Текст книги "На неведомых тропинках. Сквозь чащу (СИ)"

Автор книги: Аня Сокол

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

Посыпались камни, падальщик зарычал я отвернулась. Впереди показалась усыпанная листьями чаша фонтана, похожая на вкопанную в землю сферу. Снова раздался вой на этот раз с другой стороны. Я перелезла через бортик, Веник его просто перепрыгнул, пригнулся и съехал на дно, вороша прелые листья. Я скатилась следом, но не так ловко и элегантно. Он жестом приказал мне пригнуться.

Вой затих, снова послышались шуршащие шаги, пока еще в отдалении.

Щааарк – щщааааарк.

– У тебя глаза светятся, – одними губами прошептал гробокопатель, – Как у этих.

Я потерла перемазанное кровью лицо ладонями, зажмурилась, а потом открыла глаза. Кривая физиономия Веника не претерпела никаких изменений. Чтобы там не светилось, я этого не ощущала, да и окружающему миру было похоже плевать на цвет глаз.

Щарк-щарк-щарк, звук приблизился, и тут же повторился с другой стороны. Щаарк. Маховиков было уже двое.

– Не думаю, что они причинят мне вред, – ответила я, вспомнив бережное прикосновение к волосам, и то, как нелюдь до последнего стоял, как просто не позволил себе упасть на меня, и его детскую обиду. Как он остановился, когда я закричала, как Веник рвал ему спину, а он терпел… или, возможно ли такое, даже закрывал меня собой. – Скорее уж наоборот.

Шаги замолкли.

– Хочешь выйти поболтать с друзьями? – Веник сел на дно чаши. – А если у них просто с девками туго? Увидели глаза с подсветкой и приняли за свою, – его губы изогнулись обнажая клыки. – Тебе так понравилось под ним ерзать?

Ответить я не успела, его хищное узкое лицо вдруг подернулось расплывчатой рябью. Фонтан стремительно наполнялся водой. Оживали, падая в чашу прозрачные струи, наполненные красноватой тьмой ночи. Дивный опять повернулся ко мне живой стороной. Со дна исчезли прелые листья. Заблестели округлые камни. Я попыталась сделать вдох и поняла, что тону. Дернулась, пытаясь встать, падальщик ударил ногой в щиколотку. Сделай меня Дивный человеком до конца, кости бы точно хрупнули, а так я всего лишь упала. Веник навалился сверху, не давая подняться, не давая вырваться из водного плена и сделать вдох.

– Не идиотничай, – рявкнул он и отдалившиеся было шаги снова стали приближаться.

Щарк-щарк-щааарк.

Но разве я могла слышать их под водой? Разве мог бы разговаривать Веник? Разве… Вода мягко колыхалась вокруг.

Пред глазами были блестящие округлые камни, которыми выложили чашу фонтана, светло серые, темно-серые и даже черные, цепочкой убегающие под ладонь. Одна цепочка, вторая, пересечение. Две темные линии и крест прямо под рукой. Неужели я нашла? Я замерла, как зачарованная рассматривая ребристый рисунок чаши. А ведь я видела его раньше, видела, но не помню где.

Легкие начало покалывать, сперва легко, а потом все сильнее и сильнее. Интересно, можно ли утонуть в прошлом?

Веник рывком перевернул меня, на спину. Его лицо было близко, глаза полны ярости, подбородок перемазан кровью. Мы оба были перемазаны чужой кровью, которая уже подсыхала на коже, делая одежду заскорузлой и жесткой. Разве вода не должна ее смыть?

И словно услышав мои мысли, мягкое влажное колыхание тут же сменилось сухим воздухом. Сладким долгожданным вдохом.

Щарк-щарк… Шаги снова замедлились, а потом кто-то завыл. Тихо и тоненько, словно выброшенный на улицу щенок. Печаль, боль, сожаление – все смешалось в этом звуке. Маховики нашли мертвого товарища. Странно, но нечисть редко оплакивает покойников, скорее уж примется жрать труп, а эти звери… А звери ли?

– Больше держать не буду, – предупредил он, – Хочешь подружиться с маховиками, вперед. Уйду один, – я открыла рот, чтобы возразить, ведь без меня стежка его не послушается, но он никогда не был дураком, – Уйду обычный путем, через северо-запад, по стежке тех, кто таскает из Дивного артефакты. Долго, муторно и почти смертельно, но уйду. Ясно?

Я кивнула, и он разжал руки.

– Чаша это ведь круг? – прошептала я.

– Видимо, – злость падальщика сменилась настороженностью.

– А здесь, – я села и провела рукой, торопливо сгребая легкие ломкие листья, к вою одного маховика присоединился второй, сейчас мне меньше всего хотелось смотреть в сияющие глаза этих странных созданий. – Выложен крест. Крест в круге!

– Поздравляю, ты сорвала банк, – Веник приподнялся, заглядывая за бортик, и тут же присел обратно, – Будешь копать здесь? – кажется, его это предположение развеселило, я машинально отметила, что он сказал "будешь", а не "будем".

Наверное надо было ответить "да", но рюкзак с артефактом и лопатой остался где-то очень далеко, в Заячьем холме, там у крайней могилы в Парке-на-костях.

Вой маховиков стих. Снова зашуршали под их шагами кости. Щаааааррк.

– Не сегодня, – сожалением ответила я.

– Не представляешь, как я рад, – он снова приподнялся, на этот раз оглядываясь куда дольше, а потом скомандовал. – Быстро.

Мужчина в два шага оказался у противоположного края чаши, схватился за камень, оттолкнулся от покатого края и одним слитным движением перепрыгнул через бортик. Я бросила последний взгляд на перекрещивающиеся черные линии, и испытывая острое чувство беспомощности.

Щарк-щарк-щарк, шаги снова стали размеренными. Я осторожно выпрямилась, и не увидела маховиков. Ни живых, ни мертвых, кости хрустели, где-то правее. Я подбежала к бортику и, перевалившись через ограждение, последовала за Веником в соседнюю чашу фонтана. За ней снова продолжалась улица, и дома там выглядели куда как целее, чем на предыдущей.

Под ногами было точно такое же ребристое дно, точно такой же мусор. Повинуясь наитию, я провела ботинком по дну, и едва не застонала от разочарования. Точно такая же линия из черных камней уходила к центру второй чаши, я ворошила листья пока не увидела крест. Святые! Киу, чего же ты хотела от меня на самом деле? О чем просила?

– У твоих предков отсутствовала фантазия, – проговорил Веник. – В конце улицы, я видел еще два фонтана, и один из них точно цел, – Пойдешь и там подметаться?

– Нет, – ответила я, – Пойду обратно в Заячий холм. А потом еще дальше, домой.

Все что мне нужно это, обогнуть фонтан, свернуть у дома, от которого осталась лишь груда округлых замшелых валунов, навевавших мысли о старинных замках, вернуться на предыдущую улицу, пройти до конца, а там… подхватить стежку и окунуться в ее течение. И можно будет спокойно подумать, найти рюкзак, может быть, посмотреть еще один яркий сон о Киу.

Да, я все еще рассуждала как человек, но в оправдание могу сказать, что тот раз был последним. Моя человеческая жизнь закончилась не на алтаре у Седого, и не на той грязной прогалине у часовни, где умер Валентин и мой счет открылся. Она закончилась здесь, когда я в последний раз думала, как человек, сомневалась и искала правильную дорогу, вместо того что бы понять – правильного пути не существует. Есть лишь твой. Вниз ведет много ступеней, но даже они иногда заканчиваются. Вечности не существует, а хищники редко мучаются угрызениями совести. Я не исключение. Жизнь человека закончилась, когда я выбиралась из чаши фонтана в городе, которого давно не существовало. И никаких фанфар и салютов

Как всегда Веник почувствовал их первым, а я лишь уловила его беспокойство. Падальщик не любил сюрпризов. Я перебиралась через бортик, когда выброшенный вперед костяной крюк ударил по чаше, выбивая каменную крошку. Мои пальцы находились в трех сантиметрах от образовавшейся выбоины.

Они были еще не до конца проснувшимися и оттого немного неточными и неповоротливыми. Ближайший валун вдруг шевельнулся, в нас полетел еще один крюк на подвижной суставчатой конечности. Не долетел, упал на землю и втянулся обратно, в покрытый серим мхом шар. Не мехом, короткой похожей на валенок шерстью. Крюк втянулся и тут же метнулся к Венику. Падальщик зарычал, обнажая желтоваты зубы и легко уклонился.

Я пахла кровью. Мы пахли.

Шар приподнялся, покачиваясь на подвижных суставчатых конечностях, которые заканчивались загнутыми ороговевшими пластинами – крючьями. Посреди шарообразного тела открылся широкий рот, полный острых иглоподобных зубов. Ни глаз, ни носа – ничего лишнего. Я видела этих созданий раньше. В чужом сне. Крючник, кажется так, называла его феникс. Тварь, состоявшая из одной головы или туловища, попеременно выбрасывающая крючья, оттого никак не удавалось понять сколько их у нее.

– Колобок, колобок, я тебя съем, – нараспев проговорил Веник, и тварь, словно поняв его, разразилась кратким визгливым смехом.

Падальщик пригнулся и прыгнул, бесшумно и почти красиво, словно танцор. Одним смазанным, казавшимся бесконечно медленным движением он оказался сбоку от колобка. Тварь выстрелила очередным крюком, но Веник сбил ее в полете и прижал конечность ногой к земле, второй крюк перехватил рукой, и вывернул, заставляя тварь то ли снова расхохотаться, то ли завизжать от боли.

Еще один шар откатился от завала и еще… За чашу фонтана зацепились крючья, меня коснулся чужой голод, пустота внутри, которую нужно заполнить. Есть и спать, спать и есть. Я перелезла через бортик, крючья втянулись в шарообразное тело, словно составные части складывающегося и раскладывающегося механизма. Колобок открыл пасть и захохотал. Крюк третьей проснувшейся твари едва не пропорол мне ногу, в последний момент я успела отпрыгнуть, едва не свалившись обратно в фонтан.

Хруст смешался с визгом, очень похожим на ход несмазанных дверных петель. Веник выдрал часть сустава с крюком, понюхал и отбросил. Охромевшая тварь вместо того, чтобы собрать конечности, забиться в какую-нибудь нору, зализать раны и оплакать потерю, бросилась на гробокопателя с раззявленной пастью. Веник легко ушел с ее пути, пропустил вперед и с разворота пнул, заставляя крючника влететь в кущу щебня и битого стекла. С кучи мусора, оставленного временем, свалилась деревяшка, похожая на резной обломок картинной рамы. Я внутренне сжалась, приготовившись в волне криков, боли и отчаяния. Но к ней нельзя было подготовиться.

Дивный ожил, заговорил, закричал, запел, струны заплакали. Мертвые закричали, улицы вспыхнули россыпью натянутых голубых нитей, в голове билось отчаяние и картинки того, как гибло все, как умирали на этих улицах люди, нелюди, Великие…

Крюк впился в бедро, и боль прошлого смешалась с болью настоящего. Я упала на колено… А стежка продолжала звенеть, рассыпаясь на множество жалящих нот и всполохов. Крючник дернул конечностью, и я поняла, что уже давно кричу, что скользкими от крови руками пытаюсь вытащить крюк. Он был холодным, словно кусок мяса из холодильника. Деревяшка скатилась с кучи и остановилась. Струны издали последний аккорд стали затихать.

Второй крюк полетел мне в голову, я видела, как он отделяется от тела, как короткая шерсть, под которой перекатываются мышцы, топорщится… Боль отступила всего лишь на миллиметр, меньше чем на миллиметр, и я выставила руки, чувствуя, как коготь входит в предплечье. Тварь завизжала у самого лица раскрывая и закрывая вонючую пасть. И не просто завизжала, забилась в конвульсиях, когда Веник, вспоров когтями шкуру, запустил руку в ее нутро, разрывая сосуды, вспарывая мышцы и ломая кости.

На самом деле это трудно, тело не состоит из пустот. В него очень трудно запустить что-то кроме ножа. И когда в фильмах разные вурдалаки одним ударом пробивали грудину и вытаскивали сердце, легкие, почки, печень, не важно, где они находятся, достают их всегда из груди, меня пробивал хохот. А потом пот. Ровно с того момента, как я увидела, что такое на самом деле возможно. Попробуйте с размаху вогнать пальцы в кучу песка, получите незабываемые ощущения. Реальность такова, что плоть не расступается даже перед самыми острыми когтями, она трещит и рвется, она кровоточит, она конвульсирует. Чтобы просунуть внутрь руку нужно покрошить внутренности на куски, запустить ножи бленкера и нажать на пуск. Веник сжимал и разжимал пальцы, взрезая плоть, рывок за рывком погружаясь в его тело. Крючник визжал, стежка наполненная чужой болью затихла.

Самый первый колобок, столкнувшийся с падальщиком, уже лишился конечностей и теперь лежал на куче битых камней, открывая и закрывая пасть. Веник не добил его, поспешил ко мне. И я это не забуду. Внутри крючника, что-то с хрустом сломалось. Похожий звук я слышала, когда соседская машина сбила собаку, что жила во дворе. Ничейная дворняга, которой скармливали объедки, а она махала хвостом. В тот день объедки вынесла я, а сосед ее не заметил. Собачьи кости хрустели так же.

Колобки были животными, как та дворняга, звери на инстинктах без зачатков разума.

Еще один крючник расхохотался, расправляя лапы. Я выдернула подергивающийся крюк из руки. Вскрикнула, когда тварь инстинктивно попыталась втянуть второй вместе с частью моего бедра. Чтобы его вытащить пришлось залезть в рану пальцами…

Еще два камня скатились с кучи валунов, защелкали конечности. Подергивающаяся шаровидное тело замерло. Веник отбросил умирающую тварь. Ее агония не имела особого вкуса, пресная почти безэмоциональная. Твари, в сущности, было все равно, у нее не было осознанного желания жить, она не понимала ее ценности, у нее был лишь инстинкт, а он напоминал по вкусу пропаренный рис без специй, есть можно – насладиться вкусом нет.

Бедро тюкало болью, я неуклюже поднялась. Веник уклонился от очередного крюка. Крючники хохотали. Их было легко убивать, но уже с десяток колобков оживал, отделившись от кучи, которую я приняла за развалины дома.

– Уходим! – закричал Веник, – Они задавят нас числом.

Я развернулась и встретилась взглядом с яркими голубыми глазами маховика, он шел по улице, размеренно махая руками и ногами. Целеустремленно шел, словно машина.

– Веник! – закричала я, прижимаясь спиной к падальщику.

– О, твои новые друзья вернулись. Видимо, недалеко ушли, – я почувствовала прикосновение к плечам, – Может, попросишь их поиграть в футбол?

– Мы не успеем, – я оглянулась на оставленную за чашами фонтана улицу, с той стороны к нам шел еще один маховик.

Веник перехватил еще один крюк и вместо того чтобы отбросить, наоборот дернул на себя, выворачивая конечность из сустава, и впечатал в зубастую пасть колено, не давая ей раскрыться. Крючник подавился хохотом.

– Бери свое невидимое лезвие! – рявкнул мне падальщик, – Порежь этих тварей на салат!

Здравая идея, первая здравая идея с момента нашего появления здесь. Я закрыла глаза, всего на миг, всеми чувствами потянувшись к стежке, по которой мы пришли. Она была похожа на переваренную макаронину, безвольная слабая, она не ложилась в руки, она падала из них. Зато вокруг были другие. Яркие, четкие, словно росчерки пера, повисшие в воздухе. Они дрожали и гудели, словно высоковольтные линии.

– Ольга, – зарычал Веник, за миг до того как меня сбили с ног.

Я ударилась о чашу фонтана, вскрикнула, бедро дернуло болью, на пропитанную кровью штанину налип мусор и листья. Каждый камешек, каждая попавшая в рану песчинка показалась мне острым булыжником. Как же не вовремя Дивный отобрал у Великой величие. Плечо начало неметь.

Ударивший меня под колени крючник расправил суставчатые конечности.

Веник стоял на четвереньках, а над ним возвышался успевший присоединиться к вечеринке маховик. Сам удар, заставивший гробокопателя упасть, я пропустила, теперь тварь давила падальщику громадной лапой на спину, словно желая впечатать в землю. Подкатившийся колобок запустил крюк падальщику в икру.

Удовлетворение твари смешивалось со злостью Веника, приправленной щепотью осознания, что все скоро закончится. Не сейчас, так потом, но конец у всех один. Не покорность, а констатация факта.

– Не надо, – попросила я, гладя в горящие глаза маховика, – Отпусти его! – и закричала, – Слышишь ты? Отпусти!

До последнего я надеялась, что он меня послушает. Он не был мне врагом, я знала это, но этого было достаточно для того чтобы не убить меня, но мало чтобы отпустить Веника.

Гробокопатель тратил все силы на то, чтобы не дать твари себя прихлопнуть, раздавить как муху, вены на руках и лице вздулись, черная повязка сбилась и сидела криво.

Я не выдержала, знала, что совершаю ошибку, но все рано сделала. Ухватилась за светящееся перекрестье натянутых стежек. Ухватилась не руками, а разумом. Знаете, та нить перехода в Заячьем холме, что сняла голову старшей ведьме, больше всего напоминала кнут. Переплетение сияющих нитей в Дивном походило на путаницу веревок на колокольне. Упорядоченную путаницу, тронешь один, и зазвонит сразу десяток.

И колокола зазвонили. Больно, хоть я этого и ожидала. Светящиеся росчерки хлестнули по чертовому колобку, что тянул ко мне крюки. Стежки не подвели, располосовав круглое тело на лоскутки. Боль ударила в голову, так как не ударяла никогда. Словно молотком. Нет, меня раньше никогда не били молотком по голове, но один раз я поскользнулась и так приложилась затылком о лед, что звезды расцвели перед глазам. Они расцвели и сейчас, оглушая и почти ослепляя.

Но прежде чем куски плоти упали на землю, в последнем движении, перед тем как отпустить стежки, хлестнула ими вверх. Чуть промахнулась, срезая волосы с головы Веника. Волосы и часть кожи, разрезанная повязка упала, обнажая пустую глазницу. Сияющая плеть исчезла, ладонь маховика осталась лежать на спине падальщика, а сама рука распалась, кажется, на три части. Голубые глаза потухли, голова свалилась назад, грудь рассыпалась, словно состояла из детского набора кубиков. Слишком быстро, чтобы осознать.

Боль затопила все вокруг, заставляя пожалеть об утраченном равнодушии, будь оно со мной, я бы не корчилась в судорогах, загребая куски битого стекла и камня скрюченными руками. Воздух стал темнеть, а они кричали и кричали…

– Не смей отключайся! Не смей! – донесся до меня яростный шепот, скулу обожгло болью, – Немедленно открой глаза!

Боль продолжала метаться внутри черепа.

– Если не откроешь, твою Алиску скорей всего убьют, а Седой снова отправится на охоту. Мне в целом плевать, но сдохнуть раньше времени… Бери стежку, подстилка, и вытаскивай нас отсюда, – закричал он мне прямо в ухо.

– Давно меня так не называли, – слова давались с трудом, веки казались тяжелыми, боль продолжала накатывать волнами. Я открыла глаза и увидела искривленное лицо Веника прямо перед собой, пустую глазницу и текущую по лицу кровь. Он пах землей и раздражением.

– Ностальгия? Могу еще и не то напомнить. И напомню, если не вытащишь нас в Заячий холм.

Острые камни и обломки впились в кожу, сердце оглушающе билось в груди, падальщик продолжал смотреть. Раздражение вдруг растаяло, сменившись прохладой спокойствия, будто мы сидели на крыльце его дома и пили яд с корицей. Ярость сменилась готовностью. Решение принято. Знать бы еще какое.

– Не могу, – проговорила я, облизывая губы, – Стежка по которой мы пришли слишком далеко… мы… не доберемся.

Вылетевший крюк впился в спину Веника. Падальщик дернулся, тягучий росчерк его боли был отголоском моей.

– Какая же ты, – прохрипел он, не пытаясь стряхнуть тварь, – глупая. Ольга, очнись, наконец! Демонам не нужны переходы, чтобы перемещаться, а Великим, что их создали и подавно!

– Но…

– Не веришь мне?

Колобок выпустил второй крюк, цепляя плоть падальщика, но тот словно не замечал.

– Правильно и делаешь. Только вспомни, откуда ты шагнула в Дивный? Разве с перехода?

Я смотрела в его окровавленное лицо, а он смотрел в мое. Понимание приходило очень медленно. И почти мгновенно. Запах снова изменился, теперь в нем было острое как перец торжество.

В Дивный мы пришли отнюдь не с перехода, мы пришлю сюда с края Парка-на-костях.

Самая главная неправильность этого места, вдруг сделала шаг перед, предлагая рассмотреть ее со всех сторон. То, что я видела, но так старательно не замечала.

– Здесь нет безвременья, – прошептала я, – Это неправильно.

– Конечно, – согласился гробокопатель.

Колобок захохотал, подтягиваясь на своих крючьях-лапах. Собратья – валуны ответили таким же смехом, по спине падальщика потекла кровь, слышались хрустящие размеренные шаги маховика.

– Дивный брошен, но non sit tempus до сих пор не съело дома и улицы. Почему?

– Не тому задаешь вопросы, – рявкнул Веник и напомнил, – переход! Бери стежку!

Еще один шар расправил суставчатые лапы.

Времени не осталось.

Нельзя ошибиться, нельзя коснуться ни одной из голубых натянутых нитей, сплошное нельзя. Здесь стежки брали свое начало, словно контрастные нити, словно направляющие всех путей. Здесь они несли боль, но если ухватить нить не Дивном, а дальше, там, где напряжение, или как оно на самом деле называется, слабело, то…

Некогда выбирать, некогда анализировать, лишь одна стежка лежала за пределами города, вернее их наверняка много, но я помнила лишь об одной. Та, по которой мы пришли.

Если Веник прав, то физические расстояния не имели больше для меня значения. А если не прав, то мы умрем. Все просто.

Я потянулась к нити перехода и едва не застонала от разочарования, далекая стежка все также напоминала переваренную макаронину, или пустой шланг.

Крючник вспрыгнул на спину к Венику. Чужая боль накатывала волнами, но мужчина продолжал смотреть на меня. Его раны, мои, все смешалось, а стежка все выскальзывала и выскальзывала из рук.

– Та стежка дохлая, как была дохлой, так и осталась. – Его руки смяли грязную ткань рубашки, пальцы коснулись кожи, ответ лежал на поверхности. Не только я перенесла нас сюда. Я и он. Я и то, что он со мной делал, – Ты это серьезно?

– Да. – он навалился на меня всем телом.

Это было самое абсурдное, что могло произойти с нами здесь. Спину падальщика вскрывают словно консервную банку, а он…

– Думаешь, я смогу… Мы сможем в лужи крови… Что мне может это понравиться?

– Да, – перебил он невнятный лепет.

Вылетела еще одна пара крючьев, зубастый рот на круглом теле твари раскрылся, словно кто-то дернул за молнию, заставляя края щели разойтись…

Его руки оказались неожиданно теплыми.

Хрустящие шаги замолкли, и я увидела светящиеся глаза склоняющегося над нами маховика, в них по-прежнему горела обида. Она смешивалась с хищным предвкушением Веника, с теплом. С тяжестью чужого тела. С болью.

– У тебя из уха идет кровь, – ласково проговорил падальщик, таким тоном, словно делал комплимент, и, нагнувшись, слизнул ее с шеи.

Он пах землей, кровью и смертью. Он был грязен. Он был отвратителен. Он был теплым. Отвратительно притягательным. Мужские ладони сжались на талии…

Маховик начал поднимать руку.

– Забудь, – прошептал он, – Просто забудь.

И в тот момент, когда его губы коснулись моих…

Хохотали колобки, разрывая плоть.

А я вбирала тепло. Сейчас не было ни притворства, ни равнодушия. Его колючее возбуждение впитывалось в тело. Огонь пробежался по венам, и стежки вспыхнули. Все без исключения. Они наливались силой, почти искря от едва сдерживаемого напряжения.

Я попыталась отстраниться и глотнуть немного воздуха, губы приоткрылись, и в рот скользнул язык.

Медный вкус крови. Сегодня ее было пролито очень много. Чужое медленное движение, словно тебя пробуют на вкус. Надо было ужаснуться, надо было оттолкнуть его, но вместо этого я издала стон.

Есть такое чувство, оно горькое, но ты хочешь испытать его снова и снова. Когда переходишь грань, секунду балансируешь, а потом… Это как ходить по натянутой над пропастью проволоке, рано или поздно упадешь, и головокружительный миг полета будет самым прекрасным в твоей жизни.

Мир расцвел цветными росчерками, отдаляясь с каждым ударом сердца. Я взлетела, как наполненный гелием шарик, Дивный уменьшился, все уменьшилось, превратившись в пластиковую поделку. Я смогла, наконец, рассмотреть его целиком, как глобус в кабинете географии. Увидела очертания материков, нашу тили-мили-тряндию, проступающую сквозь привычное изображение грязными пятнами язв. Увидела черное марево безвременья, Юково, холмы, Серую цитадель, Землю Детей, пустоши, пустыни, желтый песок. Мир был расчерчен светящимися линиями, вроде бы без всякого порядка, но я знала, что порядок есть. Изломанный, чуждый, но есть. И стоит мне протянуть руку к любой из этих линий, не настоящую руку, вымышленную, даже скорее мысль, и нужная дорога ляжет под ноги.

Видимо, мне все-таки загрузили карту GPRS.

Веник оторвался от моих губ, задрал рубашку и с рычанием приник к коже. Прикосновения шершавого языка казались слишком нарочито грубыми. Он не собирался жалеть меня. Он собирался желать.

Не раздумывая, я подхватила нить и сжала ладонь. Мир рывком приблизился, словно я только что сделала на качелях солнышко. Воздух вскипел, горящие огнем глаза маховика исчезли, как и земля, чаши фонтанов, Дивный… Нас бросило в водоворот перехода. Одно наслаждение наслоилось на другое, боль смешалась с болью.

Крючник на спине гробокопателя издал невнятный клекот, его конечности с треском разорвались, водоворот сломал его, искорежил и отбросил как ненужную вещь.

Не водоворот. Я.

По этой стежке мог пройти только тот, кого я проведу, и стоит на миг разжать обхватывающие лохматую голову руки, на миг допустить мысль, что падальщик мне не так и нужен. Стежка изломает и его. Перемелет словно мельница.

Веник почувствовал это и поднял голову. Из пустой глазницы выглядывала тьма, губы кривила провоцирующая усмешка. Давай, скинь меня! Падальщик и сам почти желал этого.

Какого черта, он заслужил смерть тысячу раз…

Голоса шептали, плакали, звали, их песнь была почти красивой. Возбуждающей. Тяжесть чужого тела и невысказанные вопросы, на которые совсем не хочется отвечать.

Дивный исчез, мы упали на редкую траву. В бок врезался могильный камень безымянного захоронения Парка-на-костях. Рука задела брошенный рюкзак. Я вернула нас на тоже место с точностью до сантиметра.

Веник отстранился, убирая руки с исцарапанной кожи. Кольнуло сожалением, и он тут уловил его. Тихий смех падальщика отдался внутри теплым предвкушением.

– Скажи, чтобы я остановился, – потребовал мужчина, склоняясь к моим губам.

Это было дерзкое прикосновение. Дразнящее и легкое с привкусом запрета и запахом крови. Одна мысль пронеслась в голове. Она приходила и раньше, но никогда не задерживалась, по сути, очень простая.

Он не Кирилл. Все. Точка.

Губы Веника были требовательными, но… Как он сказал, я могла остановить его в любой момент. Могла думать, например, о том, как прията тяжесть мужского тела. Или о том, какого это будет. Могла предвкушать. Ощущать чужие руки на теле, чужие губы. Впервые. Я встретила Кирилла слишком рано, а поняла, что он такое слишком поздно. Моя жизнь была скучна, как у какой-нибудь безнадежно влюбленной старой девы. Истина в том, что не желала себе иной судьбы. Как сейчас не желала останавливать Веника.

Его губы изогнулись в усмешке, я почувствовала ее своими.

– Так мне остановиться? – прошептал он.

Ответ был ему известен, но он хотел услышать его от меня.

– Нет, – прошептала я.

– Повтори, – потребовал он, проводя пальцем по животу, все выше и выше.

Я приподнялась на локтях:

– Нет. Я не хочу чтобы ты останавливался. Так достаточно громко? Или повторить?

Его ладони снова скользнули на талию, комкая ткань, на миг мужчина отстранился, чтобы стащить с меня рубашку, мы задели рюкзак, и там что-то загремело.

Он по-звериному заворчал, я рассмеялась. Веник схватил меня за волосы и снова поцеловал, заставляя замолчать. Резкий до боли поцелуй, от которого на глаза навернулись слезы. И их соленый вкус смешался с горечью его прикосновения. Грубость тут же исчезла, ладонь разжалась, и мы упали на землю. Я ударилась об угол надгробия… Что там на нем нарисовано? Круг? Квадрат? Не важно.

Дыхание смешалось, Языки соприкасались, словно танцуя, подчиняясь древнему как мир ритму. Когда он отстранился, я потянулась следом. Его ладони легли на грудь лаская сквозь тонкую ткань белья. И разочарованный вздох сменился требовательным стоном. Веник подцепил лямки бюстгальтера и дернул, легко разрывая ткань. Разрывая и отбрасывая в сторону.

Обнаженной кожи коснулся прохладный воздух. Веник замер, приподнявшись на руках. Он смотрел на меня, на мое тело, так смотрел… Один горящий желанием глаз и черная пустота пустой глазницы. Его взгляд дарил не меньшую чем руки ласку, от которой кожу начинало невыносимо покалывать.

– Коснись, – прошептала я.

Веник поднял голову.

– Коснись меня.

На этот раз никакой усмешки, никакого торжества, лишь предвкушение. И ожидание, которое само по себе сладко.

Его ладони накрыли грудь. Пальцы дразнили, сжимали… А потом руки сменили губы, я выгнулась, шершавый язык царапал кожу. От рубашки Веника остались одни лохмотья, я сдергивала их, не задумываясь. Грязь, пот, засохшая кровь. Ничего не имело значения. Ткань сползала с него лоскутами, как отжившая свое кожа. Рука нерешительно замерла у обнаженного плеча.

Он оторвался от моей груди и, не поднимая взгляда, приказал:

– Коснись меня… Коснись, ну же! – кожу обожгло дыханием.

И я дотронулась, провела пальцами по плечу, груди, спустилась к животу. Он судорожно выдохнул. Напряженные мышцы чуть подрагивали, кожа теплая. Я уцепилась за пряжку ремня, просунув пальцы под пояс джинс. Веник зарычал, отбросил руку, и теперь уже сам склонился над моими брюками, дергая ткань, бегунок молнии, стаскивая кроссовки, сдирая штанины. Я низко, не узнавая своего голоса, смеялась, помогала или больше мешала, не знаю. Кожи касался ветер, мелкие уколы острых камней, травы… А еще взгляды, тоже жадные, тоже нетерпеливые, тоже чужие.

– Они смотрят, – прошептала я.

Веник схватил мою лодыжку, коснулся губами щиколотки, потом икры, лизнул колено.

– И пусть смотрят, – ответила я сама себе.

Пусть смотрят, пусть докладывают, и я даже знаю кому. Мысль была приятной. Я хотела чтоб он узнал, чтоб почувствовал… Или ничего не почувствовал. Говорят, демоны не умеют. Пусть так. Сегодня я буду делать это за нас обоих.

В Венике мелькнула едва ощутимая горечь. Он коснулся губами внутренней стороны бедра, язык оставил на кощее влажный след. Мучительная ласка, Мучтельно-неприличная, но я не хотела, чтобы она заканчивалась. Никогда. Я запустила руки в его вечно растрепанные волосы, пальцы скользнули по запекшейся крови, по ране, что нанесла я, взяв в ладони стежку.

– Больно?

– Нет, – Веникпосмотрел в глаза, перехватил мою руку и завел себе за спину. – Это хуже.

А там… там все было перепахано, перекорежено, перевернуто.

– Веник… – охнула я, коснувшись застрявшего над лопаткой когтя крючника.

Но он снова закрыл мне рот поцелуем, и только потом ответил:

– Веник. Запомни, – я снова ощутила его прикосновение к бедру и выше. Раздался едва слышный, мягкий треск, и в его руке оказалась последняя часть моей одежды. Разорванные трусики полетели на могильный камень.

– Твоя спина…

– Плевать, – он схватил меня за руку, дернул на себя, увлекая следом.