Текст книги "На неведомых тропинках. Сквозь чащу (СИ)"

Автор книги: Аня Сокол

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 4
Не сотвори себе кумира

Ветер – охотник умирал. И это была половина беды. Вторая половина лежала на соседней койке и тоже собиралась перейти грань. Марья Николаевна тяжело дышала изредка вздрагивая всем телом и бессвязно бормоча.

– Она попала под удар южан, когда несла икону, – пояснил Константин, набирая прозрачную жидкость в шприц.

– Под удар чего? – спросила я, вглядываясь в белое восковое лицо моей бабки.

– Валя… валя, – пробормотала она

– У одного из падальщиков был артефакт, и он успел его активировать прежде, чем его глаза загорелись, – черный целитель, склонился над старухой и ввел в вену иглу.

– Только не говори, что он, – я кивнула на охотника, – закрыл ее собой.

Он оттянул поршень, капля алой крови попала в шпиц.

– Не скажет, – прохрипел лежащий на кровати мужчина.

– Слишком быстрый метаболизм, – пробормотал Константин, вводя обезболивающее в старую руку и выпрямляясь, – Его кровь не подвластна моей магии.

Бабка затихла. На меня не отрываясь смотрели серые глаза, даже сейчас на пороге смерти лицо Тема оставалось бесстрастно.

– Он не закрывал ее собой, он оттолкнул ее в сторону, сломал две кости.

– У меня приказ, – прошептал Тём, – Старуха должна жить.

– В итоге под удар попали двое вместо одного, – констатировал экспериментатор.

– Артефакт сохранился? Определили, что за магия?

– Он был одноразовым, старик сейчас колдует над останками, но пока ничего.

– Тогда отчего они умирают?

– О боли, человек, – ответил вместо него охотник, – Мы умираем от боли.

Его лицо оставалось спокойным, но вот глаза не врали. Там в серой глубине Ветер кричал. От него пахло прогоревшим пеплом. Тём был почти мертв.

– Всему есть предел, даже его выносливости, – целитель со шприцем склонился теперь над Тёмом и ввел обезболивающее.

– Сколько? – спросила я.

Черный целитель поднял голову, охотник закрыл глаза, впадая в забытье.

– Мартын, – позвал он.

В комнату вошел парень, его лицо все еще носило кровавый отпечаток руки Седого, но даже он успел потускнеть, рубцы идущие от скулы к виску почти исчезли, мастерством его отца можно только восхищаться. Черный целитель вытянул зеленого, когда два дня назад мы ввалились в его дом.

Парень поставил на прикроватный столик картонную коробку с ампулами и потер руку, он теперь часто так делал, бессознательно касался выжженной на ладони руны. Тонкий картон был надорван с одной стороны, сквозь дыру просвечивал стеклянный бок ампулы.

– Морфин, – пояснил Константин, – Она стара, ее тело дряхло, а я и так уже вколол… – он махнул рукой.

– Сколько? – повторила вопрос я.

– Еще две дозы и она уснет навсегда. Пять – семь часов. Можно растянуть, – он сомнением посмотрел на старуху, – Но она начнет кричать и тогда с вероятностью семьдесят процентов не выдержит сердце. Плюс мы не знаем, как скажется на разуме человека пребывание в…, – он не мог подобрать слово, они все не могли, а многие до сих пор не верили в собственное уничтожение, – в небытие. Семь часов, Ольга. Охотник продержится дольше. Но финал неизбежен.

– Мне жаль, – добавил Март.

– Мне тоже, – я встала, – Дай мне эти семь часов Константин.

– Не имею обыкновения врать по пустякам, – проговорил мне в спину целитель.

Я хлопнула дверью и сбежала с крыльца. Где-то ниже по улице ревела цепная пила, пахло железом, гарью, кровью, свежеспиленным деревом и жареным мясом. Кто-то закричал, ему ответили руганью. Стежку медленно восстанавливали после атаки. Ругань сменилась смехом, и я ускорила шаг. Они могли позволить себе смех. Они были победителями, отразившими атаку. Отряд Седого подоспел вовремя, чтобы отыграться на недобитках, тех, кто уже бежал обратно, прочь от сил иконы. Юково понесло потери, но устояло, разрушенные дома восстанавливали. И мало кто осознавал, что еще недавно их не существовало в нашем мире. А может, им просто не было до этого дела, нечисть не боится, особенно прошлого.

Мой дом стоял на прежнем месте, крыша с правой стороны была чуть опалена, снег успел частично растаять, поперек дороги валялся чей-то труп, второй день валялся, но особого интереса не вызывал. Весна только началась, холод частично сковывал запах.

Я посмотрела на дом Веника и толкнула свою дверь. Все изменилось. Не только Юково, а все.

Дом пах сосной, подгорелым хлебом и водой, словно где-то рядом развесили влажную после стирки одежду. И еще вернувшись из небытия он стал чужим. Я прошла в спальню. Кровать, шкаф, постеры на стенах. Почему раньше они казались манящими и загадочными?

Я провела под этой крышей одну ночь. Пялясь в потолок и разглядывая картинки курортов в темноте. Поняла одно простую вещь, мне придется заново привыкать к этим стенам, учиться заново любить их, стремиться под их сень.

Стараясь отогнать разочарование, спустилась в подвал, третий раз за последние сутки. Полки были на месте, диван тоже, подушки, книги, почти все как я оставила, если забыть, что прямоугольное помещение давно стало семигранником, если забыть, что на стене еще недавно горел знак опоры, если забыть…

Воздух вышел сквозь стиснутые зубы. Подвал стал просто подвалом, и на стене не было запертой дверцы сейфа, от которого никто не знал шифра. Дом больше не ждал чистого человека.

"Хватит скулить" – одернула я себя. Пусть сейчас все кажется чужим, но именно так и было, когда я в первый раз пришла на стежку. Так будет и снова. Я со злостью бросила подушку в стену, та ударилась о камень и плюхнулась на пол.

– Это мой дом! По-прежнему мой, – рявкнула я в темноту и тут же почувствовала изменение, сдвиг в реальности.

Знаете, так бывает, если завязать шнурки и резко выпрямится, комната, словно плывет в сторону, краткий миг головокружения, который проходит через секунду. Мир мигнул и чуждость исчезла, комната снова стала семиугольной, а на стене обжигающим глаза огнем полыхнул мой знак, тот самый ромбик на ножках, руна чистого человека. Мгновение похожее на вспышку, мгновение откровения. А потом комната снова стала вытянутой. Но и мига было достаточно. Связь с домом все еще была тут, просто ушла в тень. Я улыбнулась, первый раз с тех пор, как вернулась в Юково.

– Нет, – я наклонилась, подняла подушку и уложила обратно на диван, – Дом вы у меня не отберете.

Запах можно выветрить, обои переклеить, постеры заменить на фото. Много всего можно сделать, чтобы угодить новым органом чувств. Я сделаю этот дом своим.

Бегом поднявшись по лестнице, я с куда большим интересом осмотрела гостиную, стол стоящий посередине, две чашки с давно остывшим чаем, рассыпанный сахар, словно кто-то неловко зачерпнул его из сахарницы и уронил ложку, банка варенья. Марья Николаевна пила чай, когда в Юково вошли южане. Часть вины за то, что случилось позднее, лежала на мне. Я искупалась в источнике, сняв магию защиты, со своего амулета, магию, которая рухнула, когда убрали одну их опор.

Дверь чулана была открыта, осматривать там было особо нечего, телевизор, кровать и бежевое покрывало. Я сделала шаг и задела ногой сверток, стоящий на полу у стены. Что-то квадратное замотанное в тряпки со стуком упало. Я подняла пахнущий старой краской сверток, пальцами чувствуя твердую поверхность простенького оклада, и села на кровать. Не нужно быть провидцем, что бы понять, что там. Я положила находку на колени и откинула первый слой ткани, пальцы чуть закололо, словно они коснулись гудящего и вибрирующего холодильника.

И поняла, что уже не одна, в мой дом зашел посторонний человек… вернее даже двое. Первый пах бумагой, а второй почему-то теплым хлебом, и пусть оба двигались абсолютно бесшумно, я почему-то была уверена, что они не делают попытки скрыть свое присутствие.

– Не стоит этого делать, – в каморку заглянул Семеныч, – Вместо двух лежачих калек у нас будет три.

– Или четыре, – добавил второй, он не заглядывал в комнату, но я узнала этот чуть напевный, добрый голос, Семеныч притащил с собой баюна.

Меня неприятно кольнули воспоминания, и находящийся в гостиной сказочник тут же это почувствовал и рассмеялся:

– Ну же, я не бросаюсь на людей без предупреждения.

– Еще вы сцепитесь, будто мало у нас потерь, – пробормотал старик, уходя в гостиную, – К закату потеряем еще двоих.

– Никаких подвижек по артефакту? – спросила я, отбрасывая сверток и выходя следом за старостой.

– Нет. Что это было, знают только южане, – он достал из кармана плоский железный кружок, так похожий на большую шоколадную монету, завернутую в серебристую фольгу. Кружок был сломан ровно посередине, на месте разлома металл был почерневшим и выгоревшим.

– Только южане, – повторила я.

Ленник стоял у стола и, так же как и я совсем недавно, рассматривал стол с чашками.

– Твоя бабка лихо махала картинкой, все попрятались, даже наши, особенно когда она что-то запела, – улыбнулся сказочник.

Я прошла мимо, снова оказываясь в собственной спальне, стараясь отмахнуться от грызущего чувства вины. У него были острые зубы и оно быстро откусывало у моего самообладания кусок за куском. Я распахнула шкаф, вытащила брюки, проверила карманы и отбросила, потом достала платье.

– Да, где же она? – пробормотала я, продолжая рассматривать вещи.

– Ты не настоящая нечисть, если сперва не калечишь, а потом не зализываешь раны. – правильно истолковал мои эмоции баюн.

– Может и не настоящая, – я достала, наконец, те брюки. В заднем кармане лежал давно забытый картонный прямоугольник. Он пережил несколько стирок, но цифры были вполне читаемы, – Может тут все не настоящее, даже вы. До сих пор не все вверят, что стежку выдергивали из мира. – я подняла валяющийся на покрывале серебряный стилет и вернулась в гостиную.

– Для того чтобы поверить достаточно выйти в сеть и посмотреть на календарь, – вставил Семеныч, – Южане напали в январе две тысячи двенадцатого, а следующим утром наступил уже апрель две тысячи тринадцатого. Нас не было больше года по внешнему кругу, – он передернул плечами, – Больше года в пустоте – одна поганая ночь.

– Как это было? – спросила я, доставая телефон.

– Не могу описать, – ответил старик, – Но так ли много существует вещей, о которых я могу сказать "поганые". Всего о паре, – он повернулся к спальне и принюхался.

Положив мятый прямоугольник визитки на стол, и прижав его стилетом, я стала набирать номер, отпечатанный черной расплывшейся от воды типографской краской на посеревшем фоне. Как я когда-то сказала, никогда не знаешь, что может пригодиться в этой жизни.

Ленник выразительно поднял бровь, но комментировать действия не стал. Три длинных гудка, и трубка заскользила во внезапно вспотевших руках. Что же я делаю?

– Надо же, – звонко ответил женский голос, – Не думала, что ты так быстро остынешь, – Тамария рассмеялась. – Чему обязана?

Я едва не нажала отбой, чувствуя, как начинает колотиться сердце. Что за мазохизм? Но вместо того, чтобы повесить трубку, я представила бледное лицо Марьи Николаевне, и заставила себя продолжать.

– Твои бойцы атаковали Юково.

– Моей матери.

– Не важно. У одного из падальщиков был артефакт.

– Очень возможно.

– Мне нужно знать, что это за артефакт, – я придержала трубку ухом и стала прикреплять стилет к запястью, – какова его магия.

Меня прервал смех, от которого по телу побежали мурашки, на том конце провода была Прекрасная, и даже ее голос очаровывал.

– А свадебное платье тебе не сшить, игрушка? Понятия не имею, что они взяли с собой на ту вылазку. Спроси их сама.

Я посмотрела на старосту, но тот отрицательно покачал головой, на стежке пленных не брали.

– Они теперь не разговорчивые, половина в ямах с солью, а другая на рагу пошла в разобранном состоянии, мы тут шашлыки затеяли.

– Это вы поторопились, – засмеялась хозяйка юга, – Ничем не могу помочь. Мать отдавала приказы, а не занималась поставками оружия.

– А зря, – прокомментировал, слышавший каждое слово, баюн.

– Но ты можешь узнать. Диск диаметром десять сантиметров из…

– Олова, – подсказал Семеныч, и положил на стол сломанный артефакт.

– Из олова, – повторила я, – Активация при разломе носителя.

Несколько секунд на том конце провода царила тишина, а потом Тамария ответила.

– Могу, но назови хоть одну причину помогать тебе.

– Я больше не подойду к Седому, – не зная, куда деть руки, я подхватила со стола чашку, поставила, а потом снова взяла, на дне собиралась мутная коричневая лужица заварки.

– Нет, – не согласилась собеседница, – Ты и так не подойдешь. Помнишь слова, что я прошептала тебе на ушко. Помнишь, игрушка?

Удар попал в цель. Я поняла, что сжимаю фарфор в ладони сильнее и сильнее. Широкая ладонь Семеныча обхватила мою. Ведьмак излучал усталую снисходительность. А сказочник веселый интерес зрителя, приготовившегося смотреть интересный спектакль. Я подняла голову и увидела тусклое отражение своего лица в оконном стекле. Обиженная злость и горечь глубокими складками залегли у носа и рта, глаза были полны вины.

Что со мной? Почему я так злюсь, слыша ее голос? Чем она отличается от сотни его прежних любовниц? Что изменилось? Я встретилась взглядом со стариком, заставила себя разжать руку и поставить чашку обратно на стол. Баюн разочарованно отвернулся.

Кирилл ничего мне обещал, только требовал. Я сама углядела в его действиях что-то другое. Сама приняла чувство собственности за привязанность. Это моя надежда и мои ожидания. Вот, что изменилось. И теперь мне придется жить с этим. Учиться жить заново, снова учится равнодушию. В прошлый раз мне неплохо удалось убедить себя в этом, возможно получится снова.

– Так что ты можешь предложить на обмен? – спросила Тамария.

– Это ты мне скажи.

Ленник скривился и покачал головой. Неправильный ответ. Так с нечистью не торгуются. Но у меня было всего часов семь, и первые тридцать минут уже прошли.

– Хочу сделать Кириллу подарок, – проговорила после паузы Прекрасная, – Вернее, его сделаешь ты, а преподнесу я. Как тебе такой расклад?

– Потрясающе. Что прислать: трусы или пену для бритья?

– До настолько высоких отношений мы пока не доросли, – хихикнула собеседница, – В Юково живет предатель, связанный с западниками, помнишь?

Семеныч замер, от него потянуло любопытством.

– С его подачи были вырезаны почти все прежние опоры стежки.

– И?

– Он мне нужен.

– Зачем?

– Не твое дело, – рявкнула она, – У вас, что там с предателями напряженка, что вы дорожите каждым? Тебе нужны сведения, мне нужен западный выкормыш. Кириллу нужен. Ты мне, я тебе.

– Предателя не нашли по горячим следам, что мы можем сейчас спустя сорок лет?

– Меня не волнуют ваши трудности. Ты славишься своей изворотливостью. Извернись еще раз. Знаешь, даже интересно, кого там зацепили, что ты решилась поговорить со мной.

– Сведения об артефакте мне нужны через три часа.

– Да хоть через три минуты. Будет предатель – будет артефакт. – она бросила трубку и в ухо полились отрывистые гудки.

– Тебя ободрали как липку, – констатировал сказочник.

Я прошла мимо, вряд ли кто из присутствующих нуждался в пояснениях очевидного. На улице продолжал таять снег, тонкая струйка воды падала с уголка навеса и разбивалась о ступени крыльца. Труп все еще валялся на дороге.

– Куда ты? – спросил вышедший следом староста.

– К Ключнику, он может что-нибудь вспомнить…

– Уже нет, позавчера южане оторвали ему голову, а без комплекта с телом она разговаривать не умеет, – ответил появившийся Ленник.

– Я в его доме бойцов хозяина разместил покамест, – добавил староста.

– Тогда может Ефим… – я замолчала, фраза отозвалась неожиданной болью, – Он так и не вернулся?

Семеныч покачал головой. Была еще одна потеря. Потеря, о которой знали не все. Потеря ничем не подтвержденная, но и не опровергнутая. Вот уже двое суток хранитель стежки не отвечал на зов своих опор, с того самого момента как Юково ушло в небытие.

– Тогда бес, он знает больше всех вас вместе взятых. Где Михар?

– Вам лучше пока не встречаться.

– Да брось, пусть сразу разберутся, – предложил баюн, но поддержки у старика не нашел и пожал плечами. Мужчина в куртке и джинсах, смуглый, широкоскулый, улыбчивый, с темными располагающими к себе глазами и улыбкой, которую казалось невозможно оставить без ответа.

– Тогда, – я спустилась с крыльца, – Мне нужен список всех, кто живет на стежке с 1973 года, – я снова посмотрела на дом Веника, откуда эта уверенность, что он пуст? Не знаю, – Раз демоны говорят, что предатель еще здесь, значит, их уверенность на чем-то основывается.

– Будет тебе список, но ты сказала правду, если не нашли тогда, сейчас – дохлый номер. Предатель не проявлял себя много лет.

Я обошла дом, у кустов, отделявших мой участок от участка падальщика, стоял большой черный внедорожник с разбитой фарой. Стоял с тех пор, как я бросила его, вернувшись на стежку. Ключи наверняка так и болтаются в замке зажигания, вряд ли кому придет в голову угнать на машину Кирилла. Отвернувшись, я стряхнула подтаявший снег с красного капота моей Шкоды.

– Если мы не найдем предателя, придется его назначить, и доказательства должны быть железобетонными, – я распахнула дверцу.

– А ты выросла, – протянул Ленник, разглядывая меня с интересом.

– Я изменилась.

– Не только. Ты именно выросла, – баюн посмотрел куда-то вдаль, – Как думаешь, зачем Прекрасной наш предатель? С хозяином все понятно, а ей зачем? Ты же не веришь в это чушь про подарок?

– Нет, не верю, – ответила я, стоящий напротив староста в незастегнутой куртке с развивающимися седыми волосами, показался мне очень старым, – Он северник предавший хозяина. Ей нужен тот, кто остался жить вопреки магии Седого.

– Добро пожаловать в большую игру, – поприветствовал меня Семеныч, и, посмотрев на сказочника, добавил, – Кишками чувствую, она какую-то глупость задумала, поэтому побудешь рядом, – поставил мужчину перед фактом староста и, развернувшись, тяжело пошел прочь по талому снегу.

– А может уже хватит со мной нянчиться? – крикнула я вслед, но Семеныч даже не обернулся и приказа не отменил.

Я в раздражении села в машину, там отвратно воняло кожзаменителем и пластиком.

Бензина было в аккурат чтобы добраться до города. Сопровождающий или, если правильно выразиться, соглядай сидел на соседнем сиденье и молчал. Чувств коснулось его сдержанное предупреждение, он тоже был не восторге от моей компании, но предпочитал не зацикливаться. Это работа и она должна быть сделана. Я ответила безмолвным согласием. Мы посмотрели сквозь лобовое стекло. Впереди белел туман перехода, моего первого перехода в новом качестве.

Машина нырнула вниз, краткий миг бесконечного полета, как будто ухаешь на качелях вниз, невесомость и сладкое падение в бездну. Колеса касались пустоты, приборы в очередной раз сошли с ума. Музыка струн перехода заиграла в ушах бесконечной никогда не замокающей мелодией.

Я поняла, что улыбаюсь.

– И каждый раз, как первый, – ухмыльнулся Лённик.

Страха не было, мне больше не хотелось выскочить из машины и убежать. В спину по-прежнему смотрела тысяча глаз любопытных и веселых, так хихикают первоклашки, стоя за спиной у первокурсника и пихая друг друга локтями. Им было интересно. Мне тоже.

Качели перехода взлетели, стрелки прибора описали еще один круг. Что-то щекочущее пробежалось по затылку и мне захотелось потереться о подголовник лишь бы продлить ощущение.

Вверх – вниз, чувство полета, смех за спиной. Здорово, почти так же здорово, как счастливое утро, когда тело полно неги, а рядом краем губ улыбается самый дорогой человек.

Я засмеялась, руль пошел вправо, потом влево, баюн схватил его, выравнивая машину на невидимой дороге.

– Дыши, – скомандовал он.

Этот приказ так не вязался с улыбкой все еще блуждавшей на его лице, и мы оба заржали. Я не видела в ситуации ничего смешного, но остановиться не могла. Радость пронизывала каждую минуту, каждую секунду пребывания на переходе. Мы двигались, и мы стояли, продолжая хихикать, а щекочущее чувство предвкушения будоражило каждую клеточку тела.

На этот раз вечность вышла до обидного короткой. Дорога прыгнула под колеса, рывок был слишком грубым и слишком неожиданным, не приносившим прежнего облегчения. Я протестующее застонала, но сказочник не дал мне выкрутить руль и развернуть машину обратно. На лице мужчины отражалось точно такое же разочарование, как и на моем. Но он не дал мне сойти со стежки. Дорога всегда одна, и только в одну сторону.

Туман расступился, автомобиль выехал на пригорок, мы вынырнули в мир людей и теперь, я не знала радоваться этому или огорчатся.

– Переход опасен для всех, – душевно сказал Ленник, – Нас трудно напугать, зато можно заставить потерять голову от удовольствия. – улыбка вернулась на его широкоскулое лицо, – Люди бояться, а мы пьянеем от сладости. Результат один, невозможно сосчитать тех, кто по собственной воле ушел в non sit tempus.

– Никогда не думала… не видела, чтобы они… – я покачала головой, вспоминая спину Пашки, за которой ныряла переход, Веника, Марта, – Они никогда не показывали этого.

– Люди слепы и зациклены на себе, – фыркнул он, – На кого ты смотрела, ныряя в мир? На спутников? Или на себя?

– На себя, – вынуждена была признать я, каждый раз оказываясь в переходе, я забывала обо всем кроме собственного страха.

– То, что происходит там, – он кивнул назад, – только для нас, а людям остается страх. Кстати, может, повторим? – он обернулся и посмотрел на переход.

Я едва сдержалась, чтобы не ответить "да", пытаясь отогнать непрошенную радость, оттого, что скоро мне предстоит еще один нырок. Мы должны вернуться на стежку не позднее чем через два с половиной дня, иначе отведенные бабке часы истекут.

– Куда едем? – спросил баюн, вынимая пистолет из бака.

На заправочной станции в этот ранний час мы были одни. Из весеннего дня мы переместились в холодное утро, дыхание вылетавшее изо рта смешивалось с прозрачным воздухом и растворялось в нем… В мире людей зима отступала медленно и неохотно.

– Домой к моей бабке.

– Что она может знать о предателе?

– Ничего, – я протянула сказочнику карточку, – Расплатись.

– Без надобности, – ухмыльнулся сказочник и помахал рукой кассирше, – Смотри, как она рада, что не взяла с меня денег, – подтверждая его слова, белокурая девушка тут же помахала в ответ сквозь стеклянную стену магазинчика на заправке.

– Только не говори, что она теперь будет так улыбаться и махать каждому встречному.

– Не скажу. Она будет делать это только для меня, остальные перебьются. Так зачем нам к бабке? – он сел рядом, – И почему она тогда живет не там, а с тобой?

– Ее квартира продала, – ответила я, выруливая на трассу, – Поэтому и не живет. А едем мы туда, потому что я хочу найти ее сына Валентина?

– Зачем?

– Она умирает и зовет его.

– Можешь не продолжать, сантименты, сопли, слезы и желание сделать все как полагается, – с иронией прокомментировал Ленник.

– Будешь отговаривать?

– На черта, хочешь тратить время – вперед.

– У тебя же тоже есть дочь…

– И в тот момент, когда я буду орать от боли в выпущенных кишках, предпочитаю знать, что она находиться как можно дальше от этого места, – он прищурился и спросил, – Видела мою Олесю в filii de terra?

– Нет.

– Даже не полюбопытствовала? – казалось, он разочарован.

– Не люблю раздеваться на публике и не умею танцевать макарену, а ты, если забыл, именно это и обещал устроить, если я подойду к ней.

– Другое дело, значит, исполнишь танец маленьких утят. Так зачем тебе проданная квартира?

– Затем, что люди часто оставляют новым хозяевам свои контакты, как говорится на всякий случай, письмо передать или неоплаченный запоздавший счет, – я посмотрела в зеркало, на пустынном шоссе, кроме нас была только одна машина, – Затем, что соседи зачастую знают о тебе все, а ты и не подозреваешь.

– Это да, – Ленник поерзал на сиденье, не пристегнутый ремень безопасности так и болтался за его плечом, – Я про своих тоже все знаю, даже больше чем они сами.

Какой-то лихач нагнал меня и посигналил, пустая дорога пьянила многих, вызывая отчаянное желание нажать на газ и прокатиться с ветерком до ближайшего морга. Я уступила дорогу и поинтересовалась:

– Не знаешь где Веник?

– Неа.

– А Пашка?

– Чешуйчатая девка? Говорят, забилась в какой-то угол и ни с кем не разговаривает, – он улыбнулся, – Недовольна моей компанией, красотка? Еще передумаешь, обещаю.

– У меня имя есть.

– Знаю, но сейчас я над тобой не работаю, – не мог его взгляд наполнился спокойствием и уверенностью, той силой, к которой тянешься неосознанно, и знаешь, довериться такому будем самым правильным решением в твоей жизни. А потом он скрестил руки на груди, и наваждение сгинуло, – Рули давай, дома пиво стынет, иначе я стану таким вежливым, что ты этого не вынесешь, и начнешь исповедоваться.

До того как переселиться в геронтопсихиатрический центр Шереметьева Мария Николаевна жила в двенадцатиэтажной свечке из красного кирпича на проспекте Дзержинского. Микрорайон именуемый Брагино был самым отдаленным от московской трассы М-8, по которой мы въехали в город. Самый северный район города и самый густонаселенный, он получил свое название от сельца Брагино вошедшего в состав города за год до окончания войны. Жители села вряд ли могли предположить, что когда-нибудь в честь отменной браги, которою они варили, не покладая рук, назовут район. Но, как известно людская память избирательна, официальное название "северный жилой район" было слишком скучным, длинным и ни в коей мере не отражало представление людей о прекрасном.

Если и был в нашем городе район, где жизнь не затихала ни на миг, то это именно Брагино, а не центральный рынок, который вопреки всякой логике закрывался в пять часов вечера, когда приличные люди только еще покидают рабочие места. Даже в этот ранний час улицы были полны машин, звенели трамваи, сыпали искрами троллейбусы. Вечное движение и вечное строительство, словно люди, жившие здесь, боялись, что-то упустить и не занять свое место под солнцем.

Высотные свечки, панельные коробки и кирпичные новостройки вытянулись вдоль дорого, как солдаты на плацу. Пошел мелкий дождик и дворники работали не переставая. Два раза меня обругали водители соседних машин, один раз посигналили. Я припарковалась у магазина, который, как сообщала вывеска, торговал живым пивом, остальные, надо полагать, отпускали страждущим мертвое, но почему-то не спешили хвастаться.

Во дворе красной многоэтажки за номером пятьдесят было пустынно. Лишь двое месили слякоть состоявшую из песка и снега. Старушка в пальто и низкорослый пекинес, с очумелым видом бродивший вокруг хозяйки. Судя по лицам и мордам прогулка не доставляла им особого удовольствия.

– А разве в том дурдоме, где жила твоя юродивая, нет контактов ближайшего родственника – спросил Ленник.

– В том то и дело, что были, – я заглушила двигатель, – Валентин Пертович Шереметьев, сын, место работы городок на крайнем севере и телефон.

– Ну и?

– Такого номера не существует. Думаешь, будь это иначе. Мне бы так легко ее отдали? Даже с документами о поддельном родстве?

– Понятия не имею, как заведено в местных богадельнях. Ладно, пошли.

– Сиди здесь. Я быстро, – я открыла дверцу, приготовившись выслушать лавину возражений.

– Уверена? – он сверкнул белозубой улыбкой и развел руками, – Да, ради ушедших.

Я вышла, в машине заиграла музыка и тут же сменилась шипением. Мужчина крутил ручку настройки пытаясь найти станцию по душе. Надеюсь, он наткнется на "Пастырь мой" и разнообразит внутренний мир утренней проповедью. Хотя, зная нечисть, с него станется старательно законспектировать все смертные грехи и последовательно осуществить еще до обеда. Последняя мысль вызвала улыбку.

Налетевший ветер забрался под куртку, неся прохладу, но никакого дискомфорта я не ощутила. Баюн продолжал крутить ручку настройки, улыбаясь чему-то своему. Я поднялась по ступенькам к единственному подъезду высотки, за дверью начиналось вытянутой помещение украшенное рядами зеленых почтовых ящиков с погнутыми дверцами. Как спускался дребезжащий всеми гайками и винтами лифт, я слышала целую минуту, а потом он натужно раскрыл двери этажом выше, сочтя свою миссию выполненной. Несколько раз я нажала четную пластмассовую кнопку, лифт хрюкнул, но остался на втором этаже.

Я открыла дверь на воняющую мочой лестницу. Заплеванные ступени усеянные окурками, похоже их использовали и как общественный туалет, спальню и курилку одновременно. И тем не менее лестница была предпочтительнее, готового в любой момент сломаться подъемника.

Десятый этаж, двадцать пролетов, чем выше, тем слабее вонь, люди ленивые создания. Раньше я бы запыхалась уже к пятому, а сегодня, только увидев, на стене затертую цифру десять, поняла, что дыхание даже не сбилось.

На этаже было шесть квартир, три с одной стороны и три с другой. Нужная мне в центре слева. Звонок издал отрывистое "фить-фить" и замолчал, рядом с железной дверью стоял вытянутый деревянный ящик с навесным замком, раньше в таких хранили картошку. Я снова нажала круглую кнопку. "Фить-фить" повторилось, и за дверью что-то или кто-то, шевельнулся. Я слышала его дыхание и тихие крадущиеся движения.

– Добрый день, – крикнула я, – Откройте пожалуйста.

Несколько секунд царила тишина, а потом звякнула цепочка, дверь приоткрылась на несколько сантиметров. На меня уставился мутный карий глаз в окружении размазавшейся косметики, стойкий запах спиртного, который женщина использовала, казалось вместо духов. Я невежливо чихнула.

– Чаво надо? – голос скрипучий, словно простуженный.

– Добрый день, – я через силу улыбнулась, – Я ищу прежних хозяев квартиры, Шереметьевых, не знаете куда они уех…

– Нет, – дверь захлопнулась.

– Постойте, – я снова нажала на звонок.

– Пошла прочь! – закричали из квартиры, – А то ментов вызову.

Я коснулась двери, испытывая желание схватиться за ручку и потянуть настолько, насколько хватит силы. Уцепиться ногтями и вскрыть эту заплатку, как консервную банку. Выволочь эту дурнопахнущую женщину и сдавить ей горло, пока она сама не начнет умолять, позволить ей говорить. И не важно скажет она в итоге что-нибудь или нет, главное ее вытаращенные глаза и чуть терпкий вкус испуга.

Я моргнула и очнулась, понимая, что прижимаюсь к двери и издаю низкое угрожающее рычание. Ушедшие! Встряхнувшись, я сделал шаг назад, стараясь отогнать видение напуганных глаз и ласкающих слух криков.

Как-то мне все это представлялось намного проще и результативнее. То, что граждане просто откажутся со мной говорить, даже не приходило мне в голову. Но реальность, как водиться, внесла свои коррективы.

Я по очереди позвонила в соседние двери. За четырьмя царила тишина. Видимо хозяева уже успели уйти на работу. В пятой звонкий суровый голос надзирательно перечислил всех взрослых находящихся в квартире, включая кошку и попугая Кешу, а потом значительно пообещал: "вот спящий папка проснется, и как даст…". Топот ног, последовавший за этой тирадой, свидетельствовал, что сурово отчитавшему меня человечку лет пять от силы.