. Итак?
Мертвилов
Я очень рад.
Ставунин
(берет его руку)
Итак – я вам рекомендую…
(Подходит к Вязмину с ним. Вязмину.)
Брат вашей будущей жены,
Monsieur Мертвилов…
(Оставляя их, идет к столу.)
Что ж!
Постин
Я понтирую.
Ставунин и Столетний становятся друг против друга, за Ставуниным Незнакомец. Мертвое молчание.
Постин
Направо туз… Ну-ну – вы созданы
Под счастливой звездой.
Ставунин
(про себя)
Не странны ль игры рока?
Столетний
(ему мрачно и язвительно)
Желаю счастья вам.
Ставунин
(грустно)
Взаимно.
Столетний
(тихо ему)
Ей упрека
Не посылаю я… Желаю счастья ей.
Уходит. Вязмин хочет идти за ним, он его удерживает.
Ставунин
(про себя)
Да! рок привык играть минутами людей!
Незнакомец
Но игры рока – тайны рока!
Неистовая песня раздается в соседней комнате, с притоптыванием, со свистом и припевом: «Жизнь для нас копейка!»
Действие четвертоеГостиная Донских; вечер.
Донская
(одна сидит на диване, сжавши голову руками, перед ней книга)
Так страшно-тяжело! Тоска, одна тоска,
И впереди одно и то же.
Больна я, но от гроба далека…
Мне жить еще судил ты долго, боже.
(Бросая книгу.)
О, для чего раскрыты предо мной
Страданьем говорящие страницы…
Зачем они насмешливо с судьбой
Зовут меня бороться?.. Вереницы
Забытых призраков роятся вкруг меня—
Мне душно, душно… Сжалься надо мною,
Дай мира мне, дай мира и покоя,
Источник вечного огня…
Боролась я… у мира сожаленья
Я не просила… я перед тобой
Горда, чиста… но есть предел терпенья.
Возьми меня, о вечный, в твой покой…
Страдала я… конца моим страданьям
Я не просила… я любила их.
Любила ропот гордый – но роптаньям
Пределы есть в объятиях твоих…
Любила я… мне равное любила,
Не низшее иль высшее меня…
В обоих нас присутствовала сила
Единая палящего огня…
Любила я… свободно, безнадежно
Любила я… любили оба мы…
Мы разошлись, и знаю – неизбежно
Расстаться было нам… не созданы
Равно мы оба были для смиренья,
Любили мы друг друга, как судьбу,
Страдания, как гордую борьбу
Без отдыха, без сладкого забвенья…
Без чудных снов земного бытия…
Отец, отец, – в борьбе устала я,
Дай мира мне и дай успокоенья…
Донская, Донской.
Донской
Marie, к вам можно?
Донская
(выходя из самопогружения)
Что угодно вам?
Донской
Вы помните… Про тульское именье
Я говорил третьего дня – хоть нам
Оно доход порядочный приносит,
Но что же делать?..
Донская
Что же в этом мне?
Донской
Вот видите ль, Marie: для формы просит
Мой кредитор доверенность. Одни
(Вынимает из кармана доверенность.)
Лишь формы… это – подписать…
Донская
Извольте.
(Подписывает.)
Донской
Благодарю вас, ангел мой, Marie.
(Смотрит.)
Вы так добры… Еще здесь слова три
Необходимы.
Кончено… Позвольте
Теперь проститься с вами…
Донская
(презрительно)
В клуб?
Донской
(с ужимкою)
Увы! Притом же вам авось не будет скучно,
(Насмешливо.)
И без меня найдете, верно, вы
Теперь кого-нибудь: я равнодушно
Смотрю на всё…
Донская
(с оскорбленным достоинством)
Что говорите вы?
Донской
(насмешливо пожимая плечами)
Что говорят.
Донская
Но кто же?
Донской
(Уходит.)
Донская
О боже, боже мой…
Так судит свет… Что, если бы для света
Любовь мою я в жертву принесла?..
Как жалко бы я пала… как ответа
И даже б веры в свете не нашла…
Но я давно общественному мненью
В лицо взглянула прямо, без страстей,
Давно уже я каждому влеченью
Свободно предавалась – для людей
Не жертвовала я ничем…
Душой моей
Пожертвовала я давно уж воле рока…
И перед ним чиста я, без упрека,
И перед ним горда я…
Скоро ль путь
Окончу я!.. Скорее бы вздохнуть
Свободнее… Скорее б духу крылья,
Чтоб, разорвав сожженную им грудь,
За гордую борьбу, за тщетные усилья
В объятиях отца он мог бы отдохнуть.
(Погружается в задумчивость.)
Донская, Ставунин входит тихо.
Донская
(быстро взглядывает на него)
Вы! в этот час…
Ставунин
(с покойною холодностью)
Проститься с вами.
Донская
Вы едете… куда же?
Ставунин
На Кавказ.
Донская
Хотите вы лечить себя водами…
Ставунин
(садясь)
Лечиться глупо кажется для вас
И для меня… Теперь в последний раз
Мы видимся.
Донская
(подавая ему руку)
Расстанемся друзьями.
Ставунин
(отдергивая руку быстро)
О нет, о нет, врагами же скорей!
От вас любовь или вражду возьму я —
Но дружбу – нет…
Донская
(отнимая руку, печально)
Вы правы.
Ставунин
Но одну я
Имею просьбу к вам.
Донская
(чертя по столу пальцем)
Какую?
Ставунин
Вот видите ль… Прошедшее у вас
Изгладилось иль нет из памяти, не знаю —
Но я – я помню вас… Вы помните ли, раз —
То было вечером.
Донская
(как бы пораженная)
О! я припоминаю.
Ставунин
Вы пели песню – песня та была
Исполнена таинственной надежды,
Покоя смерти… Под нее бы вежды
Закрыть хотелось мне всегда… Светла
И так полна печали песня эта…
И так мольбой покоя дышит, – вы
Ее забыли?.. Я стихи поэта
Напомню вам, но звуки, звуки – вы
Найдете в памяти… они просты
И глубоки.
Донская
(твердо и тихо)
Я помню их.
(Выходит в другую комнату)
Раздаются звуки рояля.
Горные вершины
Спят во тьме ночной,
Тихие долины
Полны свежей мглой…
Не пылит дорога,
Не дрожат листы,
Подожди немного,
Отдохнешь и ты… {256}
Ставунин
(по уходе Донской быстро вскакивая и схватывая стакан с лимонадом на ее столике)
Мгновенье
В моих руках… прости меня, прости,
Источник жизни, если преступленье
Я совершил.
Бросает яд; слышно: «Отдохнешь и ты».
Да, да – мы отдохнем,
Мы отдохнем с тобою оба…
Мы жили врозь, но вместе мы умрем,
Соединит нас близость гроба.
Донская
(входит и бросается на диван в сильном волненьи, грудь ее сильно поднимается)
Ставунин… мы расстаться навсегда
Теперь должны…
Ставунин
Кто знает?
Донская
Воля рока.
Ставунин
Всё рок один!
Донская
Нам больше никогда
Не встретиться… Быть может, я жестоко
Играла вами, вашею душой…
Что ж делать, час последний мой
Еще не близок… Душно мне,
(Пьет.)
Ставунин
(вставая медленно и торжественно)
Для вас
Теперь он пробил…
Донская
Что?
Ставунин
Ваш смертный час.
Донская смотрит на него неподвижно.
Мари, Мари… вы пили яд.
Донская
(как бы потрясенная электрическою искрою, с радостью)
Ужели?..
Ставунин
Ты яд пила, Мари… Безумной цели
Достиг я… я у берега.
Донская
О нет,
Не верю я… вы обмануть хотите
Меня, Ставунин… Искупленье, свет,
Свобода… Говорите, говорите,
Го правда ли?
Ставунин
(падая у ног ее)
О да, дитя мое…
Прости меня… тебя любил я странно,
Болезненно, безумно, постоянно,
Тебя любил я – бытие свое
Я приковал давно к одной лишь цели,
К тебе одной… Не спрашивай меня,
Зачем я жил так долго, – и тебе ли
Об этом спрашивать?.. Давно, со дня
Разлуки нашей, мыслию одной
Я жил – упасть у ног твоих хоть раз…
Хоть раз один тебе спокойно в очи
Смотреть, в больные очи… Смертный час
Твой пробил… ты свободна; вечной ночи
Добыча ты – ты кончила расчет
С людьми и миром…
Донская
О! как страшно жжет
Мне грудь твой яд…
Ставунин
(у ног ее)
Мгновение мученья
Пройдет, дитя…
Донская
(слабым голосом)
Проходит… Добрый друг,
Благодарю тебя; освобожденье
Я чувствую… почти затих недуг…
Свободна я… Владимир, руку, руку,
Дай руку мне!
Ставунин
На вечную разлуку,
Дитя мое, мой ангел… навсегда!
Прости… прости…
Донская
Владимир, до свиданья!
Свиданье есть… я чувствую… о да,
Свиданье есть… кто гордо нес страданье,
Тот в жизнь его иную унесет…
Мне кажется, заря теперь встает,
И дышит воздух утренней прохладой,
И мне дышать легко, легко… отрадой
Мне жизнь иная веет…
Ставунин
О! не умирай,
Еще одно, еще одно мгновенье,
Последнее дыханье передай
В лобзаньи мне последнем, первом…
Долгий поцелуй, после которого Донская вдруг отрывается от него.
Донская
(слабо и прерывисто)
Пробужденье…
Любовь… Свобода… Руку!..
(Умирает.)
Ставунин
Умерла!
(Склоняется головою на ее колени; потом через несколько минут приподнимается.)
Всё кончено… теперь скорей с судьбою
Кончать расчет…
(Бросается, но останавливается на минуту и снова падает у ног ее.)
Нет, жить ты не могла,
Дитя мое, – обоих нас с тобою
Звала судьба!.. Но ты мертва, мертва…
Мари, Мари, – ужели ты не слышишь?..
Мертва, бледна… О боже, голова
Моя кружится… Ты нема, мертва…
Мари, дитя мое, мертва, не дышишь…
О, это страшно… Но твои слова
Я понимаю: до свиданья, до свиданья…
О, если бы!..
(Встает и идет медленно к дверям; тихо.)
Ставунин и доктор Гольдзелиг
Гольдзелиг
Ты здесь…
Ставунин
(тихо)
Тс!..
Гольдзелиг
Спит она?
Ставунин
(с страшною улыбкою)
Сном смерти.
Гольдзелиг
(бросаясь к ней)
Умерла!
Ставунин
Отравлена!
Минута молчания.
Гольдзелиг
(оставляя ее руку, мрачно и грустно)
Ее, как ты, любил я, – но роптанья
Безумны будут; над тобой, над ней
Лежит судьба.
Ставунин
Прощай.
Гольдзелиг
Навеки?
Ставунин
К ней.
Молча пожимают друг другу руки. Ставунин уходит, в последний раз поцеловавши руку Донской. Гольдзелиг садится и долго смотрит на мертвую.
Гольдзелиг
Да, это странно, странно… Налегла
На них печать страданья и проклятья,
И тем, которых жизнь навеки развела,
Открыла смерть единые объятья…
Донской
(входя с Кобыловичем)
Marie, вы здесь…
(Подходит и с удивлением обращается к доктору.)
Что с нею?
Гольдзелиг
(спокойно)
Умерла.
Донской
(с удивлением)
Как? умерла…
(С горестью ударяя себя в лоб.)
А я об завещаньи
Не хлопотал, – седьмая часть одна
Мне по закону следует.
Кобылович
Она
Скоропостижно так скончалась… Здесь нужна
Полиция… Ничто без основанья
Законного не должно делать вам…
Мне часто говорил Андрей Михайлыч сам…
Занавес падает при последних словах.
1845
Проза
Лючия. {257}
Из воспоминаний дилетанта
I
Почему-то судьба предназначила мне сталкиваться на моем жизненном пути,говоря высокимслогом, с более или менее замечательными личностями: вознаграждала ли меня это благаясудьба за недостаток собственной, весьма небогатой событиями жизни, хотела ли она дразнить меня чужой жизнию, так или иначе, только на муку читателей «Репертуара» вот уж второй год я рассказываю им повести: без начала, без конца и без морали; {258} повести о моих знакомых, преимущественно – хороших.Не знаю, нравится ли это им, – то есть и моим читателям, и моим знакомым, но сам я, давно не читая ровно ничего, привык с наслаждением читать живые, ходячие книги и передавать прочтенное мною другим. В этом деле я дилетант в полном смысле слова…
Итак, вот вам еще одна из моих встреч.
Это было осенью 1844 года. Петербург еще не бросил своих глупых дач, а погода уже была прескверная. До открытия оперы оставалось еще две добрых недели. Мне, человеку par excellence [94] 94
по преимуществу (фр.).
[Закрыть]праздному на свете, решительно некуда было деваться.
Но у меня образовалась привычка, чудовище привычка,как называет ее Гамлет {259} ,– привычка два раза в неделю непременно бывать в одномдовольно грязном трактире на одномиз островов петербургских и постоянно внимательно смотреть на эквилибрически-акробатические представления и восхождения по канату. К этому роду удовольствия приучил меня один мой добрый приятель Ф. В., которого русская хандра и богатство сделали чистым англичанином, которому приелось решительно все, кроме акробатических довольно грязноватых представлений и круглого бильарда. Его жизненная философия была очень проста: он любил больше всего есть и даже объедаться; пить он не любил, потому что вино уничтожает власть рассудка, когда объеденье, напротив, производит то же чувство отупения, но отупения сознательного, – и я, право, был готов иногда согласиться с ним, что в этом единственно выражается торжество духа над природою. Но дело не в этом моем приятеле, хотя его личность также чрезвычайно замечательна, а в другом…
Кроме нас двоих самым постоянным посетителем вышеупомянутогозаведения было еще одно лицо, на которое не мог даже не обратить внимания и мой сплинический товарищ, хотя, надобно сказать правду, ни в лице этого лица,ни в его наружности не было ничего особенно ярко выдающегося. Одет он был как все или, по крайней мере, как многие; там, где мы его встречали, он всегда являлся сверху донизу застегнутый в черное триковое пальто, в белой фуражке, с сигарой, никогда не выходившей изо рту; физиономия его, бледная и облитая желчью, была очерчена резцом природы чрезвычайно тонко и вместе угловато, – взгляд, неподвижный и отупелый, был тяжел невыносимо, когда в него, бывало, всмотришься. Мне еще прежде случалось встречать этого человека в одном знакомом мне доме, я даже мельком слышал его фамилию и помнил, что мое любопытство узнать ее было возбуждено именно этим отупелымвзглядом, о котором беспрестанно говорила одна очень умная и милая женщина. После я услышал, что какие-то скандальные сплетни занесли туда присутствие этого странного человека, и больше о нем не заботился.
В островском трактире он был всегда как будто прикован к одному месту, он сидел всегда у окна, ближайшего к семейству странствующих артистов, расположившемуся на вечные времена в одном из углов довольно большой комнаты, курил сигары, пил беспрестанно огромные стаканы чаю и неподвижно, мутно, бесцельно и бессмысленно глядел вдаль… Когда кто-либо из членов странствующей семьи музыкантов по окончании пьесы, обходя всех для получения подаяния, подходил и к нему, он, почти не оборачиваясь, вынимал из кармана пальто мелкую серебряную монету, клал на тарелку и продолжал по-прежнему смотреть вдаль.
– Чем занимается этот человек на свете? – спросил меня однажды Ф. В., уставши наконец смотреть на фарсы паяца.
– Вероятно, ничем, – отвечал я.
– Он постоянно здесь?
– Как вы и я.
– Странно!
– Почему же странно?.. неужели вы думаете, что только мы с вами и хандрим?
– Пойдемте слушать арфисток, – сказал мой приятель, не отвечая на мой вопрос.
– Пожалуй.
И, оставив балкон, мы вошли в общую залу.
Зала была почти пуста… Летний вечер обливал ее в окно грустными, запоздалыми лучами солнца, падавшими прямо в тот угол, где поместилась бедная кочующая семья музыкантов, – и в этом свете ярко обозначалась вся грустная бедность, все страдательное положение артистов. Мы стали у дверей, прямо против большой арфы, из-за золотистых струн которой мелькал бледный образ с яркими голубыми глазами, да маленькая, грациозно обутая нога, да красный цвет кашмирового платья. Перед нами из этой грязи возникло какое-то радужное видение, болезненно-грустное, наводящее тоску, неисходную тоску на сердце.
– А ведь она хороша, – сказал мой приятель, улыбнувшись жирною улыбкой человека, который наконец очнулся от хорошего обеда; но то, что он думал, он передал не мне, а трактирному слуге, который только улыбнулся на слова, сказанные ему шепотом.
– Кто она? арфистка? – спросил я, всматриваясь в решетку струн.
– Да… и я думаю… – продолжал мой приятель. Мне стало гадко.
Артисты кончили свою пьесу, и вслед за тем девушка в красном платье вышла из-за арфы. Она была чудно сложена, ее голые руки были белы как мрамор, ее бюст был совершенно античный, ее большие темно-голубые глаза сияли, как две звезды, самая усталость и истощение, отпечатлевшиеся на ее еще молодом лице, обливали ее ореолою падения и страдания.
Когда она подошла к моему приятелю, он с улыбкою положил ей на тарелку депозитку {260} . Она взглянула на него без удивления, тоже с улыбкою.
Знаете ли вы, что такое улыбка, готовая всегда, на всякий случай, запасная улыбка падшей женщины, страшная хула на жизнь и на радость?..
Очередь дошла наконец до господина в пальто, также неподвижно сидевшего у окна.
Но девочка прошла мимо его.
Он обернулся, однако, и, привставши с места, положил на тарелку мелкую монету.
Арфистка на него взлянула с удивлением, – потом, наклонившись к нему, шепнула:
– Mein lieber Негг, wollen sie, dass wir etwas aus «Lucia»… [95] 95
– Мой дорогой, не хотите ли, чтобы мы что-нибудь из «Лючии»… (нем.)
[Закрыть]
– О nein… – перервал было он, но девушка быстро подошла к арфе и взяла аккорд прелюдии знаменитой «Fra poco mi ricovero…» [96] 96
«Я удаляюсь…» (ит.)
[Закрыть] {261} .
Симфония странствующих артистов немилосердно драла человеческие уши; один мой приятель дожидался ее конца с флегматическим спокойствием, да господин в пальто судорожно сжимал себе подбородок.
Я уехал один, потому что Ф. В. почему-то решился пробыть долее обыкновенного.
II
Я еще не слыхал итальянской оперы. Рубини удалось мне слышать в концерте в Москве; но он не произвел на меня особенного впечатления.
Сезон наконец открылся; открылся, разумеется, «Лючиею» {262} , торжеством бергамского соловья {263} , как говорили, по крайней мере. Я не любил и не понимал итальянской музыки, еще менее видел толку в маэстро Донидзетти и даже в его chef d'oeuvre, в его «Лючии». Что мне за дело до этой сладенькой любви, до этого самоубийства самца от потери самки? Так, по крайней мере, я думал, потому что из Москвы привез с собою запас идей о человечестве, понятий о любви как о борьбе двух личностей… {264} Любить – значит враждовать, проклинать, мы не можем любить, потому что любить женщину стыдно, потому что есть иные интересы жизни, к которым человек должен быть привязан, – вот те квакерские убеждения,с которыми я приехал в Петербург. После, конечно, я добрался до той мысли, что любить нельзя потому только, что любить некого и нечего,что без хлеба и женщины для человечества нет интересов, – ну, да это после.
Я, однако, взял билет на «Лючию», потому что итальянская опера входила также в число социальныхинтересов. Волею рока и за недостатком больших финансов на ту пору я поместился в высшие сферы театра.
Народу было столько, что становилось душно, несмотря на то, что я поместился на очень выгодное место к самой балюстраде, потому что успел прийти за три четверти часа до поднятия занавеса. Ждать вообще чрезвычайно скучно, и я уже сильно досадовал на свой проклятый дилетантизм. И добро еще я забрался так рано для «Роберта» {265} , для этой исполинской трагедии, где дьявол – герой и жертва, а то для «Лючии», для бесцветного создания какого-то итальянского маэстро: что мне за дело до сумасбродного Равенсвуда, до его Лючии, до всей этой старинной шотландской баллады?
Внизу меня, на балконе, сидел опять господин в пальто, которого я встречал в одном доме и в островском трактире. Он часто привставал и оборачивался с нетерпением; его как будто что, как говорится, ломало или била неотвязная лихорадка. Бледные черты его были судорожно искажены.
Поднялся наконец занавес. Я прослушал равнодушно превосходную бравурную арию Тамбурини… но вот появился Эдгар… При первых звуках этого, кажется, устарелого голоса меня подрало морозом по коже, по мне пробежало какое-то новое, доселе не испытанное впечатление… Мой знакомый незнакомец чуть не перевесился за барьер… Все молчало или разражалось неистовыми рукоплесканиями только по окончании арии, только когда совершенно замирало самое эхо этого мучительного голоса… То была сцена любовного свидания, полного надежд, страсти, радости, полного клятв и уверений, – простая дочь дикой Шотландии, она клялась ему, своему избранному сердцем, в вечной любви, в вечной верности: небо слышало эти клятвы, ибо небо знает, что возможна вечная любовь двух половинных существ, ибо небо создало их из одного светила, ибо оно готовило им полное, уничтожающее противоречия слияние за пределами гроба… Зачем же люди встали между ними, люди с их враждою за какие-то семейные предания, с их неотвязною любовью, которая хуже вражды, с их китайским уставом приличий, с их цепями и палачами? Они заставили ее забыть свои клятвы, ее, бедную, слабую Лючию… Но вот является Эдгар под звуки грозного военного марша, ему непонятно все, что происходит перед его глазами, непонятно потому, что противоречит его здравому рассудку… Она егоЛючия, и кто же смеет сказать, что она не его?..Кто?.. Она сама… И он разражается странным, раздирающим душу проклятием. {266}
Внизу меня послышались глухие рыдания… господин в пальто бесновался; когда я взглянул на его искаженные черты, мне не нужно стало добиваться истолкования его жизни. Над ним, как и над многими, отяготела старая, глупая песня о Лючии и Эдгаре, о Ромео и его Юлии… {267} отяготела безысходной, все уничтожающей тоской, подъевшей все другие интересы существования.
Да и где они, эти другие интересы?.. Не все ли стоны человечества сливаются в один стон о хлебе и женщине – не вздор ли все остальное, не средства ли только все остальное?
Я полюбил этого больного человека, рыдавшего без стыда от раздирающих стонов Эдгара, я полюбил этого Эдгара, когда он замирающим, переходящим в вечность голосом пел:
Да, да – неудовлетворенный на земле, он переносил в иную жизнь свое вечное стремление, с укором земле, с надеждою на небо… на то лучшее бытие, где окованное и стесненное не знает цепей и преград, но сияет свободно, спокойно и вечно.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И этого человека, пояснившего мне страшную драму любви мужчины и женщины, я назвал с той минуты братом.
Я с ним сошелся, я о нем расскажу вам когда-нибудь.
