Текст книги "На неведомых тропинках. Сквозь чащу (СИ)"

Автор книги: Аня Сокол

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

Когда я спустилась вниз пекинес остервенело облаивал Лённика, в то время как тот сидел на лавке и заглядывал в глаза его хозяйке. Фетровый берет съехал на бок, выбившиеся седые пряди шевелил ветер.

– А вот и она, – жизнерадостно объявил баюн.

– Ох, девонька, как же тебя угораздило? – с жалостью спросила бабка, пес отважно бросился на сказочника, мужчина шевельнул ногой, отбрасывая собаку. Бабка, на лице которой было написано три поколения язв и склочниц не обратила внимания на питомца.

– Как я тебе и говорил, твой Валентин оказался женат, сестренка, – скорчил скорбную рожу баюн, а почувствовала непреодолимое желание согласиться с каждым словом ахинеи срывающейся с его губ.

– Послушай старого человека, девонька, забудь непутевого Вальку, не ищи докуку, сбёг и ладно, не дай бог тебе дитенка от него родить, с такой-то наследственностью. Я про Шереметьевых все знаю, его отец и муж мой Колька вместе работали, вместе квартиры здесь получали. Почитай всю жизнь бок о бок. Это сейчас в шестьдесят второй Лариска Фролова живет, сперва нормальная была, потом запила, с работы выгнали, – она махнула рукой.

Пекинес сорвался на визг.

– Возьмите зверя, – скомандовал Ленки.

– Ах ты моя Асенька, – тут же наклонилась к собаке старушка, словно только что заметив истерику питомца, – Иди сюда.

Псина привстала на коротких лапах и женщина подхватила ее на руки. На светло-сиреневом пальто остались грязные отпечатки лап, но старушка уже снова преданно смотрела в темные глаза баюна.

– Расскажите о вашей подруге, той, что оказалась в психушке.

– О Машке-то? – с готовностью откликнулась женщина, прижимая пекинеса к широкой груди, собака взвизгнула, – Да все было хорошо, Марии многие завидовали. Муж, достаток, каждое лето на югах, не то, что мы. Только сына она поздно родила, почти в сороковник, когда думала, что уже не судьба.

– Садись, – Ленник красноречиво похлопал по мокрой лавке рядом с собой, и я едва подавила желание с готовностью занять указанное место. Обошла скамейку и сена напротив старушки. Собака оскалила старые почти стершиеся зубы.

– А потом в один из дней Петька-то Машкин муж собрал монатки и ушел, – Зоя Михайловна напоказ вздохнула, хотя от нее тянуло застарелым удовлетворением, словно давняя подруга Машка заслужила все, что с ней произошло.

– Дальше, – скомандовал сказочник, и за секунду до того, как старушка с готовностью продолжила, ее лицо с пергаментной кожей дернулась от боли. Баюн перешел на следующий уровень допроса.

– Тогда Машка-то заговариваться и начала, да мы не сразу поняли, говорила всем, что Петр Сергеевич уехал в командировку заграницу, а ее не выпустили, потому что работает на оборонку в лаборатории СК. А какая оборонка, если они там порошок чистящий "Золушка" тестируют, – старушка хихикнула, пекинес громко хрюкнул. – Иногда забывалась, и говорила, что на даче живет, дом ставит. Уж потом Валька проболтался, что ушел батька к молодухе.

– Что с сыном? – напомнил ей Лённик.

– С Валькой-то? А что с ним?

– Где он?

Если до этого сила сказочника ощущалась, как нечто ненавязчивое, исподволь подталкивающее, то этот вопрос был подобен прессу, обрушившемуся на женщину. Зоя Михайловна схватилась за грудь, ее пульс ускорился.

– Так кто ж его знает касатик, квартиру-то он продал, мать в психушку сдал и поминай как звали.

– Когда?

– Так в аккурат первый срок отсидел, вернулся и продал. Не знаю, что уж он Машке наговорил, раз она согласилась в дурку переселиться, ведь не настолько и плоха была, только в именах путалась, да не знала какой сейчас год, давно ли закончилась война и почему не выдают талоны на продукты. Но газ зажженным не оставляла, с ножом на людей не кидалась, мышьяк в суп не сыпала…

– Вот жалость, – прокомментировал ее слова бес. – Точно не сыпала?

– Истинный крест, – поклялась старушка, и торопливо перекрестилась.

Сказочник крякнул, отодвинулся, но дымиться и исчезать вроде бы не собирался. Я же, глядя на столь привычный жест, не почувствовала ничего, ни отторжения, ни принятия, словно она прическу поправила, а не лоб крестом осенила.

– Вернемся к Валентину, – направил ее словоохотливость Ленник, женщина шумно задышала и в ужасе оглядела пустой в этот час двор.

– Что… что мне сказать? – она с мольбой смотрела на мужчину.

– За что он сел? – спросила я.

– За подделку лекарств. Организовал с дружком производство каких-то витаминов. Вернее они покупали какие-то пилюли за три копейки, клеили иностранные этикетки и продавали за три целковых, – Зоя Михайловна говорила торопливо, едва не глотая слова, словно боясь не успеть сказать все за отведенное ей время. – Хотели и Машку за попустительство к этому делу пристегнуть, да не вышло. Валька с дружком сел, а она осталась, – по морщинистой щеке скатилась одинокая слеза.

– Вы сказали, это было в первый раз? – я снова опередила баюна с вопросом.

Она повернулась ко мне с почти осязаемым облегчением. Это в первые минуты сила сказочника кажется доброй приятной и располагающей. Я еще помню крики, раздававшиеся в ушах и детский плач, стоило мне замолчать.

– Да, он вернулся, ему и дали то всего три года. Машке сказал, что женился. И как в тюрьме умудрился? Даже деток успел заделать, а может у нее от первого брака были. Дело то хорошее, ему уж за тридцать было, давно пора. Решил он к жене на север податься, мать уговорил квартиру продать, – Зоя Михайловна всхлипнула, – Кого угодно мог, на что угодно уболтать. Будь Машка поумнее ни за что бы не поверила… – бабка судорожно задышала, словно ей не хватало воздуха чтобы произносить слова, – Наобещал… как устроиться, сразу ее заберет. Да видно не судьба… квартиру продал и сразу снова сел. Не знаю… дождалась ли его краля с севера… хотя наверняка дождалась, раз Машку забрала… кому еще нужна чужая полоумная… Я давеча ее навестить приехала… а мне сказали, что ее невестка забрала.

Пекинес заверещал, по лицу старухи градом катил пот и смешивался со слезами, он шумно дышала, опасаясь закрыть рот, словно вытащенная из воды рыба, сердце билось в рваном и беспорядочном ритме. Если баюн усилит нажим, она просто распластается на лавке. Но, судя по беспристрастному лицу Ленника, именно это он и собирался сделать.

– Где кабинет участкового? – я поднялась.

– Там, – пахнула рукой в сторону второстепенной дороги бабка, и собака упала с колен в весеннюю слякоть, замотала лохматой головой и зарычала на мужчину. – Пункт общественного порядка… Там Василий Иванович… там…

– Идем, – поторопила я сказочника. – Если Валентин сидел, участковый расскажет нам больше.

Мужчина несколько секунд сверлил меня взглядом, а потом всезнающая усмешка вернулась на его лицо.

– Как скажешь, красотка, – он поднялся следом, – Раз ты любишь сложные решения, кто я такой, чтоб учить тебя жизни.

Я ступила на тротуар и, не выдержав оглянулась, Зоя Михайловна привалилась к давно некрашеной спинке скамейки и, закрыв глаза, тяжело дышала. Но дышала, и это главное, ритм сердца постепенно замедлялся. Собака крутилась вокруг ног в черных сапогах и жалобно скулила, уговаривая свою хозяйку подняться.

– Она выживет, – проговорил, обгоняя меня, Ленник. – Я не мясник.

– Ты сказочник и насмерть заговоришь любого.

– Лесть – это так приятно, – Ленник передернул плечами, – А твоя сумасшедшая не так проста, если уж вместе с сынком граждан таблетками травила.

– Она не травила, – я догнала мужчину.

– Зря, люди только этого и заслуживают.

Телефон в кармане пискнул, я полезла за аппаратом, оставив реплику баюна без ответа.

"У вас 1 непрочитанное сообщение"

Я пробежала глазами несколько ровных строк. Несколько десятков имен. Те кто живет на стежке более сорока лет по внешнему кругу, те кто умудрился выжить в атаках и интригах.

Почти четыре десятка имен. Бес Михар шел в списке первым. Старая предсказательница Караха, феникс Алексей и дюжина нелюдей, в том числе и Пашка. Многочисленное семейство потрошителей, изменяющийся Сенька, но в семьдесят четвертом он был еще подростком. Сам староста и охотник – ветер, некая Ирида-вещунья, карка Ританис, та самая, которую моя бабка завала почтальоншей, молодая ведьма Вика, или как там ее на само деле… Много имен, слишком много на самом деле.

Но одного не было. Там не было Веника, спасибо ушедшим за маленькие радости, значит он переселился на стежку позднее.

– Я допросил всех, – сказал Ленник, заглядывая через плечо, – И ни один не смог бы мне соврать.

– Зато ты только что сделал это, – я выключила экран.

Баюн рассмеялся и пробормотал:

– Умная красотка, – он отвернулся и пошел вдоль соседнего с красной многоэтажкой панельного дома. Меня кольнуло враз ощетинившимися иглами тревоги. В ней было недвусмысленное предупреждение.

Да, видимо умная или наоборот глупая.

– Предлагаю сделку, – баюн снова остановился и снова оглянулся на лавочку со старой женщиной, – Ты даешь мне доработать с ней до конца, а я назову тебе имена тех, кто, так или иначе, избежал моего допроса.

– На самом деле это просто. Ты не допрашивал себя, – мы вместе стояли и смотрели, как старая женщина пытается неловко подняться. – Она же для тебя, как надкусанный кусок пирога, который дали попробовать, но не дали съесть, в последний момент вытащив изо рта.

– Не выносимое ощущение, словно бросил дело на полдороге, – сказочник встряхнулся, с трудом оторвал взгляд от ковыляющей к подъезду бабки, – Тебе это неприятно? – тон мужчины стал издевательским, – Тогда почему же ты стоишь здесь, а не трогательно ведешь ее за ручку домой, чтобы накапать корвалола?

Я отвернулась и пошла дальше, он нагнал меня спустя несколько секунд, снова такой же несерьезный и такой же опасный.

– Тогда другое предложение: с участковым говорю я, сколько захочу и как захочу. Взамен, я назову тебе еще одно имя. По рукам?

– Я не ослышалась? Ты спрашиваешь разрешения? У меня? Торгуешься? – Я поняла голову и посмотрела на баюна

Он не ответил, но этого и не требовалось. Опасения, которые он испытывал, глядя на меня, снова коснулись кожи. Не колючий провоцирующий страх, а именно настороженность. Нечисть никогда не нападает на более сильного хищника, у них слишком развито самосохранение.

– Так как?

– Можешь сказать, кто я? – спросила я, готовая в любой момент увидеть, как лопается голова баюна.

– Не уверен, что хочу этого.

– Даже так? И ты жив?

Он хохотнул и с каким-то надрывом добавил:

– Боюсь это ненадолго, скоро все мы станем мертвецами.

– Все мы?

– Все жители Юково.

– Хватит говорить загадками!

– Как прикажете, хозяйка, – последнее слово он выговорил с издевкой, – Приказ Седого: молчать о твоей новой сущности, пришел за пару часов до того как вы заявились на стежку, и старик довел его до каждого, но… – не договорив баюн тряхнул головой и пошел дальше.

– Но?

– Еще рано.

– Как же вы достали меня своими секретами и недомолвками! Хочется взять за горло и… – я сжала руки в кулаки.

– Давно пора – он обернулся, и на лицо вернулась улыбка, которая только усилила въевшуюся тревогу, – Так как насчет сделки?

– Нет.

– Не хочешь узнать еще одно имя?

– Я и так его знаю. – я оглянулась в третий и последний раз, лавка была пуста, ни старушки ни беспокойной собаки.

Пункт охраны порядка мы нашли быстро, как и кабинет участкового, он там был собственно один. За массивным столом из темного дерева сидел высокий худой мужчина с залысинами, внимательными карими глазами и скошенным, каким-то вялым подбородком.

– Чем могу помочь? – мужчина привстал, и стало ясно, что он не только худ, но еще и высок.

– Привет Васек, – расплылся в улыбке сказочник и сгреб руку участкового и с энтузиазмом тряхнул. На лице участкового отразилась интенсивная работа мысли, лоб собрался неаккуратными складками, – Это же я, Ленька Рогозин, мы вместе в учебке были, старшина еще у нас такой козел был…

– Скорее баран, а козлом мы звали политрука, за вечное блеяние, – мужчина прищурился, все еще пытаясь вспомнить кого-то неведомого мужика, который тряс ему руку.

Но баюн не оставил ему времени для раздумий.

– Точно, я как узнал, что ты тут в участковых, сразу сказал сестре, что Васек поможет, – продолжая говорить, он пристально смотрел в глаза мужчине и тот с готовностью кивнул, – Он друзей не забывает, несмотря на то, что больше мы после той учебки не виделись, меня распределили в Софрино, а тебя…

– В Космодемьянск, – с облегчением добавил мужчина, вот и нашлось объяснение собственной забывчивости, этот парень стоящий напротив был всего лишь эпизодом его запоминающейся армейской службы. Баюн уловил его вибрирующие сомнения и помог ему найти им логичное объяснения.

– Что у вас случилось? – спросил он, садясь обратно за стол.

– Да вот сестренка единственная замуж собралась, – кивнул на меня Ленник присаживаясь напротив, – Оно бы и на здоровье, но что мне в парне не понравилось, бывает так вроде и все при нем, а смотришь внутри одна гнильца.

– Не фантазируй, – оборвала его я, и сказочник тут же развел руки, словно предлагая участковому полюбоваться, с кем он вынужден иметь дело.

– Давай так, – предложил Ленник, – Если Васек сейчас скажет, что Валька Шереметьев безвинный страдалец людских наветов, я лично вручу тебя ему и первым скажу тост за здравие молодых.

– Давай, – согласилась я и, повернувшись к участковому, добавила, – Я знаю, что он сидел.

Василий Петрович посмотрел в окно, побарабанил пальцами по столу, снова посмотрел на сказочника и больше уже не смог отвести взгляда.

– В первый раз он сел за подделку лекарств. Сел без конфискации, потому и квартира сохранилась. Основная вина легла на его друга Алексея Смирнова, судья рассудил, что раз дача, где они клепали контрафакт, принадлежит тому, значит и большая часть вины тоже.

– Он вернулся к матери, – кивнула я.

– Вернулся, – передразнил участковый, – Вот странный вы народ, бабы, что должен совершить мужик, чтобы вы перестали видеть в нем свет в окошке? Бьет, значит любит. Пьет, значит устает. Идиотизм какой-то. Вернулся Шереметьев, сказал, что к жене на север уезжает, квартиру продал, мать в психушку сдал, обмыл сделку, местную девчонку изнасиловал и наутро сел снова, уже надолго.

– Изнасилование? – Лённик произнес слово с видимым удовольствием.

– Да, – ответил Василий, но и я и баюн уловили в кратком ответе сомнение.

– Ты уверен?

– Главное, что суд в этом уверен, – нехотя ответил мужчина.

– А ты, Васек?

От этого панибратского обращения участковый вздрогнул и повел головой, словно пытаясь сбросить что-то.

– А я знаю одно, Янка, жертва, служила утешением каждому, кто мог себе позволить лишнюю сотню рублей.

– Ее доступность не означает вседозволенность. Женщин насиловать нельзя, ни доступных, ни скромных, никаких. – перебила я.

– Это ваш любимый не мой. Я хочу сказать, что ему проще было заплатить, тем более, Шереметьев был при деньгах, да и… – участковый нахмурился.

– Что? – сразу спросил сказочник.

– Янка Тихонова потом сразу в Москву уехала, карьеру строить, – мужчина скривился, – И говорят, у нее были с собой неплохие подъемные, дядя дал.

– И что? – не поняла я.

– То, что дядя у нее это Вячеслав Власов, его жена как раз и отправилась на тот свет, после того, как начала принимать поддельные витамины. Но суд факт убийства не признал, у Маргариты Власовой был целый букет болячек, от одной из них она и скончалась. Шереметьева и Смирнова судили именно за подделки.

Телефон снова запиликал. "У вас 2 непрочитанных сообщения"

– А суд всегда прав, – закончил рассказ участковый.

– Сюда он не возвращался? После второй отсидки? – уточнил Ленник.

"Тебя ищет Пашка. Звонить, отказывается. Требует лично" – прочитала я первое сообщение от Семеныча.

– Нет, – ответил мужчина и рассеяно потер висок. – Больше я его не видел.

– Где он сидит? Второй раз?

"Твоей бабке стало хуже. Михар на стежке, пока не приму меры, не вздумай возвращаться".

– В Двойке, это ИК-2 в Рыбинске, ему строгача дали, как рецидивисту. Но сидит или нет, не скажу. Мог и по УДО выйти, – участковый отвечал по военному четко без запинки, продолжая тереть виски уже двумя указательными пальцами, – У вас аспирина нет, башка трещит, словно…

– Так он женат или нет? – перебил его баюн, и от звука его голоса участковый едва слышно застонал.

– Нет… не знаю, штампа в паспорте не было, а как оно на самом деле, не знаю. Вы не могли бы уйти?

– Могли бы, – сказала я, убирая телефон и делая шаг назад, но вдруг остановилась и спросила, – А куда уехал Петр Шереметьев, его отец?

Тут бы участковому возразить, зачем нам его отец собственно? Но сила сказочника уже крепко держала мужчину, я мы могли расспрашивать его хоть о цвете нижнего белья, он и не подумал бы молчать, как и анализировать, к чему нам эти сведения.

– Черт, больно-то как, – он закрыл глаза, – Про отца много чего болтали, в один из дней он собрал вещи и уехал. Купил билет до Бреста и больше его не видели.

– Что и дела не возбуждали?

– Какое дело, помилуйте, – воскликнул Василий Петрович, опуская руки и хватаясь за край стола, словно с трудом мог сидеть, – Взрослый человек собрал вещи, деньги документы и уехал. Его выбор. Хватит… – попросил он, – Как вас там… прошу…

– Ладно, пей свой аспирин, – разрешил баюн, отводя взгляд и разрывая зрительный контакт, мужчина с облегчением уронил голову на стол.

Я вышла на улицу и вдохнула прохладный воздух, за спиной слышался смех Ленника.

– Хочешь вернуться и закончить допрос?

– Неа, – ответил баюн зевая, – Сведения не секретные, он почти не сопротивляется, даже старуха переживала за свою болтовню больше. С ним не интересно. Интересно с тобой.

– Чем я тебя так забавляю?

– Всем, – лаконично ответил он, – Что едем в колонию? Или домой?

"Михар на стежке, пока не приму меры, не вздумай возвращаться" сообщение все еще стояло перед глазами и почему-то безумно меня злило.

– Едем. Можешь сесть за руль, мне надо подумать?

– Как прикажете, хозяйка, – он склонился в издевательском поклоне, я бросила ключ, метя в темноволосую башку, но мужчина легко выпрямился и поймал брелок.

Наверное, в первый раз дорога показалась мне короткой и какой-то бестолковой. Мысли были очень далеки от радостных. Ленник вел машину, играла громкая музыка, асфальт напоминал решетку для гриля. За городом снега было еще больше, и выглядел он еще грязнее. Ёлки и поля вдоль трассы еще только начали освобождаться от его гнета. Семьдесят километров по трассе Р151, под оглушающие вопли магнитолы и снежную тишину за стеклами.

Я достала телефон и еще раз перечитала сообщения старика. Список, нетерпение Пашки и Михар. Что было во всех них, что-то общее, кроме отправителя, но я пока никак не могла понять что.

Список тех, кто был на стежке в семидесятых годах и остался по сей день. Большинство я знала, так или иначе. Некоторые оставались загадкой, например Ирида – вещунья.

Следующее сообщение о явиди и ее странном поведении. Что такого могло случиться в мое отсутствие, о чем Пашка не могла сказать по телефону? Я вернула на экран список, меня царапнуло неприятное предчувствие. Она была на стежке тогда, как и предатель. И он наверняка выжил в той атаке гарок, потому что единственный знал о ней заранее, потому что если он не идиот, то предпринял меры, чтобы остаться в живых.

"Не дралась я с ними. Не успела, осторожничала, приползла к разбору трупов" – так кажется, объяснила Пашка свое неучастие в драке. Какое своевременное опоздание. Во рту появился кислый привкус.

Я снова вернулась к списку. Первое имя заставило меня сжать зубы. Михар. Опять это Михар. Черный дым с красными угольями глаз, которые до чеса в ладонях хочется погасить.

Потянувшись к панели, я повернула ручку, убавив звук, и спросила сказочника:

– У бесов есть естественные враги?

– Естественные? – переспросил он, нисколько не удивившись вопросу, судя по эмоциям, он даже ждал его.

– Да, как кошка с собакой, вражда, записанная на уровне инстинктов.

– Есть. Почитай хроники эпох Единения и Истребления, там все написано и не один раз.

– Почитаю, – раздражаясь, проговорила я, – Но сейчас ты мне скажи.

– Это просто, врагами бестелесых всегда были демоны. Их для этого и создали Великие.

– Создали для чего? Бесы обитали здесь всегда, – припомнила я, убирая телефон.

– Да, но не здесь, а в non sit tempus, а выходя оттуда…

– Могли занимать чужие тела, обманом или правдой выклянчив разрешение, – я проводила взглядом прошлогодний почерневший от времени борщевик, – Ты рассказываешь прописные истины.

– Хорошо, вот тебе не прописная: в демонов они вселяться не могли. И Великие получили весомый противовес в борьбе с бесами.

– Но в последствии они действовали заодно против Ушедших?

– А что мешает двум разумным существам выбросить инструкцию и договориться? Не все собаки грызутся с кошками. После того как ушли Великие все дрались со всеми, так началась эпоха Истребления.

– А разве они сражались не с людьми?

– Да нет, – он скривился, – Друг друга резали. За власть, за пределы, за стежки. Думаешь, Ушедшие создали всего четырех демонов?

Я отвернулась, потому что вообще никогда об этом не думала. Четыре предела – четыре демона. О предпосылках такого мироустройства, никто никогда не рассуждал. А почему собственно? При условии, что Простой оказался вовсе не тем, за кого его принимали, сухой остаток виде трех демонов действительно выглядит скудно. На месте Великих, я бы хорошо поэкспериментировала, наделяя своих созданий способностями.

– Значит, была война?

– На уничтожение. Время, которое бояться помнить.

– Я демон? – напрямую спросила я.

Руки Лённика остались лежать на руле, а голова все еще занимала положенное место на плечах, когда баюн открыл рот и ответил:

– Нет, – коснувшись панели, Лённик снова включил музыку.

Разговор закончен. Но это его последнее "нет", которым он поставил точку, было правдивым. Он верил в это слово. Я не была демоном.

Испытанное спустя секунду разочарование оказалось неожиданным и немного горчило. Все-таки я надеялась стать ровней дочери, пусть и не осознавая этого.

Снова взявшись за телефон, я прокрутила список жителей туда-сюда. Бес, ведьмак, нелюди… Нечисть всегда делилась на Высших и Низших. Низшие могут как урожденными, так и пришлыми, приобретая способности закладывая душу. До недавнего времени, я считала, что в Высшие таким дорога закрыта. Считала, пока не появился доспех одного их мертвых ошеров и часть его тела. Стал же рожденный робазом ведьмаком. Но этот путь не для меня. Вывод просто до неприличия – я низшая.

Я снова посмотрела список, Потрошители, карка, морок…

Что объединяет эти виды кроме буквы "z", в качестве родового знака? Только то, что низшая нечисть всегда паразитировала на людях, тогда как высшая развлекалась за их счет. Лгуна снимает кожу для того чтобы жить, а целитель потому что хочет посмотреть, что под ней. Морок вкладывает в разум страшные картины упиваясь страхом, буквально питаясь им, а сказочник делает тоже самое чтобы получить ответы, он не умрет если останется без них. Потрошители ели живую плоть, падальщики мертвую…

Так что же надо от людей мне? Кровь? Нет. Плоть? Плоть? Нет. Разум? Отравленные страхом мысли и чувства? Тоже мимо.

Так что? По всему выходило, что ничего. Абсолютно. Я не испытывала к ним ни приязни, ни антипатии, ни алчности, ни ненависти, ни любви. Ни к той старушке с пекинесом, ни к пьянчужке с размазанной косметикой, ни к девочке за соседней дверью, мне всего лишь нужны были от них сведения. Я знала, что должна чувствовать, но знать и испытывать – разные вещи.

До города добрались быстро. Мысли успели всего два раза обежать по кругу, и так ни до чего интересного и не добежали.

Рыбинск с населением чуть меньше двухсот тысяч человек по форме напоминал вытянутую каплю, разрастаясь по обеим сторонам Волги и упираясь северо-западной окраиной в Рыбинское водохранилище, или как называли его такие чужаки, как я, море. Этот город запомнился мне совсем иначе чем другие, не зданиями, не людьми, а запахом талого снега и напряжением. Не снаружи, внутри. Словно я уже тогда знала, чем закончится этот день.

Дорогу к ИК-2 не знал никто, зато направление к "двойке" указали сразу. Мы миновали переборы, шлюзы, где грозные дорожные знаки запрещали не только остановку, но и любое изменение скорости.

Ленник заглушил двигатель и указал рукой на стоящие вдали от пустынной дороги одноэтажные здания, на каменную ограду, по верхам которой была пущена егоза.

– ИК-2, – провозгласил он и, повернувшись, спросил. – Зачем мы здесь?

– Чтобы найти… – начала я. Но баюн перебил:

– Зачем вообще мы его ищем? Чтобы притащить на стежку к умирающей шепчущей его имя юродивой? Зачем? она его даже не увидит, а если увидит, то сможет лишь орать от боли, – сказочник посмотрел мне в глаза, его зрачки чуть подрагивали, взгляд стал таким теплым, таким располагающим, если кто-то и мог бы понять меня, то это он, – Ты могла позвать любого из мороков, меня, даже джина и твоя бабка увидела бы сына, дюжину сыновей своих и чужих, поездку в Сочи и букет алых роз. Все что угодно, и умерла, сияя такой улыбкой, что вряд ли светит нам в последний час. Не веришь? – спросил он, – Правильно делаешь. Нас очень трудно заставить делать именно то, что тебе надо. Трудно, но можно. Вместо этого мы здесь гоняемся за воспоминаниями о никчемном человеке и месим грязь? Зачем? Что мы тут ищем?

Я смотрела на него и понимала, чего добивается сказочник, о чем меня буквально умоляет его сила, которая пыталась зацепиться за сознание, которая уговаривала раскрыть ей свое. Он хотел правды. А слишком привыкла… нет, не врать, нечисть чует ложь, привыкла изворачиваться, недоговаривать, щедро разбавляя крупицы истины предположениями и заменять одно понятие другим. Но когда-то правда была для меня важна, как были важны и люди.

Черная глубина его глаз продолжала звать, обволакивать, умолять…

– Себя. Я ищу себя, – ответила я и разорвала контакт. Не была уверена, что получится, но даже факт, что могу остаться в плену его силы, не заставил сердце биться быстрее. Я просто отвернулась, чувствуя, как с хрустом ломаются ставшие вдруг ненужными нити его подавляющей силы. Разве взгляд может хрустеть? Видимо да. Что тебе еще надо сказочник? Я уже сказала правду.

Знать и чувствовать – разные вещи. Я должна была что-то сделать для умирающей старухи. Знала, что должна, но не чувствовала, что именно. И поэтому уцепилась за одно единственное слово произнесенное ею. Уцепилась и ушла, пока никто не понял насколько мне на самом деле плевать. И даже Тамарии позвонила. Зачем собственно? Может затем, чтобы отогнать равнодушие, которое наваливалось сверху, укутывало, словно кокон, лишая чувства яркости и подвижности. И что должно вылупиться из этого кокона, я не знала.

Меня ищет Пашка? Да, на здоровье.

Кто сказал, что превращение – это момент? Превращение – это целый маршрут с остановками, передышками, с карабканьем в гору и усталостью. Люди и нелюди для меня словно разделились, от одних бросало в дрожь, другие были ничуть не лучше предметов.

– Не уверен, что ты ищешь в правильном месте, – проговорил сказочник и, открыв, дверь вышел из машины.

Я последовала за ним, моментально улавливая далекую песню. Перебор струн, который слышишь не ушами, а самой сущностью. Баюн повернулся вместе со мной, словно кукловод дернул нас за невидимые нети. И имя этого кукловода – переход. Не здесь, чуть дальше, иначе мы почувствовали раньше. Там где дорога изгибалась, сворачивая на север, там, где не было домов и лишь высохшие, коричневые травы освобождались из-под снега и едва слышно шептались сухими трескучими голосами, вторя легкой зовущей мелодии. Оно обещало блаженство, оно дарило удовольствие.

– Надо же, а я и не знал, – прошептал сказочник, а я поняла, что и вправду не знал.

А это могло означать много, например, что переход ведет слишком далеко, или никуда, в брошенное жителями селение, или там за переходом отнюдь не наша стежка, что сомнительно, но не невозможно.

Баюн тряхнул головой и вернул на лицо паскудную ухмылку. Да, что я привязалась к его улыбке? Почему за каждым изгибом его губ мне чудиться издевка? Почему я каждую минуту жду подвоха? Может потому что все это там было?

– Так куда идем? – он снова повернулся к монолитному каменному забору, – Будем брать цитадель штурмом?

– А получится? – вопрос вырвался раньше, чем я его успела его осознать.

Штурм это всегда кровь и смерть Это плохо, я помнила, но уже не могла понять почему. Я продолжала говорить прописные истины, что нельзя насиловать женщин, нельзя обижать стариков… Но я не чувствовала ничего за этими словами. За ними не стояла уверенность в собственной правоте.

– Вдвоем? – Лённик смерил меня взглядом и положил руки на крышу машины, – Не знаю. Люди не так слабы, как кажутся. Тем более здесь. Охраняемый объект, огнестрельное оружие, и даже самые ленивые умеют с ним обращаться. Замкнутые пространства, потеря скорости, отсутствие возможности для маневра, даже для того чтобы сломать решетку нужно время, ничтожно мало по человеческим меркам, но пули тоже летят быстро. Одна, две, три не причинят особого вреда, а два десятка? Три? Я не киборг, чтобы бесконечно глотать железо, – он развел руками.

– А твоя сила?

– Если только физическая, – хохотнул он, – Мне нужен первичный контакт взгляд, я не смогу уболтать сразу всех.

В это я сразу поверила. Нечисти всегда что-то нужно. Джину – прикосновение, мороку – дыхание, баюну – взгляд, бесу – согласие, падальщику – запах. Голос сказочника обладает силой, но она и в равнение не идет с той, что давит на человека из его глаз.

– Хотя я бы попытался, но не с тобой. Будь со мной ведьмак, мы прошли бы сквозь эти стены насквозь за пол часа, с охотником – ветром за десять минут. Черт, да будь у меня просто амулет невидимости, я бы покопался в канцелярии, а ты бы послушала музыку, но мы пришли сюда пустые, – он покачал головой, – и неподготовленные. Мы даже не знаем, там ли сын твоей юродивой. Он мог выйти, сбежать, умереть, его могли похитить инопланетяне.

Я закусила губу и отвернулась. Ленник был тысячу раз прав. Оставалось только развернуться и уехать назад. Но именно этого я и не хотела делать. И смотрящий на меня поверх машины мужчина, конечно, это понял.

– Ты бывала в тюрьмах, или вот таких вот колониях? – спросил он.

– Нет.

– Жаль, я бы тебя сводил…

– Говоришь так, словно речь идет о ресторане, – я запахнула курточку, скорее по привычке, холод меня не беспокоил.

– Это лучше ресторана, – он снова посмотрел на забор, – Когда заходишь, первое что чувствуешь это взгляды, они будут с тобой везде в каждом закутке, коридоре, тупике. Взгляды охраны, взгляды заключенных, даже мышей, что шмыгают вдоль плинтусов. Они липнут к коже, как мокрая одежда Они состоят из настороженности и ожидания. Вечного, злого, изломанного, его так легко пить, так легко провоцировать. Они так близки к срыву, как поставленные близко костяшки домино, толкнешь одного и упадут все. Они ждут и жаждут. Жаждут свободы, справедливости, мести, секса, наркотиков и даже боли, – его голос стал мечтательным и обволакивающим, он рассказывал сказку, а я почти видела нарисованную картинку, почти пробовала ее на вкус. Наконец-то ощущения. Сладость чужого воспоминания, чужого…